Текст книги "Эра Дракулы"

Глава 15. Дом на Кливленд-стрит

[121]121
  Дом на Кливленд-стрит – это аллюзия на неприятный общественный скандал, случившийся в 1889 году, когда полиция обнаружила мужской бордель в доме на Кливленд-стрит, что породило в прессе немало высказываний об окончательном нравственном падении аристократии, а член парламента от радикалов Генри Лабушер впоследствии даже обвинил правительство в том, что оно специально старается замять дело, поскольку в нем фигурируют чрезвычайно высокопоставленные персоны. Расследование вел уже известный нам инспектор Эбберлайн. Ньюман достаточно точен в перечислении жертв облавы. Именно эти люди в действительности и были подозреваемыми по данному делу. Владелец борделя, Чарльз Хэммонд, как это происходит и в романе, еще до начала следствия успел сбежать в Европу.


[Закрыть]

– А денек-то нынче теплый выдался, правда? – сказал фон Клатка; его волки натягивали поводки. – Прямо как тогда, когда мы сражались с турками.

Костаки вспомнил былые войны. Когда господарь Дракула, гений стратегии, перешел Дунай, дабы усилить атаку, то оставил многих, включая Костаки, на поживу кривым ятаганам султана. Во время последнего сражения что-то не-мертвое вырвало ему горло и осушило, случайно плеснув кровью из собственной раны в рот карпатца. Он проснулся «новорожденным» под кучей валашских трупов. Мало чему научившись за несколько жизней, Костаки снова встал под знамена Пронзителя.

– А тогда была хорошая драка, мой друг, – продолжил фон Клатка, и его живые глаза мерцали.

Они приехали на Оснабург-стрит с фургоном десятифутовых кольев, тех хватило бы для строительства целого ковчега. Маккензи из Скотленд-Ярда[122]122
  Инспектор Маккензи явился из уже упоминавшихся рассказов Эрнеста Хорнунга про взломщика-любителя Артура Раффлса.


[Закрыть] ждал их с констеблями в униформе. «Теплый» полицейский притопывал ногами от холода, которого Костаки не чувствовал уже много веков. Пар нетерпения тек из его носа и рта.

– Приветствую, англичанин, – сказал гвардеец и прикоснулся к краю фески, отдавая салют.

– Шотландец, если вы не против, – ответил инспектор.

– Прошу прощения. – Молдаванин, выживший в хаосе той части Оттоманской империи, которая сейчас стала Австро-Венгрией, он понимал важность различий среди малых народов.

Капитан Карпатской гвардии, Костаки одновременно выполнял обязанности нарочного и надзирателя. По приказу из дворца он отправлялся присматривать за полицией. Королева и принц-консорт серьезно заботились о законе и порядке. Всю последнюю неделю Костаки бродил по Уайтчепелу, ища следы злодея, прозванного Серебряным Ножом, а теперь помогал проводить облаву по одному адресу, отличавшемуся крайне дурной репутацией.

Они выстроились по обе стороны фургона: люди Маккензи, по большей части «новорожденные», и отряд Карпатской гвардии. Сегодня все поймут, что эдикты принца Дракулы – это не просто изложенные на пергаменте капризы, не стоящие потраченного на них времени.

Когда инспектор пожал ему руку, Костаки сдержался от обычной железной хватки носферату.

– Люди в штатском перекрыли пути к бегству, – объяснил полицейский, – дом полностью окружен. Мы зайдем с главного входа и обыщем его сверху донизу, собирая пленников на улице. Ордера у меня с собой.

Костаки кивнул:

– Хороший план, шотландец.

Маккензи, как и слишком многие на этой мрачной земле, был лишен чувства юмора. Без тени улыбки он продолжил:

– Сомневаюсь, что мы встретим сопротивление. У этих гомосексуалистов не хватит духа, чтобы бороться с нами. Английские педерасты не славятся воинственным характером.

Фон Клатка сплюнул кровь в канаву и фыркнул:

– Развращенные мрази.

Его волки, Берсеркер и Альберт[123]123
  Такие имена даны зверям неспроста. Альберт, скорее всего, назван в честь принца Альберта, покойного мужа королевы Виктории. Берсеркером же звали волка, которого Дракула освободил из зоопарка в романе Брэма Стокера.


[Закрыть], готовились вцепиться челюстями в мясо.

– Это точно, – согласился полицейский. – Ну, давайте начнем.

Дальше они пошли пешком, фургон двинулся следом. Другие кареты и экипажи сворачивали в сторону. Люди старались поскорее исчезнуть с улицы. Завидев это, Костаки обрадовался. Репутация Карпатской гвардии шла впереди нее.

Всего лишь несколько лет назад он был не-мертвым цыганом, который столетиями скитался по всей Европе, кормясь где придется, но раз в поколение возвращался в собственный замок и наблюдал, вечно играя роль какого-то отдаленного потомка самого себя, как тот приходит в упадок. Теперь же он мог спокойно пройти по лондонской улице и не скрывать того, кем являлся. Теперь, благодаря принцу Дракуле, он всегда мог утолить красную жажду.

Они прошагали на Кливленд-стрит, и Маккензи проверил номера зданий, ища девятнадцатое. Нужный им дом не слишком отличался от своих соседей, где жили уважаемые люди и размешались респектабельные адвокатские конторы. Это был хорошо освещенный, чистый район, ничем не похожий на Ист-Энд. Время от времени Костаки краем глаза замечал на дымоходах какие-то проволочные устройства[124]124
  Кинематограф имеет для мира «Эры Дракулы» столь же большое значение, как и литература, и Ньюман этого не скрывает. Костаки видит на крышах телевизионные антенны, так как они изредка мелькали на общих планах в исторических фильмах того периода, ссылки на который часто встречаются в тексте романа.


[Закрыть] и даже задумался, зачем они нужны, но быстро выбросил посторонние мысли из головы.

Фон Клатка со скрежетом вытащил меч из ножен. Неутомимый воин, он всегда рвался в битву. Удивительно, что он сумел прожить столько веков после обращения. Маккензи отошел от двери, уступив место Костаки. Тот взялся за дверной молоток, который остался у него в ладони. Глупец-капрал Горча[125]125
  Горча – персонаж из рассказа Алексея Константиновича Толстого «Семья вурдалака» (1884). Правда, скорее всего, непосредственным источником для Ньюмана стала знаменитая экранизация «Три лица страха» режиссера Марио Бавы, где в одной из киноновелл Горчу сыграл Борис Карлофф.


[Закрыть] захихикал в усы, и молдаванин отбросил хрупкую безделушку в канаву. Маккензи задержал дыхание, облако пара вокруг него развеялось. Капитан посмотрел на шотландца, ища одобрения. Полицейский знал этих людей, этот город и потому заслуживал уважения. По его кивку Костаки сжал могучий кулак, чувствуя, как тот наливается силой крови. Рука натянула швы укрепленной перчатки.

Он ударил в светлое, неокрашенное пятно там, где висел молоток, разбив дверь, протолкнулся сквозь оставшиеся куски и плечом проложил дорогу в прихожую. Окинув взглядом все вокруг, Костаки быстро оценил ситуацию. Крохотный юноша в униформе лакея не представлял угрозы, но вот бритый «новорожденный» в рубашке мог кинуться в драку. Констебли и гвардейцы ринулись вслед за ним, толкнув капитана в сторону лестницы.

Охранник борделя сжал кулаки, но фон Клатка спустил на него Берсеркера и Альберта. Волки впились ему в голени, и, когда тот закричал, карпатец нанес удар мечом. Голова вампира отделилась от плеч, яростно моргая, и приземлилась на темя у ног лакея. Маккензи открыл рот, чтобы упрекнуть фон Клатку, который схватил покачнувшееся безголовое тело и приник к бьющей из горла струе крови, словно к питьевому фонтанчику, но Костаки махнул рукой полицейскому. Сейчас было не время для разногласий.

– Боже, – с отвращением произнес «теплый» констебль.

Фон Клатка триумфально завопил и отбросил прочь высосанный досуха труп, утерев кровь с глаз. Волки завыли вместе с хозяином.

– Тошнотворна «новорожденных» кровь, – сказал он.

Костаки положил тяжелую руку на плечо слуге. У того был кривой позвоночник и лицо маленького мальчика.

– Ты, – спросил Костаки, – имя у тебя какое?

– Ор… Ор-орландо, – ответило создание, которое, как выяснилось вблизи, оказалось напомаженным и напудренным.

– Орландо, будь нашим провожатым.

Тот, захлебываясь слюной, пробормотал:

– Да, властный хозяин.

– Умный мальчик.

Маккензи вытащил документ.

– У меня выписан ордер на обыск этого помещения по подозрению в недостойных и неестественных деяниях, что проводятся здесь ради прибыли владельца здания, некоего… э-э-э… – он сверился с бумагой, – Чарльза Хэммонда.

– Мистер Хэммонд сейчас во Франции, ваша милость, – сообщил Орландо. Он потирал руки и сменил уже дюжину вкрадчивых улыбочек. Костаки чувствовал, как в слуге кипит страх.

Горча, взревев, словно медведь, метнулся в кухню, размахивая мечом. Послышался звук бьющейся посуды и чье-то слабое хныканье.

– Это что за вздор? – донесся чей-то голос с площадки сверху.

Костаки взглянул туда и увидел там тонкого, элегантного «новорожденного» с покрытыми лаком волосами и одетого в безупречный вечерний костюм. Рядом с ним стоял мальчик в запачканной ночной рубашке.

– Милорд, – сказал Орландо. – Эти джентльмены…

Вампир не обратил на лакея никакого внимания и представился:

– Я шталмейстер Его Высочества принца Альберта Виктора Кристиана Эдуарда, возможного наследника трона[126]126
  Среди подозреваемых по делу о борделе на Кливленд-стрит действительно фигурировал шталмейстер принца Альберта, старшего внука королевы Виктории, лорд Артур Сомерсет. В реальности он, конечно, не был посажен на кол, его дважды допросили, а затем с большими проволочками выписали ордер на арест, но к тому времени лорд Сомерсет уже уехал из страны.


[Закрыть]. Если это незаконное вторжение не прекратится, последствия для вас будут чрезвычайно неприятными.

– Скажи им: ордер у нас есть, – произнес фон Клатка.

– Мой господин, я Костаки из Карпатской гвардии, личного подразделения Его Высочества Влада Дракулы, известного как Цепеш, Пронзитель, принца-консорта Виктории, королевы этих островов.

Лорд изумленно уставился на капитана, явно испугавшись. Англичане всегда трусили, когда их ловили за руку. Они считали свое положение в обществе лучшей защитой. Костаки отозвал Горчу от кухарок и послал его наверх, дабы тот стащил вниз шталмейстера и его мальчика по вызову.

– Обыщите это место, – приказал Маккензи. Констебли щелкнули каблуками, взбежали по ступенькам, вламываясь в комнаты. Дом наполнился криками и протестами. Волки куда-то делись – видимо, творили непотребства.

Два обнаженных мальчика с лицами, выкрашенными золотой краской, выбежали из задней комнаты, лавровые венки слетели с их лбов. Фон Клатка широко раскинул руки и поймал обоих. Они извивались, как рыбы, и вампир засмеялся над их жалкими попытками вырваться.

– Милые близнецы, – сказал он. – У меня тут близнецы.

Костаки вышел наружу, дабы оценить работу на улице. Из мостовой выворотили булыжники, поспешно копая ямы для кольев. Несколько штук уже высились, ожидая преступников. По другую сторону улицы собралась небольшая толпа, праздно обмениваясь слухами. Костаки зарычал, и зеваки быстро разбежались.

– От такого жажда пробуждается, – сказал один из «новорожденных» работников, устанавливая кол в яму.

Добыча уже собиралась рядом с домом. За процессией наблюдал фон Клатка, шлепая плашмя лезвием по обнаженным мягким местам и издеваясь над гомосексуалами. Наверху раскрылось окно, и оттуда попытался выброситься толстяк, обнаженные складки плоти у развратника содрогались от напряжения. Его затащили внутрь.

– Вы, – крикнул шталмейстер, указывая на Костаки. – Вы ответите за столь грубое оскорбление.

Фон Клатка ударил придворного по ногам, прямо под колени. Посеребренное лезвие вонзилось глубоко в плоть, рубя кости. «Новорожденный» рухнул, словно молясь; когда пришла боль, он попытался изменить форму. Лицо вытянулось в безволосую морду; уши скользнули назад, раздвинувшись по-волчьи. Рубашка раздулась, пуговицы с треском отлетели, когда ребра изменились. Руки стали когтистыми лапами, но из-за раненых коленей изменение не распространилось ниже пояса. На собачьей голове из-под гладких волос показался розовый скальп. Шталмейстер открыл рот и завыл, широко сидящие зубы, казалось, вот-вот выпадут.

– Фон Клатка, посади его на кол.

Тот с помощью Горчи взял жертву за лапы и взгромоздил себе на плечи, ноги несчастного болтались, штаны пропитались кровью. Шталмейстер обретал изначальную форму. Карпатцы усадили его светлость на ближайшее острие. Когда придворного пронзило, струя горячей крови и фекалий потекла по деревянному столбу, по которому приговоренный медленно сползал под собственным весом. Кол, недостаточно глубоко вкопанный в землю, накренился и чуть не упал. Горча и фон Клатка успели поддержать его, рабочий завалил дыру галькой, пока орудие казни не встало крепко.

Они проявляли жалость. Если бы конец кола был закруглен, а не заточен, смерть могла прийти только через неделю, внутренние органы жертвы сдвинуло бы с места, а не пронзило. А так шталмейстер умер сразу, как только острие достигло сердца.

Костаки посмотрел вокруг. Маккензи прислонился к стене, извергая последнее съеденное блюдо. Карпатец вспомнил, что с ним случилось то же самое, когда он в первый раз увидел, как принц Дракула расправляется с врагами в своей излюбленной манере, из-за которой получил столь знаменитое прозвище.

Собранные мужчины, увидев, что случилось со шталмейстером, запаниковали. Пришлось сгонять их мечами. Несколько мальчиков сбежали, поднырнув под карпатскими лезвиями. Костаки не возражал, если некоторым из них удастся скрыться. Целью облавы было поймать хозяев и гостей дома номер 19 по Кливленд-стрит, а не несчастных, вынужденных тут служить. Один мужчина в рваной одежде каноника[127]127
  Первым арестованным по делу о борделе на Кливленд-стрит был некий Джордж Век, реально работавший на главном лондонском телеграфе, но притворявшийся священником.


[Закрыть] опустился на колени и громко молился, христианский мученик. Юноша с краской на лице высокомерно стоял, скрестив руки, и позолоченная нагота казалась на нем имперскими одеждами; от его взгляда даже палачи отводили глаза.

– Боже праведный, – сказал хорошо одетый прохожий своей «новорожденной» жене, – этот человек – член моего клуба.

У Маккензи разыгралась истерика, он бил жертв, ругая их по-шотландски. Бородатый мужчина в красном мундире, явно обладатель какой-то высокой должности, всунул в руку полицейского пистолет и умолял пристойно застрелить его, ибо он имеет на то право. Инспектор разрядил оружие в воздух и выбросил, плюнув вслед.

Трое прижавшихся друг к другу «новорожденных» в женских ночных рубашках дрожали и шипели сквозь тонкие клыки. Их лица были гладкими, а тела – женственными. Костаки они напомнили любовниц принца Дракулы.

Инспектор взял себя в руки и начал следить за собственными людьми. Он дал ознакомиться пленникам со смертными приговорами, уже подписанными, там не хватало только имен обвиняемых. Облава проводилась в полном соответствии с законом.

– Властный хозяин, – прозвучал льстивый голос Орландо. – Сэр, если вы не сочтете наглостью мое вмешательство, то есть еще один преступник, избегнувший вашего правосудия. В потайной внутренней комнате можно найти одну важную персону, которая сейчас получает удовольствие самого грубого толка с двумя несчастными мальчиками, украденными с улицы.

Костаки взглянул на сгорбленного лакея. Под слоем пудры его кожу усеивали болезненные пятна.

– Если мы достигнем соглашения, сэр, я бы мог найти способ помочь вам, сэр, в исполнении вашего, могу сказать, священного долга перед высокочтимым величеством принца-консорта, да благословит Господь его и сохранит его дворец, сэр.

Горло «теплого» юноши налилось кровью. Сегодня Костаки еще не успел удовлетворить свои нужды, поэтому сейчас схватил Орландо за шею и сильно нажал ему на горло большим пальцем:

– Выкладывай, червь!

Ему пришлось разжать хватку, чтобы позволить человечку заговорить.

– Позади лестницы, всесильный господин, есть потайная дверь. И я единственный знаю ее секрет.

Костаки отпустил лакея и толкнул его через дорогу.

– Сэр, тот, о ком я говорю, очень силен, великий господин, и я сомневаюсь, что вы сможете совладать с ним в одиночку.

Костаки позвал Горчу и забрал из команды палачей «новорожденного» полицейского сержанта, отличавшегося изрядной мощью. Следующую партию мужчин подняли на колы. Крики умирающих разносились, кажется, по всему городу. В Букингемском дворце принц Дракула, наверное, поднял кубок чистого вина за приведение в исполнение своего эдикта.

Орландо, словно крыса, бежал перед ними, пока они не добрались до потайной двери. Костаки знал таких, как этот лакей: среди «теплых» всегда водились те, кто с радостью служил не-мертвым, впрочем, и среди валахов имелись те, кто был готов угождать туркам.

– Помните, сэр, что я добровольно выдал этот секрет.

Орландо нажал на рычаг, и часть стенной панели отошла в сторону. Изнутри донесся железный запах крови, перемешанный с ароматами духов и благовоний. Костаки прошел внутрь. Комната походила на будуар; на стенах были нарисованы деревья, креповая зелень свисала с потолка, внизу лежали сухие листья. На черном лакированном полу валялась раздавленная корзина с фруктами. У двери свернулся мертвый юноша с совершенно обескровленным лицом, неровные разрезы виднелись по всему обнаженному телу жертвы. Он еще мог обернуться, но Костаки посчитал его слишком изломанным, вампирам от него было бы мало толку.

– Вот, всесильный господин, узрите похотливого зверя, удовлетворяющего свои отвратительные нужды!

Посередине комнаты, в окружении восточных подушек, извивалось нечто, похожее на пресмыкающееся, но состоящее из двух тел. Под корчащимся вампиром лежал визжащий юноша, кровь липкой пленкой покрывала его спину. Важная особа пользовала мальчика, как мужчина женщину, одновременно сглатывая струи, бьющие из разорванных вен. Персоной оказался граф Вардалек, и спина его вытянулась вдвое против нормальной длины. Змеиные клыки выступали из нижней части лица. Подбородок и губы усеяли зубы, прорывающиеся сквозь плоть. Зелено-желтые глаза слезились, зрачки сузились до булавочных головок.

Граф взглянул вверх и плюнул ядом.

– Видите, сэр, – сказал Орландо, ухмыляясь, – очень важная персона, в самом деле, всесильный господин.

– Костаки, – спросил Вардалек, – проклятье, что значит это вторжение?

Он по-прежнему извилисто двигался, его тело нависало над мальчиком змеиными кольцами. Постель по бокам графа усеивала чешуя, от которой радугой отражался свет.

– Капитан, – сказал Горча, встав рядом с тяжелым мушкетом в руках, – что нам следует сделать?

– Убирайтесь вон, глупцы! – закричал Вардалек.

Костаки принял решение:

– Исключений не будет.

Граф ахнул и уставился на него. Он поднялся с истощенного юноши и запахнул стеганый халат, позвоночник его сокращался по мере того, как тело венгра обретало обычную форму. Лицо быстро принимало человеческий облик. Изящным движением Вардалек водрузил золотой парик на липкий от пота череп.

– Костаки, мы оба…

Капитан отвернулся от своего товарища, приказывая:

– Выведите его наружу к остальным.

На улице фон Клатка широко раскрыл глаза, увидев, кого ведут на кол.

Капитан взглянул на небо. На своей гористой родине он привык к ярким точкам звезд. Здесь же свет газовых фонарей, туман и тяжелые дождевые облака лишали его взгляда тысяч глаз ночи.

Горче и сержанту приходилось крепко держать графа. Костаки и фон Клатка стояли рядом с пленником. Тот улыбался, но в глазах его был страх. Он все понимал. Его долгая жизнь подошла к концу. Больше для графа Вардалека не будет юношей, похожих на газелей.

– Нам придется это сделать, – объяснил Костаки. – Вардалек, ты знаешь принца Дракулу. Если мы тебя пощадим, то сами пойдем на кол.

– Друзья, но это же абсурдно!

Фон Клатка переминался с ноги на ногу, словно «теплый» дурак. Он хотел вмешаться, но понимал – капитан прав. Принц гордился тем, что известен суровостью и справедливостью. Его собственное войско должно было соблюдать закон строже остальных.

– Да что с того, с пары мальчишек? – сказал Вардалек.

– Сэр, всесильный господин…

Костаки поднял руку. Гвардеец схватил Орландо и приказал тому замолчать.

– Мне очень жаль, – объяснил капитан.

Вардалек пожал плечами, пытаясь сохранить лицо. Костаки знал этого вампира почти три века. Ему и прежде не особо нравился высокомерный венгр, но он уважал его за храбрость и упрямство. Тяга Вардалека к мальчикам никогда не казалось ему стоящей суеты, но у принца Дракулы были странные предубеждения.

– Одну вещь ты должен знать, – сказал граф. – Эта старая сука, та, прошлой ночью, тварь Дьёдонне… мои дела с ней еще не завершены. Я предпринял шаги, чтобы сравнять счет.

– Я этого ожидал.

– Я поручил уничтожить ее.

Костаки кивнул. Того требовала честь.

– Всесильный господин, – заныл Орландо, – теперь, когда я поспособствовал установлению справедливости принца-консорта, могу ли я…

– Кол будет хорошо заточенным, Вардалек, – пообещал капитан. – И сердце твое окажется на острие. Конец придет быстро.

– Благодарю вас, капитан Костаки.

– А «теплого» червя, который тебя выдал, я посажу пониже, чтобы ты мог смотреть на него сверху…

– Всесильный господин, – заверещал лакей, сумев освободить рот из-под руки гвардейца, – пожалуйста, сэр, я…

Костаки повернулся к человечку и с презрением посмотрел на него. Лицо Орландо исказилось от ужаса.

– …и кол, который рассечет его кишки, будет тупым.

Глава 16. Решающий момент

Дневник доктора Сьюарда (ведется фонографически). 27 сентября

После моей Люси пришла очередь Мины. Когда мы расправились с его первым потомством, граф обратил внимание на жену стряпчего. Думаю, Дракулу привлекала миссис Харкер даже во время его увлечения Люси. Обе женщины оказались в Уитби, когда вампир сошел на берег. Он смотрел на них, как чревоугодник смотрит на пару жирных пирожных. Я пытался воссоздать записи, утерянные при пожаре в Перфлите, а теперь должен обратиться к странице дневника, что мне так и не дали написать. В ночь со второго на третье октября 1885 года упал в пруд огромный камень, и теперь мы живем в разошедшихся от него кругах, которые превратились в огромные волны.

Пока Ван Хелсинг читал лекцию нашему маленькому кругу о привычках вампиров, граф соблазнял Мину Харкер. Как и в случае с Люси, Дракула преследовал две цели: женщина удовлетворяла жажду и становилась его потомством. Он прибыл в Британию лишь с одной целью; хотел обратить как можно больше человек, набирая солдат в свою армию. Мы превратили лечебницу в крепость, собрались за ее толстыми стенами и железными решетками, словно те могли удержать вампира. Помимо убийц Люси мы взяли с собой Мину и ее мужа. Ван Хелсинг, наверное, подозревал, что граф станет преследовать женщину, и извлек на свет Божий все свои реликвии, которые столь мало помогли ему прежде.

В первый раз я забеспокоился о вторжении графа, когда в мой кабинет ворвался санитар и сообщил, что с Ренфилдом произошел несчастный случай. Я пришел в палату и увидел, что безумец лежит на левом боку в блестящей луже крови. Только приблизившись, я понял, какие ужасные раны ему нанесли. Даже при слабом здоровье телу присуще некое единство цели, но каждая часть Ренфилда тогда жила собственной жизнью. Пришел Ван Хелсинг в ночной рубашке и тапочках и попытался спасти пациента, но это было безнадежно. Преданный хозяином, тот бредил и пускал пену изо рта. Прибежали Арт и Куинси, стали путаться под ногами. Пока профессор готовился к трепанации, я попытался сделать больному укол морфия. Ренфилд сильно укусил меня. Он много месяцев регулярно откусывал головы птицам, а потому челюсти его сделались очень мощными. Если бы тогда я обработал рану, то смог бы спасти руку. Но ночь выдалась суматошная, когда же показалось солнце, я сбежал из Перфлита, и, боюсь, рассудок мой помутился так же, как у этого несчастного мертвеца.

Ренфилд, бормоча, рассказал нам о попытке воспротивиться хозяину. Сумасшедший, кажется, влюбился в миссис Харкер и, узнав, как граф обращался с ней, от гнева более не мог хранить верность вампиру. Кажется, он даже ревновал, как будто завидуя тому, как медленно Дракула забирал жизнь Мины. Ренфилд всегда метался между безумной яростью и удивительной обходительностью. Когда я показал его Куинси и Арту, безумец вспомнил, как поддержал отца Годалминга, когда того принимали в Уиндэм[128]128
  Уиндэм – аристократический клуб, располагавшийся в бывшем доме Уильяма Уиндэма, видного парламентария XVIII века.


[Закрыть], и нашел время прочитать Куинси лекцию о величии штата Техас. Только к Джонатану он неизменно относился с презрением, ревнуя к нему миссис Харкер. Прежде любого из нас, включая и так называемого знатока Ван Хелсинга, Ренфилд распознал состояние Мины. «Она была не такая, как прежде, – говорил он, – словно чай, разбавленный водой. Мне не нравятся бледные люди; я люблю полнокровных, а из нее, казалось, ушла вся кровь. Он отнимает у нее жизнь»[129]129
  Слова Ренфилда повторяют оригинальный текст «Дракулы» Брэма Стокера. Пер. Т. Красавченко.


[Закрыть].

Ранее этой ночью граф пришел к Ренфилду в бесплотной форме, напоминающей туман. Раб попытался задушить хозяина, но тот с легкостью размазал его по стене. «Теперь мы знаем о худшем, – произнес Ван Хелсинг. – Он здесь, и нам известна его цель. Может, еще не слишком поздно». Оказалось, нам надо спасти человека более важного, чем Ренфилд, – безумец и сам на этом настаивал, – а потому профессор решил не делать операцию и заставил нас собрать все оружие, которое мы использовали в схватке с Люси. Наш отряд, крадучись, пошел по коридору в сторону спальни Харкеров, мы как будто очутились во французском фарсе, изображая друзей разгневанного мужа. «Увы, увы, милой мадам Мине придется пострадать», – стенал Ван Хелсинг, перекладывая распятие из руки в руку, словно какой-то языческий фетиш. Он знал, что сражение со старейшиной ночью, когда тот наиболее силен, не сравнится с дневным убийством слабой «новорожденной».

Мы остановились рядом с дверью Харкеров. Куинси спросил: «Надо ли нам ее беспокоить?» Моррис, которого я помнил по корейской экспедиции, не выказал бы и тени сомнения, врываясь посередь ночи в комнату молодой леди, хотя, скорее всего, повременил бы, как сейчас, если бы знал, что ее муж находится вместе с ней. Дверь оказалась закрытой на замок, но уступила под нашим натиском. С грохотом и треском она распахнулась, и мы чуть не рухнули внутрь. Профессор на самом деле упал, и, пока вставал на колени, я разглядел то, что происходило внутри комнаты. Это меня ужаснуло. Я почувствовал, как волосы шевелятся у меня на затылке.

Невероятно яркий свет луны проникал даже сквозь толстые желтые шторы, озаряя все вокруг. На кровати рядом с окном лежал Джонатан Харкер, лицо его покраснело, дышал он с трудом. Отвернувшись от мужа, на коленях с краю ложа стояла Мина. Рядом с ней возвышался худой мужчина, одетый в черное. Он не смотрел на нас, но мы с первого взгляда поняли: это граф. Левой рукой вампир держал ладони миссис Харкер, отводя их в сторону и не обращая никакого внимания на ее сопротивление, правой схватил женщину за затылок, вынуждая приникнуть лицом к своей груди. Ночную сорочку Мины запятнала кровь, и тонкая струйка бежала по телу мужчины под распахнутой рубашкой. Их поза ужасающе напоминала то, как ребенок, заставляя котенка пить, тычет его носом в блюдечко с молоком.

Когда мы ворвались в комнату, граф повернул голову в нашу сторону и злобно взглянул на нас[130]130
  Здесь Ньюман цитирует текст «Дракулы» Брэма Стокера, правда, не упоминает о шраме на лбу Дракулы и делает речь доктора Сьюарда более сдержанной и приземленной, убирая, к примеру, следующие предложения: «Его глаза пламенели дьявольской страстью, широкие ноздри орлиного носа хищно раздувались, белые острые зубы клацали, как у дикого зверя, с полных губ стекала кровь» (пер. Т. Красавченко).


[Закрыть]. Рывком отшвырнув жертву на кровать, причем та ударилась так сильно, словно упала с высоты, он развернулся и прыгнул на нас. К тому времени профессор уже встал на ноги и суетился с облатками. Граф неожиданно замер, прямо как Люси на пороге склепа. Он отступал все дальше и дальше, пока мы, подняв кресты, шли вперед. Правоверная христианская армия, нами бы гордился сам Джон Джейго. Мы загнали вампира в угол и могли прикончить его или обратить в бегство, если бы не разлад в наших действиях. Дракула, как и Ван Хелсинг, серьезно относился к силе священных символов и думал, что те могут причинить ему вред, но моя собственная вера пошатнулась. Я бы предпочел иметь при себе пистолет, длинный нож Куинси или один из моих ныне посеребренных скальпелей. Противостоять графу с дешевым украшением и разломанным хлебцем в руках казалось мне тогда, впрочем, как и сейчас, заведомой глупостью. Мои сомнения нарастали, и я бросил крест. Огромная черная туча скрыла луну, и в темноте раздался ужасный хохот. Куинси зажег газовую лампу, и все неожиданно осветилось. Тени исчезли, граф стоял перед нами, алая жидкость сочилась из небольшого пореза у него на груди. Я ожидал, что Дракула станет пить кровь мисс Харкер, а не наоборот.

– Ну-ну-ну, – сказал граф, небрежно застегивая рубашку и расправляя шарф. – Доктор Сьюард, я полагаю. И лорд Годалминг. Мистер Моррис из Техаса. И Ван Хелсинг. Ну, разумеется, Ван Хелсинг. Профессор или доктор? Кажется, никто не может сказать наверняка.

Я удивился тому, что он нас знает, хотя граф мог получить сведения от многих: Харкера, Ренфилда, Люси, Мины. Я ожидал, что его голос будет походить на хрип Аттилы, не обученного английскому, а потому говорящего с сильным акцентом, но почти идеальная речь графа выдавала в нем образованного человека. И в самом деле, Дракула знал наш язык намного лучше Абрахама Ван Хелсинга или Куинси Морриса, если не перечислять дальше.

– Вы думали сбить меня с толку своими бледными лицами, выстроясь в ряд, словно овцы на бойне. Вы пожалеете, каждый из вас. Ваши женщины уже принадлежат мне; с их помощью вы, да и остальные тоже, станете моими. Будете делать мое дело, превратитесь в моих созданий, в моих шакалов, когда я захочу есть.

Ван Хелсинг, яростно взревев, попытался засунуть облатку в рот Дракуле, но тот двигался с невероятной скоростью, и профессор снова упал. Вампир расхохотался. Я стоял, онемев, руку дергало, как будто по ней ползали скорпионы. Арт тоже замер. Именно благодаря нерешительности мы оба остались, если можно так сказать, живы спустя три года после той встречи.

Куинси же всегда сначала делал, а потом думал, потому метнулся к Дракуле и ударил его в сердце. Я слышал, как нож погрузился в плоть, словно проткнув пробку. Граф, шатаясь, привалился к стене, Моррис издал победный клич. Но лезвие оказалось обыкновенной сталью, не деревом, которое бы пронзило сердце вампира, и не серебром, ядовитым для любого кровососа. Упырь вытащил нож из груди, словно достал его из ножен. На рубашке остался порез, но плоть тут же закрылась. Когда Дракула приблизился, Куинси сказал:

– Ну что ж, поцелуй зад черного кота моей сестры.

Вампир вернул нож, вонзив его американцу в горло с чмокающим звуком.

Наш галантный друг умер.

Затем граф поднял находящегося без сознания Харкера легко, словно ребенка. Мина стояла рядом с ним, глаза у нее сияли, будто она пребывала в наркотическом опьянении, кровь запятнала ее подбородок и грудь. Дракула поцеловал стряпчего в лоб, оставив там кровавую отметину.

– Я дал ему кров, – объяснил вампир, – но он оскорбил мое гостеприимство.

Граф посмотрел на Мину, словно общаясь напрямую с ее разумом. Та зашипела в ответ, прямо как «новорожденная» Люси, давая ему свое нечестивое благословение. Женщина быстро превращалась. Своими огромными руками Дракула легко сломал Джонатану шею. Когтем большого пальца он проткнул пульсирующую вену на шее стряпчего и предложил жене испить кровь мужа. Мина, убрав обеими руками волосы с лица, склонилась над телом и принялась лакать алую жидкость.

Я помог Ван Хелсингу встать на ноги. Тот трясся от ярости, лицо его покраснело, на губах выступила пена. Тогда он походил на одного из безумцев, находящихся в другом крыле здания.

– А теперь, – сказал граф, – оставьте меня и мою собственность.

Арт уже отошел к двери. Я последовал за ним, таща за собой профессора, который что-то вполголоса бормотал. Миссис Харкер уронила безжизненное тело Джонатана на ковер, то откатилось от кровати, открытыми глазами уставившись в потолок. Из коридора мы видели, как Дракула притянул Мину к себе и прижался лицом к горлу женщины, его толстые когти рвали ее сорочку и спутанные пряди волос.

– Нет, – сказал Ван Хелсинг, – нет.

Понадобились все силы, мои и Арта, чтобы удержать ученого. Мы отвернулись от сцены кормления графа, но профессор не мог отвести глаз. Сцена, разыгравшаяся в спальне Харкеров, стала для него личным оскорблением.

Человек в грязной полосатой пижаме выбежал в коридор с лестницы, таща за волосы худую женщину и размахивая открытой бритвой. Это был Луис Бауэр, душитель с площади Пимлико. За ним следовала толпа других, шаркающих во тьме. Кто-то пел гимн непоставленным, но чистым голосом, с которым сливался животный скулеж. Сгорбленная фигура пробилась во главу толпы. Это оказался Ренфилд, весь перекрученный, изломанный, его лицо и грудь казались кашей из крови.

– Хозяин, – завопил он, – я искупаю…

Поток тел толкал его вперед. Он должен был умереть, но безумие сохраняет жизнь людям даже с самыми страшными ранами, хотя бы на период приступа. Это он выпустил больных. Сумасшедший рухнул на колени, и его затоптали бешеные сокамерники. Бауэр ударил ногой по уже сломанному позвоночнику Ренфилда, наконец прикончив несчастного. Где-то в здании разгорался пожар. Слышались ужасные крики – то ли неистовствующих пациентов, то ли персонала, принявшего на себя тяжесть их ярости.