Текст книги "Одиннадцатый цикл"

Между ног у меня разливалось тепло. Я только и видел, что бисеринки пота, устлавшие росой кожу Недальи.

Она посмотрела на меня, и теперь я не дрогнул. Ее тоже, как видно, сковывала некоторая робость. Ее пронзительный взгляд чаровал – под ним я сам себя не помнил. Меня влекло к ней неведомой силой.

– О Гуган, да я каждую неделю готов еду воровать, – пробормотал Трем в полузабытьи.

– Честно-честно? – усмехнулась Сиэмени и заработала бодрее. Пирин придал нам храбрости, выжег страх, чтобы тот не погреб под собой влечение.

Колот поднялся с достоинством в руках – до того чудовищным, что я вздрогнул. Настоящий стенобитный таран. Он не таясь подошел к Сиэмени, и та с похотливым огнем в глазах потянулась к его члену. Теперь она ублажала двоих. У акар это в порядке вещей. Вполне… Но что же меня тогда так гложет?

Недалья направилась ко мне. Между ног сразу задеревенело, а сердце рвалось из груди вон. Я дышал судорожно.

– Не бойся, – сказала она, отчасти себе. – Я давно хотела сделать это с тобой.

Ее выдохи ласкали мне подбородок, и я затрепетал: по спине и рукам пробежали мурашки. Она пахла потом и землей с ноткой розы. Руки – сильные, в мозолях; одна нежно провела мне по бедру.

На ее лице читалось волнение. Я тонул в ее глазах – столь маленьких, столь чувственных. В них пожаром полыхало вожделение, к которому как будто примешалась любовь.

Недалья медленно прикрыла веки, трепетно дыша. Моя рука скользнула ей за шею; блестки ее пота, казалось, сговорились склеить наши тела в единое целое. Она задышала ровнее, и я притянул ее, смакуя выдохи на своей щеке.

Весь мир таял.

И вот мы слились в поцелуе. По животу бережно зашарили ее пальцы. Теперь незачем было сдерживать себя: наши языки сплелись в танце, извиваясь в стенах наших ртов. Нас обливало бликами, угли трещали, бросаясь искрами, точно горящими лепестками роз, – так костер чествовал этот долгожданный поцелуй.

И в это мгновение я дрогнул. Чувства перехлестнули через край, и сердце зашлось все чаще, чаще. Меня сковал ужас – первобытный ужас, который подчиняет себе, как ни противься.

Я оттолкнул Недалью. Она посмотрела с невыразимой смесью обиды и недоумения.

– Прости, – только и выдавил, прежде чем сбежать.

* * *

На лагерь налегли черты грядущей ночи. Закатное солнце красило все вокруг в рыже-бурый. Ноги уныло несли меня домой с камнем на душе.

Какой позор! Я весь горел от стыда. Что теперь подумает Недалья?

– Ничтожество, – прижег я себя вполголоса.

Кулаки сжались. Штурвал у меня в душе перехватила жгучая тоска.

Ну почему я не Колот? Почему даже Трему хватило смелости, а я… трус. Для Недальи – точно трус. Вручила мне себя, а я сбежал. Пусть лучше выберет акара потверже духом.

И член у Колота – не ровня моему. Чем я думал? Они с Тремом куда сильнее, шире меня.

Может, если еще подрасту… Но вдруг нет?

На глаза попалась мама снаружи нашей хижины. Вокруг безмолвными рядами грудились чужие жилища.

Я хотел ее окликнуть, но что-то меня остановило. Может, свежая рана на сердце, может, мамин одинокий вид – или то, как опасливо она зашагала к воротам лагеря. По хижинам и юртам еще не разошлись только считаные сородичи.

Мама настороженно прошла по пустой дороге прямо за ворота. Ее не остановили, тишину поздних сумерек не рассекло кличем тревоги…

Но мой разум задернуло туманом. Я ни о чем, кроме Недальи, думать не мог, пережевывая позорное бегство. Так я и бродил меж чужих лачуг, один на один с ядом черных мыслей.

* * *

При мысли о Недалье сердце сжималось. С какой болью она посмотрела… Я обхватил голову руками. Открылась мне, а я так отверг…

Нужно хотя бы извиниться.

Я зашел к ней в лачугу, но там – никого.

– Хрома?

Ко мне хмельно подбрели окрыленные Трем и Сиэмени. Поняв, зачем я сюда пришел, оба замялись.

– Привет, – уныло выдавил я. А что еще сказать?

– Хрома… – Осоловелая улыбка Сиэмени померкла с последним лучом света, и на лице осталось одно сочувствие.

– Где Недалья? – Я боялся ответа.

Они виновато поникли.

– Ушла вместе с Колотом.

* * *

Под хижиной Колота земля ходила ходуном – так бешено они трахались.

Изнутри слышался истошный кабаний рык, шуршала солома, плоть шлепала о плоть, басил, как пламя в горниле, Колот.

Но что больнее всего – Недалья стонала. Стонала нежным голосом, в который я влюбился: голосом спокойным, но твердым. Крепким, точно дерево в земле, и неподдельным, как морской пейзаж. Голосом, в котором, я знал, нет и никогда не прозвучит сомнения. Я любил его звук – и вот как его осквернили! Иллюзия разлетелась осколками, что пронзили мне грудь незримой болью.

Мысли вихрились в уме круговертью пестрых цветов. Как я хотел, чтобы она стонала мне, а не Колоту. Знаю, подло, ведь мне никто ничего не должен – но боли от их жарких стонов это не утишало.

При мысли, как Колот в нее входит, у меня разом вспыхнули щеки, кольнуло в груди и набухло в штанах. Как тошно, что это заводило! Вскоре я не выдержал.

Не знаю, сколько я подслушивал их первобытную страсть, но в конце концов отошел к хибаре Трема, откуда тоже лился его и Сиэмени рык. Не такой, казалось, дикий, как у Недальи с Колотом.

Я беззвучно, лишь бы не поймали, отодвинул прогнившую деревяшку, про которую сказал Трем, просочился за частокол и вернул ее на место.

Вдаль тянулся простор безмятежного луга. Так я и стоял. Просто стоял перед ним, а грудь тяжко ходила вверх-вниз. Лес вдалеке еще не расстался с зеленым покровом, хотя осень уже набирала силу. От этого пейзажа я вновь задышал, стихли ревевшие в черепе стоны Недальи и Колота. Траву незримым языком вылизывал ласковый ветерок. Здесь, за стеной, бурьян затапливало рыжим желточным сиянием. Кое-где осень уже посеребрила тленом его гобелен, точно плесенью.

И тут я сорвался с места. Бросился очертя голову в объятия воли под пологом надвигающейся ночи. Я в жизни не заглядывал за лагерные стены, но с каким радушием меня приняли потемки, сморившие всю Минитрию. Забылся дремой и лес, чьи очертания напоминали тело уснувшего великана.

Глава седьмая
ДАЛИЛА

Время есть наша привязь, что отделяет богов от смертных. Забыть об этом не позволит золотой шпиль, что плывет по небу вокруг Минитрии. Там, среди облаков, царствует Великий Архонт, первый из ангелов и охранитель завета времени – тот, кто после каждого цикла добавляет к году по месяцу.

– Из Каселуды

В Вороний город мы брели неспешно. Брели вначале по клочковатой тропке и, миновав очертания Басксина, вышли на проторенную дорогу.

Джеремия поделился с нами пайком на день.

Бэк сетовал, что натер мозоли на руках, потому что отец сегодня велел передоить скотину.

– Зато не заскучаешь! Мой-то отец – писарь… – досадовал Перри.

– Ну и что? – влез Джеремия. – В Басксине вообще скука смертная! Зрящим ничего нельзя, все грех! – Он набил рот хлебом, как бы насильно затыкая поток крамолы.

Говорят, Зрящие посмеиваются над теми, кто не верует в Осулара: якобы им не миновать забвения. Отец же считает, что, когда настанет конец времен, таких, как Джеремия, Владыки не спасут. За кем же, интересно, правда?

Я на секунду посмотрела на Перри, который улыбнулся в ответ. Больше не смогла: всего секунда его взгляда, а у меня уже затрепетало в груди.

Какое любопытство, какая жизнь плескались в его глазах! Сколько всего они выражали, вплоть до самых тонких чувств! Щеки круглы, подбородок – маленький и скошенный. Перри быстр, быстрее нас; где бы ни оказался, он без труда очаровывает окружающих, даром что еще ребенок. Бывало, я так заглядывалась на него, что мысленно соединяла черточками его редкие веснушки.

– Чуете? – оживился Джеремия.

Я едва не вспыхнула, поняв, что открыто глазею на Перри, и отвернулась к предместьям скромного Вороньего города. С той стороны и вправду веяло запахом сливочного масла, который обычно сулит свежую выпечку. Городок гудел и, по-видимому, готовился к спонтанным гуляниям по случаю утреннего набата.

Оказалось, никто не знал точного дня, когда родится Семя, – на это была отведена тысяча лет. Однако стоило колоколу пробудиться, о делах тотчас позабыли, чтобы справить новый, неожиданный праздник.

Мы направлялись в гущу торжества. Акарские трущобы, приобнимавшие каменную городскую стену с одного бока, были скрыты от нас. Впереди тракт расширялся, и я воображала, как дохожу по нему до самой Клерии. Фантазиям добавляли красок грандиозные, лучшие предания о ней.

Мы прошли в распахнутые городские ворота, и до нас донесся оживленный гам. Туда-сюда сновал между прилавков люд.

Булочники и разносчики еды светились от счастья: кто в такой день откажет себе в удовольствии по праву чем-нибудь угоститься?

Аппетитно тянуло хлебом с маслом и дымком тлеющих углей. Осенний день был хмур, но это не омрачало веселья. Даже под серым небом всеобщий грай поднимал настроение. Нам улыбались навстречу, не скупясь на добрые пожелания.

– Храни вас одиннадцатое Семя!

Из нас сильнее всего происходящее околдовало Джеремию.

– Ребята, а расскажите про Хаар, – попросил он.

– Что именно? – уточнил Перри.

Мы успели протиснуться в просвет между взрослыми.

– Да так. Ничего, – замялся он. Мясистые щеки затянуло румяными, как на яблоке, крапинками.

Прилавков было столько, что глаза разбегались, но мы шагали строго в одно место: в трактир под шутливым названием «Розмариновый постой». Шутливым потому, что хозяйку звали Розмари.

Раз в неделю трактир открывал двери для детей. Розмари нанимала бардов, которые потчевали нас преданиями о далеком прошлом, о сотворении Минитрии, о надвигающемся Хааре. На сей раз детский день по случайности выпал на рождение нового Семени.

Мы впорхнули на крыльцо и перешли на быстрый шаг, легко ступая по деревянным половицам. Еще не началось!

Столы и стулья в зале раздвинули, образуя сцену. Дети сидели с подогнутыми ногами прямо на полу. Пахло пролитыми элем и вином, въевшимися в половицы, и жженым жиром от сальных свечей. До чего добрый, родной запах, ведь без него представление немыслимо.

Нам с дурацкой улыбкой резво замахал Дейл, подзывая. Он ждал нас четверых. Мы прошаркали в его угол и уселись рядом, скрипнув половицами. Бард перед нами настраивал лютню.

Сегодня выступал Галливакс. Золотистые локоны его свободно ниспадали растянутыми валиками. Худощавый, как Фредерик, с такими же тонкими длинными пальцами и узким станом, Галливакс все же держал себя с определенным изяществом: сам расслаблен, на вытянутом лице играет тонкая добрая улыбка. Даже острый клинышек бородки ему шел. Было видно, что бард живет не на широкую ногу, но ему хотя бы достало дохода купить бурый жилет и чистую белую блузу – а та, вернее всего, стоила немалых денег. Немалых, но не таких, чтобы прослыть в Вороньем городе богачом из богачей.

Галливакс улыбнулся, пленяя нас еще сильнее. Мы зачарованно ждали, когда он начнет. Его взгляд скользнул по тесной юной публике, запечатлел каждое лицо.

– С какой песни начнем?

Взметнулся лес рук.

– Об Эрефиэле и Белом Ястребе! – предложил Перри, не в силах выбрать кого-то одного.

– О магии красок! – выкрикнул Джеремия.

– Об акарской войне!

– Об асаманском конфликте!

– О третьем Семени!

– О столетней драконьей войне!

Голосили наперебой, перекрикивая друг друга. В конце концов Галливакс выбрал счастливчика.

– О сотворении солнца и луны! – По-видимому, его ухо уловило лишь эту просьбу.

Не знаю, кто ее выкрикнул. Возможно, Галливакс нарочно указал между детьми, чтобы каждый подумал на соседа. Он перекинул изящную лодыжку через колено, поерзал, упер лютню в бедро и извлек из струн первую ноту.

Галливакс свел брови, погружая себя в водоворот вдохновения, отдаваясь душой музыке.

 
– В утробе бездны ждал туман,
Бурлил, кипел в тревоге,
Не ведая ни лет, ни зим,
Пока прибудут Боги.
 
 
«Нам нужен свет, пусть сгинет тьма,
Мы слепы от рожденья!»
И вот явились Божества
И даровали зренье.
 
 
Блеснули золотом глаза
Владыки, будто пламя,
Сожгли покров небытия,
Раскрасив мир цветами.
 
 
Лучи смогли туман прогнать,
Владыка встал у власти,
Сошла на землю благодать,
Но нет конца несчастью.
 
 
Заполз туман в сердца людей,
И с алчными глазами
Они сметают все подряд
И мнят себя Богами.
 
 
Бог на истерзанной земле
Рыдал, и в полной вере
Архонту крылья сотворил,
Колеса молнией скрепил,
А людям век отмерил.
 
 
Но милостивым был указ:
«Цените, люди, время,
Пришлю вам в помощь Семена».
Не всем по нраву Семя.
 
 
О, горе им, у Бога глаз
Укравшим, чтоб оковы
Разрушить, – время не унять.
И приговор суровый.
 
 
Осела пыль в ночную тень,
Сплетаясь шалью звездной.
Запомните: не страшен день,
Но не гуляйте поздно [1]1
  Перевод В. Соломахиной.


[Закрыть].
 

Галливакс взял последний аккорд и пышно, по-менестрельски раскланялся.

– А кто украл у Верховного Владыки глаз? – спросил Перри, когда улеглись овации.

– Королевство Эстрия. Ныне забытое. В нем царят смерть и тлен.

– А правда, что по ночам оно восстает?

Галливакс кивнул.

– Эстрия связана с луной узами и просыпается лишь под ее светом.

Дальше голос подал один ребенок с озадаченной миной.

– А в году что, не всегда было десять месяцев? – Его брови хмуро сошлись.

– Счет месяцам ведет первый ангел, Великий Архонт, по тому, где сейчас парит его золотой шпиль, – с улыбкой отвечал менестрель. – Завет времени велит ему добавлять по месяцу после каждого цикла, когда Семя воссоединяется с создателем. Циклов было десять, вот и месяцев у нас десять. Чем их больше, тем дольше мы живем.

Не успел он договорить, тут же зазвучал следующий вопрос:

– А раз у Верховного Владыки украли глаз, он ослабел?

– Его могущество безгранично, – помотал Галливакс головой. – Пусть одно око померкло, нашему властелину все равно нет равных в силе.

– Даже его Семени? – вставила я.

Зал обволокло густой тишиной. В меня влепились округлые глаза, лица изумленно вытянулись. Даже у Галливакса улыбка сползла с губ – но, кажется, не от злости.

– Даже Семени. Потягаться пытались и Владыки-отступники, и жуки Дюрана, но тщетно. Даже у драконов Крема ничего не вышло.

Я только и ощутила, что трепет при мысли о невообразимой мощи Верховного Владыки.

* * *

Галливакс побаловал нас еще парой-тройкой историй. Про обитателей Дюрана, которых Верховный Владыка сотворил примерно в одно время со своими собратьями. Жуки, мухи, муравьи размером с валун, с башню – такими их рисовало предание. Отец как-то сказал, что, если прижаться ухом к горе Дюран, услышишь мягкий гул: якобы это в темных недрах жужжат крылья и клацают жвалы.

Дальше бард поведал о порождениях третьего Цикла – неописуемых морских исполинах. Чудищах под толщей волн, что поджидают храброго – или безрассудного – морехода. Все же, говорят, Верховный Владыка дал им жизнь, чтобы отвадить нас от путешествий в столь опасные дали.

Напоследок музыкант рассказал о Пепельном лесе – уж больно просил один мальчик.

Далеко за Седым холмом в недрах Чащи есть место, которое стерегут маги церкви Праведных. По слухам, его запечатали Мистики – одна из церковных ветвей.

Ввысь, над деревьями, описывал Галливакс, рвется пламя огненного кольца, опоясывающего лес, и льет с неба инфернальное сияние. По слухам, там царит пугающая тишина и все устлано одеялом пепла, что валит вечным дождем. Порой наемные следопыты отправляются туда добыть демона для опытов.

– Пожалуй, на сегодня все, – вздохнул бард. Юная публика застонала, а он усмехнулся. – Ну правда, мы уже засиделись.

– Вот-вот, – вышла вперед Розмари. – Мне еще гостей кормить, так что, ребятки, пора.

Из нашей гурьбы вырвалась скромная, замкнутая девочка и подбежала ее обнять. Я знала только, что ее зовут Георгия. Как-то пыталась завязать с ней разговор, но она была не в настроении. Розмари приласкала дочку, погладила по спине, и та, не оборачиваясь, убежала в кухню.

Кипучая, с добрым лицом, хозяйка лучилась жизнью, точно двадцатилетняя, хотя мелкие морщинки выдавали ее зрелый возраст. Казалось, сами стены трактира пропитаны ее душой. Галливакс так приковал меня, что я вообще позабыла о ее существовании.

Вдруг мелькнула странная мысль, что в годы прежних Циклов, когда месяцев было меньше, Розмари бы уже давно умерла, а я достигла бы ее возраста.

* * *

Дети высыпали из трактира к ждущим родителям, пока Розмари, Галливакс и другие двигали столы на место.

Ко мне подбежал Дейл.

– Ну как, ну как? – У него восхищенно горели глаза.

Я слегка растерялась от его кипучего восторга.

– Твой отец просто чудо.

– Да не то слово!

Дейл был сама пылкость и бурно выплескивал что досаду, что задор. Чаще второе.

– Вот бы и мне научиться играть как он! – добавил Дейл.

Бэк на это ядовито усмехнулся.

– Твой отец академии в Музее не кончал. Он музыкой даже цветка не вырастит, что уж там чудо сотворить. Вот где талант нужен!

На этот раз я со всего размаха шлепнула негодника по шее и упилась его криками.

– Почему ты вечно такой вредный?!

У меня щеки вспыхнули, а внутри все кипело. Бэк отшатнулся, одной рукой держась за шею, а вторую, в попытке защититься, боязливо выставил вперед.

– Далила, брось, – придержал меня Перри. – Не нужно.

Дейл еще улыбался, но уже тускло, и меж бровей пролегла хмурая морщинка, давая понять, как сильно его подкосило.

– Да ничего… он прав.

Я подошла к нему.

– А вот и нет. Пусть твой отец не заживляет ран и не придает сил солдатам, как Вдохновенные из Музеи, зато послушать его истории стекаются отовсюду и детей они очаровывают. Вот что такое настоящая магия!

Сын барда оживился и в этот миг заметил, как я близко. Он потупил светло-карие глаза и вполголоса поблагодарил:

– Спасибо, Далила.

Я кивнула, как будто не замечая, что он зарделся.

– И вправду, спасибо.

За нашими спинами стоял Галливакс. Бэк вмиг побелел.

– Это действительно так, – сказал ему бард. – В детстве я мечтал вести полки в бой, воодушевлять своей музыкой, но, увы и ах, лишен дара. – Он взглянул на сына. – То ли дело Дейл. У него от природы талант, а не как у меня. Жаль только, не оттачивает его как следует. – Он перевел взгляд на Бэка. – А мне достаточно раз в неделю видеть, как загораются ваши юные лица. И никакой магии не требуется.

Галливакс говорил так спокойно, но, гадала я, вдруг он из гордости не показывает, что душа по-прежнему болит? Или он просто слишком хороший артист и преотлично это скрывает?

– Отец, можно погулять? – попросил Дейл.

– А репетиция? – Он нахмурился. – Как же ты станешь менестрелем, если не репетировать?

– Да я и так уже опытный.

– Ты, сынок, талантливый. Это разные вещи. Ты еще даже не освоил баллады Микриона.

Дейл посмотрел на нас с мольбой.

– Господин Танли, понимаю, упражняться очень важно, но ведь сегодня родилось одиннадцатое Семя. Такое не каждый день случается. – Моя мягкость, я знала наверняка, его покорит.

– Отец, умоляю! – дожимал юный лютнист.

Галливакс сдался и с удрученным вздохом нехотя кивнул. Сын стиснул его в пылких объятиях.

– Спасибо, пап!

– Главное, осторожнее. Не повреди руки! – напутствовал бард.

Дейл закатил глаза.

– Обязательно.

– Да, и вот еще… – Галливакс вернулся в трактир за лютней Дейла. – Порепетируешь на ходу!

– Но, пап!

– Никаких «но»!

Я прыгнула между ними, пока Дейл не наломал дров.

– Обещаю проследить, чтобы он играл.

Галливакс кивнул и ушел. Юный бард неохотно повесил лютню за спину.

– Куда пойдем?

– Может, в Рощу грез? – Я улыбнулась. – Говорят, там являются такие яркие грезы, что любой дар пробудится!

Мы все взглянули на небо, затянутое рябью рыжевато-серых пятен, за которыми проглядывало вечернее солнце.

– Но мне можно только до заката, – прибавила я.

– А это мысль! И домой ты успеешь: все равно живешь у самой Рощи. – Перри ехидно покосился на Дейла. – Вдобавок никто не услышит, как ты ужасно бренчишь.

– Ну-у! – возмутился Дейл.

– Поэтому я и предложила Рощу.

Дейл светился в предвкушении.

В этот миг к нам подступил понурый Бэк. Он потирал шею.

– Прости. Наговорил ерунды.

Дейл кивнул, а Джеремия, лучась улыбкой во все зубы, дружески хлопнул Бэка по спине. Тот рухнул ничком.

Мы расхохотались – и тут наш задор беспощадно срезало леденящим воплем из-за спины.

За мной стояла на коленях исступленного вида женщина и кричала громче полночной банши.

– Что с ней? – Я оцепенела от ужаса.

Опять вопль – острый и неподдельный, из таких глубин нутра, что голосовые связки вот-вот должны лопнуть, как перетянутые струны.

– Сыно-о‑ок! – выла несчастная.

Волосы свалялись сальными клоками, словно она не один месяц прожила в лесу. Под глазами набрякли тяжелые мешки, растрескавшиеся губы дрожали.

– Мой сын! Кто мой сын?! – повторяла она, хватаясь за кого придется.

– Это миссис Джонсон. – За нами стояла трактирщица Розмари с сумрачным выражением. – Уже несколько дней кряду ищет своего сына. Кричит, что он стал забвенным, и обвиняет всех кругом, что не обращали на него внимания.

Джеремия сложил большой и указательный пальцы колечком и с закрытыми глазами приложил ко лбу.

– Да пребудет он узренным, – с придыханием произнес он.

– Миссис Джонсон? – недоумевал Перри. – Но ведь не было у нее никакого сына.

Взгляд Розмари наполнился неизъяснимой скорбью. Мне было жутко от происходящего, но почему, я сообразила не сразу – лишь благодаря тому, что Розмари ничего не ответила Перри. Осознание сначала просачивалось по капле – и затем нахлынуло волной.

Сердце стиснуло хваткой глубокого холодного ужаса. Я оглядела вопящую, ее тонкие руки и надломанные ногти, матово‑серую кожу и гнездо волос на голове – перепутанные пряди рассудка.

Ее сын забыт? Как его звали? Мы дружили? Множились вопросы, на которые не найти ответа, – от этого меня пробирал холодок. Вдруг я правда его знала, а он просто канул в никуда?

Этот тягучий страх не описать словами. А вдруг и меня точно так же забудут?

Розмари посмотрела на нас и сказала, что могла, ободряюще, как сумела:

– Лучше идите себе, ребятки.