Текст книги "Одиннадцатый цикл"

Глава двадцать восьмая
Далила

Отсчет Циклов может запутать. Следует учесть, что первый цикл начался с зарождением Зла, когда был водворен завет времени, а око Верховного Владыки пытались похитить. Спустя восемь сотен лет Зло дало всходы – тогда первое семя, Сэльсидон, положило циклу конец. Наступил второй цикл, который окончит уже второе Семя.

– «Кратко о Циклах». Пособие для юных сестер ордена Праведниц

Потянулась моя новая, церковная жизнь. Я мало-помалу привыкла к мраморным коридорам без запаха, к узору прожилок на мраморных стенах, ветвящемуся от пола до самых сводов крыши.

Что оказалось совсем непривычным, так это шум – многоголосая речь вперемешку с шепотом.

Со временем он стал для меня сродни шуму прядающего на песок моря. Я его не видела, но мама порой рассказывала о беспредельном водном просторе, чьи взъяренные волны сокрушают берег с силой тысячи кувалд, а в спокойствии бережно ласкают босые ноги, словно льнут к теплу твоего тела.

Гомон монастыря больше напоминал первое: беспощадный вал, что грозит подмять под себя. Чем бороться с натиском, я пыталась ему покориться.

Каким все-таки новым и чуждым, неведомым и пугающим был этот мир.

Поначалу сестры искали ко мне подход, мягко улыбались, кротко приветствовали, но я не шла навстречу. Меня столь внезапно швырнуло из дома в круговорот неясного и странного, что уста отказывались размыкаться.

В конце концов сдались все, кроме одной самой, самой неутомимой и непреклонной. Почему-то девочка казалась знакомой, но почему именно, дошло не сразу: я увидела в ней себя. Ту Далилу, которую уже не вернуть.

Ангельски невинная Ясмин, на год старше, лучилась надеждой и смотрела на мир с беспредельной пытливостью в широко раскрытых глазах. Лицо щедро усыпали веснушки, а волосы – они выбивались, когда у нее раз за разом сползал покров, – были густо-охряными.

Невзирая на юный возраст, она самоотверженно служила церкви и уже носила бледно-желтые одежды.

Я редко подавала голос, поэтому Ясмин одна могла похвастаться тем, что добивается от меня, пусть и кратких, фраз – прочие сестры и их не слышали. Спасибо ей за упорство. Она отвлекала от мыслей.

Какими завидными казались ее жизнерадостность и вера в то, что все непременно образуется!

Когда-нибудь придется перед ней извиниться. Я недостойна таких ее внимания и любопытства. Временами она заставляла забыть о Перри, временами – о магии, о которой ученицы и большинство преподавательниц не знали.

До чего это странно, когда привычная тоска милее сердцу, чем шанс вспомнить о счастье! Разве вправе я радоваться, когда останки Перри пришлось соскребать с земли? Как можно вообще думать о светлом, когда мир преподносит такой ужас?

В первый день я тешила себя мыслью о новой жизни, но душа так истончилась, что была не толще намазанного на тост масла. Прошлое меня не отпускало. Я по отцовскому примеру пыталась уйти целиком в хлопоты.

Добрую половину дня нас учили новым обязанностям: следить за чистотой, ухаживать за коридорами и в целом поддерживать благопристойный облик церкви.

На деле церковью, хоть так и называли все сооружение, был отдельный храм с рядами скамей и высокими террасами, балконами и алтарем на громадной виме, вздымающейся над нефом. Он бы вместил по меньшей мере тысячу прихожан.

Настоятельницу я видела редко, лишь на уроках этикета истинных Праведниц. Моей сокровенной отдушиной стала мать Люсия. Встречи с ней умиротворяли, не давая силе вырваться из цепей.

Еще нам преподавали арифметику, языки, культуру и, самое главное, – историю. Особенно историю сотворения мира.

Вдобавок я в какой-то миг осознала интерес к матери Маргарет и ее учению о травах. Травами дело не ограничивалось: нас учили обрабатывать и сшивать ранения, определять болезни и даже готовить яды, чтобы уметь их обезвреживать.

* * *

Как-то днем на вторую неделю я вошла в наши общие с сестрами покои, а на моей кровати мирно покоилась книга.

Сердце сразу же зачастило. Моя Каселуда! Сверху она была снабжена запиской:

«Нора явилась в таком виде, словно отбила ее у акара. – Мать Винри».

Я с улыбкой мысленно поблагодарила Нору и быстро-быстро пролистала страницы, не обращая внимания на запекшуюся кровь по уголкам. Вот они, очертания моего голубого талисмана. Я тут же захлопнула книгу, пока никто не заметил, и заозиралась по сторонам.

Дормиторий наполнялся сестрами. Они судачили, готовясь отойти ко сну.

Я тоже разгладила ночную сорочку, напустила на себя смиренный вид, а затем схватила Каселуду за толстый корешок и втолкнула под матрас. Там ее не найдут.

* * *

Мать с отцом не скупились на предания о Минитрии и Владыках, но кое-что все-таки упускали. Предание – это, в сути своей, обрывочный пересказ, слепленный из растерзанных останков, что колышутся на волнах. Четкой картины они не создают.

Не знаю, правдивы ли рассказы матери Эльзии, однако после родительских они вырисовали образ бытия куда четче прежнего.

* * *

Вначале мир был алебастрово‑бел и бесформен, состоял из одного лишь Хаара.

Можно было ходить не проваливаясь, но пространство, время, верх, низ – всего этого не существовало.

В этом мире безраздельной пустоты было никак не определить своего положения. Каково это – бесцельно перемещаться по нему без всякой опоры под ногами? Идешь ли вниз головой, боком ли, под гору или с горы – как установить?

Узрев эту бренность и бесплодность, Создатель послал в мир сына, первого из Владык.

Корона чистейшего золота, точно выплавленная в огне его солнца, росла прямо из головы, безупречная кожа искрилась блеском бриллиантов, а сердце было проникнуто неизмеримым благородством.

Верховный Владыка повиновался воле творца. Высек он из тумана первые древа, изваял тонкокрылую птицу и выдул ветра, чтобы она воспарила. Осознав, что не всевластен, сотворил властелин из Хаара себе подобных, не стесненных оковами мужского и женского, кто воплощал в себе чистую суть, предназначение.

Затем Верховный Владыка в своей безграничной мудрости просил Создателя претворить в жизнь человека.

– Для чего, дитя мое? – вопрошал Создатель. – Для чего творить кого-то неподвластного нам, наделять его свободой воли и прививать личность?

Король ответствовал так:

– Именно потому, что ни ты, ни я, ни другие Владыки не возымеем власти над ним. Пусть он будет свободен. Ты сотворил меня, чтобы мир обрел форму – но какую, если все предопределено? Не лучше ли миру самому избрать свою стезю? Не изгибать древо так, как угодно нам, а предоставить ему расти вольно?

Увы, отец исполнил сыново пожелание и произвел на свет людей. Хозяин всего сущего, он разделил нас на мужчин и женщин, дабы воля Хаара и Владык не препятствовала нашему процветанию.

Узрел он тогда наши невежество и безрассудство, как мы поедаем ядовитые ягоды, как слепы, – и оделил милостью, насытив мир красками, позволил увидеть сияние пылающих над землею очей.

И выкатилось на небосклон первое солнце и явило все очарование семи цветов и их слуг-оттенков.

Человек зажил по собственному велению: предвозвестник ненависти и войны, но вместе с тем любви и надежды.

И дал властелин своему детищу второй шанс, сотворив Великого Архонта. По преданию, тот явлен сгустком света, перепоясанным колесами, что сплошь усеяны глазами. В золотом шпиле он водворил завет времени, чтобы с утекающими мгновениями утекала ныне и смертная жизнь.

Множил землю для нас Верховный Владыка, множил и созданий. Взять хотя бы хитонов из-под горы Дюран – громадин насекомых, нередко огромнее самих Владык. Верховодит ими, развалившись на престоле, тучный и могучий Царь-жук, а кругом копошатся невообразимые мухи, чудовищные осы, проносятся жирные стрекозы и даже кровожадные комары.

И вот ширить мир стало невозможно. Тогда-то Верховный Владыка и породил первое Семя, Сэльсидон, – и с концом ее Цикла туманы Хаара впервые двинулись на обжитые земли. Она даровала Минитрии полузверей зерубов и самого славного из них – Белого Ястреба. Он не один в своем роде, отнюдь.

Второй Цикл завершил Мурия, он же Страж. Его мощь, его удары молота, его обет защищать все живое долго еще будут отзываться в веках. После себя он оставил свирепых чудищ в непроглядной толще волн, что отваживают мореходов от путешествий в опасные неизведанные воды.

Третье Семя, Кэйлупо прозванию Дитя-Загадка, разлило по Минитрии безмерную драконью ярость. Оружием ему служил не меч, как сестре, не молот, как брату, а шепот. Щуплой и болезненной наружности, с волосами цвета водорослей, Дитя-Загадка шепотом повергло Зло в прах и вознеслось, не произнося ни единого слова.

Викма Объединитель в женском обличье очаровывал всех и вся. Облаченный в человеческие одежды, он пронесся по Минитрии с шиком и удалью, однако новой жизни не произвел – как и Наин из Света и Йернун из Хивра после него.

Следующему Циклу положила конец Закатная Хейру с чакрамами из лунного света. Она возвещала приход акар, чей барабанный бой, этот стук непокорного сердца, требовал себе внять.

Кивран Тлеющий породил племя шавину, обремененных невыносимым знанием: третий глаз являет им уготованную смерть.

От Зэо из Луса остались Люмари – причудливые лесные порождения с изящными телами, что испускают голубое свечение.

От Владыки мора Нифри – раши, мерзостные кровососы, сидящие по норам вдали от людских глаз, от цивилизации, где-то за горящим демонским лесом.

* * *

Рассказы матери Эльзии слегка коробили. Я будто упускала какую-то подоплеку. Может, пережитое сделало меня черствой? Или поведанная в классе легенда просто утрачивает шарм?

Едва она довершила сказ о Нифри, у меня проснулась порочная мысль о подлинном одиннадцатом Семени – и столь же внезапно угасла: эта тайна уже не будоражила кровь, как некогда.

Одна сестра спросила о новом Семени. Именно о новом, словно сама боялась оступиться на тонком льду. Любопытно, кого из девочек старше и младше кольнула совесть за то, над чем не властны?

Мать Эльзия кивнула. Будучи моложе других преподавательниц и не такая морщинистая – на вид ей сорок-пятьдесят, – она источала живость и ученую стать, а на уроках была собранна, чутка, тверда и в первую очередь обладала нечеловеческой проницательностью. Она не отчитывала бестактно, как некоторые, а бережно призывала к порядку и вновь вовлекала в урок.

Эльзия была, под стать нам, в белом, но красный кант рясы обнаруживал ее авторитет, право учить своей мудрости и высокое положение в церковной иерархии.

– Одиннадцатому Семени не исполнилось еще и года, – пояснила она.

Значит, его все-таки можно и нужно считать одиннадцатым?

– А как его зовут?

– Имя еще не известно. Его откроют народу, когда все будет готово.

Я озадаченно нахмурилась и подняла руку. Любопытство взяло верх над робостью.

– Да-да? – Мать Эльзию явно порадовало, что я готова вставить слово.

– Что будет готово?

– Чуть громче, дитя, – возвысила она голос, как бы в пример.

Я прокашлялась и сглотнула, подготавливая вечно немое горло, и повторила вопрос – казалось, криком.

Мать Эльзия с тонкой улыбкой сложила руки.

– Семя – это не только мостик между Циклами, но еще и сосуд. Поначалу оно впитывает все, как любое дитя. Внутри утеса Морниар его взрастят, привьют ему знания, представления о мире, устои, затем Владыка-Кузнец создаст для него доспехи и оружие. Со временем Семя отправится на поиски Зла, а помогут ему зерубы, юнгблоды и прославленные люди.

– Зачем столько всего? – спросила одна из сестер.

– Чтобы, когда настанет час, поделиться обретенными мудростью и опытом с Создателем. Да, он всеведущ, но как всевластному богу постичь суть смертной жизни?

* * *

Кончился урок, и наш класс высыпал за дверь. Тут меня окликнула Ясмин:

– Далила, идем вместе обедать?

– Прости, у меня еще дело.

Нельзя говорить, что я хожу к матери Люсии. Ясмин огорчилась, но смолчала.

Я повернула голову и вдруг поймала взгляд одной сестры постарше. Она не впервые так смотрела меня, да и теперь не спешила отвести глаз. Я спросила о ней Ясмин.

– Это Кандис. Из зажиточной семьи. Говорят, сама захотела пойти в монахини.

– А здесь многие по своей воле?

– Разве что дочери, которым ничего не светит, – уныло помотала она головой. Должно быть, я разбередила старую рану.

Кандис была старше, с копной роскошных русых волос, скрытой ныне покровом. Потрясающие бирюзовые глаза и правильной формы, пусть чуть скуластое, лицо придавали ей подлинного очарования.

Вот только в меня глаза всегда впивались с холодом, а лицо принимало каменное выражение.

Кандис отвернулась к подругам, вновь изображая дежурную улыбку.

– Ты что? – забеспокоилась Ясмин.

– Да так.

Я поспешила к Люсии – с нелегким сердцем. Чем же я не угодила Кандис, почему она так смотрит? С первого моего дня в Праведницах мы и словом не обменялись. Я всячески старалась ее избегать.

* * *

На встречах с матерью Люсией мы теперь, помимо остального, практиковали медитацию. Я погружалась в ощущение мерной качки на волнах, свыкалась с ним и направляла вглубь себя, ощупью изучая шестерни душевного механизма и вихрение сил в невидимой глубине.

Я не говорила, что сияние моего сердца давно придушено холодной мертвенной мглой, которая погасит любую вспышку чувств.

Однако мне нравилось с ней. Между нами установилось некоторое подобие откровенности. В ее обществе незачем притворяться такой же, как остальные послушницы; я даже находила в себе силы задавать вопросы. В конце концов даже окаменелый вид недвижных ангелов перестал вселять страх.

– Мать Люсия, – заговорила я как-то после медитации.

Она коротко мыкнула – дала понять, что слушает.

– А когда у вас прорезалась сила?

Старая монахиня с задумчивым прищуром запрокинула голову, переносясь в далекое-далекое прошлое.

– Вроде бы на восемнадцатое лето. И тоже из-за любви, как и у тебя. – Ее голос стихал, стихал до мягкой, нежной хрипотцы. – Без любви никогда не обходится. Любовь подвигает нас на необходимые поступки и обрекает на горе.

– И с Найриен так было?

Она какое-то время помолчала, не поднимая на меня глаз от стола.

– И с ней, – вскоре кивнула Люсия. – Правда, в ее истории больше горя, а не любви, как у нас. Ее сестра истлела на глазах от гнили, и Найриен захлестнула такая скорбь, что само небо разверзлось нескончаемым ураганом. Так любовь отмыкает нам ворота к силам мироздания. Владыки возжелали себе такую могущественную слугу, она воспротивилась… Много людей сгинуло.

– Каким он был, ваш возлюбленный?

– В том-то и дело, что не возлюбленный, – помотала она головой. Старое лицо дрогнуло от печальной улыбки.

– И что случилось? – Я робела, боялась перегнуть.

Тут Люсия опомнилась: явно не ожидала от себя исповеди.

– Лучше в другой раз.

Она коротко улыбнулась, и на том мы разошлись. Ей явно хотелось побыть наедине и по понятным причинам собраться с силами после тяжкой минуты.

Глава двадцать девятая

…юная девочка, сотворенная Владыкой, что пребывает в глубоком сне. Тело ее оплели корни, а из живота пробилось дерево и раскинуло ветви, и стали те ветви стенами, и стали те стены крепостью. Все кругом изменялось по своему велению, как изменяется твердь мира грез. Воплощением девочки служила Дева-Матерь, плоть от плоти ее, и прокладывала она всем, кому необходимо, путь по вечно сдвигающимся ходам утеса Морниар.

– «Постичь непостижимое: история существования Владык». Юджин Малик

О

диннадцатое Семя, Иеварус, шагало по бесконечным коридорам сквозь непостижимые недра утеса Морниар. Его темно-синее облачение походило цветом на бесцветную морскую глубь, куда свет протягивает последние свои нитки.

Впереди вдоль каменных стен шла Дева-Матерь в слоистой непроглядной накидке, стелящейся по полу гобеленом ночи. Сложенные бескровные руки висели вниз, а одна, выпростанная из полуночной тьмы одежд, освещала путь фонарем.

Она подвела спутника к вроде бы обыкновенной двери, но, если приглядеться, – наклоненной странным образом. Ее перекосило? Может статься, перевернуло? Или же сами коридоры так загадочно преломились, что этому нет и не может быть логического объяснения?

Сюрреалистичная дверь отворилась, являя Наставника – ту несуразную сущность из тронного зала, раздутый мясной шар, парящий посреди помещения над рунным кругом. На его трупно-серых боках извивались и дергались как бы сами по себе длинные щупальца. Одни перелистывали раскрытые кожаные гримуары, другие вертели сосуды с сомнительной, непонятного вида жидкостью.

Глаза Наставника были закрыты.

– Ну что же, Иеварус? – начал он, как только дверь затворилась. – Угодно ль тебе изучать мир отца твоего?

Вместо ответа королевское дитя просто шагнуло ближе.

– Да преумножится твое знание.

Семя осторожно подступило к рунному кругу мимо книжных шкафов, на полках которых дремала мудрость, и прошло под сияющий купол с колоннами посередине залы. В лучах его света плавали пылинки. Под куполом располагалось круглое углубление с тремя ступеньками.

На мраморном полу была вычерчена соединенная россыпь несуразных фигур, но в их узоре угадывалась закономерность. На ступенях и в точках схождения грудились зажженные восковые свечи – воск натекал под них белыми кругами.

– Что я изучу сегодня? – Чувствовалось, что Иеварус спрашивает не столько из жажды знаний, сколько из вялого любопытства.

Щупальца продолжали извиваться, невзирая на вопрос. Если Наставник что-то и доносил, то прямо в мысли, – но сейчас Семени ответствовала тишина.

Выглядел он как порождение вязкого, дурманного ночного кошмара. Одними отростками сжимал раздвоенные позолоченные подсвечники, другими водил по раскрытым научным книгам, густо вымазывая их слизью. Болезненно-бледная кожа и пухлое тело под одеянием придавали Наставнику сходство со вспухшим от знаний трупом.

Он выпустил еще щупальца и простер к Иеварусу.

Семя уселось нога на ногу. Молочные безучастные глаза наблюдали за Наставником.

Сначала он медленно оплел бледную шею монаршего чада, затем потянулся к лицу. Один отросток вполз в угол глаза, тонко растянулся и запульсировал, другой проник в ноздрю, последний, третий, зарылся глубоко в ухо. Они осваивались в новом жилище.

Все в глазах вдруг побелело и растворилось точно во сне, сменяясь чернотой.

Из черноты вырос Верховный Владыка – юный и сильный. Корона его венчала высоко поднятую голову, а рельефное тело с шестью руками было налито силой. Он крепко сжимал искривленный дубовый посох.

Возведя руку к небу, властелин претворил из тумана деревья, покрывало сочного леса поверх холмогорья вдали.

Следом из Хаара соткался первый из Владык – нескладного обличья, словно из сна бредящего художника. Сиэли. То нечто с конечностями-ветвями на вытянутом теле. Лицо скрывала стальная маска, а в прорезях мерцали черные жемчужины глаз.

Из моря тумана выползли хитоны горы Дюран. Они уже обитали в нем, бесцельно, бездумно прозябая во власти холостых инстинктов. То был гудящий рой исполинских жуков, подобных обычным, но в разы крупнее, хотя были и такие, как Царь-жук: прямоходящие титаны с чертами и насекомого, и человека.

Явило видение и девочку, совсем кроху на фоне всей окружающей дикости – тоже Владыку. Владыку, погруженную в глубокий сон, чьи грезы рождали подвижные стены из камня и извести, воздвигая вокруг ее дремлющего тела утес Морниар.

Дальше шли циклы.

Перед глазами проносилась история, надвигались неохватные дали, давая прочувствовать поступь веков.

Семени предстала светоносная Сэльсидон в окружении зерубов – столь лучезарная, что трудно было не отвести взгляда. Она высилась на вершине отрога и указывала мечом в сторону далекого врага.

Возник Страж Мурия, огромный силач, чей молот дробил панцири кошмарных извивающихся тварей и разверзал земную твердь.

С приходом Кэйлу, молчаливого Дитяти-Загадки, настала эра драконов, перекроившая мир в опаленное и взрытое шрамами поле брани. Видение соткало первого из драконов по имени Золас – змея с гору, чьи крыла одним взмахом насылали ураганы и наводнения, выдирали с корнем деревья, и вся Минитрия сотрясалась под их мощью. Отрывались от материка клочья, островами уходя в морскую даль.

Сменяли друг друга образы войны и стодневной ночи, когда Владыка Эймир возвратил с небосклона оба глаза, чтобы противостоять драконьему гневу.

На помощь ему из царства Великого Архонта снизошли ангелы – и даже семь оставшихся архангелов на спине исполинского червя с несколькими конечностями. В них было зажато по мечу, а молочно-бледное тело изъязвляла россыпь глаз. Вел ангелов Зерафиэль с ликом столь непостижимого очарования, что тот искрился лучами, под стать оку Верховного Владыки. Немало драконов, дерзнувших взглянуть на этот свет, пали от руки архангела.

Небо рассекла молния, озаряя бурлящее скопище людей на земле под разверзшимся хаосом.

Роем взмыли в небеса жуки Дюрана: черная туча гигантских ос-воинов, мухи, другие насекомые.

В бой с оружием наголо ринулись зерубы, юнгблоды выплетали чары бок о бок с Владыками.

И вновь видение переменилось.

Перед Иеварусом простерся Пепельный лес. Над заметенными деревьями плясало пламя Огненного кольца. Не снег замел лес, отнюдь, а пепел, тихо и безропотно устилающий все вокруг. Здесь под конец цикла Наин появились на свет демоны – позже этих бесовских отродий запечатают в их проклятой юдоли.

Наставник являл еще много всего причудливого и непостижимого, туманного и невероятного, осененного бахромой его собственной тени.

Цикл завершился горячечной вспышкой образов – и на том все было кончено.

Щупальца отпустили подопечного. Он приходил в себя.

Кончен очередной урок, явлены Семени очередные знания, дабы ему хватило сил и разумения завершить очередной Цикл.

Однако к истинной своей цели Иеварус не приблизился ни на шаг.

* * *

Что только не закладывали в королевского отпрыска. Дни напролет его обучали истории, обязанностям и бою.

Утес Морниар дышал жизнью. За все новыми дверьми открывались все новые миры, новые места, о которых грезила уснувшая на камне девочка. Никому, даже Деве-Матери, не под силу было ее отыскать. Где-то среди мириад входов и выходов, испещривших гору-сон, пребывала в плену вечной дремы одна из Владык.

* * *

Снаружи утес Морниар был головокружительных размеров твердыней с широкими протяженными мостами, бесконечными иглами шпилей, тесными дворами, что, наоборот, казались парадоксально бескрайними. Извилистые лесенки многих бы свели с ума; сами здания, казалось, живы и наблюдают за тобой.

Из местных обитателей чаду властелина представили Отца вранов и Летописца.

Первый выпускал в мир тучные вороньи стаи, которые затем шептали этому сухому горбатому великану обо всем увиденном в полете. Он поведывал это Летописцу – тот сидел в позе лотоса, погруженный в вечную медитацию. За ним ухаживали странные, снующие из стороны в сторону крысоподобные зерубы. На месте головы у Летописца находился один тугой большой бутон, что разворачивался лишь навстречу Отцу вранов, обнаруживая посередине громадное ухо – туда великан пересказывал все изведанное своими пернатыми сынами. Раскрылся бутон и навстречу Семени, но вместо уха был один большой глаз. Тот оглядел Иеваруса с ног до головы, и лепестки вновь сложились.

Парадокс, но больше всего Летописец удивлял другим – множеством рук по бокам. Они безмерно удлинялись, записывая за Отцом вранов слова в пустые фолианты.

Еще на утесе, в мастерской под куполом, где вся влага мгновенно испарялась, обитал Кузнец. Его каменное, в трещинах, тело беспрестанно сияло от пламенеющего внутреннего жара. Слева из его груди росло тело синего, как лед, младшего брата, а на месте сердца зияла пустота.

Немало Владык пребывало в местных стенах – удивительных существ переменчивых пропорций и обличий. Масочник, Хитродей, Кукольник, Сопрано и самое неуловимое из всех – Безмолвие.

Одно лишь затмевало все непостижимые дива этого царства: простирающаяся с вышины монаршего балкона панорама. Иеварус созерцал необозримую ширь Минитрии, ее незыблемость и спокойствие – и неведомо было, какие мысли в этот миг его занимают.