Текст книги "Ангел в доме"

Глаза сестры Кармел заволокло слезами; оттопыривший щеку леденец был забыт. Что за радость в конфетах, если ее лишают последней работы… Она сильно сдала в последнее время, и многие обязанности были ей не по плечу. Лишившись еще одной, старая монахиня осталась бы не у дел.

– Это моя вина, матушка. – Голос Анжелы опередил ее мысли. Она понятия не имела, что собралась защищать Кармел.

Колючий взгляд матери-настоятельницы впился в нее.

– Я спутала расписание, верно, сестра Кармел?

– Нет, котик, это я… – начала было Кармел, шумно втягивая в себя конфетный сироп.

Анжела не стала ждать продолжения и быстро заговорила:

– Ну как же, сестра. Помните наш вчерашний разговор о том, что нужно сделать? Я и напомнила про белье – спутала, должно быть.

Кармел в смятении сдвинула брови. Вчера все могло быть. Прошедшие сутки с трудом укладывались в памяти старушки.

– Выходит, это вас я должна благодарить за лишний счет из прачечной. – Грудь Мэри Маргарет ходуном ходила от праведного гнева. Распекать молоденькую куда как приятнее. Отменное удовольствие. Мать-настоятельница захлебывалась в море эмоций и нагромождении непристойностей, готовых сорваться с языка. Но Анжела успела сделать выпад прежде, чем разразилась ругань:

– Сами видите, матушка, что я не справляюсь с обязанностями. Наверное, придется вам урезать мой список.

Глаза Мэри Маргарет сузились. Обдурить решила, дорогуша? Список обязанностей Анжелы простирался дальше мыслимых пределов. Урезать его, то есть снять с нее хоть одну повинность, значило навесить эту работу на свою собственную шею, поскольку более подходящей шеи в приюте не нашлось бы.

Зрители из постояльцев понятия не имели, что происходит, но тень сомнений в глазах матушки уловили. Чаша весов явно качнулась в сторону Анжелы, а значит, и в пользу их любимицы. Мэри Маргарет в задумчивости постучала ногтем по зубам, еще раз оглядела груду грязного белья, после чего одарила Анжелу взглядом, обещавшим наказание в самом ближайшем будущем. На данный момент, однако, она признала поражение:

– Ладно, прощаю. Но постели не менять лишние две недели, ясно?

Анжела смиренно кивнула. К ее вящему удовольствию, сестра Кармел опять вспомнила о своем леденце и занялась им, блаженно прикрыв глаза.

Однако с Мэри Маргарет они цапаются все чаще и чаще; ни дня без стычки. И понятно, что это лишь первые грозовые сполохи, а настоящий шторм впереди. Теперь уж совсем скоро, в этом Анжела не сомневалась. В живых останется одна из них. В приюте нет места монашкам-бунтовщицам, а ведь она даже не монашка. С каждой минутой миссионерская деятельность уплывала от нее все дальше.

Анжела поглубже засунула ладони в карманы джинсов и направилась ко входу в женский приют, вся в мыслях о своем туманном будущем. На лестнице ей встретилась группа девушек, явно вырядившихся на работу. Одна из них, хихикнув, пустила струйку дыма прямо в лицо Анжеле – и вовсе не табачного, но Анжеле сейчас было не до наркотиков. Она искала Николя. Секции в женском приюте были разделены тонкими картонными стенами, и двери здесь были настоящие, в отличие от матерчатых перегородок у мужчин. Стены, правда, не доходили до потолка, отчего помещение смахивало на общественный туалет, да и сами комнатушки размерами не слишком отличались от туалетных кабинок. Анжела стукнула в дверь комнатки Николя. Сначала осторожно, потом все громче и громче. Ответа не было, но она чувствовала чье-то присутствие. Дверь вдруг рывком распахнулась, и Анжела увидела перекошенное от злобы лицо Николя. Очевидно, она предполагала увидеть кого-то из подруг. На смену злости пришло удивление. Без черной обводки а-ля Клеопатра изумрудные глаза оказались совсем юными. Да ей и двадцати нет, подумала Анжела, разглядывая по-детски беззащитное лицо девушки. Странное чувство. Будто впервые в жизни увидел ощипанного цыпленка.

– Тебе чего? – прошипела девушка, вытягивая шею – не прячется ли за спиной у Анжелы Стив.

– Можно войти, Николя? Не бойся, я одна.

– Насрать мне, мать твою, одна ты или нет, – фыркнула Николя, но посторонилась.

– Ты ведь боялась, что я привела Стива, верно? – беззлобно отметила Анжела, пытаясь подобрать ключик к беседе. Если, конечно, можно назвать беседой общение с ощетинившейся и явно не расположенной к болтовне юной особой.

Николя тем временем изучала ее с головы до ног. Вытащив ком жвачки изо рта, прилепила его к железной ножке кровати, закурила и нахохлилась выжидающе – давай, мол, выкладывай и вали отсюда. Анжела с улыбкой кивнула на стул – можно? Угрюмый кивок в ответ. Анжела села и протянула руку к тумбочке – пепельницу передать? Еще один угрюмый кивок. Молчание.

На стенах ровным счетом ничего – ни постеров, ни фотографий, с которых можно было бы начать разговор. Журналов тоже нет, а книг тем более. За что же зацепиться? Абсолютно безликая комната, будто и не живет никто. Пока Анжела в отчаянии озиралась, Николя безмолвно дымила, не сводя с нее неприязненного взгляда.

– Я тоже покуриваю. Две-три сигареты на ночь. – Попытка неуклюжая и определенно безуспешная.

– Охренеть. Еще какие грешки за тобой водятся?

Николя не скрывала презрения. Демонстрируя превосходство, скрестила на груди руки и вскинула голову. Анжела удрученно поерзала на стуле, отвела глаза от лица девушки и наткнулась взглядом на батарею парфюмерии. Бутылочки, флакончики, коробочки и тюбики всех мастей, в том числе и самых дорогих марок, явно добытые ловкостью рук. Вот тебе и ключик к Николя. Девочка любит косметику. Не слишком обнадеживающе, но на безрыбье… Придется рискнуть. Хотела ведь побольше разузнать о Стиве, а для этого нужно попытаться побольше разузнать о самой Николя.

– Отличная у тебя коллекция. – Анжела легко пробежала пальцем по крышкам флакончиков. – Мне бы хотелось краситься.

Зеленый взгляд вспыхнул чем-то близким к любопытству. Похоже, Николя привыкала к мысли, что женщина может обходиться без косметики. Она затянулась глубоко и выдохнула; у Анжелы защипало глаза.

– Монашкам нельзя?

– Да нет… Можно, наверное, если хочется…

– А смысл? Ради кого? – Николя запустила пальцы в волосы, захватила рыжую прядь, покрутила и отбросила за спину. На Анжелу она теперь смотрела, как на невиданное и жалкое насекомое.

– Не знаю. Для себя ведь тоже приятно краситься, разве нет?

От негодующего фырканья Николя длинные разноцветные ярлычки на бутыльках с косметикой затрепетали.

– Хочешь, накрашу? – Губы изогнулись в неловкой полуулыбке. – Зашибись. Никогда монашку не красила.

– Николя, не ругайся, пока я здесь.

– А я тебя звала? – взорвалась Николя. Зеленые глаза смотрели с вызовом.

Анжела вздохнула. Орешек из тех, что никому не по зубам. Совсем еще девочка, а уже непрошибаема. К тридцати, если выживет, заматереет окончательно. Сейчас еще хороша по-своему, ершиста, но хороша. Даже выбитый верхний резец придает ей хулиганского шарма. Или пиратского. Точно, пиратского. Флибустьерша с корабля под реющим «Веселым Роджером».

– Я бы не прочь. Накрасишь когда-нибудь?

– Ну-ка дай… – Николя цепко ухватила ладонь Анжелы, пристроила на тумбочке, выдернула из батареи флакон и занялась ногтями, ловко намазывая один за другим и высунув от усердия кончик языка. Она молчала, пока не закончила работу.

– Нравится?

– Прелесть, Николя! – искренне восхитилась Анжела. – Ни один не смазала.

Опустив голову, Николя трудилась над второй рукой.

– Зашибись! – Еще одна почти улыбка. – Когда-нибудь открою свою косметичку… типа салон. Я здесь почти всем хари мажу. Ты когда постучала, я думала, это из них кто-нибудь пришел проситься. Мать… э-э-э… будь я проклята, если стану на них бесплатно пахать, – с горечью сказала она.

– Считай, тренируешься, – подбодрила Анжела.

– Во. Для тренировки самое то. – Николя с недовольным видом присматривалась к ногтям Анжелы. – Подпилить бы не мешало. Когда буду тебя красить, ногтями тоже займусь. Только сначала надо попарить, чтоб размякли.

Ты-то сама, дорогая, еще не размякла для беседы о брате? Анжела раздумывала, с какой бы стороны подъехать к Николя, как та вдруг перехватила инициативу:

– Не дело это – себя запускать. Даже для монашки. Как это вышло?

– Я не обращала внимания на ногти… Что – вышло?

– Ну, это… В монашки-то как тебя угораздило загреметь? Изнасиловали?

– Ничего подобного, – возмутилась Анжела. Николя пожала плечами. Отлично, прекрасно, как скажешь. Разговор поддержать хотелось, но на нет и суда нет.

Анжеле вдруг пришло в голову, что ее поведение не слишком красиво. Сама навязалась к этой девушке, сама наделила себя правом вести допрос и отвергает все, что бы ей ни предлагала Николя, если тема не касается Стива. Хороша праведница, нечего сказать. Вместо того чтобы проповедовать высокие моральные принципы, лучше бы с девушкой по-человечески поговорила.

Что ж, начнем сначала. Анжела подобрала под себя ноги, обняла колени и завела рассказ о тетушках, дяде Майки и своей мечте попасть в миссию. Николя время от времени кивала, не отвлекаясь, однако, от процесса превращения в Клеопатру. Сначала на лицо лег слой тонального крема, затем в ход пошли пудра, румяна, черный карандаш для глаз и блеск для губ, самых сияющих из когда-либо виденных Анжелой.

Внимание Анжелы привлек черный инкрустированный ларец с замочком, пристроенный под столом. Для украшений, решила она, заметив на груди у Николя миниатюрный ключик. Сделав лицо, Николя взялась за волосы и яростно чесала их щеткой до тех пор, пока рыжая копна не засверкала, будто облако в лучах солнца. Рассказ Анжелы и преображение Николя завершились почти одновременно. В камнатушке наступила тишина.

– Видишь ли, Николя, – первой прервала молчание Анжела, – твой брат чем-то напоминает мне дядюшку Майки. Только не спрашивай, чем именно, – я и сама не знаю. Наклоном головы, быть может, или испуганным взглядом. Или таким выражением лица – вроде он что-то знает, да сказать не может. Словом, я бы хотела ему помочь. Если получится, конечно.

Голос ее звучал все тише, пока не смолк вовсе. Николя, придирчиво разглядывавшая в зеркале свой нарисованный рот, стрельнула в нее зеленым взглядом.

– Помочь? Как?

Анжела пожала плечами. Вопрос, что называется, не в бровь, а в глаз. Николя тем временем принялась наводить порядок в своей коллекции. Методично закрутила все флаконы, блеск для губ сунула в футляр, щелкнула крышкой пудреницы. Затем нырнула вниз, спиной к Анжеле – заметила-таки ее любопытство, – пошуршала чем-то в ларце. И развернулась лицом к гостье.

– Я вроде как тоже людям помогаю, скажешь, нет? – Плутовская улыбка открыла дырку вместо верхнего резца. – Типа клиентам. Жизнь облегчаю. С тебя пример беру.

– Ты не должна зарабатывать на жизнь… этим, – проговорила Анжела. Господи, до чего же ханжески прозвучало. Ну и ладно. Лучше она будет выглядеть ханжой, чем купится на старую байку, миллион раз слышанную от коллег Николя по цеху. Монашка против гулящей – уж слишком это топорно и упрощенно.

– Неужто? – Николя сверкнула глазами. – А кто мне запретит? Ты? Мария-Вечная-Дева?

Анжела была поражена.

– Так вы со Стивом, выходит, католики?

– Ни хрена! – огрызнулась Николя, впрочем, довольно беззлобно. – Послушай-ка, сестра, или как тебя там надо звать… Я в твои дела нос совала? Говорила, чтобы ты из монашек ушла? – Анжела с несчастным видом покачала головой. Сейчас укажет на дверь. – То-то же. Ну и ты меня не трожь. По-твоему, как мне еще на этот свой салон заработать?

– Не знаю. А как другие?

– У других мамки-папки имеются и всякие прочие сродственники. А я хрен кому нужна. Зато я сама себе хозяйка, сама берлогу снимаю, чтоб было куда клиентов водить. И ни один вонючий котяра не стрижет с меня купоны. Сюда заваливаю на ночь, чтоб от этих скотов спрятаться. Наркотой не балуюсь. Даже не пью, чтоб ты знала. Водки когда хлебну с клиентом – и все. Короче, у меня все под контролем. Года два, самое большее три – и нацеплю белый халатик в своем салоне, только меня тут и видели. Усекла? И нечего мне тут дерьмо на уши вешать!

– Ладно, – кротко отозвалась Анжела. – А Стив как в этот план вписывается?

– А никак.

– Он переживает за тебя.

Николя презрительно скривила рот. Что-то в ее варианте сказки про Золушку не вяжется, думала Анжела. То ли нюанс какой выпадает, то ли интонации не те. Словно наизусть заучила и талдычит механически. Уж больно банальная картинка: шлюха на пути к высшему свету, куда она тащит себя на кружевной резинке от трусиков. Кто-кто, а Анжела прекрасно знала, в чем заключался парадокс этого и прочих приютов: чтобы заполучить койку, комнатку, а позже и квартиру, нужно было сочинить историю пожалобнее. И неважно, что слушатели всех этих басен видели рассказчиц насквозь, понимали, что наркотики и выпивка будут процветать, от своего занятия девочки не откажутся, да и лгать будут по-прежнему на каждом шагу. Неважно. Соблюсти традиции – вот что важно. В традициях приюта врать с три короба, значит, будут врать. Метаморфоза из «кем я была» в «кем я стану» здесь принималась на ура. В том, что Николя торговала собой, сомнений не было. Куда она на самом деле двигалась – вот в чем вопрос, ответ на который известен одной лишь Николя. Одной из Николя. В этой хрупкой оболочке их несколько. Теперь-то у Анжелы глаза открылись. Одна не выстояла бы и не ожесточилась бы до такой степени.

– Послушай, Николя, – Анжела подалась вперед, пытаясь поймать взгляд девушки. – Стив постоянно крутится у ваших дверей. На днях мне пришлось из кожи вон лезть, чтобы его утихомирить и не позволить расшибить о стену голову. А ему всего-то и нужно, что увидеть тебя, побыть рядом или поговорить. Неужели трудно уделить ему пару минут?

– Он натуральный псих. С детства такой. Всю жизнь пытался себя изничтожить.

– Но он ведь как-никак родной брат тебе. Неужели не жалко?

– Ой, только вот этого дерьма мне не надо. Теперь он мне никто, ясно? Достал вконец, мудак. – Николя швырнула расческу через комнату. Анжела отшатнулась при виде ярости, брызжущей из зеленых глаз. – Житья от него ни хрена нет. В какой угол ни заползу – он тут как тут, лупит по своей гребаной башке. – Она очень убедительно изобразила отчаянный жест Стива, присовокупив бессмысленно открытый рот и безжизненно пустой взгляд. У Анжелы комок встал в горле – до того сейчас Николя была похожа на брата, высматривающего ее у дверей женского приюта.

– А еще хоть кто-нибудь у него есть?

Попытка Анжелы ослабить напряжение не удалась. Николя решила взвинтить себя до истерики. На гримасы разукрашенного узкого личика больно было смотреть.

– Ни хрена! – рявкнула она в ответ. – Двое нас – я и придурок этот. И не дай ему бог прицепиться ко мне с этим. Клянусь, я… – Взяв себя в руки, Николя натянула уже знакомую Анжеле маску ледяного равнодушия.

– Прицепиться с чем? – негромко переспросила Анжела.

– Ни с чем. – Пальцы у Николя дрожали, когда она прикуривала следующую сигарету. Циничная ухмылка искривила яркие губы: – Видела? Во до чего довел. Кишки выворачивает. Так и я, чего доброго, монашкой долбаной стану – вроде тебя.

– С какой стати?

– Ну… – Еще одна затяжка. – Ты ведь тоже вроде как людям помогаешь. Стив для тебя на дядюшку как-его-там смахивает. Боишься ты, вот что я тебе скажу. Точно?

– Боюсь? – переспросила Анжела.

Стоп. Не она ли здесь сеанс психоанализа проводит? Уже и историю сочинила. Отца никогда не знали, мать бросила в раннем детстве, потом череда детских домов, несколько приемных семей, где над ними издевались… Словом, обычное попурри из самых унылых мелодий. Без сексуальных извращений, разумеется, тоже не обошлось. И вот теперь брат изо всех сил цепляется за единственную свою ценность в жизни – сестру.

Анжела поднялась.

– Извини, что побеспокоила, Николя. Больше не повторится. Честно говоря, я очень волновалась, что мать-настоятельница заметит Стива у вашей двери и выставит из приюта. Что ж. Если это случится, я ничем не смогу помочь. – Расстроенная и почему-то совершенно обессиленная, она взялась за ручку двери.

– Его хотят выставить? Эй-эй, погоди! Да он тут же сюда припрется. Черта с два я от него отделаюсь, и мне тогда хана!

– В каком смысле? – Анжела мысленно была уже далеко, но глаза Николя умоляли.

– Сядь, а? – Девушка явно была на грани паники.

Анжела послушно села, стиснула колени, пристроила на них сцепленные руки.

– Ну, Николя?

Та сделала несколько быстрых вдохов-выдохов, прижала ладонь к ямочке на шее и заговорила.

Час спустя Анжела осмелилась пошевелиться на стуле. В глазах стояли слезы, тело ныло от неудобной позы. Пока длился рассказ Николя, она боялась даже вздохнуть. История, и впрямь тривиальная, являла собой знакомую палитру человеческой низости и деградации, но повествовательный дар помог Николя нарисовать поразительно живой портрет сирот, цеплявшихся за жизнь в трясине детства. Отголоски утрат звенели в каждом слове. Потеря родителей и дома, жизненного старта и жизненных целей. Стив очень рано начал чудить, и с тех пор их уделом стала бесконечная цепь детских домов. Николя единственная кое-как справлялась с братом, в десять лет она, по сути, была ему матерью. Держать в узде Стива стало ее главной обязанностью, не оставлявшей ни сил, ни времени ни на что другое. Выйти куда-нибудь без него? И речи быть не может. Вскоре ее тяготило уже само присутствие Стива в комнате. Груз ответственности был чересчур велик для слабых полудетских плеч. Анжела сразу подумала о Майки и поняла, чем парень напомнил ей дядюшку. Груз ответственности за Майки точно так же давил на ее плечи. Даже издалека. Дядюшка всегда был с ней, как и неумолчный хор теток.

Голос Николя звучал монотонно, почти скучно, в нем не было и намека на жалость к себе. Девушка не отрывала глаз от батареи косметики, время от времени резким выдохом вздымая разноцветные язычки этикеток, как знамена своего «я». Возможно, думала Анжела, эти пузырьки и тюбики заменили ей все, чем обделила жизнь. Возможно, для Николя они – надежная маска, за которой можно спрятаться, когда окружающий мир пугает зыбкой неопределенностью.

Николя все говорила, говорила; и Анжела все больше проникалась сочувствием к ней. Где справедливость? Дети не должны так страдать. Господь не создал их для подобных лишений.

Тяжелее всего приходилось на Рождество, когда они сравнивали судьбу других детей со жребием, выпавшим на их долю. Когда волей-неволей понимали, что никуда им не деться от безжалостной правды: они люди третьего сорта. Ошметки. Отстой. Шлаковая порода.

Николя нежданно-негаданно выпал счастливый билет. Ее взяла к себе супружеская пара, которая буквально не могла надышаться на девочку. За несколько лет до того они потеряли родную дочь, а возраст не позволял им взять младенца на усыновление. Супруги жили в солнечном Клапаме, в большом доме из красного кирпича. Милые, добрые люди, они окружили Николя заботой, заставили учиться, и через год она расцвела в лучах их любви. Стив по-прежнему обитал в детском доме; в приемные семьи его не брали – слишком много хлопот, и только Николя навещала его каждые выходные. Сердце ее разрывалось от жалости всякий раз, когда она возвращалась домой, а он оставался в чужих стенах, но выхода не было. К тому же… если честно, радость избавления от обузы пересиливала жалость к брату. В Клапаме ее встречали сияние солнца и сияние родительских глаз. Исполнилась ее самая заветная мечта: она стала частичкой двух любящих сердец. Правдами и неправдами супруги удочерили ее официально, и Николя официально стала другим человеком. Первое Рождество в клапамском доме она запомнит до конца своих дней.

Второе тоже, но по другой причине. Не в силах вынести еще одно Рождество без сестры, Стив попал в больницу с запястьями, вскрытыми до костей. Прежнее бремя вернулось на плечи Николя. Приемные родители прониклись пониманием. Навещали вместе с дочерью Стива, честно пытаясь принять мальчика в свой дружный треугольник, в котором он, увы, так и не смог приткнуться ни к одному углу. Николя умоляла забрать Стива в их солнечный дом. Родители колебались, но из любви к своей маленькой девочке в конце концов пошли даже на этот шаг. И поплатились. Трагедия была неминуема, и она произошла. Стив раскроил голову о стену, забрызгав кровью нежно-кремовый интерьер их прелестной гостиной. Годы, проведенные в казенных заведениях, сделали свое дело: он не представлял себе жизни без решеток на окнах. Стива отослали обратно, а после очередной его попытки суицида к нему с тоской в сердце присоединилась и Николя. Милая пара так и не оправилась от визита ее бешеного братца. С того дня Николя чувствовала холодок отчуждения. Стив со всей очевидностью продемонстрировал, что у девочки была своя, чуждая им история.

Следующий детский дом, куда неудобных детей отправили под предлогом «начала новой жизни», а на деле чтобы избавиться от Стива, вспоминался Николя как страшный сон. Здесь она лишилась даже собственной тени – на нее ежесекундно накладывалась тень Стива. После первых же месячных – дикое совпадение – ее в первый раз изнасиловал один из воспитателей. Николя смолчала. Смолчала и во второй раз. Когда Стива вытащили среди ночи из кровати и заставили смотреть, она заговорила. Никто не стал слушать.

Кому было нужно копаться в «небылицах» взбалмошной девчонки с разукрашенным под Барби лицом и юбками размером с фиговый листок? Чем занимаются старшие детдомовки, и так всем известно. Николя много чего выучила к тому времени. Уяснила, в частности, что у нее есть кое-что стоящее… стоящее денег. Которых ей было недостаточно. А потому в пятнадцать лет Николя удрала. Стив смылся вслед за ней, чудом разыскав сестру в нищенском притоне Восточного Лондона. Спустя пару месяцев Николя бегала уже не от властей, а от Стива, потому что сколько ни старалась, так и не смогла стереть из памяти самое страшное – его взгляд в ту ночь. В ту ночь, когда его привязали к стулу, а Николя насиловали у него на глазах. Урок преподали. Будешь дергаться – сестре хуже будет. Больше Стив о том эпизоде не вспоминал.

Но его глаза преследовали Николя повсюду. Терзали. И до сих пор терзают. А он опять ее разыскал.

– О, Николя… – только и смогла выдавить Анжела, коснувшись ладоней девушки. Та отпрянула с резким выдохом, судорожно, будто за спасательный круг, вцепилась в помаду и принялась возить ею по губам.

– Сама видишь… – слова звучали невнятно, – нельзя мне с ним. Достал.

– Вижу. Я посмотрю, что можно сделать… – Анжела запнулась. – Раз уж ты так хочешь, буду стараться не подпускать его к тебе.

Не удержавшись, она раскрыла объятия. Ей так хотелось показать Николя, что кто-то еще способен сострадать ей в этом мире, полном жестокости и горя. Николя дернулась было, попыталась оттолкнуть, но уже через миг затихла, уткнув лицо в плечо Анжелы.

– Ладно, пойду. – Анжела сжала переносицу, удерживая слезы. – Прости. Прости за то… За все.

Она выскочила за дверь прежде, чем Николя увидела хлынувшие слезы. Анжела, в свою очередь, тоже не увидела заигравшей на ярких губах Николя самодовольной ухмылочки.