Текст книги "Гринвич-парк"

Срок: 33 недели

Хелен

Дэниэл, отмечаю я, в последнее время старается быть примерным мужем. Похоже, он чуть меньше загружен на работе. Сегодня вечером вовремя возвращается домой, входит пружинящей походкой в своих начищенных до блеска туфлях, ставит на кухонный стол пакет с покупками.

– Купил какао, что тебе нравится. А то у нас вроде бы кончилось! – кричит он из прихожей, вешая пальто. Я открываю пакет. Кроме какао, там много других товаров, что мне необходимы: противокислотное средство, витамины, масло для ванны, дорогая гранола, которую я по ночам поглощаю целыми мисками.

– Я подумал, что мог бы приготовить ужин, а потом мы посмотрели бы новые серии «Лютера». Как ты на это смотришь? – Он снимает одну туфлю, затем вторую и аккуратно ставит их на полку для обуви – так, как я всегда его прошу. Я улыбаюсь сама себе. Именно о такой семейной жизни я мечтала. Вечера проводим дома, на диване. С ужинами в одиночестве покончено.

– Положительно, дорогой, – отвечаю я. – С удовольствием посмотрю «Лютера». Я помогу тебе приготовить.

Дождь на время прекратился. В окно кухни струится желтый вечерний свет, отбрасывающий маленькие радуги на деревянную поверхность стола в тех местах, где он отражается от бутылок с растительным маслом и уксусом. В саду галдят птицы, перекрикивая шум автомобилей. Вскоре из радио раздается рокочущий голос футбольного комментатора: играет команда, за которую болеет Дэниэл. Фоном его сопровождает далекий рев толпы, звучащий как тихий размеренный гул, как шипение лука, который я жарю на сковороде. С разделочной доски я смахиваю в сковороду нарубленный чеснок.

– Как день прошел? – интересуюсь я у мужа, приглушая радио. Поворачиваюсь к Дэниэлу и вижу, что он больше не слушает ни меня, ни футбольный репортаж. Он ворошит газеты на кухонном столе, выдвигает и задвигает ящики.

– Хелен, где мой лэптоп?

Его тон заставляет меня отвлечься от стряпни.

– Не знаю. В кабинете смотрел? А у кровати?

– Я уверен, что он был здесь. На столе. – Дэниэл, порывисто поворачивается и мчится на второй этаж. Я слышу, как он топает наверху, ходит из комнаты в комнату. Половицы скрипят под его ногами. Через некоторое время Дэниэл снова внизу.

– Хелен, я всюду проверил. Его нигде нет.

Он обращается ко мне по имени. Значит, подозревает, что это я причастна к исчезновению его ноутбука.

– Может, на работе забыл?

– Исключено.

Я бросаю в сковородку с жареным луком сельдерей и рис, перемешиваю все деревянной ложкой.

– Я помогу тебе поискать, – говорю я мужу. – Но только после ужина. Ты натер «пармезан»?

Дэниэл принимается тереть сыр. Делает он это неумело, кромсает его, будто мельчит «чеддер» для ребенка. А я люблю, чтобы сыр был натерт аккуратными чешуйками.

– Проклятье. Хелен, во сколько это обошлось? – спрашивает Дэниэл, изучая упаковку. Я бросаю на него удивленный взгляд.

– Не помню. Это настоящий итальянский продукт, из Модены. А что?

– Хелен, мы слишком много тратим, – бурчит он, потирая глаза за очками. Потом снимает очки, протирает стекла.

– Ты о чем? – Я с недоумением смотрю на мужа.

– Ни о чем. Забудь, – отвечает он и снова надевает очки.

Беда в том, что он прав. Шопинг стал для меня своего рода терапией. Это – мой постыдный секрет. Иногда после приема у врача – получив подтверждение, что причин для беспокойства нет, по крайней мере, на данный момент, – я выхожу из метро с непривычной легкостью в душе. Иду в магазины подарков на Тернпин-лейн, убеждая себя, что я это заслужила. Что имею полное право отметить это событие. Перебираю крошечные кофточки с вывязанными на них зверушками, коробочки с чепчиками и пинетками, кашемировые детские одеяла светлых тонов, которые, закрыв глаза, щупаю, наслаждаюсь их мягкостью. Потом наблюдаю, как все это для меня заворачивают, перевязывают лентой. Верчу в руке кредитную карту, раздумывая, как дальше строить свой день.

Натерев сыр, Дэниэл бросает терку в раковину. Пыхтит, ладонями потирает лицо.

– Дэниэл, что не так?

– Может быть, ты брала его с собой, а потом забыла в кафе?

Я отворачиваюсь от плиты, смотрю на него, не сразу сообразив, что он снова ведет речь о своем лэптопе. Я убавляю огонь.

– Нет, Дэниэл, не брала. И из дома не выносила. Сегодня я целый день была здесь с Рейчел. Я же тебе говорила. И вообще, зачем бы я стала тащить в кафе твой лэптоп?

– Ну как можно что-то найти в таком бардаке? – громко вздыхает он.

Я смотрю на кухонный стол. Дэниэл прав. Стол завален газетами и журналами. Я сказала, что читала их, но на самом деле до прессы у меня руки не дошли. Также там лежали стопка справочников для беременных, аппарат ЧЭНС, пустой флакон от таблеток «Гевистон», ненакачанный гимнастический мяч и насос к нему. С излишней агрессивностью Дэниэл начинает хватать со стола газеты с журналами и запихивать их в мусорное ведро. Рекламные листки, заложенные между газетными страницами, вываливаются и падают на пол.

– Эй, журналы не выбрасывай. Я еще не читала интервью Рори.

Я плотно сжимаю губы. Поздно спохватилась. Про интервью Рори лучше бы не упоминать. Настроение Дэниэлу это не поднимет. Его рука замирает над мусорным ведром. Он находит нужный журнал и швыряет его на стол.

– Дэниэл, не надо злиться. Найдется твой лэптоп.

– Извини. Я немного нервничаю.

Дэниэл идет выносить мусор, а я бросаю взгляд на журнал. С первой полосы на меня смотрит черно-белая фотография Рори. Он не похож на себя – грозный какой-то. Чем-то напоминает папу, когда тот пребывал в дурном расположении духа. Когда гневался, переставал быть самим собой. Интервью я еще не читала, но заголовок не внушает оптимизма.

В окно я наблюдаю за Дэниэлом. По его движениям видно, что переполненные баки приводят его в бешенство. Он запихивает и запихивает пакеты с мусором, хотя ясно, что крышка не закроется.

Они с Рори, я знаю, поругались из-за статьи. Дэниэл считает, что Рори, принимая во внимание конфликтную ситуацию, должен был понимать: большое интервью приведет к большому скандалу. Тем более что они готовились представить следующий этап проекта застройки. Когда статья вышла, Дэниэл был вне себя от ярости.

Судя по всему, он не знал, что Рори дал интервью. Тот даже заказчика не предупредил. Дэниэл обозвал Рори идиотом, спросил, почему он не соизволил поговорить с ним, прежде чем дать согласие журналистке. Рори вспылил: не Дэниэлу упрекать его в скрытности, ведь сам он даже не упомянул о том, что выводит деньги компании в офшор. Он вообще подумал, как это будет выглядеть? Дэниэл ответил, что это – не обман, а разумная бухгалтерия, все так делают. Да и вообще, что Рори может знать об этом, если он сроду не проявлял ни малейшего интереса к тому, чтобы поддерживать порядок в финансовых делах компании. Мне все это не нравилось. Не выношу, когда они ссорятся.

Дэниэл вернулся на кухню, моет руки.

– Боюсь, в понедельник я опять приду поздно! – сообщает он громко, перекрикивая шум воды. – Встречаюсь с заказчиком. Попытаюсь исправить положение.

Он вытирает руки кухонным полотенцем, которое затем просто бросает рядом с мойкой.

– Хорошо. Ты не забыл, что в эти выходные мы идем к Рори на день рождения?

Дэниэл растерянно моргает. Значит, забыл.

– А нам обязательно… там быть?

– Дэниэл, он – мой брат и твой деловой партнер! Конечно, обязательно. Можно подумать, прямо такая уж страшная статья.

– Да, страшная. Представь себе. Ты же ее не читала. Сама сказала.

Я вздыхаю, недоумевая, как так получилось, что мы опять ссоримся, ведь вечер так хорошо начинался. Я наливаю в ризотто бокал белого «Совиньона». Вино пузырится, впитываясь в рис. Я прибавляю жару, чтобы алкоголь испарился. Его пьянящий, дезориентирующий аромат поднимается над сковородой и в следующую минуту растворяется.

– Хочешь бокальчик?

Я наливаю вина и протягиваю бокал мужу. В последнее время, после того, как он напился в гостях у Рори и Серены, я всячески препятствую тому, чтобы он употреблял спиртное, но сейчас это верный способ восстановить мир в семье. Дэниэл смягчается. Смотрит на бокал, перестает рыться в газетах в поисках лэптопа.

– Спасибо, – благодарит он. – Я, пожалуй, лучше пива выпью. – Дэниэл лезет в холодильник. – Как твои дела?

– Нормально, – отвечаю я. – Только все эти дурацкие звонки донимают.

Дэниэл хмурится.

– Прости, я давно собирался отключить стационарный телефон.

– Звонки очень странные, – качаю я головой. – Вроде бы звонят из одной и той же компании, говорят что-то про новую закладную или переоформление прежней. Утверждают, что это якобы я подавала заявление.

– Но ты ведь не подавала, нет?

– Конечно же нет.

– Хелен, тогда просто клади трубку. Ты понимаешь, в этом вся фишка: тебя хотят разговорить, чтобы ты выболтала им все про свое финансовое положение. Просто клади трубку.

Я кусаю губу. Дэниэл наверняка прав. Однако женщина, что звонила сегодня, была очень настойчива. Она знала мое полное имя, наш адрес, в какой фирме оформлен действующий договор ипотеки. Она утверждала, что обращение в эту фирму составлено по моей просьбе. Трубку-то я повесила, но ее звонок не давал мне покоя. Одно дело, когда звонят по поводу возмещения кредитного страхования или интересуются, не попадала ли я в аварию. А это звонки иного рода.

– Вот честное слово, я бы не брал в голову, – говорит Дэниэл. – Среди мошенников есть очень умные люди. Они покупают информацию о твоих персональных данных, выясняют что и как и потом очень убедительно выдают себя за представителей той или иной компании.

– Наверноее.

Я встряхиваю ризотто, медленно вливая крепкий бульон, ложка за ложкой, и размешиваю, пока смесь не закипает.

– А еще сегодня в оленьем заповеднике я столкнулась с Рейчел, – меняю я тему разговора.

– Опять?

– Да. Как раз дождь начался, и мы пошли в Морской музей. Выпили там кофе.

– Мило.

Я хмурюсь, отвечаю рассеянно:

– Да.

Дэниэл захлопывает холодильник и, прислонившись к дверце, возится с открывалкой, что висит у него на брелоке с ключами.

– Если это мило, почему у тебя такое лицо? – улыбается он мне.

Помешивая ризотто, я поднимаю на мужа глаза. Стоит ли поделиться с ним своими сомнениями?

– Не знаю, – в конце концов произношу я. – Ты не находишь странным, что она все время попадается мне на глаза?

Дэниэл пожимает плечами.

– Ты о чем?

– Ну вот, например: мы с Кэти договорились вместе пообедать, пришли в кафе. А она уже там, сидит за лучшим столиком, читает в газете статью Кэти.

Он задумывается.

– Или, помнишь, на днях, когда ты был в отъезде, она заявилась сюда без предупреждения?

Дэниэл недоуменно смотрит на меня. Совершенно очевидно, что он забыл, о чем я говорю.

– Я же тебе рассказывала, – закатываю я глаза к потолку. – Она знала, что я одна, что ты в командировке. И явилась без приглашения. Притащила целый пакет продуктов. Можно сказать, вломилась в дом.

Дэниэл молчит. А потом вдруг начинает хохотать.

– Что смешного?

– Прости, – извиняется он. – Но, по-моему, это не тянет на преступление века. Твоя беременная приятельница пришла к тебе с угощением в надежде выпить чашечку чая и поболтать.

– Ну да, – выдавливаю я из себя смешок. – Просто она как будто специально лезет на глаза.

Я еще подливаю бульона в рис, а Дэниэл прикладывается к бутылке с пивом и взад-вперед поводит плечами.

– Если не хочешь с ней встречаться, скажи, что ты занята. Вот зачем ты сегодня опять согласилась торчать с ней целый день?

– Не знаю… Вообще-то она ничего. Ничего страшного. Немного непредсказуемая, это да. Никогда не знаешь, чего от нее ждать. То вдруг живот мой хватает. В гости является без предупреждения. – Рыскает по нашей спальне, переставляет фотографии, добавляю я про себя. Ищет сокровища у нас под половицами.

Дэниэл снова смеется. Поставив пиво на буфет, он подходит ко мне сзади и кладет обе ладони на мой живот.

– Мне трудно судить… я с ней не знаком. Но мне кажется, ты преувеличиваешь. По-моему, нормальная девчонка.

Я чувствую на животе тепло его рук.

– А мне не возбраняется трогать твое пузико? – бормочет он мне в шею. – Или ты и меня сочтешь извращенцем?

Я улыбаюсь, чувствуя, как из плеч уходит напряжение. Его прикосновение действует умиротворяюще. Я спиной приникаю к мужу.

– Не болтай ерунды. Это совсем другое, – говорю я, поглаживая его пальцы. – Малыш сегодня много толкается. Вот… здесь.

Я перемещаю ладонь Дэниэла на верхнюю часть живота, под ребра, где мгновение назад я ощущала давление, словно пальчик тыкал меня изнутри. Но как только я это делаю, ребенок замирает.

– О, затих. Извини. Когда снова зашевелится, сразу скажу.

– М-м.

Ладони Дэниэла сползают ниже. Я пытаюсь расслабиться, пытаюсь не думать о том, что он давно уже не трогал меня вот так нежно, когда на мне не было одежды. Как же я раздалась! Он заключает в ладони мои груди и принимается целовать меня в шею. К своему удивлению, я сладостно поеживаюсь. Возможно, это и решит все проблемы.

Дэниэл вдруг отстраняется от меня, держа руку на ожерелье.

– А это что такое?

– Ожерелье. – Я, чувствуя, как сжимаются жилы на моей шее, стараюсь придать голосу беспечность, но Дэниэл, похоже, слышит, как он дрожит. Я выворачиваюсь из его объятий. Щеки мои пылают. – Увидела в городе и купила. Тебе не нравится?

Я возвращаюсь к плите, начинаю снова подливать бульон в рис.

– У Серены такое же, да? Хелен…

– Что?

– Мы вроде бы это уже обсуждали.

Это ожерелье я увидела в ювелирном магазине на Тернпин-лейн, когда мы с Дэниэлом в прошлые выходные возвращались с рынка. Оно висело в витрине. Маленькая подвеска медленно покачивалась из стороны в сторону, словно заманивая меня. Я узнала ее в тот же миг, вспомнив, как она блестела на шелковом топе Серены.

На следующий день я вернулась в тот магазин. В отсутствие Дэниэла, который мог бы остановить меня, я попросила кудрявую продавщицу показать мне украшение. Стоило оно дороже, чем я ожидала. Но эта изящная вещица покорила меня своей красотой. Собачка, даром что с ноготь моего большого пальца, выглядела как живая. Не давая себе отчета, я кивнула: «Беру». Продавщица поместила ожерелье в синий кожаный футляр, который затем упаковала в бумагу.

– Чудесное ожерелье, – сказала она, отрезая ленту. В носу у нее сверкала бриллиантовая капелька, пальцы были унизаны нефритовыми кольцами.

– Да, – согласилась я. – Собачка просто прелесть.

– Думаете, это собачка? – с сомнением в голосе произнесла девушка. Потом, глянув на меня, забеспокоилась, как бы я не отказалась от покупки. – Вы правы, – быстро поправилась она и поспешила взять у меня кредитную карту, пока я не передумала. – Действительно, собачка.

Я сную по кухне. Дэниэл наблюдает за мной. Я выключаю газ, раскладываю ризотто по тарелкам. В футбольном матче перерыв. Я приглушаю радио, ожерелье прячу под джемпер. Посыпая ризотто нарубленной петрушкой и ставя тарелки на стол, я чувствую, как взгляд Дэниэла прожигает мне шею.

За ужином пытаюсь рассказывать о том, как провела день, спрашиваю у мужа про его работу. Но застольная беседа не клеится. Поев немного, Дэниэл внезапно кладет вилку на тарелку. Он всегда так ест – будто прием пищи это лишнее бремя, пустая трата времени. Я еще не доела, а Дэниэл собирает посуду и кладет ее в мойку. Я смотрю на пустой стол. И это все? И так будет всегда? Даже после рождения ребенка?

Домываю посуду и иду в гостиную. Дэниэл ползает на четвереньках, заглядывая под диваны, проверяя выдвижные ящики низкого столика.

– Что случилось?

Он бросает на меня виноватый взгляд, словно я застала его за постыдным занятием.

– Подумал, может, он где-то под мебелью. Лэптоп.

– Завтра я поищу как следует. Давай не будем волноваться раньше времени?

– Хмм.

– Ты вроде бы хотел посмотреть «Лютера».

– А, ну да. Хорошо.

Мы сели перед телевизором в одном уголке гостиной, который сумели уберечь от ремонтной грязи. Более приличные столы и стулья упрятаны под чехлы, в которых они похожи на привидения. Я смотрю, как по лицу Дэниэла бегают голубые блики, отражающиеся от экрана телевизора, и думаю: что же скрывает от меня мой муж?

Гринвич-парк

На центральной улице вспыхивают автомобильные фары и уличные фонари. Магазины закрываются, ставни на них опускаются, словно глазные веки. Она наблюдает, ждет.

В большом окне от пола до потолка за стеклом мужчина. Свет виден только в этом окне – во всех остальных помещениях в здании темно.

Она переступает с ноги на ногу. Небо темнеет, угасающее закатное зарево расчерчивает дома розово-оранжевыми полосами. Обычно в это время он уже дома. Но сегодня вечером почему-то задерживается. Что-то мешает ему отправиться домой, к своей прекрасной жене.

Мужчина встает, вешает на плечо сумку, берет свои вещи. Хватает со стола какой-то журнал, пытается разорвать его пополам, но тот слишком толстый. Похоже, устыдившись своей дурацкой затеи, он поднимает глаза, словно чувствует, что за ним наблюдают. У нее закололо в шее. Неужели заметил?

Нет, не может быть. Это вряд ли. Здесь, в тени, она в безопасности. Мужчина швыряет журнал в мусорную корзину. Потом наконец берет со стола конверт. «Ага, – думает она. – Попался». Мужчина вскрывает конверт и вываливает на стол его содержимое. Она с ликованием смотрит это немое кино: пальцы дергаются, во рту скапливается слюна. Сумка соскальзывает с плеча мужчины, он хватается за край стола, будто его без привязного фала выпихивают в космическое пространство. Туда, где нет воздуха, где нет гравитации.

Кэти

Я сижу в зале судебных заседаний, силюсь сосредоточиться на показаниях. Скрипя ручкой по бумаге, кратко записываю в блокноте ответы одного из подзащитных.

– Она прекрасно соображала, что делала. Притянула меня к себе.

Обвиняемый – высокий белокурый парень с ясными голубыми глазами. Он разводит руками, держа их ладонями вверх, – жестами сообщает, что он предельно честен с судом.

– И что было потом?

– Мы поцеловались.

– Вы ее поцеловали?

– Да, а она ответила на мой поцелуй.

– И у вас не было сомнений в том, что она согласна на этот контакт?

– Ни малейшего, – улыбается он, глядя прямо на присяжных.

Чирк. Чирк. Чирк.

– Что было дальше?

Холодает. Работники аппарата суда – в кардиганах и шарфах – включают обогреватели. Все в зале судебных заседаний меня начинает угнетать: ужасный дешевый узорчатый ковер, грязные розетки, запах плесени, пыль на подоконниках. Старший инспектор Картер снова здесь. На нем под пиджаком джемпер с ромбовидным узором. Я киваю ему, он едва заметно кивает в ответ. После нашей последней встречи, за чашечкой кофе, я все время вспоминаю его реакцию на мои слова о делах об изнасиловании. И прихожу к выводу, что, возможно, в его практике уже был аналогичный случай. Вернувшись в редакцию, ищу в электронном архиве его фамилию. Натыкаюсь на дела об убийствах, похищении людей с целью выкупа. Случаев изнасилования мало.

В конце концов я все-таки нахожу то, что искала. В газетах это дело фигурировало под названием «Изнасилование в эллинге». Параллели с нынешним случаем очевидны. Обвиняемые – выходцы из семей, принадлежащих к элите общества. Явная беззащитность пострадавшей. Красота декораций, на фоне которых произошло преступление. Безобразные подробности.

В ту пору положение потерпевших было еще более тяжелым. Фамилия той девушки, разумеется, не сообщалась: по закону ей была гарантирована пожизненная анонимность. Зато все остальное было расписано в ярких красках. Нижнее белье, что было на ней в момент совершения надругательства; сколько спиртного она выпила на вечеринке. Во что была одета, как вела себя, какой имела сексуальный опыт. В газетах опубликовали все, во всех подробностях. А ей тогда было всего шестнадцать лет.

Об исходе дела я догадалась еще до того, как дочитала до конца материалы, среди которых была фотография ухмыляющихся обвиняемых, стоявших на лестнице перед зданием Кембриджского суда. Журналисты цитировали их адвокатов, заявлявших, что их подзащитным тоже должна быть гарантирована анонимность, что их молодые жизни загублены. И в самом низу был напечатан короткий комментарий старшего следователя, который вел это дело. Он выражал надежду, что решение присяжных заседателей не напугает других пострадавших и они не побоятся обращаться в суд. Этим следователем оказался старший инспектор Марк Картер.

Все статьи я сохранила на своем компьютере. Перемещая их в отдельную папку одну за другой, я обратила внимание на дату совершения преступления. Это случилось летом 2008 года. Я посчитала по пальцам. По-моему, тем летом Хелен еще была студенткой Кембриджского университета.

В следующий раз, когда мы с ней созвонились, я поинтересовалась у нее, помнит ли она то скандальное происшествие.

– Судебный процесс освещали все национальные газеты, – сказала я ей. – В прессе дело фигурировало как «Изнасилование в эллинге». Пострадавшая – девушка, посетившая одну из вечеринок на Майской неделе[10]10
  Майская неделя (May week) – в Кембриджском университете праздничная неделя, знаменующая окончание учебного года. Проходит в июне, после сдачи экзаменов. В этот период проводятся различные увеселительные мероприятия: скачки, лодочные гонки, балы, вечеринки в саду.


[Закрыть] в Кембридже, в то лето, когда ты выпускалась. По ее словам, двое студентов-парней напоили ее и затем изнасиловали.

Хелен долго молчала.

– Хелен, ты меня слышишь?

– Да. Прости. Нет, не припомню, – неопределенно ответила она. – А почему ты спрашиваешь?

– Да так. Собираю информацию о следователе, который вел нынешнее дело. Подумала, может, ты помнишь, расскажешь, как университет отреагировал на такое происшествие.

– А, ну да, понимаю, – произнесла она каким-то странным голосом, в котором слышалось облегчение. – По-моему, мы уже уехали к тому времени, когда это попало в новости.

Я нахмурилась. Она же только что сказала, будто не помнит, чтобы об этом сообщалось в прессе.

– Всем встать.

Заседание на время приостанавливается. Зал встает. Я ищу взглядом старшего инспектора Картера, но того уже и след простыл. Должно быть, незаметно улизнул. А я надеялась заманить его в паб и за обедом еще что-нибудь у него выведать. Хотя бы выяснить, передал ли он пострадавшей мое письмо.

Я направляюсь в дамскую комнату и вдруг понимаю, что очень устала. Хорошо бы сегодня вечером увидеться с Чарли. Он обещал приготовить для меня спагетти, и я бы на время отвлеклась от этого судебного процесса. Может быть, после ужина мы посмотрим реалити-шоу «Кандидат», посмеемся над участниками состязания. Если удастся приехать вовремя… Последний раз я два часа добиралась из Кембриджа до восточного района Лондона, где живет Чарли. У меня упало сердце, когда я увидела на автостраде длинную змейку красных стоп-сигналов. Тогда я остро осознала, что мне очень хочется вернуться к Чарли, что я тоскую по нему, мне не терпится увидеть свет в окне его маленькой квартирки на верхнем этаже дома.

Я выхожу из кабинки, начинаю мыть руки. Закрыв глаза, с наслаждением подставляю их под теплую воду, вдыхаю лимонный аромат мыла. Вот уже много недель я работаю без выходных. Эх, полежать бы, помокнуть в ванне, изгоняя из тела мучительное изнеможение. Свернуться комочком под одеялом и не ставить будильник на шесть утра.

Я открываю глаза. Она стоит прямо передо мной, у сушилки для рук, на дешевом линолеуме, коим застелен пол в туалете здания суда. Рукава кардигана натянуты до самых кончиков пальцев. Руки она сжала в кулаки, словно готовится в любую минуту дать отпор. Волосы засаленные, глаза опухшие. Это Эмили Оливер. Пострадавшая.

Наши взгляды встречаются. Я делаю глубокий вдох. Ситуация сюрреалистичная. Разве людям, проходящим по уголовным делам в качестве пострадавших, не отведен отдельный туалет? Почему она вынуждена пользоваться общим туалетом, где может столкнуться с кем угодно, как сейчас со мной? Безобразие.

– Я получила ваше письмо, – невыразительным тоном произносит она и трет кулаком один глаз. – Но мне сказали, что я не должна вступать с вами в контакт.

Я отмечаю, что кожа вокруг ногтя на ее большом пальце искусана до крови.

– Разумеется. – Я аккуратно стряхиваю воду с рук, вытираю их о брюки. Не хочу приближаться к ней, а то, чего доброго, включится сушилка для рук, и момент будет упущен. Шум мне сейчас ни к чему.

– Я ни с кем не должна общаться. Даже со своим психотерапевтом, – Она смотрит мне в лицо, и в ее глазах теперь читается гнев. – Вы это знали? Даже то, что я рассказываю психотерапевту, может быть использовано против меня. Так мне сказали. Мне ни с кем нельзя общаться.

Голос у нее ломкий, срывающийся. Я медлю с ответом, тщательно взвешивая каждое слово. Говорю тихо, почти шепотом:

– Полиция права. Они пытаются защитить вас. Они правы в том, что вы ни с кем не должны общаться – пока. До окончания суда. Так что если кто-то попросит вас дать интервью, любой другой журналист, на вашем месте я бы отказалась.

– А потом?

Я снова делаю глубокий вдох. Она, как птичка, малюсенькими шажками придвигается к протянутой руке. Один неверный ход, и она улетит.

– Вам решать, – медленно отвечаю я. – Но если у вас есть желание рассказать свою историю, я могла бы вам помочь. Если это вам нужно.

В зеркале я вижу дверь с тусклой ручкой. Табличка на ней гласит: «МОЙТЕ РУКИ, ПОЖАЛУЙСТА». Я буравлю взглядом дверь, приказывая ей не открываться. Если кто-нибудь войдет, наш разговор будет окончен.

– Вы мне верите?

Я делаю шаг вперед. Смотрю ей в глаза. Отвечаю:

– Да. Верю.

– А присяжные? – Она контролирует свой голос, четко выговаривает каждый слог сквозь стиснутые зубы. – Или они верят им?

Последнее слово она произносит с тихой яростью в голосе.

Я колеблюсь. Думаю, что надо бы ее успокоить. С другой стороны, она должна знать правду. А правда такова, что ситуация сложная. Эмили – не идеальная жертва. Она пила. Флиртовала. Не сразу заявила в полицию.

– Не знаю, – наконец отвечаю я. – Но вы со своей стороны сделали все что могли.

Волосы падают ей на лицо. Маленькой бледной ладошкой она сердито убирает их за ухо. И молчит. Я лезу в сумку, нащупываю острые края своих визиток, вытаскиваю одну и медленно протягиваю ей, держа карточку большим и указательным пальцами.

– Меня зовут Кэти, – представляюсь я.

Она смотрит на визитку, на черно-белый логотип. Но визитку не берет.

– Папе не нравится ваша газета, – объясняет она, шмыгая носом. – Он говорит, что это брехливая газетенка. Передергивает факты.

– Бывает, – киваю я, удрученно улыбаясь ей. – Но я этим не занимаюсь.

– Он читает «Гардиан», – подзуживает она меня, а сама внимательно наблюдает – следит за моей реакцией.

– Мой папа тоже «Гардиан» читает, – признаюсь я. – Я не оправдала его надежд.

Она раздумывает над моими словами. Смотрит на мою визитку.

– Из женщин только вы бываете здесь каждый день, – вздыхает она. – Остальные все мужики.

Я киваю. Наконец она берет визитку. Держит ее в руке, словно не знает, что с ней делать.

– Послушайте, – Я еще на шаг приближаюсь к ней. – Сейчас вы должны быть предельно сосредоточены на судебном процессе. Но после, если вы все-таки захотите… рассказать свою историю, я могла бы помочь вам изложить ее так, чтобы вас это устроило. Мы могли бы написать ее вместе.

На лице девушки появляется скептическое выражение.

– И что это значит?

– Я пришлю вам готовую статью. Перед тем, как мы ее опубликуем. Вы с ней ознакомитесь, и если вам что-то не понравится, мы это перепишем, – заверяю я и смотрю на нее. – Клянусь. Перевирать факты мы не станем.

Я выдерживаю ее взгляд, стараясь игнорировать шум крови в ушах. Я обещаю заручиться ее одобрением. Таких обещаний мы никогда не даем, никогда на это не идем. Я словно наяву слышу вопли Хью, моего босса. Но ведь это неординарный случай. Хью меня поймет.

– Если я соглашусь, вы мне заплатите? – Она утыкается взглядом в пол, словно стыдится своего вопроса. – Нет, я не в том смысле, – бормочет она. – Просто я… мы не богаты.

Мы ступили на опасную территорию. Я не вправе это обговаривать. Во всяком случае, пока судебное разбирательство не завершено. Но она сама меня нашла. И другого шанса мне может не представиться. Я делаю глубокий вдох.

– Мы могли бы вам заплатить. Но давайте не будем сейчас это обсуждать.

Только я умолкаю, оживает динамик в углу туалета. Голос секретаря призывает нас вернуться в зал судебных заседаний. Девушка протяжно вздыхает.

– Послушайте, – говорю я. – У вас есть моя визитка. Будет желание, позвоните мне, когда все это кончится. Там мой мобильный. Звоните в любое время дня и ночи. В любое. Мы с вами обсудим формат статьи, и я отвечу на все ваши вопросы. Никаких обязательств. Хорошо? – Помолчав, я добавляю: – Если не хотите с нами связываться, ваше право. Решите обратиться в другую газету, я постараюсь помочь вам советом, если пожелаете.

Вопли Хью все еще звенят в ушах. «Ты что – спятила, Уилер? Может, дашь ей телефон редакции «Гардиан»?» Я заглушаю его крик. Надо сосредоточиться на девушке. Моя визитка по-прежнему у нее в руке.

– Но если вы все же пожелаете дать интервью мне, мы будем действовать так, как я сказала. Напишем статью вместе. Диктовать будете вы. Для собственного спокойствия вы могли бы взять с собой кого-нибудь. Кого-нибудь из подруг. Или следователя, который вел ваше дело. Старшего инспектора Картера. Уверена, он согласится.

Она смотрит на меня. Я предположила верно: Картер по-доброму отнесся к ней, завоевал ее доверие. При его упоминании она смягчилась. Я глубоко вздыхаю, пытаясь игнорировать голос Картера, что теперь гремит в ушах. Он спрашивает, какого черта я делаю, вовлекая его в аферу с интервью.

– Ладно, – соглашается девушка. – Может быть.