Текст книги "Год девственников"

3

И мыльный пузырь действительно лопнул. Всего через пять дней после того, как Дона привезли домой. С самого начала стало очевидным, что Уинифред решила больше не разговаривать с мужем и не обращать внимания на Аннетту.

А затем возникли непредвиденные осложнения. Речь шла о размещении еще одной односпальной кровати в комнате Дона. Эта кровать имела двойное предназначение: во-первых, Аннетта смогла бы спать рядом с мужем, а во-вторых, Дона можно было бы перекладывать на нее на то время, когда надо перестелить его собственную. Но вечером, накануне приезда Дона, кровать оказалась вынесенной в соседнюю гостиную. Чтобы передвинуть ее, Уинифред, видимо, пришлось позвать со двора Джона и Билла. И если не Дэниел сам распорядился перенести кровать обратно, то только потому, что не успел заметить перемены. Дэниела опередил Джо, бывший в сильном возбуждении из-за возвращения Дона. С помощью Стивена он разобрал кровать и вернул ее на прежнее место. А Уинифред пришла в ярость, решив, что это сделано по инициативе мужа.

Затем она поняла, что так распорядился Джо, и тут же накинулась на него:

– Как ты посмел!

Продолжить ей уже не пришлось, потому что ответ Джо заставил ее придержать язык за зубами.

– Ты ничего не можешь с этим поделать, мама, – сказал Джо. – Они женаты, она его супруга, и ее место рядом с ним. И тебе самой, и всем вокруг станет гораздо лучше, если ты примиришься с этим.

Уинифред была если не поражена, то, во всяком случае, удивлена. Ведь раньше именно Джо отличался от всех домочадцев тем, что разговаривал с ней почтительно, стараясь загладить все раздоры.

Уинифред демонстративно вышла из комнаты. Однако кровать осталась на месте.

Но с тех пор каждое утро Уинифред встречала сиделку, направляющуюся на дежурство к Дону, и давала ей необходимые распоряжения.

Женщина средних лет, сестра Прингл уже много лет проработала сиделкой в частных домах. Ей и раньше приходилось встречать людей типа Уинифред. Поэтому она лишь улыбалась и отвечала ей: „Хорошо, миссис Кулсон", – а сама делала все по-своему.

Отдав распоряжения сиделке, Уинифред обыкновенно отправлялась завтракать. И, казалось, никакое бедствие не смогло бы оторвать ее от еды. На самом же деле чем больше она волновалась, тем больше ела. Только закончив завтрак, Уинифред шла навещать сына. Ей приходилось подавлять в себе желание прямо в ночной рубашке, едва проснувшись, сразу бежать вниз к нему – только потому, что она боялась увидеть Аннетту рядом с Доном, а то и на одной постели.

За прошедшие недели Уинифред пришла к выводу, что Аннетта Эллисон изменилась так сильно, что в ней не осталось ничего от той тихой воспитанницы женского монастыря, которая была обручена с Доном. Как будто, выйдя за него замуж, она сразу достигла зрелости.

Ей приходилось ограничивать себя и еще кое в чем: она теперь не могла целовать и ласкать своего сына. После свадьбы ее близость, казалось, обижала Дона. Она не хотела признаться себе, что его протест против этой близости начался еще задолго до того рокового дня.

Уинифред уступила мужу и Джо право следить за сменой постельного белья Дона. Но когда она узнала, что сиделка не будет заниматься купанием Дона, она сказала Аннетте, что возьмется за это сама. На это Аннетта ответила: „Он и мне-то не разрешает купать его, значит, и вам не разрешит". Уже несколько раз за последние пять дней Уинифред так и подмывало ударить по этому юному уверенному лицу. Она не считала его красивым. Для нее Аннетта даже не была хотя бы просто хорошенькой.

И теперь, пересекая залу на пути к сыну, она, как обычно, пыталась обуздать себя. Вдруг Уинифред услышала смех, доносящийся из его спальни. Зубы ее сжались. Она открыла дверь и обнаружила причину смеха. Ее старший сын Стивен – хоть ей это и было неприятно, тем не менее он являлся ее сыном – стоял спиной к кровати и, улыбаясь во весь рот, кричал:

– Давай, Дон, давай! Похлопай меня по спине. Давай! Мэгги всегда так делает, когда я хорошо себя веду. Я ведь хорошо себя вел! С тех пор как ты вернулся домой, я был хорошим мальчиком. Так что давай!

Ни сиделка, ни Аннетта не обернулись, когда вошла Уинифред. Обе они смеялись, глядя на Дона. Как тот вытягивает руку и хлопает брата по спине.

– И еще разок, за сегодняшний день!

– Да, Дон, сегодня я тоже буду себя хорошо вести. И, знаешь, завтра я помогу поднимать тебя. Я попросил папу, и он мне разрешил, ведь я сильный как бык. Я перетаскивал кровать вместе с Джо. Да, я…

– Стивен!

Парень притих и выпрямился, тело его напряглось.

– Да, мама.

– Иди наверх в свою комнату.

– Но ведь я… Я только что спустился, мама. И Дон радуется, когда я прихожу. Я его развлекаю.

– Иди, иди наверх к себе.

Стивен посмотрел вниз, на Дона. Тот кивнул ему и сказал:

– Ты сейчас иди и приходи попозже. Мы будем пить кофе с шоколадными пирожными.

– Вот здорово, Дон. Шоколадные пирожные! – Стивен отошел от кровати, сделал крюк, обходя мать, и вышел.

Уинифред повернулась к сиделке.

– С ним нужно обращаться строже. Он не должен приходить и уходить, когда ему вздумается. Дон устает от него.

Она перевела взгляд на сына, как будто и не ожидала никакого ответа. Сиделка и не ответила, зато отозвался сам Дон. Тихим голосом он проговорил:

– Я совсем не устаю от него, мама. Мне хочется его видеть.

Уинифред пропустила это мимо ушей и спросила:

– Ну, как ты себя чувствуешь? – Она подошла к изголовью кровати и склонилась над сыном.

– Я хорошо спал. В сто раз лучше, чем в больнице. Скоро я пересяду в кресло, о котором вчера говорила сестра. Ведь правда, миссис Прингл?

– Может, и так. Это зависит от разных обстоятельств. Но, как и вашему брату, вам придется быть хорошим мальчиком. – Сиделка перевела взгляд на Аннетту: – А теперь вы можете снова заниматься мужем. Я пока пойду позвонить. Мне нужны кое-какие лекарства, и еще я должна переговорить с мистером Ричардсоном.

– Что вы хотите сказать мистеру Ричардсону? Сестра Прингл посмотрела на Уинифред и спокойно ответила:

– Хочу доложить о моем больном.

– Вы можете передать мне, и я сама с ним поговорю.

– Извините, миссис Кулсон, но это входит в мои обязанности. Я подчиняюсь распоряжениям мистера Ричардсона.

– Да вы просто нахалка!

– Мне очень жаль, если вы так думаете. Может, у вас есть какие-нибудь жалобы…

– Сестра! – Аннетта стояла по другую сторону кровати и расставляла цветы на столике около окна, но ей пришлось оторваться от своего занятия. – Делайте, что считаете нужным. И я ни в коей мере не считаю вас нахалкой. Мой муж очень благодарен вам за внимание. Правда, Дон?

Нижняя губа Дона задергалась, и он пробормотал:

– Да, да, я очень благодарен… А… а ты должна простить маму. Она не знает заведенного порядка. – Дон выдавил из себя слабую улыбку. – Ей не приходилось застревать в больнице на долгие недели.

Сиделка вышла, оставив всех троих в атмосфере полной враждебности.

– Надо что-то делать. Я больше не хозяйка в собственном доме! – возмущалась Уинифред. Слова ее подкреплялись урчанием в животе.

– Мама! Ради Бога, прекрати это! Если ты опять начнешь, я попрошу, чтобы меня положили обратно в больницу. Нет, не в больницу. – Дон тряс головой так же, как Стивен, когда у того начиналась истерика. – Нет, мы переедем в коттедж. Так мы и сделаем. – Он вытянул руку и, чуть не плача, обнял Аннетту. – Я не могу выносить эти споры и пререкания. Мы наймем сиделку и на день, и на ночь, и еще подручного вроде Джона. Точно! – он повысил голос. – Мужчину-сиделку. Именно мужчину.

– Извини! Пожалуйста, не нервничай. Такого… такого больше не повторится.

Эти слова стоили Уинифред немалого, и оба – Дон и Аннетта – поняли это. Теперь уже Аннетта заговорила в примирительном тоне:

– Пожалуйста, мама, попытайтесь принять жизнь такой, как она есть. Ведь все же может идти гладко. И Дон… Дон хочет вас видеть. Не правда ли, дорогой? – Она посмотрела на мужа и, когда он кивнул, продолжила: – Вот увидите, стоит вам только постараться…

Выражение лица Уинифред сделало бессмысленными все дальнейшие слова. Аннетта только проследила взглядом, как та развернулась и поспешно вышла из комнаты.

– Это не поможет, Аннетта. Не поможет.

– Нет, поможет, дорогой. Она пойдет нам навстречу. Просто это займет некоторое время. В каком-то смысле я даже понимаю, что она чувствует. Я украла тебя у нее. Если бы кто-нибудь попытался забрать тебя от меня, я чувствовала бы то же самое.

– Никогда!

Конечно, Дон был прав. Она никогда не смогла бы чувствовать то же, что и эта женщина. В ней было что-то такое… Аннетта не могла подобрать нужного слова и просто сказала:

– Ты не должен волноваться. Это главное. Ведь в любой день мы готовы переехать в коттедж, ты прав. В любой день, дорогой. Ты же знаешь, что я с самого начала хотела отвезти тебя прямо туда.

– Жалко, что ты не настояла тогда на своем, дорогая. Очень жалко.

Она тоже жалела об этом… Но пока они находились здесь, хоть и ненадолго. И Аннетта знала, что сцена, которая только что произошла, была лишь комариным укусом по сравнению с тем, что им еще предстояло пережить.

И это случилось в тот же вечер, ровно в половине десятого.

Мысли Уинифред смешались. Вот и еще один человек в доме настроен против нее – сиделка.

Теперь только слуги разговаривали с ней вежливо, да и то лишь потому, что им платили за эту вежливость. Даже Джо целиком встал на сторону этой девицы. А почему бы ему, собственно, не поддержать ее?

Уинифред ощутила голод. Прошло уже три часа с тех пор, как она последний раз ела. Уже пора.

Она направилась вниз. В доме было очень тихо. Только в подвале, пронизывая тишину, шумел паровой котел. Кухня оказалась пуста. Мэгги, конечно, в своей комнате. И Лили обычно в это время уже у себя, ведь ее рабочий день заканчивается в восемь. Пэгги Дэниш, должно быть, тоже еще не легла. Она, наверное, наверху, занимается со Стивеном и, уж конечно, ждет, что и Джо вот-вот поднимется туда же. Придется последить за этой девушкой, слишком уж она дерзко себя ведет.

Уинифред подошла к холодильнику. Из того, что можно было съесть немедленно, нашелся только пирог с телятиной, купленный в магазине, да еще немного сыра.

Уинифред колебалась, стоит ли есть этот сыр. После сыра ей всегда было трудно заснуть. Поэтому она отрезала себе кусок пирога и положила на тарелку. В задумчивости она постояла минутку с тарелкой в руках. Очень уж она всегда не любила есть на кухне. Она было направилась в столовую, но передумала. На улице светила луна. В такую погоду хорошо посидеть на веранде. Там она и поест. А затем на секунду заглянет к больному.

Веранда была залита нежным лунным светом. Уинифред опустилась в кресло и, чавкая, принялась за пирог. Доев, она облизала кончики пальцев и аккуратно вытерла их платком. Затем просто посидела, размышляя о чем-то своем, выглянула в сад. Все было покрыто таким слоем инея, что казалось, выпал снег.

Уинифред редко мерзла, но сейчас ей стало холодно, она дрожала. Кутаясь в халат, она встала и направилась к двери, но, дойдя до нее, остановилась и посмотрела в сторону комнаты Аннетты. Почему бы ей не пойти этим путем? Удивить их, разузнать, что они собираются делать… По крайней мере, что эта Аннетта собирается делать, ведь она не упустит случая лечь с ним на ночь. Вот почему невестка была против ночной сиделки. И это в то время, когда Дон в таком состоянии… Отвратительно!

Уинифред быстро подошла к другой двери, бесшумно открыла ее. Остановилась на пороге. В комнате было темно, лишь из-под двери в спальню виднелась узкая полоска света. На пути не было никаких препятствий, диван стоял в стороне. Уинифред на ощупь двинулась к этой полоске света и, нащупав ручку двери, распахнула ее. При виде открывшейся ей картины она остолбенела.

Она увидела эту девушку… женщину… потаскуху… Та лежала на кровати совершенно голая! А рядом с ней – ее сын, и рука его гладила ее живот!

Услышав звук открываемой двери, Аннетта вскочила и схватила халат. Но тут же раздался крик Дона:

– Не надо! Не надо! Оставайся на месте!

Аннетта с халатом в руке на мгновение замерла.

Уинифред не верила своим глазам. „Этого не может быть! Этого не может быть!" – кричал ее разум. Авария случилась на спуске дороги, невероятно, чтобы они… Размышления ее были прерваны новой, еще более страшной мыслью, которая словно вырвалась из потаенных глубин ее сознания, пронзая мозг и рассылая свои сигналы по всем возможным направлениям. Она могла сформулировать эту мысль, но поверить в нее не могла. Тут она заверещала:

– Ты, грязная шлюха! Грязная тварь! Ты беременна и хочешь свалить это на моего сына! Какая низость…

– Прекрати! – Дон уперся локтями в кровать, плечи его приподнялись. – Заткнись!

Уинифред шагнула к кровати и закричала в ответ:

– Никогда! Никогда! Я тебя знаю! Я ведь твоя мать, помнишь это? Ты был таким хорошим, чистым, непорочным…

– Непорочным? Черта с два!

– Дон, Дон, ложись. Я все улажу.

Аннетта уже натянула халат, но Дон не обратил на ее слова никакого внимания и, подтягиваясь повыше на кровати, заорал на мать так же громко:

– Слушай, ты! Хоть раз же меня послушай! Этот ребенок наш… мой. Мы были вместе год, целый год. И знаешь, что я имею в виду, – „были вместе"? А то, что мы занимались этим прямо у тебя под носом. Да, да, занимались этим. Ты не ожидала? Ее мать всегда относилась к ней, как к весталке, и ты все время пыталась завернуть меня в пеленки. А мы целый год были вместе. И когда это произошло, – Дон дернул головой, – это не было ошибкой. Я хотел этого – я хотел взрыва!

Слышишь, взрыва, который вышвырнет тебя прочь из моей жизни!

– Дон, Дон! Хватит! Ложись.

– Я уже достаточно долго лежал. Я хочу сказать и скажу. Это был чудесный год, время, которое я называю годом девственников.

Рассудок Уинифред отказывался видеть в этом мужчине, лежащем на кровати, своего любимого сына. Этот говорил вульгарные, грязные слова, прямо как ее муж, а тот ведь совсем не был похож на ее мужа. Но одно было совершенно ясно: эта тварь настолько очаровала его, что, видимо, он просто хотел спасти ее доброе имя.

– Я не верю ни единому твоему слову! – снова закричала Уинифред. – Меня не проведешь. Ты просто прикрываешь ее.

Где-то вдалеке хлопнула дверь. Это, должно быть, дверь в дальнем конце коридора, та, что вела в коттедж. Да, точно. Джо.

Уинифред завопила:

– Это был он, не правда ли? Это был Джо! Он всегда хотел тебя, и он всюду возил тебя. И даже когда вы уже должны были обручиться, он продолжал возить тебя. Это был Джо, скажи мне, девочка? Скажи мне правду. Но ты ведь все лжешь. Ты грязная, мерзкая шлюха. Ты…

Дверь открылась. На пороге стоял Джо. Однако его появление не остановило поток брани, а просто направило его в иное русло. Теперь Уинифред орала уже на него:

– Устроил так, чтобы мой сын прикрывал твои грязные делишки?

Лицо Джо перекосилось. Вид у него был озадаченный.

– Что это значит? – спросил он у Дона.

Уинифред не дала Дону ответить:

– Не спрашивай, что это значит. Лучше посмотри на ее живот. Хотя, конечно, ты и так все прекрасно знаешь. Сам незаконнорожденный, и еще одного ублюдка породил!

– О Боже! – Дон судорожно вздохнул и откинулся на подушки. Слова невнятно вырывались у него изо рта: – Она сумасшедшая… совершенно сумасшедшая. Она… она всегда была… Уведи ее отсюда, Джо… Уведи ее…

Джо не сдвинулся с места. Он лишь пристально смотрел на свою приемную мать, от всего сердца желая, чтобы то, что она говорила, было правдой. Наконец сквозь сжатые зубы он сказал ей:

– Когда-то ты была рада и незаконнорожденному ребенку. И знаешь, чтобы оказаться ублюдком, вовсе не обязательно быть незаконнорожденным. Подумай об этом. А сейчас пойдем, я отведу тебя спать.

Вместо ответа Уинифред резко развернулась, схватила со стола графин с водой и швырнула ему в голову. Графин попал в ухо и отлетел в сторону. Уинифред приблизилась к Джо, готовая вцепиться в него, но тут дверь отворилась и в комнату с криком влетел Дэниел:

– Ради Бога! Что еще случилось?

Джо и Дэниел потратили немало времени, чтобы схватить Уинифред и вытащить ее прочь. Все это время она выкрикивала те же ругательства, что Дэниел уже слышал от нее.

В коридоре они столкнулись с Пэгги, и та, вытаращив глаза и изумленно разинув рот, отшатнулась от хозяйки. Однако на Мэгги вся эта брань не произвела никакого впечатления. Мэгги стала помогать мужчинам тащить Уинифред вверх по лестнице, уклоняясь от ее непрерывных пинков.

В какой-то момент Мэгги вдруг испугалась, что сейчас все четверо скатятся вниз, и, вцепившись в перила одной рукой, закричала:

– Пэгги! Вызови врача! Скорее вызови врача!

Добравшись наконец до верха, они продолжали волочить извивающуюся и орущую Уинифред по коридору к ее спальне. Дэниел ногой открыл дверь и втолкнул жену в комнату. Он швырнул ее на пол, быстро вытащил ключ из замочной скважины, выставил Джо и Мэгги обратно в коридор, выбежал сам и запер дверь снаружи. Все трое стояли, тяжело дыша. И тут из спальни раздался дикий вопль. Через несколько секунд послышался звук разбрасываемых по комнате предметов. Когда что-то тяжелое ударило в дверь, Дэниел отступил и, глядя на Джо, спросил:

– Чем же все это вызвано?

Джо еще тяжело дышал, и голос его был отрывистым:

– Она наконец посмотрела на Аннетту трезвыми глазами. Но я пришел уже под конец и не знаю, что там происходило до того.

Опять что-то тяжелое стукнулось о дверь. Мэгги проговорила:

– Да она разнесет всю комнату…

– Пускай.

Дэниел повернулся и пошел вниз по лестнице. Остальные последовали за ним в спальню Дона. Сам Дон был очень бледен и весь дрожал. Дэниел обратился к Аннетте:

– Что же все-таки случилось? Откуда она узнала?

Аннетта на секунду опустила голову.

– Я была раздета. И она увидела руку Дона на моем животе. Она, видимо, шла с веранды, потому и появилась так неожиданно.

– Ну когда-то же и она должна была узнать, правда?

Аннетта посмотрела на Дэниела и сказала:

– Я увожу его завтра, папа.

– Это может и не понадобиться, девочка моя. Доктор, конечно, скажет свое слово. Но ясно, что ее нужно забрать отсюда. К этому все шло уже давно.

Когда через полчаса доктор Питерс в сопровождении Мэгги зашел в комнату Уинифред, он так и замер на пороге, изумленно озираясь. Единственным оставшимся в целости предметом была кровать. На ней, распростершись, лежала женщина. Ее врачом он был уже долгие годы. Выписывал всякие таблетки, хотя всегда знал, что они ей ничем не помогут.

Доктор обошел свисающие ноги Уинифред и приблизился к изголовью кровати. Осторожно дотронувшись до головы подопечной, он произнес спокойным голосом:

– Все хорошо, миссис Кулсон. Все хорошо. Садитесь. И будьте молодцом.

Уинифред подняла голову и уставилась на него. Лицо ее ничего не выражало, никаких эмоций. Однако это впечатление было тут же опровергнуто, когда она обратилась к нему, словно он находился в курсе всех событий:

– Я говорю вам, Дон был девственником. Я следила за ним. Разве что… – Она отвернулась, закатила глаза, как бы вспоминая что-то, затем спрыгнула с кровати и закричала: – Это совершил он. Отец хотел сделать из сына свое подобие. Он не выносил ничего чистого. Или нет. Нет! – Уинифред в ярости закачала головой и схватила доктора за руку, взывая к нему: – Нет, это был Джо. Вы же понимаете, что он откровенно сам признался. Это все из-за Джо. Он всегда хотел ее.

– Ну ладно, ладно. Садитесь. Вот сюда. – Доктор мягко усадил ее на кровать, глянул на Мэгги и показал ей жестом на сумку, стоящую на полу. Мэгги принесла сумку и поставила рядом с ним. И когда доктор принялся доставать из нее одну вещь за другой, Уинифред снова вскочила и заголосила:

– Вам не удастся уложить меня. Я еще не закончила. Ни в коем случае. Это еще не все. Я сотру с лица земли и их, и все в этом доме. Здесь камня на камне не останется.

– Ну, об этом мы поговорим завтра. А сейчас садитесь.

Уинифред попятилась от него. С минуту доктор постоял, беспомощно глядя на нее, а затем, не отводя взгляда, обратился к Мэгги:

– Сбегай за мужчинами.

Джо и Дэниел стояли прямо за дверью и поэтому через секунду были в комнате. Увидев их, Уинифред стала дико оглядываться по сторонам, ища, что бы еще швырнуть. Когда она двинулась к туалетному столику, вокруг которого были разбросаны стеклянные флаконы и пудреницы, Дэниел и Джо бросились к ней, схватили, изо всех сил стараясь не выпустить и пытаясь не обращать внимания на непристойности, вырывающиеся из ее уст. В этот момент доктор довольно грубо вонзил иглу в ее пухлую руку.

Несколько секунд Уинифред еще сопротивлялась, но затем повалилась на пол.

Смотря на ее распростертое бесформенное тело, доктор Питерс тяжело вздохнул и сказал Дэниелу:

– Конечно, ее придется госпитализировать. Причем до того, как она придет в сознание. Я позвоню в больницу и вызову машину.

– В Каунти? – Голос Джо упал, стоило ему взглянуть на эту скомканную груду плоти.

– Если не в Каунти, тогда в Хезэрингтон. В ее случае Хезэрингтон предпочтительнее. Все будет зависеть, однако, от того, где есть свободные места. Выясню-ка я это прямо сейчас.

Все это время Дэниел молчал. И когда доктор вышел, он тоже не вымолвил ни слова.

Джо и Мэгги увидели, что он стоит над своей женой, отключившись от происходящего вокруг. Мэгги тихо коснулась его рукава, и они с Джо удалились. Дэниел ничего не замечал. Он погрузился в глубокое раздумье, задавая себе вопросы и сам же на них отвечая.

Виноват ли он?

Нет, нет! Его нельзя обвинить, потому что он никогда не сблизился бы ни с кем другим, если бы она вела себя, как жена.

Но разве Уинифред когда-нибудь была настоящей женой? Разве ей нужен был муж? Нет, нужны были в первую очередь безопасность и положение.

Но когда между ними начались крупные ссоры? Взаимные обвинения? С того времени, когда она узнала о неполноценности Стивена.

Была ли она женой ему в те годы, когда изображала для приемного сына, для Джо, родную мать? Лишь вынужденно.

Сколько женщин у него было? И все из-за нее. Он просто их использовал. Конечно, никаких чувств нежности или любви он к ним не испытывал.

Возможно, отец Рэмшоу ответил бы на его вопрос лучше, ведь он хорошо запоминал, что ему говорили во время исповедей. А Дэниел шел на исповедь каждый раз, когда слетал с катушек.

То ли это страх перед божьей карой приводил его к священнику, то ли ему просто нравился отец Рэмшоу и сама мысль о том, что тот его понимает? Священник действительно все понимал, даже про Мэгги.

Как случилось, что он полюбил Мэгги? Должно быть, он любил ее все время, но только в последние годы осознал это.

Если оглянуться на его жизнь, она может показаться адской. У него были деньги, дело его процветало. Был прекрасный дом. Все его уважали. За исключением всего нескольких человек, одним из которых являлся отец Аннетты. И что же в итоге? Он мог повторить только одно: ад. Единственное, что он ценил в жизни, – это любовь. Человек может быть не способным написать собственное имя, может быть глухим, слепым – это неважно. Если его любят, он вынесет все.

Дэниел выпрямился, отворачиваясь от жены. Любила ли она? Нет, это не была любовь, это была мания. Собственническая мания. Даже более того, почти кровосмешение. Любовь – нечто другое. Но что?

Он оглядел комнату, словно ища ответ, и вслух сказал: „Доброта. Вот что". Быть добрым – значит любить. Утешать – тоже значит любить. Любить человека таким, каков он есть, забывая о его недостатках, – это и есть настоящая любовь. И он бы никогда не узнал этого, если бы Мэгги не вошла в его жизнь. Странно, она всегда находилась рядом, но вошла в его жизнь только недавно.

Дэниел наклонился и поднял валявшийся рядом с ним стул. Он хотел уже поднять с пола и разбитую картину, но вместо этого выпрямился и сказал себе: на это хватит времени и завтра, когда в доме наступит мир. И послезавтра, и на следующей неделе, и через месяц. Слава Богу.

Дэниел повернулся и посмотрел на жену. Сознание того, что скоро ее увезут, а также вид ее, лежащей на полу грудой, лишенной всякого достоинства, изменили ход его мыслей. Он раздумал уходить и захотел поднять ее, положить на кровать, выпрямить ее ноги, вернуть ей хоть немного достоинства. Дэниел вспомнил, что раньше чувство собственного достоинства ощущалось в каждом ее шаге. Может, Уинифред и была полной, но справлялась со своим телом очень хорошо.

Однако он не смог заставить себя даже дотронуться до нее – его переполняло чувство отвращения. Вот приедут врачи „скорой помощи", они и займутся ею, или же Джо, или доктор, или кто-то еще.

Дэниел опрометью выбежал из комнаты, спотыкаясь об обломки мебели. Джо ждал за дверью. Он словно всегда ждал, как бы только кому помочь. Дэниел проговорил:

– Меня что-то тошнит, дружище.

Джо взял его под руку, быстро пошел по коридору к ванной и завел отца внутрь. Все время, пока Дэниела рвало, он поддерживал его. Потом усадил на табуретку и смочил его лицо холодной водой.

– На твоем месте, папа, я бы лег сейчас спать. Оставь все мне.

– Нет, нет. Я сам разберусь. Вот только доктор что-то слишком долго звонит.

– Ему пришлось осмотреть еще и Дона, которому было плохо. Пришлось дать ему снотворное. А сейчас доктор у Аннетты. Ей ненамного лучше.

Дэниел встал, поправил одежду и привел в порядок галстук.

– Странно, что Стивен все это время спит.

– Нет, он совсем не спит. Он внизу, на кухне, с Мэгги. Должно быть, он спустился, когда мы все находились в спальне. Знаешь, он прямо онемел от страха.

Услышав, что в зале происходит какая-то суета, они вышли из ванной и направились вниз по лестнице. Там они увидели двоих санитаров и доктора Питерса, которые что-то обсуждали. Доктор взглянул на бледное лицо Дэниела и осторожно спросил:

– Как вы думаете, сможете ли вы сопроводить нас в больницу? Кто-то должен поехать. Может быть, ваш сын?..

– Нет, нет. Я поеду сам.

– Вот и хорошо.

Джо, а за ним доктор и санитары стали подниматься по лестнице. Дэниел же остался стоять посреди залы, с горечью думая о том, что не все еще закончилось, что придется еще и сопровождать ее до места…

В доме стояло неестественное затишье, которое словно усиливалось тиканьем больших дедушкиных часов. Вот они пробили три раза, возвещая о том, что уже без четверти двенадцать. Дон до утра погрузился в глубокий сон. Стивен тоже спал, спала и Пэгги. Мэгги находилась в своей комнате, но не собиралась засыпать до тех пор, пока не услышит шум подъезжающей машины Дэниела. Не спали и Джо с Аннеттой. Они расположились в гостиной у камина, долго уже сидели там, намереваясь поговорить, но не знали, с чего начать. Аннетта первая сделала попытку. Глядя на Джо, который сидел в своей обычной позе – наклонившись вперед и упираясь локтями в колени, – она мягко сказала:

– Извини, что и тебя втянули во все это, Джо. Она… она сама не понимала, что говорит.

Джо медленно повернулся к Аннетте и долго смотрел на нее. Внутри него все кричало: ах, если бы в словах Уинифред была бы хоть самая малая капля правды… Но вслух он произнес совсем другое:

– Я все понимаю, дорогая. Предположение было совершенно смехотворным. Но, как ты верно подметила, она не отдавала себе отчета. И ты… ты всегда была мне как младшая сестра.

Она с трудом улыбнулась.

– А я не всегда думала о тебе, как о брате. Помнишь, я преследовала тебя? В четырнадцать лет я испытывала к тебе что-то вроде страсти.

Джо тоже заставил себя улыбнуться и проговорил:

– Всегда так: что-то вроде страсти…

– Перестань, Джо! Вечно ты недооцениваешь себя. Ведь это совсем не так. Есть же Ирен, Ирен Шилтон. Тебе стоит только поманить ее пальцем. Есть еще и Джессика Боубент. – Аннетта понизила голос и медленно проговорила: – Тебе нужно жениться, Джо. Жениться и уехать отсюда. Вот именно. – Она кивнула и посмотрела на огонь. – Уехать от всех них… от всех нас. От Стивена, за него отвечает папа; от Дона, за которого теперь отвечаю я; и от самого Дэниела. Потому что, если ты не уедешь, мы все окажемся тяжким бременем на твоих плечах.

Аннетта взглянула на Джо. А ему захотелось обнять ее и сказать: „Тебя бы я усадил на плечи когда угодно. Я ждал бы всю жизнь, имея хоть малейшую надежду на то, что ты когда-нибудь окажешься моей ношей".

Аннетта продолжала:

– Они злоупотребляют тобой. Ты слишком добрый. Ты и всегда был добрым. Тебе кажется, что ты у них в долгу, потому что они взяли тебя ребенком. Но, по-моему, ты никому ничего не должен. Ты уже заплатил им сполна, заполнив собой пустоту в их жизни.

– Может быть, но заполнял я ее недолго. – Джо печально покачал головой. – С момента, когда появился Дон, пустое место исчезло. Я столкнулся с этим, когда был ребенком, но от этого не стал хуже относиться к Дону. Я любил его. И сейчас люблю.

– Джо! Ох, Джо! – Аннетта протянула ему руку. Секунду он колебался, затем схватил руку и заговорил:

– Не плачь, Аннетта. Пожалуйста, не плачь. Все уладится. В конце концов он поправится.

Слезы текли по ее щекам, губы дрожали, зубы стучали, почти заглушая ее слова:

– Не обманывай себя, Джо. И не пытайся обмануть меня. Он никогда не поправится. Если бы только ноги – была бы еще какая-то надежда… Но у него же все внутри раздавлено. И ты это знаешь. И он знает. Мы оба с ним знаем, что он никогда не поправится.

– Аннетта, Аннетта, дорогая моя…

Она склонила голову ему на плечо, и он обхватил ее руками. Почувствовав ее близость, Джо сделал над собой усилие, чтобы не поверить ее словам. Ведь то, что он перед этим сказал, было правдой: он любил человека, которого называл братом. Хотя брат и занял его место в ее жизни. Джо приник губами к волосам Аннетты, приговаривая:

– Он проживет долгую жизнь. Мы еще увидим, как он держит на руках своего ребенка, как играет с ним…

Он бормотал бы утешения и дальше, но Аннетта отодвинулась от него и вытерла слезы. А затем, дотронувшись до его щеки, заговорила:

– Ты самый добрый человек на свете. Я могу тебе рассказывать обо всем, и мне не становится стыдно. Мне не было стыдно, когда я рассказала тебе про ребенка. И сейчас я тоже поделюсь с тобой своими опасениями. Я боюсь ехать завтра домой – я все еще думаю о доме родителей, как о своем, – ехать и сообщать им новости. Потому что ты ведь знаешь, что тогда будет. Джо, они откажутся от меня.

– Не может такого быть! Никогда!

– Да, откажутся, Джо. В каком-то отношении моя мать похожа на твою: она так же помешана на религии. Знаешь, я теперь уже не молюсь Богу и ничего не прошу у него ни для себя, ни для Дона. Все мое детство прошло в молитвах: и утром, и днем, и вечером, за столом и просто так. Религиозные книги, жития святых и великомучеников.

Сама жизнь в монастыре: службы и причастие каждое утро в Великий Пост. Я могла упасть в обморок от голода, но должна была ходить на причастия. Даже монахини не требовали, чтобы я причащалась каждый день. Они видели во мне будущую святую, а пока такую хорошенькую маленькую девочку. И все это время я училась ненавидеть Бога. Страшное, леденящее душу чувство. А что до Девы Марии, сама мысль о ней причиняла мне невыносимые страдания. Я жаждала, страстно желала избавления. В день нашей свадьбы мы с Доном думали, что вот наконец и избавились. Но, как говорит моя мать, Бога не проведешь. И после аварии я начала верить в это. Верить в то, что случившееся с нами было возмездием. Но не более того. Я поняла, что карает не Бог, а люди. И, знаешь, Джо, именно люди заставляют нас отвернуться от Бога. Слова и поступки других лишают нас веры в Него. В общем, ты понимаешь теперь, почему я так боюсь завтрашнего дня… И… Джо, я боюсь вот этого дома. Есть в нем что-то недоброе. – Аннетта подняла глаза и оглядела комнату. – Вид у него замечательный, но я его боюсь. Вырваться бы из него поскорее. И от твоей матери. Хотя ее только что увезли, Джо, я чувствую, скоро она вернется, и тогда мы уже не сможем здесь оставаться. Мне придется забрать его, понимаешь?