Текст книги "Одиннадцатый цикл"

Глава двадцать четвертая
Далила

Если Клерия – золотая столица цивилизации, а Музея – обитель искусства, то Болтон – уродливая, но действенная промышленная махина. Он облачен в шапку отрыгнутого смога и выкашливает в отравленное небо скверну из черных легких. По слухам, жители Болтона покрыты слоем сажи, под стать домам. Именно в Болтоне создают цистерны для Хаара, в которых туман доставляют заклинателям Клерии.

– О Болтоне и его экономике

Следующий зал, куда меня ввели, источал белоснежную безжизненность наравне с остальной церковью. Опаловые колонны огибали стены, частично в них утопая. Это крыло монастыря было пустым.

Чувство потерянности никак не ослабевало, хотя я и нашла, чему порадоваться: новым белым башмачкам. Смотрелись они чудесно и сидели по ноге.

В целом облачение смотрелось на мне непривычно. Я прежде всего раз видела белый наряд: на монахинях, которые брели через Вороний город. Сердце кольнуло при мысли о том, как бы восхитил семью мой непорочный вид.

Мать Винри привлекла мое внимание к морщинистой старухе напротив с тростью.

В дальних углах зала высились два причудливых, как из готического замка, изваяния стражей. Оба стояли навытяжку, сомкнув раздвоенные острия копий. Лица были скрыты под железными масками с затейливым плавным рисунком, изображающим непоколебимые ангельские черты. По серой стали извивались филигранные лозы, протягиваясь побегами вдоль краев и сплетаясь в простертые крылья.

Белые одежды стражей покрывал эфемерный узор падающих перьев, а с плеч струилась плащом прозрачная вуаль. Оба были странного иссиня-землистого оттенка, будто рождены из плесени, что подернула рассохшийся, в трещинах, лоскут кожи. В трехпалых кистях они сжимали металлические копья.

Искусные изваяния, думала я, – и тут они вонзили в меня безжизненные нечеловеческие глаза из недр масок. Я спряталась за настоятельницей.

– Не бойся, не обидят, – со смешком успокоила она. – Это ангелы, посланцы Великого Архонта. Они поставлены здесь оберегать монастырь.

Я кивнула, но под их взгляд не вышла.

– Подойди-ка, дитя. Дай тебя рассмотреть, – подозвала старушка у круглого мраморного столика, будто и не замечая стражей за спиной.

Вместо церковного белого она была в темнейшем черном. Морщины ямочками и бороздами изъели лицо, веки висели желтыми мешками, зато глаза лучились неугасимым пламенем жизни. Сухими дрожащими губами она прикрывала редкие зубы.

Я робко подступила.

– Как тебя зовут? – Старушка взяла меня за подбородок обеими руками, не столько внемля словам, сколько вглядываясь в лицо.

– Далила, – сказала я.

– Далила… Доброе имя.

– А вы кто?

Она усмехнулась.

– Ведьма, как и ты. Я Люсия. Люсия Гиэван.

– А почему вы в черном? – нахмурилась я.

Теперь уже посмеялась мать Винри.

– Мать Люсия отслужила отведенный срок. Теперь она – Нечистая.

Я посмотрела на старушку в неприкрытом испуге.

– Не волнуйся, это почетно. – Она успокоила меня сердечной улыбкой и коснулась моей рясы, потерла ткань морщинистым большим пальцем. До чего аккуратный, ухоженный на нем ноготь, с таким небольшим краем.

– Взгляни, – сказала она. – Белый цвет, так? Это потому, что тебе только предстоит отдать церкви и ее добродетелям свою чистоту. – Люсия указала на мать Винри. – Чем ты старше, чем ревностнее отдаешься служению, тем меньше в тебе чистоты остается, покуда она не иссякнет. – Теперь она показала на свою рясу. – Моя – иссякла. Я отдала все, что было, и уже ничем не обязана церкви… Почти ничем. Черная ряса означает, что мой долг исполнен. – Может, показалось, но это «почти» едва-едва было подернуто грустью.

– Так что вас здесь держит?

– Ты, – ответила за нее настоятельница.

Люсия осторожно, но крепко взяла меня за руку.

– Идем-ка. – Она куда резвее дозволенного в ее годы заковыляла с тростью к круглому мраморному пьедесталу в углу – тот был мне по шею.

Поверх пьедестала стояла запаянная снизу и сверху железом цилиндрическая склянка, внутри которой клубился и закручивался белый дым. Хвосты его перевивались мерно и ритмично, как будто по велению разума. Рядом стояла миска с порошком самой насыщенной, самой яркой на моей памяти синевы.

И тут я осознала, на что я смотрю. Глаза потрясенно округлились. Одно – слушать об этих диковинках в чужих преданиях, и совсем другое – наблюдать их воочию. Обе и были для меня не больше чем преданием, пустой сказкой, – и вот я стояла перед тем, что даже не чаяла когда-нибудь увидеть.

– Это же… – конец фразы повис в воздухе.

– Хаар, – договорила она за меня.

Я опять бросила взгляд на сосуд, где волокна тумана пресмыкались по-змеиному.

– А это чернила. – Старушка показала на миску. – Для магии красок.

– Зачем это здесь?

– Проверить твои силы.

Я недоуменно посмотрела на обеих монахинь.

– Мне же запрещено колдовать.

Мать Винри кивнула.

– В последний раз можно. Мать Люсия поможет тебе, даст указания и удостоверится, что ты правда владеешь магией. Ей в виде исключения тоже позволено колдовать, чтобы все прошло гладко. Сначала посмотрим, можешь ли заклинать краски и Хаар, а затем проверим твою врожденную силу.

Я покосилась на загадочные и грозные фигуры ангелов по углам. Начало доходить, для чего они здесь на самом деле.

– Не бойся, – заметив мой страх, шепнула мне на ухо Люсия. – Я тебя от них защищу.

Да, верю. Защитит.

Я нерешительно подступила к столику и взялась за холодный мрамор, наморщила лоб.

– Что мне делать?

– Заклинать.

Люсия повернула задвижку снизу цилиндрического сосуда. Тихо, как будто издалека, зашипело, затем угрожающе засвистело. Из отверстия с булавочную головку вытекал и собирался в комья белый туман.

Меня захлестнула необъяснимая паника.

– А что делать-то? – тупо повторила я, осознав вдруг, что в голове совсем пусто.

– Ваять, – без тени волнения сказала Люсия.

Я сосредоточилась на тумане. Кот, стул, орел, колодец, цветок, олень, паук. Вспыхивали в уме образы и мысли, но туман упорно отказывался принимать форму, клубясь и вспухая все беспокойнее с каждой секундой.

– Дитя, ваяй, – надавила престарелая монахиня: время утекало.

Я вглядывалась в белую пелену, напрягая ум, – даже стиснула зубы и закряхтела от натуги. Тщетно.

И вдруг по краям облако обросло четкими гранями, в него просочились цвета. Неужели получается? На минуту от сердца отлегло, но Хаар все бурлил, перевивался, на миг в нем сплелась тварь с круглой шеей, чья морда прижалась изнутри к облаку в немом вопле. Когти скребли из-за преграды тумана, вырисовался вьющийся хвост, и тварь стала переменять коренастые обличья. Вдруг на ее месте возникло око. Оно уставилось на меня с жутким любопытством, моргнуло – и вот глазное яблоко уже будто слеплено из живого месива червей.

Натиск ужаса окончательно меня сломил. Я спасовала и с визгом отвернулась.

Вмиг растаял чудовищный образ, и на моих глазах клубок тумана собрался в небольшое яблоко в руке Люсии.

– Видимо, не твое. – Старушка впилась в мякоть.

Я спряталась за матерью Винри и без поддержки Люсии не подступилась бы к чернилам. Синий цвет воплощает гармонию, исцеление и заботу – так она сообщила, окуная мой дрожащий большой палец в порошок. Тщетно: магия не пробудилась.

– Она точно ведьма? – В голосе Люсии послышалась недовольная нотка: вдруг все напрасно?

– Так гласит отчет, – заверила мать Винри.

Старая монахиня перевела на меня взгляд.

– Что же ты умеешь, дитя?

Я с минуту думала, затем взяла ее руку и занесла свою, излила сияние – без малейшего усилия, точно подала голос.

– Невероятно, – пробормотала мать Винри.

Золотые лучи обволокли руку Люсии. Она вздрогнула при виде того, как подтягивается и молодеет обвисшая кожа на пальцах, как округляются резкие костлявые очертания. Старушка одернула похорошевшую руку и обхватила второй, старой.

– Поразительно, – вторила она сестре.

Столь же быстро рука вернула положенный по годам вид.

– Прямо как госпожа боли… – Люсия завороженно кивнула и с невообразимой прытью схватила мои ладони. Упала трость, стук разлился позабытым эхом. – Тебе ниспослан высший дар, дитя. Пусть им нельзя пользоваться, но это знак! Предзнаменование чего-то великого! – восторгалась моя наставница.

От лучистого восхищения в ее широко распахнутых глазах мне стало не по себе.

Глава двадцать пятая
Нора

Смертным случалось вопреки здравому смыслу бросать вызов Владыкам. Таковым был и Плут Хегир. Он заявил, что признает мастерство Кузнеца непревзойденным, коли тот создаст щит, который ни одним ударом не сокрушить. Кузнец принял вызов. Хегир наперед знал, что соперник преуспеет, и когда довелось навесить щит на руку, преисполнило сердце Плутово ликованием. Не ведал он и не мог ведать, что всякому удару суждено пройти сквозь щит. Так и не успел Плут Хегир воздать по справедливости мастерству Кузнеца.

– «Сказания об утесе». Блэк Саммер

Мой клинок обрушивался на щит Эрефиэля. Вновь и вновь нефилим отказывал мне в удовольствии ударить как следует. Да, я держала его в напряжении, но при этом и сама уже запыхалась, обливаясь потом.

– Довольна? – поддел он.

– Никак нет!

И вновь выставил учебный щит. Мечом еще ни разу не взмахнул, чтоб его!

Я зашаталась, изнуренно осела на пол, силясь отдышаться; мокрые от пота волосы налипли на лоб.

Эрефиэль все понял и кивнул, складывая оружие. Он стоял босиком на деревянном полу бойцовского зала: штаны закатаны до колен, свободная рубаха колышется на сквозняке, несущем из окна запах одуванчиков и заливистую птичью трель.

Когда мы только вернулись в его дом – совсем скромный, уверил он, на фоне родительского имения, – генерал предложил чаю, но при виде сумрачной тени на моем лице решил переменить подход. Так мы и оказались в бойцовской.

Это был пустой зал с начищенными половицами, где хватит места по меньшей мере на двадцать человек. По углам красовалось декоративное оружие: булавы, копья, мечи на подставках и даже два-три набора лат для красоты.

– Разминка – лучший способ выпустить пар, – сказал Эрефиэль. Я тоже отбросила меч. – Где училась сражаться?

Помню, как сурово и официально он держался со мной на первых порах, а теперь – с такими приязнью и добродушием. Видимо, потому что перестал быть моим командиром.

Я молчала. Он продолжил сам:

– Точно не в армии. У нас такому не учат.

– Дядя научил, – наконец ответила я.

– Дядя? Что это за дядя, раз умеет так драться?

Я смешалась.

– Весьма… сложный.

– А‑а… – Он явно понял намек. – Вот какой дядя.

Эрефиэль подступил и присел рядом.

Я не уставала восхищаться его статными чертами. Чистейшими белками глаз – вдумчивых и красивых, как ранний лед на озерной глади, – длинными ресницами, сродни сосновым иголкам в раннем снегу.

Повеяло из окна, и я с замиранием сердца посмотрела на перья, ожидая того, как они затрепещут.

Он посмотрел на меня с улыбкой, возвращая из забытья. Слишком я залюбовалась.

– Молодец, что сегодня пришла ко мне за помощью. Без нас все кончилось бы плачевно.

Я какое-то время молчала.

– Что станет с Далилой?

Эрефиэль пожал плечами.

– Будет служить в церкви, оберегать святыни и заветы Владык здесь, в Клерии, а затем отправится по городам, где нужна помощь Праведниц.

– А вы? Она ведь теперь связана с вашим именем.

– Формальность, – отмахнулся он. – Меня это ни к чему не обязывает. Но если Далила нарушит условия помилования, отвечать придется моему дому. – Его лицо стало непроницаемым.

– Как отвечать?

– Должно быть, штрафом. Ну и разумеется, общественное положение пошатнется. – Он посмотрел сочувственно. – Всей серьезности тебе не понять. Скажем, Далила вырастет жестокой и предаст всю Клерию огню. Такой позор моей семье уже не смыть. Влияние, репутация – все понесет урон. От нас не только королевский двор отвернется, но и простой народ. – С каждой фразой он все сильнее мрачнел, но вдруг ожил: – Хотя я абсолютно убежден, что зла от нее не будет.

– Ей нельзя колдовать?

Он грустно кивнул.

– И с родными видеться. Жизнь ее теперь принадлежит Владыкам.

Мы неловко помолчали. Тут мне пришло кое-что в голову, и я зашарила глазами по стенам. Виду старалась не подать, но Эрефиэль все равно заметил.

– Что такое? Что потеряла? – заговорщицки, игриво спросил он.

Я потупилась, как застуканная за воровством конфет с верхней полки девчонка.

– Ваш меч. Берениэль, – созналась я поневоле скромно.

Нефилим улыбнулся во все зубы – такое с ним нечасто.

– Жди.

Он тут же вскочил и вышел, а я не успела и слова вымолвить. Оставалось только ждать, но зал такой просторный и пустой – куда себя деть? Я было встала и оперлась о стену, но нет, не годится. Так несколько минут и ломала голову, выискивала естественную непринужденную позу, но все выходили нарочитыми.

Надобность в этом отпала, когда Эрефиэль вернулся с зачехленным мечом.

Мне еще не доводилось видеть нефилима в бою. Ему это и не нужно. За боем генерал наблюдает со стороны верхом на Зефире, отдавая приказания, – но, право, какие слухи о нем ходят! Якобы от его боевого танца взгляда не оторвать: он точно перо на ветру; чужим клинкам его не настигнуть, а воздух вокруг себя он превращает в длинные разящие ленты.

Эрефиэль еще не обнажил меча, а я уже трепетала и чуть не отговаривала его.

– Брось. Мой же меч, в конце концов.

Генерал положил Берениэль на ладони. Сталь переливалась, будто отполированная самоцветной крошкой, эфес украшало золотое навершие, кожа рукояти была с виду безупречной. Длинная, тонкая, мраморного узора гарда не даст вражескому мечу ссечь пальцы.

Длиной клинок не потрясал, да и в целом имел привычный вид. По рассказам я думала, он больше, и совсем не ожидала такого лучистого сияния.

Единственное, что в нем удивляло, – особенность лезвия.

С первого взгляда клинок имел обычную обоюдоострую форму, но вблизи одна грань ближе к острию становится на две трети уже другой, как если бы кузнец уснул за точильным кругом.

– Взмахни, – разрешил Эрефиэль.

Я отшатнулась и в священном трепете вскинула руки.

– Вы что, как можно!

Он усмехнулся и сам положил мою ладонь на рукоять.

– Не бойся ты так.

Рукоять и на ощупь оказалась весьма привычна, зато каким балансом обладал меч, невзирая на форму. Казалось, брось его – и он вспорхнет на крыльях.

– Взмахни.

Я так посмотрела на генерала, будто Владыки вот-вот разразят меня молнией. Но повиновалась.

Странное чувство. Я покосилась на Берениэль, взмахнула опять, с силой. Да, очень странно.

Удар, еще удар. Нужно как следует прочувствовать замах, тяжесть – и вдруг тяжести не стало. Меч выскользнул? Я глянула на руку – и нет, он крепко зажат в хватке, налит прежним весом.

Ничего не понимаю. Я наморщила лоб.

– Он как будто…

– Исчез из руки, да? – закончил Эрефиэль.

Главного вопроса он так и не дождался и сам перешел к объяснению:

– Меч становится невесомым как перышко. Потому и носит название Берениэль.

– А удары убыстрились.

Он кивнул.

– С замахом струя воздуха за узкой гранью закручивается и разгоняет клинок.

Я мало что поняла. Эрефиэль подступил так близко, что пахнуло потом и чуточку лавандой.

Он провел пальцем вдоль тонкого сужающегося лезвия.

– Эта грань сделана так, чтобы закруглять за собой ветер и придавать скорости каждому удару. Чем чаще разишь, тем гуще поток воздуха и невесомее клинок.

Он взял у меня меч.

– Так что при должной быстроте… – Меч замельтешил шумным смерчем, расплываясь в неуловимое для глаза пятно. Вскоре прервался и ветряная занавесь вокруг него развеялась. – Он как будто растворяется в воздухе.

* * *

Визит в генеральское имение помог унять тревожные чувства, вознаградив усталостью. Думать о Далиле и о том, как несчастной девочке удружили мои родители, не было сил – зато меня заняло другое.

Кем мы с Эрефиэлем все-таки приходимся друг другу? Я с первого дня на службе его почти что боготворила.

Стать, достоинство, доблесть при обороне Седого холма стяжали нефилиму небывалую славу, еще когда я только мечтала связать жизнь с армейской службой. На него молились. Мне исключительно повезло, пусть и недолго, побыть его подопечной. Он обаятельный, отзывчивый, приятный во всех отношениях. Но мне нужен не друг, а командир – воодушевляющий пример для подражания.

Что только не лезло в голову по пути на выход. В какой-то миг меня окликнул Сару и в благодарность за сегодняшние хлопоты угостил пирожным.

Что утром, что теперь я растерялась при виде шавину. Он не грязный, как я ожидала. Учтивее меня. Внезапно, к своему стыду, я поймала себя на том, что таращусь на шрам, и покраснела. «Изгой», – промелькнуло в мыслях. Хотя, если его и покоробил мой взгляд, недовольства дворецкий не выказывал.

Я вновь направилась к железным воротам и за вязью кованых завитков разглядела женщину в белом. Праведницу из суда. При виде ее на ум опять пришла Далила, что, конечно, не скрасило дум. Как там эту монахиню звали? Мать Винри?

Меня она приветствовала спокойной улыбкой.

– К генералу? – коротко справилась я. – Он дома.

– Вообще-то, я бы предпочла поговорить с вами, – невозмутимо обозначила женщина.

Ее прямота обезоружила. Пожалуй, не стоит с ней так резко. Без матери Винри я бы не сетовала о судьбе Далилы, а оплакивала ее смерть.

Она прямо смотрела мне в глаза.

– Как Далила? – спросила я.

Монахиня кивнула.

– Станет достойной сестрой нашей общины.

Опустилось молчание. Монахиня нарушила его первой.

– Меня зовут…

– Я знаю, кто вы.

– Не имею удовольствия похвастаться тем же.

Я замешкалась.

– Нора. Нора Роусом.

Мать Винри кивнула.

– Что вы хотели? – спросила я.

* * *

Мать Винри попросила отыскать Каселуду Далилы. Когда она вернулась за Эриком в суд, его вместе с книгой уже след простыл. Монахиня бы сама разыскала стражника, но он покинул Клерию – и я подозревала, куда держит путь. Лучше бы мне там не появляться… Нет, ради Далилы я обязана.

До Бракена добраться нетрудно, но только если не на своих двоих. Повезло, что по дороге попался обоз с рабочим дюжей, отеческой наружности. Я заплатила рубленым серебром. Дорожная беседа началась и кончилась его вопросом «Как звать?», что весьма порадовало. Я опасалась, попадется такой попутчик, у которого рот не закрывается.

Дорога ползла по круче, слева от которой бликовала река Дельбур. Свежий воздух и панорама ласкаемых ветром лугов нежили сердце после сегодняшних потрясений.

Я временами вспоминала об Эрике, гадая, где в Бракене его искать. Проще и безопаснее всего наведаться в подпольные бойцовые ямы. Если нет, то пройтись по борделям – кретин явно не прочь впихнуть в любое отверстие.

Перед глазами, к моей досаде, встало безразличное лицо Далилы. Где же та прежняя ясноглазая бойкая девочка? Всегда она была мне по душе и особенно умиляла, вступаясь за Джеремию перед язвой Бэком. Я даже с улыбкой воображала их с Джеремией свадьбу. Пусть я не создана для семейной жизни, масса женщин счастливы пойти под венец.

Мысли маятником качнулись в грядущее, и вырисованная в голове картина полиняла. Обтрепало краску по углам, мазки подернуло трещинами, насыщенный яркими цветами холст окропило грязными брызгами.

Джеремия взрослеет, и от этого, хочешь не хочешь, становится грустно. Даже после того как я четко дала понять, что стоит на кону, он все равно донес на подругу, обрек ее на подневольное существование.

Впрочем, всего я не знаю. Не исключено, что родители просто выдавили из него правду – и, скорее всего, это так.

Теперь вместо брата я тихо бранила их. Как повезло вырваться из логова этих лицемерных изуверских дикарей, будь оно трижды проклято. Впервые я ощутила укол стыда. Хотя нет, не впервые: стыд – давний мой спутник по жизни, но, если не взнуздывать его, они вновь накинут на меня удавку.

Ради свободы я, по сути, бросила Джеремию на съедение этим варварам. Раньше их пагубное влияние делилось между мной и братом пополам, а ныне он терпит его один. Когда отыщу Эрика и верну книгу, придется наведаться домой на пренеприятный разговор.

Тяжкая дума о горе-родителях породила новую, о дяде Дункане. Не заглянуть ли к нему в Бракене? Пока что я отложила эту мысль под сукно.

Глава двадцать шестая
Нора

Не стоит клеймить Бракен бандитским логовом. Здесь попросту иной взгляд на происходящее. Кто не знает о подпольных бойцовских притонах и картежных? О жестоких собачьих боях? Знают все! Знают, но закрывают на это глаза. Обходят проблему молчанием, пока она не раздуется настолько, что ее нарекут городской изюминкой.

– «Неизбежное беспутство». Пол Раймен

За последним холмом простерла длинные закатные тени бражная и промышленная обитель. Удобно гнездясь в венце холмов, пыхтел в небо вечным чадом городок Бракен. Слева по широкой долине с пригорка, куда мы взбирались, мирно катил воды Дельбур.

Бракен располагался ближе всего к Болтону и был этаким его сопливым младшим братцем.

Я поблагодарила возницу за место в обозе, доплатив за то, что не донимал разговорами. Он привычно немо тронул полу шляпы с лентой и скрылся.

На ум опять пришел дядя Дункан: в конце концов, он живет в Бракене. Я отбросила эту мысль. Прежде всего – дело.

Не поспоришь, что с годами мы с ним отдалились. Я боялась опять наткнуться на него где-нибудь в стельку пьяного.

Потом о нем подумаю. Я быстрее зашагала по улице. Если Клерия преисполнена роскоши и помпы, то Бракен – суров и прагматичен.

За краску, за позолоту, за площадь нужно платить. Оттого улочки здесь тесные, дома жмутся вплотную и тянутся ввысь плотным бурьяном этажа на три: вширь городу уже расти некуда.

Ночью уныло свешенные головы фонарей льют на дорожный камень скудный свет. Тепла здесь недостает даже, кажется, скученным домам.

Снаружи весь Бракен облачен в оттенки серого – трупные, безликие, – а внутри под соломенными крышами и на каркасах стен царствует грязно-бурый. Любви в обличье города почти не вложили.

По тесной дороге враскачку плелись редкие горожане. Я спросила у местных дорогу до «Зубной феи» – есть тут где-то такой кабак. Днем он еле сводит концы с концами за счет опустившихся пропойц, готовых хлебать мочу под видом эля.

А сбоку от кабака была неприметного вида лестница в подвал.

Гвалт оттуда было слышно даже с улицы. Я распахнула дверь и шагнула в вакханалию. В ноздри ударило зловоние толкотни и пота. Сквозь него только и прорезалось, что острая нотка пролитой крови. От этой помеси мутило. Так пахнут спаянные в союз мордобой и ставочный азарт.

Я протиснулась сквозь хмельную от зрелища и напитков толпу. Все здесь гонятся за неуловимой пьянящей госпожой, за призрачной надеждой на выигрыш, на ее поглаживание по щеке, и одной победы этим одержимым всегда мало. Их тешит сама погоня. Они ею порабощены.

Посередине арены возвышался гигантский по людским меркам боец в плотном доспехе мышц и жира. Последний измолоченный великаном противник со стоном отползал по песку, густо обагренному его кровью.

Рыжебородый гигант взревел и напряг бицепсы, зажигая зрителей. Я невольно усмехнулась. Как бы, любопытно, они повели себя при виде акара?

Эрика я нашла позади купола ямы. Он с постным выражением сидел на скамье, будто не замечая общего ликования.

Я подошла к нему.

– Эрик.

Он нехотя повернулся и недоуменно повел бровями. У него в зубах дымился окурок сигары.

– Надо же, Эрефиэлева псинка. Какими судьбами? – Казалось, он рад внезапной встрече, но я ни капли не сомневалась: язвит от удивления.

– Я Нора.

– Да помню я, солнышко. – Эрик посмотрел теперь с неприкрытым холодом и досчитал монеты в мошне. – Мне просто наплевать. – Он вытащил окурок и побрел делать ставку.

Я шла следом.

– Книгу.

– Какую книгу? – Его лицо покривило такой гримасой, будто я спросила, из чего сделано око Верховного Владыки.

– Верни Каселуду, которую забрал у Далилы.

Эрик все вспомнил и усмехнулся чему-то своему.

– Опоздала, солнышко.

– Да ты пьян, – заметила я.

– Ба! Словили на горячем! – ерничал стражник. – Все на бугая, – подал он монеты распорядителю, и тот взвесил ставку в руке.

– Точно? – переспросил тот.

– Что значит «опоздала»? – влезла я.

– По губам читай, псинка: о‑поз-да-ла, – отцедил Эрик, растягивая слоги и подаваясь ближе. Из гнилого рта одуряюще пахнуло табаком и дешевым пойлом, а ухмылка в тусклом свете арены выгнулась сильнее прежнего.

– С невестой ворковать катись на улицу. – Распорядитель протянул ему талон, на что Эрик хмельно кивнул.

Невесту ему только в свинарнике искать – так я хотела ответить и перечислить, почему именно, но вдруг заметила Каселуду под ворохом бумаг на столе у распорядителя.

Я вышла из очереди и рывком развернула Эрика к себе.

– Ты ее проиграл?!

– Руки! – вскинулся он. Сигара выпала изо рта.

– Как ты мог? Она не твоя!

Стражник вздохнул.

– А была у меня! Не тягать же ее всюду. Да и, видно, не такая она и ценная, раз про нее забыли.

Я вспыхнула грозным свирепым пламенем.

На арене за спиной расточали хвалу Великану Мунасену и призывали смельчаков попробовать силы в бою.

В это мгновение меня посетила гениальная мысль, план столь нежданный и ловкий, что я поневоле улыбнулась сулимому им исходу. Слишком уж романтично и благородно все складывалось. Я вернулась к распорядителю и влезла без очереди, оперлась о стол. Распорядитель отпрянул.

– Вписывай.

– Не понял?

– Меня вписывай. Я буду драться и ставлю на себя.

Мужчина захлопал глазами, осмысливая всю нелепость сцены.

– Ставка?

Я положила отстегнутый меч и сверху добавила кошель с десятью серебряными кусочками.

– Когда выиграю, вернешь вместе с той книгой.

Распорядитель обернулся на кипу и, разглядев Каселуду, кивнул.

– Только книгу? – Он озадаченно выгнул бровь.

– Только книгу.

Удрученно вздохнув, будто я только время краду, он потер загривок и погодя бросил на меня взгляд исподлобья.

– Победителю полагаются деньги. Сейчас ставки…

– Наплевать, – срезала я и повернулась на пятках.

Ко мне подошел Эрик и сквозь зубы прошипел:

– Нора, ты что творишь?!

Поворот событий явно спутал ему карты – так, что даже хмель выгнало из головы.

Я скривилась в зубастой улыбке. Надо же, по имени назвал!

– Восстанавливаю справедливость.

Это был сиюминутный порыв. Я даже не оценила рыжеволосого великана и своих шансов на победу. Жаждала исправить положение – и больше не мыслила ни о чем.

* * *

Едва распорядитель выкрикнул мое имя, толпа с горящими глазами ломанулась к столу распорядителя, чтобы бросить себя ниц к ногам госпожи Удачи.

Круглую песчаную арену освещал невнятной формы фонарь с волшебным огнем.

Я босой вышла на песок, чувствуя песчинки между пальцев, и про себя сосчитала расстояние до противника в середине. Вышло пять больших шагов.

Пространства, что удивительно, вполне хватало для маневров – хотя при виде Великана Мунасена, как его прозвали, здесь казалось тесновато.

Может, напрасно я все это? Нет, поздно колебаться. Как учил дядя Дункан, загнали в угол – пробивайся.

Зато как подогревала злорадная мысль, что Эрик проиграется в пух и прах. Я с удовольствием рисовала в воображении его мину.

Громила передо мной был рыжий и с залысинами. Низ лица покрывала редкая и колючая бородка с пучками на щеках, сродни плешивой лесной опушке.

В прошлом бою ему, видимо, выбили зуб: запекшийся багрянец окрасил губы и тянулся в заросли на подбородке.

Глаза Мунасена источали звериный голод без тени насмешки, без глумливого посула бить нежно. Обезумевшие от жажды кровопролития ставочники вокруг заходились ревом и подначивали гиганта не церемониться со мной.

В толпе я на миг уловила силуэт Эрика и сдержала улыбку. Он со скамьи вгрызался в меня взглядом, до белизны костяшек стискивая ставочный талон.

Моя рука то и дело порывалась выхватить снятый меч. Как же драться с гигантом без оружия?

Я одернула себя и выслушала краткие правила, а вдобавок мне всучили на подпись договор об ответственности – хотя какой орган власти его одобрил, осталось загадкой.

Драться честно. Царапать глаза и бить в пах запрещено.

Кусаться запрещено.

За пределы арены не выходить.

Бой завершается при сдаче, потере сознания или нарушении вышеозначенных правил одним из соперников.

Ко мне подошел распорядитель.

– Как тебя?

– Нора.

– Да нет же… – Он стиснул зубы и вздохнул, будто я слабоумная. – Объявить тебя как?

Только теперь я поняла. На ум пришло всего одно имя:

– Симург, – сухо произнесла я.

На миг опешив, он расплылся в улыбке, а глаза хищно блеснули. Он посмотрел на меня по-новому – вероятно, с мыслью, что мне все-таки есть чем зацепить зрителя.

Он повернулся к публике. В руке у него был кусок черного мрамора в форме яйца, разносивший голос поверх горячечного гомона.

– Здорово, азартный люд! Выродки! Чую, жаждете побоища! Ну так встречайте свежее мясо, новый деликатес, живодеры ненасытные! Симург, нетленная сумеречная птица!

Толпа разразилась ликованием – больше в предвкушении того, как я паду без чувств.

Я вышла в середину ямы, а Мунасен попятился. Он был на голову выше того акарского подростка Хромы на момент боя в лесу, и ему я тоже оказалась по грудь.

Мы стояли на расстоянии, где ни рукой, ни ногой друг до друга не дотянуться.

Не было тишины, паузы, выжидания – лишь острая и нещадная жажда насилия. Миг растягивался, отчаянно силясь не перевалиться за край последней секунды.

– К бою!

Я – тут же в оборону.

Бугай грузным шагом ринулся на меня, вынуждая отпрыгнуть.

Он подался вперед, открыл лицо. Я сбила с него спесь первым ударом и тут же отпрянула назад.

Он невольно зажмурился и замер на месте.

Я испытующе рыпнулась, он – в ответ и затем выбросил в меня кулак. Поднырнув, я не упустила краткого шанса лягнуть его в бедро.

Мунасена подкосило. Он чуть не завалился на колено, но потом опять бросился на меня. Уложить такую тушу на лопатки будет непросто.

Да, он истинный силач, но тактика – не самая его сильная сторона.

Замолотили в меня его кулаки. От мощных размашистых ударов я увиливала, пригибалась, а те, что послабее, блокировала, парировала, отводила телом – но надолго меня точно не хватит.

Днем я уже изрядно пропотела с Эрефиэлем и теперь запыхалась, против воли разила вполсилы. Глаза бегали по его телу, высматривая, какой мышцей дернет, куда отклонится – словом, откуда ждать удар? И тут разлившийся от сердца жар натолкнул на мысль.

Долго ли он сам выдержит в подобном темпе? Это ведь не первый его бой за сегодня.

Вселял надежду и бездумный напор, с которым Мунасен бросался в атаку. Не блефовал, не сочетал приемы, не маневрировал. Я петляла от стенки к стенке, порхая над песком, в точности как учил дядя Дункан в детстве.

– Да не юли, гадюка! – взревел он, промахнувшись двойкой.

Мой кулак точно настиг его в лицо. По корпусу можно и не пытаться бить. Лучше – по самому уязвимому.

Я увильнула к середине ямы: руки вскинуты, пятки подняты, перескакиваю на носках, молниеносно отвечу на любой ход.

Публика освистывала, задирала меня.

– Отлипни от стены! Сколько можно!