Текст книги "Полузабытая песня любви"

Тогда Димити повела ее за дом – из окон которого доносился запах свежего хлеба и долетало звяканье кастрюль и сковородок, признаки царящей в нем суеты, – повела, чтобы показать ручей, заросли водяного кресса и камни, под которыми прятались раки. Она даже продемонстрировала, как их ловить. Сперва Делфина не хотела пачкать туфли и мочить руки. Она поспешно выдергивала пальцы из воды и торопливо вытирала их о подол передника, но постепенно становилась все смелей. Однако завизжала и отпрыгнула, когда Димити подняла в руке большого рака, сердито машущего на них клешнями. Димити пыталась ее ободрить и заверила, что ловля раков совершенно безопасное занятие, но Делфина все равно не решалась подойти. В результате пришлось бросить рака обратно в ручей и с сожалением поглядеть ему вслед.

– Какие у него лапы! Просто отвратительные! Фу! Не понимаю, как ты могла бы его съесть! – сказала Делфина.

– Но вы же едите крабов и креветок, а раки почти ничем от них не отличаются, – ответила Димити. – Моя мать просила их принести. Она собирается сварить суп.

– О нет! Тебе попадет за то, что ты его отпустила?

– Раков мне удается наловить не всегда. Их тут не так много. Я просто скажу ей, что сегодня ничего не попалось. – И Димити пожала плечами, как бы демонстрируя равнодушие, которого на самом деле не испытывала. В силках тоже ничего не оказалось. Придется найти что-нибудь еще или надеяться на очередного гостя, который, возможно, принесет им бекон или кролика. В противном случае в сегодняшней похлебке окажутся только ячмень и травы. Даже при одной мысли о таком скудном обеде у нее в животе громко заурчало. Делфина взглянула на нее и рассмеялась:

– Ты что, сегодня не завтракала? Давай-ка пройди в дом и что-нибудь съешь.

Но Димити не хотела заходить внутрь. Она с трудом смогла бы заставить себя даже пройти через маленькую калитку, ведущую в чужой сад. Делфина восприняла это с насмешливым наклоном головы и не потребовала объяснений. Она бросилась в дом и вышла с двумя толстыми ломтями хлеба, намазанными медом. Димити уплела их за несколько секунд, облизывая липкие пальцы, после чего уселась с новой подружкой прямо на сырой траве, еще не успевшей обсохнуть на утреннем солнце. Делфина счистила листом щавеля налипшую на туфли грязь и взглянула на искрящуюся морскую гладь.

– Тебе приходилось слышать, что море синее лишь потому, что в нем отражается небо? Так, значит, оно само по себе вовсе не синее? – спросила она. Димити кивнула. Звучало убедительно, хотя на самом деле она никогда не задумывалась ни о чем подобном. Она представила себе море в ненастный день, когда оно становится таким же серым, как тучи. – Средиземное море имеет другой цвет, – продолжила Делфина. – Наверное, оттого, что тамошнее небо имеет другой оттенок синего цвета. Это кажется странным, потому что и небо, и солнце везде одни и те же. Возможно, там другой воздух. Или, быть может, на цвет влияет то, что находится под водой? Я имею в виду то, что на дне? Как ты думаешь? – спросила она.

Димити на мгновение задумалась. Она никогда ничего не слышала про Средиземное море, но не осмелилась признаться в этом своей новой подруге.

– Что-то сомнительно, – проговорила она наконец. – Уж больно море глубокое, чтобы его можно было видеть до дна, правда?

– На дне глубокого синего моря, моря, моря, – произнесла Делфина. – У тебя травинка в волосах, – добавила она, протягивая руку и снимая с головы Димити стебелек. Затем Делфина встала. – Давай поднимайся. Станем петь песню и хлопать в ладоши.

И она научила Димити песенке про дно глубокого синего моря, хорошо известной всем английским детям, которые с малых лет умеют хлопать в ладоши ей в такт. У Димити, которая никогда не упражнялась в этом искусстве, сперва не получалось. Она изо всех сил старалась сосредоточиться – чтобы не отставать от напарницы, руки которой двигались все быстрей и быстрей, – хотя и решила, что эта игра, пожалуй, не такая забавная, как, по всей видимости, казалось Делфине. Но Димити упорно продолжала хлопать, чтобы доставить удовольствие этой странной разговорчивой девочке. Вдруг после очередного хлопка она почувствовала покалывание в затылке, которое появлялось, когда на нее кто-то смотрел. Сперва ей подумалось, что у нее просто разыгралось воображение или всему виной страх напутать и первой пропустить хлопок, но минут через двадцать из дома вышел человек с большим альбомом в руках.

Высокий и худой, он был одет в серые брюки и в самую странную блузу, которую Димити когда-либо видела, – длинную и свободную, через открытый ворот необычного одеяния виднелась заросшая волосами грудь. Блуза напоминала халат доярки, но была сшита из более грубой и толстой ткани, похожей на льняную. Его волосы, темные, с медным отливом, были густые и волнистые. Расчесанные на прямой пробор, они прикрывали уши, а сзади доставали до ворота. Димити сразу же перестала хлопать, сделала несколько шагов назад и потупилась, как бы желая защититься. Она ожидала, что человек на нее закричит и велит убираться прочь. Бедняжка так привыкла к подобному обращению, что, когда подняла на него взгляд, ее глаза горели от злости. Мужчина слегка отпрянул, а потом улыбнулся:

– Кто это, Делфина?

– Это Мици. Она живет… неподалеку. А это мой папа, – проговорила Делфина, схватив Димити за руку и подведя ближе к отцу.

Тот протянул ей руку. Взрослые никогда не протягивали ей руки. Обескураженная, Мици сделала ответный жест и ощутила его крепкое пожатие. Рука была большая и шершавая, а кожа сухая и с пятнышками краски. Острые костяшки и короткие тупые ногти. Он задержал ее пальцы в своих на какую-то секунду дольше, чем Димити могла вынести, и та отдернула их, метнув в него при этом еще один взгляд. Солнце сияло в его карих глазах, сообщая им богатый яркий оттенок только что очищенных каштанов.

– Чарльз Обри, – представился мужчина, и его голос, плавный и глубокий, прозвучал как отдаленный раскат грома.

– Собираешься пойти поработать? – спросила Делфина.

Он покачал головой:

– Я уже работаю. Зарисовал вас обеих, пока вы играли. Хотите взглянуть? – И хотя именно Делфина сказала «да» и склонилась над альбомом, находящимся в руках отца, Димити показалось, что его слова обращены прежде всего к ней. Рисунок был быстрым, свободным. Фон обозначен лишь в самых общих чертах – просто намеки на землю и небо. Ноги девочек исчезали в высокой траве, изображенной прерывистыми карандашными линиями. Но лица и руки, их глаза казались живыми. Делфина широко улыбнулась, явно довольная.

– Думаю, это замечательно, папа, – проговорила она серьезным, взрослым голосом.

– А что скажешь ты, Мици? Тебе нравится? – спросил он, разворачивая рисунок так, чтобы ей стало лучше видно.

В картинке было что-то странное, возможно даже неправильное. Димити это чувствовала, но не могла понять, в чем дело. Воздух, казалось, наполнял ее легкие слишком быстро, и она не могла толком дышать. Говорить она тоже опасалась, не доверяя своему языку, и понятия не имела, что следовало бы сказать в ответ. Делфина явно не видела в рисунке ничего предосудительного, но, в конце концов, она была дочкой автора. Художник передал форму тела Димити, скрытого под одеждой. Показал солнце, освещающее линию подбородка, и щеки под полупрозрачной завесой волос. Изобразил их так отчетливо, что становилось ясно: он смотрел на них чрезвычайно пристально. Пристальней, чем кто-либо делал это когда-нибудь, ведь она оставалась как бы невидимой для жителей Блэкноула. Димити с отчаянием почувствовала, что выставлена на обозрение. Кровь прилила к щекам, в носу безо всякого предупреждения защипало, а глаза наполнились слезами.

– О, не расстраивайся! Все в порядке, Мици… в самом деле. Папа, тебе следовало сначала спросить у нее разрешения! – сказала Делфина.

Будучи не в состоянии это вынести, Димити быстро повернулась и пошла прочь, вниз по склону холма, в сторону «Дозора». Она пыталась представить себе, что сказала бы Валентина о странном человеке, который ее рисовал. Но даже притом что в этом не было ее вины, на лице матери, представшем перед ее мысленным взором, скривилась усмешка. Все было ясно как день.

– Приходи снова, Мици! Пожалуйста! Он просит прощения! – крикнула ей вдогонку Делфина.

А мужчина добавил:

– Спроси у родителей, не позволят ли они тебе позировать для меня! – Димити проигнорировала их обоих и вернулась домой лишь для того, чтобы увидеть, как дверь распахнулась и в нее вошел кто-то из посетителей. Она не разглядела, кто это был, и не знала, насколько долго он останется, а потому обошла дом и села в хлеву рядом с их старой свиньей Молли, мирясь с неприятным запахом ради ее тепла и дружелюбной компании. Димити размышляла, что может означать слово «позировать» и что для этого потребуется делать. Она думала долго, но так и не нашла ответа, который не заставил бы ее почувствовать себя неловко. Девушка сердито потерла уголки глаз, где застыли слезы, заставлявшие кожу чесаться. Ей неожиданно стало грустно при мысли, что она никогда не вернется в «Литтлкомб» и не увидит Делфину снова.

Ворота, ведущие на Южную ферму, были когда-то белыми, но бульшая часть краски слезла, и обнаружилось старое серое дерево. Обе половинки просели в высокую траву, выросшую вокруг них. День выдался холодный, ветер дул более резкий, чем накануне. Руки мерзли, и Зак, входя во двор фермы, засунул их в карманы. В начале подъездной дорожки висело объявление, сообщающее, что здесь продаются яйца, и, хотя Заку на самом деле они были не нужны, это давало недурной повод явиться без приглашения. Ему хотелось еще раз увидеть неприветливую Ханну Брок, и интерес к ней не объяснялся одним только фактом ее знакомства с Димити Хэтчер. Во дворе было пустынно и тихо. Он подумал, не постучать ли в дверь самого дома, но та выглядела уж больно неприступной и неприветливой. Усадебные постройки стояли по обе стороны двора, залитого бетоном, и Зак направился к ближайшей из них, низкому сооружению под крышей из рифленого железа и с полуразрушенными каменными стенами. Когда он подошел, из темноты донеслись звуки шагов по соломе, и он был встречен взглядами похожих на круглые камешки глаз: шесть светло-коричневых овец забавно сопели, повернув морды в его сторону. От них пованивало чем-то сладким и терпким. Следующий сарай был намного больше. В нем хранились гора сена и древние образцы сельскохозяйственной техники со злобного вида штырями, колесами и прочими частями. Все было ржавым и затянутым паутиной. Ветер завывал через дыру в крыше, и под этим лоскутком голубого неба росли крапива и мокричник, пробивающиеся сквозь заплесневелую солому. Кроме пения ветра до Зака не долетало никаких звуков, и неожиданно для себя он обнаружил, что нервничает. Даже далекое блеяние овец не могло изменить того обстоятельства, что это место ощущалось как мертвое, позабытое, похожее на останки чего-то, что некогда существовало, но затем испустило дух.

– Чем могу быть полезен? – Мужской голос, прозвучавший позади, заставил его подскочить.

– Господи! Да вы меня заикой сделаете! – воскликнул Зак и улыбнулся.

Но человек и не думал ответить ему тем же. Он смотрел на Зака внимательно и изучающе.

– Это частная территория, – предупредил мужчина и махнул рукой в направлении сарая. Он был среднего роста, ниже Зака, но коренастый, косая сажень в плечах. Лицо его с впалыми щеками выглядело потрепанным, но Зак все равно подумал, что мужчина немного младше его самого. Пожалуй, ему было слегка за тридцать. Волосы прямые, черные, из-под челки смотрели черные глаза. Кожа смуглая, причем настолько, что Зак решил бы, что перед ним приезжий – возможно, с берегов Средиземного моря, – даже раньше того, как услышал необычный, гортанный выговор незнакомца.

– Да, знаю. Простите. Я не хотел… Мне просто нужно купить яиц. Они у вас продаются? – спросил Зак, стараясь сохранить присутствие духа перед лицом столь неприкрытой подозрительности. Человек поизучал его еще секунду, затем кивнул и пошел прочь. Зак понял это как приглашение следовать за ним.

Они направились через весь двор к приземистому каменному строению с большой, как у конюшни, деревянной дверью, черной от времени и битумной краски. Когда они вошли, Зак увидел под ногами чисто вымытый мощеный пол, а в дальнем углу импровизированный прилавок, роль которого выполнял стол с толстой бухгалтерской книгой и металлическим ящиком – кассой для хранения денег. Еще там стоял большой картонный лоток для яиц, в котором их было пять штук. Мужчина с досадой взглянул на лоток:

– Есть и еще. Пока не собрали. Сколько нужно?

– Шесть, пожалуйста. Полдюжины, – попросил Зак. Темноглазый мужчина бросил на него равнодушный взгляд, и Зак подавил в себе желание улыбнуться. – Собственно, пяти будет достаточно, – смилостивился он, однако мужчина пожал плечами.

– Сейчас принесу. Ждите, – сказал он и вышел, оставив посетителя одного в помещении, которое раньше, как решил Зак, наверняка являлось конюшней.

Солнце вышло из-за облаков и ярко осветило побеленные стены. На них были повсюду развешаны маленькие картины, самая большая из которых имела не более двенадцати дюймов в ширину и восьми в высоту. Всяческие пейзажи и изображения овец, выполненные пастелью на цветной бумаге разных оттенков. На простых сосновых рамах белели этикетки с ценами, причем весьма умеренными. За самую большэю запрашивалось шестьдесят фунтов. На ней был изображен силуэт породистой овцы на фоне розового заката. Все картины были хороши. Какой-нибудь местный художник, подумал Зак и поймал себя на мысли, что они лучше раскупались бы в маленькой галерее в Суонедже, чем здесь, на ферме, в магазинчике, где сегодня было пять яиц и ни одного покупателя, кроме него.

Он стоял, смотрел на яйца и размышлял о том, кем может являться черноволосый мужчина. Мужем Ханны Брок? Ее сердечным другом? Или работником? Последнее казалось маловероятным – такая ферма едва могла прокормить одного человека. Вопрос о наемном труде отпадал сам собой. Потому оставалось: либо муж, либо сожитель, – и он вдруг понял, что ни один из этих вариантов ему не нравится. Позади раздались шаги. Он повернулся, ожидая увидеть мужчину, но это была Ханна Брок, входящая в конюшню. Она резко остановилась, увидев его, а он постарался как можно небрежнее улыбнуться.

– Доброе утро, – сказал Зак. – Вот мы и опять встретились.

– Да, полагаю, что так, – сухо отозвалась Ханна и прошла к столу-прилавку, после чего открыла гроссбух и заглянула в него рассеянно и хмуро. – Хотите что-нибудь купить?

– Нет-нет. Ваш… то есть… тот человек, который здесь был…

– Илир?

– Да, Илир. Он как раз пошел за яйцами для меня. Собственно, за еще одним, если быть точным. – И он указал на пяток яиц, уже лежащих в лотке.

– Яйца? – Ханна взглянула на него с легкой улыбкой. – А разве вы не питаетесь в пабе?

– Да, конечно. Они для… Они для Димити, – улыбнулся Зак в ответ и стал наблюдать за реакцией хозяйки фермы.

– У Мици на заднем дворе есть полдюжины своих кур. И, насколько мне известно, все они прекрасно несутся.

– Вот как. Что ж, – пожал Зак плечами. Ханна пристально на него смотрела и, по всей видимости, не торопилась что-либо сказать. Наконец Зак не выдержал: – Мици. Значит, вы знаете, кто она такая? – спросил он.

– На основании вашего плохо скрываемого любопытства я предполагаю, что вы об этом знаете тоже, – ответила Ханна.

– Я специалист по Чарльзу Обри. Это значит, что мне много о нем известно. О его работах и о его жизни…

– Вы ничего о нем не знаете в сравнении с тем, что знает Мици, – тихо произнесла Ханна и покачала головой. Она тут же нахмурилась, видимо пожалев о вырвавшихся у нее словах.

– Совершенно верно. Просто невероятно, что до сих пор никто не удосужился взять у нее интервью. Она могла бы многое о нем рассказать… Пролить свет на связанные с ней рисунки…

– Взять у нее интервью? – перебила его Ханна. – Что вы под этим подразумеваете? Взять интервью для чего?

– Я… Видите ли, я пишу о нем книгу. О Чарльзе Обри. – (Ханна скептически приподняла бровь.) – Она должна выйти в связи с открывающейся следующим летом ретроспективной выставкой в Национальной портретной галерее, – произнес он с оттенком вызова в голосе.

– И вы рассказали об этом Мици, и она счастлива, что может вам помочь?

– Вообще-то, я, возможно, и не упомянул о книге. Я просто сказал, что интересуюсь Обри, и ей, кажется, очень хотелось поговорить о нем… – Он замолчал под свирепым взглядом Ханны.

– Собираетесь скоро к ней наведаться, да? Ну, так и я тоже. И если вы не расскажете ей о своей книге, то это сделаю я. Понятно? Это меняет ситуацию в корне, и вы это знаете.

– Конечно я о ней расскажу. Я и так собирался. Послушайте, у вас, похоже, создалось обо мне неверное впечатление. Я вовсе никакой не… – Он помахал руками, подыскивая точное слово.

– Тот, кто сует нос в чужие дела? – подсказала ему Ханна, сложив на груди руки. Однако вновь появившиеся лучи солнечного света, проникшие через окно, ослабили впечатление от этого агрессивного жеста и зажгли в ее темных кудрях рыжеватые огоньки. Она продолжала ждать ответа.

– Понятно. Но я не тот, кто сует нос в чужие дела, или какой-нибудь хищник, желающий ее обмануть. Я подлинный ценитель Обри. Я просто хочу обрести новый взгляд на его жизнь и творчество…

– А что, если этот новый взгляд не может стать вашим? Воспоминания Мици принадлежат ей одной. Нет никакой причины, по которой она захотела бы поделиться ими после всего, что она выстрадала…

– Что она выстрадала? Что вы имеете в виду?

– Она… – Ханна замолчала, видимо переменив намерение сообщить то, что собиралась. – Послушайте, она любила его, ясно? Она все еще о нем горюет…

– Спустя семьдесят с лишним лет?

– Да, спустя семьдесят с лишним лет! Если она с вами о нем разговаривала, вы не могли не заметить, насколько… насколько свежи ее воспоминания о том времени, которое она провела рядом с ним.

– Я вовсе не собираюсь огорчать ее, и, конечно, ее воспоминания принадлежат только ей. Но если ей доставит радость поделиться ими со мной, то я не понимаю, что в этом плохого. И Обри вовсе не частное лицо, а принадлежит всем. Он один из наших величайших художников. Его работы находятся в самых больших галереях по всей стране… Люди имеют право знать…

– Нет, не имеют. Они не имеют права знать ничего. Мне очень не нравится ваша затея, – пробормотала Ханна.

– Почему это так вас заботит? Ну хорошо. Обещаю сказать ей, что работаю над книгой о нем. И если она все равно захочет со мной разговаривать, то вас это не станет расстраивать. Договорились? – спросил он.

Ханна, похоже, обдумывала его слова. Она захлопнула гроссбух, так и не сделав в нем никакой записи. За спиной Зака появился Илир с пластиковым ведром, полным яиц. Он положил в коробку пять лежавших на столе и добавил одно из ведра.

– Еще теплое, – сказал он, бережно перекладывая его.

– Спасибо, – поблагодарил Зак.

– Один фунт семьдесят пять пенсов, – назвал цену Илир.

Зак взглянул на него с удивлением, и Ханна вскипела.

– Никаких кормовых добавок, и получены от несушек, которые живут на свободе. Сертификата нет, но это просто из-за проклятой бумажной волокиты… Я над этим работаю. Но никаких добавок, – заявила она.

– Я уверен, они вкусные, – успокоил ее Зак, размышляя над тем, чту ему с ними делать. «Отдам Питу, – решил он. – Пусть использует их на кухне паба». – Картины с овцами мне понравились, – проговорил он, уже повернувшись к выходу. – Местный художник?

– Очень местный. Хотите приобрести? – лаконично спросила она.

– Ваших рук дело? Они действительно хороши. Может, в следующий раз. – Зак виновато пожал плечами и пожалел, что у него нет шестидесяти фунтов для такой покупки. – Я тоже художник. Писал и рисовал. До некоторой поры. А теперь у меня галерея в Бате. Правда, она сейчас закрыта. Потому что я… здесь. – Он обернулся и посмотрел на хозяев. Илир стоял рядом с Ханной и выкладывал одно за другим принесенные яйца в лоток. Ханна глядела на Зака с характерным для нее выразительным молчанием. – Ну, мне, пожалуй, нужно идти, – сказал Зак. – Вижу, у вас дела. Всего доброго. До свидания. Спасибо за яйца. Еще раз до свидания.

Когда он уходил, лицо Ханны озарила улыбка, мимолетная, как лучик солнца.

Во вторник Зак приехал в мясной магазин с утра, еще до того, как тот открылся. Он купил совершенно свежее сердце и направился прямиком в коттедж «Дозор». Он подумал о том, что Димити может еще находиться в постели, когда забарабанил в дверь и уже ничего нельзя было изменить. Зак протянул ей сердце сразу, как только она отворила.

– Продавец заверил меня, что теленок забит накануне во второй половине дня. Парень сказал, что свежей сердце могло оказаться только в одном случае: если я сам пошел бы на скотобойню и поймал сердце, выпрыгнувшее прямо мне в руки, – проговорил он с улыбкой.

Димити взяла пакет, подержала в руке и развернула. Зак с легким содроганием заметил, что при этом она перепачкала кровью митенки, а из одного из сосудов, торчащих из сердца, свисает темный сгусток. Он ощутил тошнотворный запах крови и постарался не вдыхать слишком глубоко. Димити проверила сердце таким же способом, как в первый раз, а затем посмотрела на Зака, и ее лицо просияло довольной улыбкой. Она резко повернулась и скрылась в доме, оставив дверь открытой.

Зак заглянул в коридор:

– Мисс Хэтчер?

– Булавки? – донесся ее голос из кухни.

Зак вошел и закрыл за собой дверь.

– Вот они, – произнес он, протягивая их ей.

Она села за небольшой столик и приняла от Зака коробку с булавками, не проронив ни слова. Казалось, старая женщина полностью сосредоточилась на сердце и на том, что собиралась с ним сделать. Зак тихо опустился в кресло напротив нее и смотрел как завороженный. Одним ловким движением Димити взрезала сердце с одной стороны небольшим кухонным ножом, лезвие которого показалось Заку зловеще острым. Она вытерла пальцами сгустки крови и открыла коробку с булавками, оставив на ней отпечатки ржавого цвета. Под ее ногтями появились темно-красные полоски. Негромко напевая, Димити проткнула изнутри стенку сердца булавкой, головка которой оказалась на одном уровне с мышцей. Зак смотрел как загипнотизированный и не осмеливался задавать вопросы. Иногда он улавливал обрывки песни и мог понять, о чем в ней поется, но в основном это было монотонное и протяжное бормотание. Зак наклонился ближе, пытаясь лучше расслышать слова.

– Благослови этот дом и сохрани его в целости… благослови этот дом… сохрани солому, сохрани камень…

Она замолчала, когда закончились булавки. Достав иголку с ниткой из кармана передника, Димити быстро зашила сделанный разрез и помяла сердце, засовывая пальцы между торчащими иглами. И хотя сердце приобрело прежнюю форму, теперь оно походило на отталкивающую сюрреалистическую фигурку ежа – нечто подобное Зак мог бы создать во времена обучения в Голдсмитском колледже[32]32
  Голдсмитский колледж – высшее учебное заведение в Лондоне, являющееся составной частью Лондонского университета, специализирующееся на искусстве, общественных и гуманитарных науках.


[Закрыть], когда старался побороть каждое свое естественное желание написать или нарисовать что-то, относящееся к области фигуративного искусства[33]33
  Речь идет о направлении в искусстве, в котором изображение сохраняет сходство с реальными объектами.


[Закрыть]. Ему хотелось шокировать, принадлежать к течению авангардизма.

– Для чего это нужно? – спросил он робко.

Димити изумленно подняла на него глаза, очевидно совсем позабыв о его присутствии. Она пошевелила челюстью, словно пережевывая что-то, а потом наклонилась к нему.

– Отпугивает злых гостей, – прошептала она и посмотрела мимо него, словно что-то вдруг привлекло ее внимание.

Зак бросил взгляд через плечо. Из зеркала, висящего в коридоре, на него смотрело собственное лицо.

– Злых гостей?

– Тех, присутствия которых вы не хотите. – Димити встала и, помолчав, смерила его взглядом. – Хорошие руки, длинные, – пробормотала она. – Пойдем-ка, поможешь.

Зак послушно встал и прошел за ней в гостиную. Следуя указаниям Димити, он, наклонившись, залез в камин, после чего осторожно распрямился. Когда он делал это, у него промелькнула мысль, что этим утром ему приходится совершать воистину странные поступки. Его плечи уперлись в покрытые копотью каменные стенки дымохода, и когда Зак задрал голову, чтобы посмотреть наверх, сажа запорошила ему глаза. Чертыхаясь, он было начал их протирать, но оказалось, что пальцы тоже грязные. В носу свербило от острого запаха гари, а высоко над головой виднелось небо в виде маленького ослепительного квадратика. «Как вышло так, что я оказался в камине?» – подумал он, с иронической улыбкой оглядывая темное пространство вокруг себя.

– Протяни руку над головой и пощупай как можно выше. Там есть гвоздь. Можешь его найти? – донесся до него голос Димити. Поглядев вниз, Зак увидел ее ноги в уродливых кожаных башмаках, беспокойно переминающиеся на месте. Он поднял руку и стал шарить по стенке, вызвав тем самым новый поток сажи, обрушившийся на волосы. Он, как мог, отряхнулся и продолжил поиски, пока пальцы не нащупали острый ржавый гвоздь.

– Нашел!

– Тогда возьми это. Бери. – Она просунула руку в дымоход и вручила Заку созданную из сердца импровизированную подушечку для булавок, с петелькой, сделанной при зашивании разреза.

– Повесь на гвоздь, но, когда станешь это делать, тебе нужно будет спеть часть заклинания.

– Какого заклинания? – спросил Зак, осторожно поднимая сердце и стараясь, чтобы оно его не коснулось. Однако на уровне головы дымоход сужался, и оберег пришлось протащить мимо щеки. Зак почувствовал холодное прикосновение острого металла, оставившего тонкую царапину. Он вздрогнул. – Какого заклинания? – повторил он хрипло.

– Благослови этот дом и сохрани его в целости… – Эта строка была пропета дребезжащим голосом, тонким и высоким.

– Благослови этот дом, – эхом отозвался Зак, перевирая мелодию. Он повесил оберег на гвоздь, и внезапно возникшая тяга унесла его слова наверх, словно дым. Порыв воздуха что-то сердито прошептал над самым его ухом. Зак выбрался из камина так быстро, как только смог, и принялся отряхивать одежду грязными ладонями. Он посмотрел на Димити, руки ее были крепко сцеплены перед ртом, глаза сияли. Издав тихий радостный звук, хозяйка обняла Зака, который застыл в изумлении.

Когда она опустила руки и отошла в сторону, у нее был смущенный вид. Старая женщина перевела взгляд на свои испачканные пальцы и стала теребить ими нитку, торчащую из передника. Димити, похоже, не беспокоило, что ее руки измазаны кровью. Она словно привыкла к этому. Зак потер свои грязные ладони одна об другую.

– Можно воспользоваться вашей ванной для того, чтобы немного привести себя в порядок? – спросил он.

Димити кивнула, по-прежнему не глядя на него, и указала на выход в коридор.

– За дверью в самом конце, – тихо произнесла она.

Зак прошел мимо лестницы и с усилием распахнул дверь, которая разбухла и открывалась туго. Ему пришла в голову мысль, что деревянный каркас дома напитался влагой и стал ломким от старости. Ради интереса он попробовал поковырять ногтем большого пальца один из толстых изогнутых брусьев, выступающих из стены. Он оказался твердым, как железо.

В конце коридора находилось крошечное подсобное помещение с выходом на задний двор, а также дверью, ведущей в ванную. Потолок, настолько низкий, что Зак касался его волосами, еще более понижался в сторону от основной стены дома. Стало холодней, и Зак понял, что ванная сооружена на скорую руку и представляет собой хлипкую пристройку, призванную заменить прежде стоявшую на ее месте наружную уборную. Он посмотрел через застекленную дверь. Задний двор находился в тени деревьев, и там не было никаких грядок или цветников. Просто утоптанная, поросшая мхом земля, кое-где вымощенная треснувшими каменными плитами, покрытыми зелеными пятнами. Вокруг тут и там стояли старые сараи и хозяйственные постройки. Их двери были плотно закрыты, точно скрывали за собой какую-то тайну. Правда, одна из них являлась курятником, и было видно, как в нем шесть коричневых кур что-то клюют и чистят клювами перья. За двором деревья, обозначающие край оврага, качали ветками на ветру. Зак, насколько мог, отмыл руки в крошечном умывальнике и постарался забыть, как в течение секунды ветер в трубе звучал, точно человеческий голос.

Димити готовилась разливать чай, довольно напевая что-то себе под нос, ставила на стол чашки и блюдца. На этот раз никаких сколов на них не наблюдалось, и Зак обратил на это внимание. Его статус явно повысился. Хозяйка провела Зака в гостиную и усадила там, довольная и решительная, как девочка, играющая в прием гостей. В конечном итоге поданная чашка оказалась без ручки, но он не стал заострять на этом внимания. Улыбка блуждала на ее лице, то появляясь, то исчезая, очевидно по мере того, как ей в голову приходили различные мысли. Самое подходящее время для того, чтобы сделать признание, подумал Зак.

– Мисс Хэтчер…

– О, называйте меня просто Димити. Надоели мне ваши «мисс Хэтчер то, мисс Хэтчер это»! – сказала она весело.

– Димити, я познакомился с вашей соседкой – Ханной Брок. Похоже, она милая.

– Конечно милая. Ханна – хорошая девочка. И хорошая соседка. Я, знаете ли, помню ее еще ребенком. Их семья… Они всегда были хорошими людьми. Причем заметьте, не слишком общались с другими. Владели Южной фермой целое столетие, эти Броки, насколько я знаю. Ханна ужасно боится ее потерять! Бедная девочка. Работает не покладая рук и не получает никакой отдачи. Словно на это место наложено какое-то проклятие, что, конечно, не соответствует истине. Нет, не могу даже представить себе, кто мог бы это сделать… – Не закончив, она уставилась в пространство и, видимо, принялась раздумывать о том, кому понадобилось наслать на ферму порчу.

– Кажется, я познакомился и с ее… мужем. Я ходил к ним вчера купить немного яиц. Такой черноволосый мужчина?

– Ее муж? О нет. Это невозможно. Ее муж умер. Погиб и покоится на морском дне. – Она печально покачала головой. – Там многие. Мой отец тоже.

– Так ее муж утонул? И она вдова? – спросил Зак.

– Да, вдова. Уже лет семь. Утонул, сгинул, пропал в море. Правда, парень никогда мне не нравился. Он был слишком самоуверенный. Считал, что умней всех. Так ему казалось. Не понимал, как нужно жить в этих краях… Но честный и притом с добрым сердцем, – быстро добавила Димити и оглянулась по сторонам, словно опасаясь, что мстительный дух этого человека может подслушать, как она о нем злословит.

Зак мысленно попытался представить себе Ханну в роли вдовы, но у него ничего не получилось. Вдовы в его представлении были старыми и плаксивыми либо бесстыдными и богатыми.

– У меня, знаете ли, тоже была жена, – сказал он. – Теперь мы в разводе. По правде говоря, она меня бросила. Ее зовут Эйли. У нас есть дочь Элис. Ей сейчас шесть. Хотите, покажу снимок?