Текст книги "Пепел и экстаз"

Подплыв к борту корабля, она ухватилась за веревку, брошенную Дэном и Финли, и с трудом вскарабкалась наверх. Друзья схватили ее за руки и втащили на палубу. Лежа на спине, Кэтлин смотрела на них.

– Ты пыталась убить себя, голубка, – упрекнул ее Дэн дрожащим голосом.

– Да, Дэн, – призналась она еле слышно, – но у меня не получилось. Море, судя по всему, не хочет, чтобы я стала мученицей. Оно все время выталкивало меня на поверхность. В последний раз я услышала, как Катлин и Андреа зовут меня. – Слезы навернулись ей на глаза. – Я не могла оставить без внимания их голоса, умоляющие меня вернуться домой. Несправедливо уже то, что они будут расти без отца. Не могу же я лишить их и матери тоже.

– Вот первая разумная мысль за все это время, – хрипло сказал Дэн и откашлялся.

Все трое переглянулись. В их взглядах читалась дружба, преданность и понимание того, как много их связывает. Кэтлин протянула руку.

– Помоги мне встать, Финли, и давай-ка направим корабль к дому. Завернем на Гранд-Тер, заберем Изабел и полным ходом в Саванну. Я вдруг почувствовала непреодолимое желание обнять своих детей.

Изабел, хотя и сильно привязалась к Доминику, предпочла все же вернуться с Кэтлин в Саванну. На острове все вздохнули с облегчением, увидев Кэтлин, поскольку опасались, что, возможно, расстались с ней навсегда.

Радость от того, что она жива, хотя и не до конца оправилась после пережитой трагедии, смягчила разочарование, которое Жан испытал, когда она сказала ему о своем решении сразу же плыть в Саванну. Он понял ее желание видеть детей. Кроме того, необходимо было сообщить Кейт и семье Рида о печальных результатах поисков. Жан всей душой стремился удержать Кэтлин на Гранд-Тер, но он слишком любил ее и потому не стал этого делать. Время и любовь к детям, возможно, залечат рану. Может быть, тогда они снова встретятся, и он найдет способ завоевать ее сердце.

ГЛАВА 11

В первую неделю октября «Старбрайт» прoшел сквозь английскую блокаду и встал на свое месте в доках Саванны. Саванна так и не видела никакие военных действий и ее единственной заботой была английская блокада. Новостей ждали с нетерпением и распространялись они с молниеносной быстротой. В тот период Эндрю Джексон вел кампанию против индейцев-криков. Город праздновал блестящую победу на море, одержанную капитаном Оливером Петти над англичанами – в результате этой победы англичане утратили контроль над озером Эри – и нашумевшую победу «Аргуса» над британским военным кораблем «Барбадос» вблизи Галифакса. В ходе боя английский корвет был захвачен, а его капитан убит.

Возвращение Кэтлин было и радостным и печальным. После почти трехмесячного отсутствия чудесно снова увидеть своих детей. Нельзя было не удивляться тому, как сильно они подросли за это время. Александреа в октябре исполнялось четыре года, так что она уже вышла из младенческого возраста. Даже Катлин в свои два с половиной казался на удивление повзрослевшим.

Кэтлин с изумлением, близким к шоку, обнаружила, что общение с сыном причиняет ей боль. Мальчик был копией отца, и, глядя на него, невозможно было не думать о Риде. Когда сын смотрел на нее ярко-голубыми глазами и улыбался ослепительной хитроватой улыбкой, Кэтлин хотелось умереть, так сильна была ее боль.

При всей любви к своему милому малышу она бессознательно избегала его. Поняв это, она стала заставлять себя проводить с ним больше времени. В конце концов, ребенок не был виноват в том, что как две капли воды походил на отца. Он не был виноват, что Рид ушел на войну и погиб. И все же каждый раз, когда Кэтлин держала на руках сына, каждый раз, когда убирала со лба непокорную прядь его черных волос, сердце ее пронзала боль. Одно время Кэтлин надеялась, что, возможно, она беременна и родит еще одного ребенка от Рида – последнюю память о нем, но теперь она была рада, что эта надежда не оправдалась. Достаточно тяжело было находиться рядом с Катлином.

Андреа не вызывала у нее таких болезненных эмоций. Девочка была больше похожа на Кэтлин, а не на Рида. Ее каштановые кудряшки были по цвету смесью золотисто-рыжих волос Кэтлин и черных Рида. В ее блестящих, бирюзового цвета глазах смешалась голубизна отцовских и зелень материнских. Это были совершенно неповторимые, не похожие ни на какие другие глаза. Если в своих поступках Андреа иногда подражала Риду и между ними было определенное сходство во вкусах и характерах, то в дочери это было не так заметно как в сыне. Кэтлин начала было думать, что постепенно примиряется со своей утратой, вытесняет из души горечь и сожаление, но оказалось, что до этого еще очень далеко. Все вокруг напоминало ей о Риде.

Мэри Тейлор не удивилась, услышав печальный рассказ Кэтлин. Она с самого начала ожидала именно такого исхода, но понимала, что Кэтлин нужны были осязаемые доказательства. Пережив первые самые тяжелые дни и как-то смирившись со смертью сына, Мэри стала договариваться о заупокойной службе. Черный креп и венки вернулись на парадный вход, и на сей раз Кэтлин не протестовала.

Про себя Кэтлин думала, что все – она сама, Мэри, Изабел, Сьюзен, выглядят как вороны в своих траурных платьях, но ей было все равно. На протяжении всей заупокойной службы и панегириков в адрес Рида она сидела бледная, как статуя; она не проливала слез и вообще не проявляла никаких эмоций, словно окаменела в своем горе.

Дядя Вильям и тетя Барбара вернулись из Августы месяцем раньше. Кэтлин с трудом выносила проявляемое ими сочувствие. Это сочувствие вкупе с заботливым, чутким отношением к ней Сьюзен едва не заставили ее пожалеть, что она приехала домой. Они любили ее, а она их, но их жалость угнетала. Вдобавок они прилагали слишком явные усилия, чтобы не упоминать в разговорах с нею имя Рида.

Единственными людьми, с кем Кэтлин чувствовала себя спокойно в эти дни, были Изабел и Кейт. Изабел наконец прекратила постоянно опекать ее, а поскольку она сама была с Кэтлин в поисковом плавании, ей не нужно было ничего объяснять. Она все видела собственными глазами.

Кейт же умела так выспросить у Кэтлин все подробности, что та этого даже не замечала. Кейт говорила обо всем спокойно и откровенно и хотя понимала состояние Кэтлин и тоже сочувствовала ей, не изливала на нее, как другие, удушающих потоков жалости. Кэтлин была уверена, что бабушка любит ее, что в случае необходимости она всегда будет рядом, но Кейт сама была сильной женщиной и не поощряла слабости во внучке.

Дядя Вильям скорее согласился бы, чтобы его побили, чем завести с Кэтлин разговор о завещании Рида, однако сделать это было необходимо и чем скорее, решил он, тем лучше.

– Я и не знала, что он составил завещание, – прошептала пораженная Кэтлин.

Вильям выглядел смущенным.

– Он пришел ко мне, когда решил отправиться воевать. «На всякий случай», так он сказал.

Кэтлин с трудом сглотнула.

– На всякий случай, – как эхо повторила она. Откашлявшись, Вильям разгладил лежавшие перед ним бумаги.

– Аминь. Ну вот, Кэтлин, дорогая, как ты наверняка догадываешься, Чимера завещана Катлину. Ты будешь его опекуном до достижения им совершеннолетия. Щедрые суммы оставлены на нужды Андреа и на ее приданое. Ежегодно определенные суммы будут выплачиваться Мэри и тебе самой. Кроме того, должен заметить, что это совершенно неожиданно, он оставил тебе судоходную компанию. – Вильям недоуменно покачал головой, но Кэтлин прекрасно все поняла. Рид возвращал ей то, что она когда-то отдала ему – судоходную компанию и все фрегаты, которые она унаследовала после смерти отца.

– Милый высокомерный негодник, – прошептала она, подавив рыдание. – Не дай Бог умереть, оставаясь моим должником.

Вильям смутился при виде ее слез.

– Могу я узнать, как ты намерена поступить с компанией и фрегатами? – поспешно спросил он.

– Буду вести дела с помощью Теда, – ответила она без колебаний. – Надеюсь, Теда не заставили беспокоиться за свое положение?

– Нет, нет, это никому из нас и в голову не пришло, моя дорогая девочка. Мы беспокоимся только за тебя. Мы подумали, что, может, для тебя будет проще продать компанию, пусть кто-то другой возьмет на себя ответственность.

Кэтлин цинично засмеялась:

– Возможно, если бы я захотела, я смогла бы продать сейчас с выгодой для себя все фрегаты какому-нибудь каперу, но пока сохраняется блокада, дела в судоходстве идут не блестяще. При всем уважении к тебе, дядя Вильям, саму компанию я, пожалуй, не смогла бы сейчас даже отдать. Нет, я сохраню ее. У меня есть хороший помощник. Торговля наверняка пойдет на подъем после войны. Когда-нибудь мои дети унаследуют мое дело.

Спустя неделю после своего возвращения Кэтлин приказала вынести из их с Ридом спальни всю мебель и сложить ее на чердаке. Спальню Рид обставил в соответствии со своим вкусом еще до их женитьбы. По мнению Кэтлин, ее впечатляющее убранство в восточном стиле с преобладанием черных и красных тонов прекрасно гармонировало с натурой Рида. Но теперь для нее стало своеобразной пыткой входить в эту комнату, в которой словно поселился дух Рида. Каждый раз, открывая дверь спальни, Кэтлин ожидала увидеть в ней Рида – стоящего у двойных дверей, ведущих на веранду, и смотрящего на плантацию или растянувшегося на их широкой кровати, такого неотразимо привлекательного. Казалось, в воздухе еще сохранился аромат его одеколона и сигар. Его личные вещи по-прежнему лежали повсюду на столах и комодах, его одежда висела в шкафах и лежала на полках.

По ночам эта спальня, словно впитавшая в себя сущность Рида, давила своей пустотой на Кэтлин, одиноко лежавшую на огромной кровати. Воспоминания не давали ей уснуть. Она без конца вызывала в памяти каждый разговор, каждый вздох, каждый поцелуй и стон любовного экстаза, который слышали эти стены.

Кэтлин поняла, что если ей не удастся изгнать отсюда дух Рида, то в скором времени она лишится рассудка. Тогда-то она и приказала отнести вещи Рида на чердак и заново отделать спальню.

После переделки комната приобрела совершение иной вид, чего, собственно, и добивалась Кэтлин. Стены были выкрашены в густые золотистые цвета поздней осени, пол закрывал коричневато-золотистый восточный ковер, а покрывало на кровати и занавески на окнах были веселого желтого цвета. Глаз радовала теплая патина вишневого дерева, из которого была сделана новая, не слишком широкая кровать; по бокам от кровати стояли две вишневого же дерев тумбочки. Подобранные им в тон гардероб и маленький шкафчик были теперь заполнены лишь одеждою Кэтлин. У одной стены стоял ее туалетный стол с зеркалом, у другой – маленький круглый стол и два изящных кресла с обивкой лимонного цвета. Одним словом, теперь все в спальне отражало вкус Кэтлин и только ее. Наконец-то она могла спать спокойно, хотя по-прежнему бывали случаи, когда, проснувшись среди ночи, она готова была поклясться, что слышала голос Рида или ощущала его прикосновение. Временами ей казалось, что она чувствует запах его одеколона, или сигары, или резкий мужской запах его тела.

Личный кабинет Рида был еще одной комнатой в доме, входить в которую было для Кэтлин сущим мучением. Вся его обстановка: удобная кожаная мебель, огромный письменный стол и сувениры – память о его путешествиях, висевшие на стенах и лежавшие на столах, и его портрет в полный рост над камином, – все в нем напоминало Кэтлин о Риде.

Здесь Кэтлин почему-то ничего менять не стала. Она не хотела делать из кабинета что-то вроде храма в память о Риде, но и не могла решиться убрать оттуда его вещи. Она перенесла в маленький кабинет поза; главной лестницы те книги и записи, которые были ей нужны, и заперла дверь кабинета Рида.

Она взяла оттуда единственную принадлежащую ему вещь – миниатюрную модель «Кэт-Энн» – подарок мужу ко дню рождения. Это была точная копия корабля, которым они оба так дорожили. Хотя Кэтлин и понимала, что действует неразумно и лишь продлевает свою агонию, она все же поставила модель на маленький столик у себя в спальне. Ей доставляло непонятное облегчение видеть ее там, иметь возможность, вытянув ночью руку, в любой момент прикоснуться к ней. Сколько ни повторяла она себе, что это глупо, но не могла избавиться от ощущения, что, прикасаясь к кораблику, она прикасается к Риду.

С течением времени гнев Кэтлин, все еще не утихший, перенесся на англичан, по вине которых, как она считала, погиб Рид. Если бы он не испытал потребности сражаться с англичанами, он не подверг бы свою жизнь опасности. Изо дня в день Кэтлин проклинала англичан. Что еще отнимут они у нее? Ее имение в Ирландии принадлежало теперь этой пародии на пэра сэру Лоуренсу Эллерби. Англичане были виноваты в гибели ее мужа. Чем больше она об этом думала, тем ярче разгорался огонь ее гнева. Гнев этот разъедал ее изнутри. Яростное желание отомстить зрело в ней, питаясь ее гневом, хотя она этого и не сознавала. Горечь сделала ее злой на язык, у нее пропал аппетит, и скулы заметно выступали на похудевшем лице.

В отчаянии Кэтлин старалась с головой уйти в дела плантации и судоходной компании. Переделав всю мыслимую работу на плантации, она ехала в Эмералд-Хилл и там принималась за дело. Печальные мудрые глаза Кейт следили за внучкой с сочувствием и пониманием. Умудренная опытом прожитых лет, бабушка знала, что Кэтлин ищет успокоения своим собственным способом и что для этого ей нужно время. Она молилась, чтобы внучка не подорвала свое здоровье.

Именно в этот период, когда Кэтлин была полна какой-то болезненной энергии и отвращения ко всему окружающему, она и привела в Эмералд-Хилл черного жеребца Рида – Титана.

– У меня нет времени ухаживать за ним как положено, – объяснила она Кейт. – Мне больно видеть, как большую часть времени он простаивает в стойле, поскольку никто, кроме меня и Рида, не может на нем ездить. Этот негодник никому не позволяет сесть на себя. Ты наверное сочтешь меня за сумасшедшую, но мне кроме того кажется, что он тоскует по Риду так же, как и я. Он всегда такой печальный и будто ожидает возвращения хозяина. " не в силах этого видеть.

Кейт пожала плечами.

– Животные чувствуют гораздо тоньше, чем это могут представить себе люди. В этом нет ничего странного.

Редкая в эти дни улыбка тронула губы Кэтлин.

– Я подумала, что его несколько взбодрит общество нескольких кобыл.

– Отправим его в табун? – спросила Кейт. Когда-то давно она продала Титана Риду. Жеребец был из ее племенного стада и потому самых чистых кровей. – Да, – кивнула она, – это блестящая идея, – и усмехнулась, блеснув глазами. – Это и вправду поднимет ему… гм… настроение.

– Ты хитрый гном, замаскировавшийся под бабушку, – засмеялась Кэтлин. – И как только женщина с таким возмутительным чувством юмора может быть одним из видных членов саваннского общества?

Кейт добродушно улыбнулась, довольная тем, что заставила внучку рассмеяться, что в эти дни случалось крайне редко.

Всем бросилось в глаза, что за осень Кэтлин не посетила ни одного приема, ни одной вечеринки. Конечно, для недавно овдовевшей молодой женщины было бы неприличным предаваться светским увеселениям, да и сама Кэтлин не была в этом заинтересована. Она отказывалась даже от тех приглашений, которые могла бы принять со спокойной совестью: на церковный праздник, на собрание швейного кружка. Утром по воскресеньям она привозила детей в церковь в Саванне, а после службы возвращалась в Чимеру. Друзья часто приглашали ее на воскресные обеды, но она лишь изредка соглашалась зайти к Барбаре или Сьюзен, а остальные приглашения вежливо отклоняла. Единственным исключением стал праздник, устроенный ею по случаю дня рождения Андреа, которой исполнилось четыре года.

Все считали, что «молодая вдова Тейлор» необычайно тяжело переносит свою утрату. Все привыкли к ее светлой улыбке, звонкому смеху, неиссякаемому жизнелюбию. В худой, отрешенного вида женщине в черном с трудом можно было узнать прежнюю веселую, полную жизни девушку. Казалось, все силы ушли из нее после смерти Рида, сверкающие изумрудные глаза погасли. Если раньше она первой нарушала всякие условности, то теперь с каким-то удовлетворением ушла в свое вдовство. Подчас она бывала чересчур резка со своими друзьями, движимыми лишь самыми добрыми побуждениями, но те никогда не обижались. Они понимали ее глубокое горе, поскольку знали, как сильно Кэтлин с Ридом любили друг друга.

В то же время кое-кто из прежних воздыхателей Кэтлин надеялся, что очаровательная вдова быстро оправится и после окончания траура снова одарит их своей улыбкой, а какой-нибудь счастливчик, возможно, добьется и ее руки. Пока же они качали головами и говорили: «Какая жалость! Вся эта красота и молодость увядают под вдовьим покрывалом, выплакиваются в слезах».

Они были бы поражены, доведись им увидеть прекрасную вдову Тейлор в день рождения ее обожаемого супруга. С утра она закрылась в кабинете Рида, отказываясь выйти или впустить кого бы то ни было. Спустя некоторое время Делла обнаружила, что поднос с ленчем стоит нетронутым у двери.

Во второй половине дня Изабел и Мэри забеспокоились. Из кабинета уже долгое время не доносилось ни звука. Кэтлин не отвечала на их стук и просьбы выйти. Наконец, не зная, что еще предпринять, Мэри послала за Кейт.

Не прошло и двух минут после появления Кейт в Чимере, как из-за двери кабинета раздались странные звуки. Женщины в недоумении застыли в холле около двери в кабинет, откуда неслось громкое фальшивое пение, перемежаемое взрывами громкого хохота.

Пораженные, женщины в молчании уставились друг на друга. Затем по лицу Кейт расползлась широкая улыбка.

– Во имя всех святых! Она же напилась в стельку, – прищелкнув языком, объявила Кейт.

– Она что? – задохнулась Мэри. Кейт кивнула.

– Напилась, и если я не ошибаюсь, лучшим виски Рида.

Изабел прислонилась к стене, почувствовав мгновенную слабость от облегчения.

– Слава тебе, Господи! Я боялась, что она что-нибудь с собой сделает.

– Могу спорить, что завтра она будет чувствовать себя хуже некуда, – резонно заметила Кейт.

Скрючившись в любимом кресле Рида, Кэтлин отхлебывала из бутылки. Исчерпав свой репертуар ирландских баллад, она перешла на разухабистые частушки и похабные песенки портовых кабаков, которым выучилась от своей команды.

Мэри поморщилась в смущении, но Кейт и Изабел подошли к ситуации с юмором. Они сочувствовали Кэтлин, понимая, как тяжело ей именно в этот день, и зная, что наутро она будет сожалеть о содеянном. Однако ситуация перестала казаться забавной, когда вслед за пьяным смехом и пением из-за двери донеслись безудержные рыдания. Звяканье стекла сказало им, что Кэтлин ищет новую бутылку зелья забвения.

– Пытается утопить горе в вине, бедняжка, – печально пробормотала Кейт.

– Похоже, это ей не удается, – вздохнула Мэри.

– Вино – плохой помощник, – признала Кейт.

Кэтлин и в самом деле отвратительно чувствовала себя на следующее утро. Короткий миг забытья прошел, кончилось обезболивающее действие спиртного. Голова, в которой словно стучали тысячи молоточков, раскалывалась от боли. Звонкие голоса детей воспринимались ею как целый оркестр волынок, бьющий по нервам, а от солнечных лучей она, как ей показалось, едва не ослепла. Во рту был привкус помойки, и живот начинал бунтовать от запаха любой пищи.

– Во всем хороша мера, – заявила Мэри, утешая Кэтлин. Следуя совету Кейт, она протянула ей маленький стаканчик виски.

Кэтлин передернуло.

– По-моему, я вчера с этим перебрала.

– Кейт клянется, что это тебе поможет. Она говорит, что твой дедушка Шон лечился этим от похмелья. Этим и еще свежим воздухом.

Это была первая попытка Кэтлин найти спасительное забытье в спиртном. Больше она его в таком количестве не употребляла, но стала выпивать стаканчик бренди для успокоения нервов перед сном. А вскоре стаканчик превратился в два. Гораздо больше вина пила она теперь и за обедом, а во второй полоне дня не ограничивалась, как раньше, одним мятным джулепом, а незаметно пропускала и два, и три. „

Спиртное в какой-то мере снимало душевную боль, ставшую ее постоянной спутницей, и Кэтлин уже не могла без него обходиться. Аппетит у нее ухудшился, но она и не замечала того, что теперь больше пила, чем ела. Зато это бросилось в глаза ее близким, и все они очень встревожились. Конечно, они никому не рассказывали о том, сколько пьет «молодая вдова Тейлор». Ни к чему было давать всей Саванне повод для сплетен.

Наступил День благодарения. По традиции, семья отпраздновала его, хотя благодарить в этом году им, по их мнению, было некого и не за что. Впрочем, если бы Кэтлин подумала как следует, она бы пришла к выводу, что ей есть все же за что благодарить судьбу. У нее были здоровые, смышленые, жизнерадостные дети. Бабушка Кейт, несмотря на свой преклонный возраст, – ей был семьдесят один год – пребывала в добром здравии. Ее родные и Изабел всегда были готовы помочь ей всем, чем могли. Урожай выдался хорошим и убрали его вовремя. Часть урожая погрузили на корабли, которым удалось проскочить сквозь английскую блокаду, что опять же можно было считать везением. В будущем это сулило немалую прибыль. Ни один из ее кораблей не затонул и не получил непоправимых повреждений. И даже погода стояла сухая и теплая, позволяя Кэтлин каждый день совершать прогулки верхом по окрестностям. Галопом скакала она на своем паломино по тропинкам и полям, давая разрядку и себе, и лошади. После этой бешеной скачки она пускала Зевса пастись на каком-нибудь лугу, а сама находила укромный уголок и там, вдали от всех, предавалась своему горю.

Все чаще доезжала она до берега океана, где подолгу сидела на камне, уставясь в бескрайние, беспокойные просторы Атлантики. Сейчас, как и раньше, она снова испытывала чувство единения, родства с морской стихией. Плеск волн, то накатывавших на берег, то откатывавшихся обратно, успокаивал ее измученную душу.

Она простила море за то, что оно отняло у нее Рида, простила и самого Рида. Ее гнев на них иссяк ведь их она любила больше всего на свете. Здесь, на берегу океана, она обрела покой и силу, здесь все ярче разгоралась ее ненависть к англичанам. Желание отомстить за смерть мужа переросло в настоящую страсть, завладевшую всеми ее помыслами. А еще она испытывала острое до боли желание ощутить под ногами качающуюся палубу и положить руку на эфес шпаги. Каждый раз, когда она приезжала на побережье, это желание крепло, пока, наконец, не вытеснило все другие чувства и мысли.

«Мне нужно отправиться в плавание. Я должна». Эта фраза постоянно звучала у Кэтлин в мозгу и в конце концов ей стало казаться, что она сходит с ума.

Зов беспокойной морской стихии находил отклик в ее душе. Кэтлин знала, что не может более противиться этому зову.

Из любви к детям Рождество она провела дома, но оно стало для нее настоящей пыткой. Чуть ли не каждую минуту она вспоминала, каким было Рождество в прошлые годы, когда они праздновали его вместе с Ридом. Не было Рида, и никто не подарил ей нечто такое, что имело бы смысл любовного послания, и ей не для кого было с любовью и нежностью подбирать подарок. Праздник лишился очарования и веселья без широкой, хитроватой улыбки Рида, без блеска его синих глаз. Правда, она видела ту же улыбку и те же блестящие синие глаза на маленьком личике Катлина, но это было все равно что нож в сердце. Любовь и негодование, гордость и сожаление боролись в душе каждый раз, когда она смотрела на своего дорогого малыша. Она стала бояться, что в один прекрасный день возненавидит сына за его полное сходство с отцом.

Эта мысль лишь укрепила ее в решении уехать, хотя бы ненадолго, пока немного утихнет сердечная боль. Возможно, ей удастся свести счеты с англичанами, потопив несколько их кораблей, уложив несколько сотен человек в подводные могилы. Может, за время плавания она научится жить со своими воспоминаниями, перестанет просыпаться по ночам с именем Рида на губах. Может, будет после этого смотреть в лицо своему сыну, не содрогаясь в душе, будет видеть в нем самостоятельную личность, не продолжение Рида. Может, придет, наконец, день, когда она перестанет плакать, оборачиваться по десять раз на дню, желая что-то сказать Риду, чтобы тут же с удесятеренной силой ощутить его отсутствие.

Кэтлин решила вернуться на Гранд-Тер и соответственно построила свои планы. Связавшись с Дэном, она велела ему спрятать «Старбрайт» в укромной бухте которой пользовалась много лет назад. Затем приказала Дэну и Финли подобрать надежную команду и перекрасить «Старбрайт» в зеленый цвет. Она присоединится к Жану, перевоплотившись в пиратку Эмералд. Подобное решение было продиктовано необходимостью скрыть свою личность не столько от других, сколько от самой себя. Она устала быть Кэтлин Тейлор, миссис Рид Тейлор, «молодой вдовой Тейлор». Внутренний голос говорил ей, что надо временно забыть об этой достойной сожаления особе, укрыться за другой личиной. Эмералд была смелой, прекрасной и дерзкой и в речах, и в одежде, и в поведении. Не было дела, за которое она не взялась бы, места, куда она бы не отправилась. Она была вольной, как ветер, ее не мучили угрызения совести. Мастерство, с каким она управляла кораблем и владела шпагой, были известны повсюду. Среди морского братства она стала легендой. Кэтлин чувствовала, что ей необходимо снова перевоплотиться в эту свободную, отважную женщину. Жажда мести стала для нее такой же естественной потребностью, как потребность дышать. Итак, Кэтлин принялась преображать себя. У Кейт она позаимствовала баночку черной краски для волос, а из своего старого морского сундучка извлекла зеленый жилет и коротко обрезанные брюки, составлявшие в свое время смелый наряд Эмералд.

Никто из ее родных, за исключением Кейт, не знал о том периоде в ее жизни, когда она жила в обличье Эмералд, хотя все они слышали рассказы об этой пиратке и дивились ее подвигам. Она и сейчас не сказала им об этом, равно как и о своих планах вновь превратиться в эту легендарную пиратку. О Гранд-Тер и Жане с Домиником она тоже никому, кроме Кейт и Изабел, не говорила. Остальные знали этих двух Друзей Рида под другими именами. Она сообщила лишь, что уходит в море на одном из своих кораблей, умоляя родных быть снисходительными к ней и проявить понимание. Мэри она попросила взять на себя заботу о детях, почаще напоминать им, что мама их любит, и постоянно говорить с ними об отце, чтобы они его не забыли.

Только Кейт и Изабел посвятила она в свои истинные планы. Кейт, хорошо знавшая упрямство внучки, не стала спорить, смирившись с неизбежным. Изабел сразу же заявила, что будет сопровождать Кэтлин. Она тоже станет пираткой и будет сражаться бок о бок с Кэтлин.

– Хотела бы я знать, откуда такое рвение – то ли ты хочешь составить мне компанию, то ли стремишься повидать несравненного Доминика, – шутливо заметила Кэтлин.

Изабел вспыхнула, но не клюнула на эту приманку, а лишь молча сложила вещи, приготовившись отбыть вместе с подругой.

В день отплытия Кэтлин долго и придирчиво рассматривала себя в зеркале, висевшем в ее каюте. Исчезли золотисто-рыжие кудри. Их сменила грива длинных черных, как эбеновое дерево, волос, по контрасту с которыми ее изумрудные глаза казались более яркими. Они станут еще ярче, когда бледное сейчас лицо покроется загаром. Вырез жилета, под которым не было рубашки, открывал соблазнительную ложбинку между грудями, короткие штаны едва прикрывали ягодицы. Удобные, по ноге сапоги доходили до колен. Шпага, кинжал и пистолет довершали наряд.

Ничто в ее облике не напоминало ту опостылевшую Кэтлин женщину, на которую каждый день натыкался ее взгляд в зеркалах в Чимере. Ушла Кэтлин, осталась только Эмералд. Добро пожаловать, Эмералд! Берегитесь англичане!