Текст книги "Министерство будущего"

28

В иудейской мистической традиции существуют тайные праведники – цадики, которые предохраняют мир от распада. По некоторым толкованиям, их всего тридцать шесть, и поэтому их называют «ламед-вав цадиким», тридцать шесть праведников. Иногда это предание связывают с историей Содома и Гоморры и обещанием Бога пощадить эти два города, если в них найдется хотя бы пятьдесят праведников (или десять, или, на худой конец, один). Другие предания связывают идею с Талмудом и его частыми упоминаниями тайных лиц, незаметно творящих добро. Скрытость цадиков очень важна, это обычные люди, которые появляются и начинают действовать, когда встает вопрос о спасении их народа, а выполнив свою задачу, сразу уходят в тень. Подчеркивая, что число цадиков – тридцать шесть – остается неизменным, предания говорят, что цадики рассеяны по всей иудейской диаспоре на Земле и не знакомы друг с другом. Они даже сами не знают, что входят в число тридцати шести избранных, ибо всегда служат образцом смирения – «анавы». Поэтому, если кто-то объявит себя принадлежащим к «ламед-вав», то совершенно точно им не является. «Ламед-вав» слишком скромны, чтобы самим верить в то, что они какие-то особенные. И все-таки это не мешает им проявлять себя, когда того требует момент. Они живут обычной жизнью, но когда наступает критический момент, действуют.

Если кроме них и есть какие-то другие тайные деятели, влияющие на историю человечества, мы о них ничего не знаем. Они редко попадаются на глаза. Если вообще существуют. Может быть, они всего лишь легенда, которую люди рассказывают друг другу в надежде найти какой-то смысл, объяснение и так далее. Да только события этим не объяснишь. Истории о тайных деятелях и есть тайное действие.

29

Мы разбили лагерь на леднике Туэйтса, в ста километрах от побережья Антарктиды. Туэйтс – один из наиболее быстро движущихся массивных ледников, к тому же проход его к океану довольно узок. В Антарктиде и Гренландии имеются около пятидесяти ледников, которые за следующие несколько десятилетий сбросят девяносто процентов льда в море, и среди них ледник Туэйтса выглядел наиболее подходящим объектом для эксперимента. Сюда мы и приехали.

Наше становище мало чем отличалось от типичного антарктического полевого лагеря большого размера. Сначала оборудовали посадочную полосу, готовую принять «С-130». Для этого пришлось проверить полосу льда длиной в две мили на предмет скрытых трещин. Трещины в ледовом поле взрывали и ровняли бульдозером. Когда смогли садиться «С-130», самолеты доставили несколько домиков «Джеймсуэй». Мы собрали из них камбуз и помещения общего пользования. «Джеймсуэй» в принципе тот же «Квонсет» времен Второй мировой войны, только с термоизоляцией, – половинка цилиндра с полом, очень простая конструкция, легкая в сборке и довольно энергосберегающая. Наши домики в основном запитывались и обогревались солнечными панелями. Лагерь был летний, солнце постоянно висело в небе. Снаружи поставили несколько палаток для тех, кто не любит спать в домиках – таких, как я, – и парочку юрт, как у русских. В итоге получился небольшой кочевой поселок веселенькой расцветки – желтое, оранжевое, хаки, красное на белом фоне.

Для бурения скважин использовалась система отбора ледяных кернов, которая давным-давно применяется в Антарктике для извлечения образцов льда и сверления скважин в ледяном шельфе до уровня подледных озер или морского дна. В штуку, напоминающую гигантскую душевую лейку, под давлением подается и плавит лед горячая вода. По мере таяния льда снаряд опускается все глубже. Талую воду откачивают наверх, в скважину можно опустить обсадную колонну с подогревом, чтобы вода не замерзала и не закупоривала проход, – мы так и делали. Часть талой воды подавалась в бак питания буровой коронки, где она нагревалась. Остаток выкачанной воды по трубам отводили и сбрасывали в такое место, где она могла снова замерзнуть, не причиняя хлопот. По одним меркам прокладка скважины шла медленно, по другим – быстро. Типичная скорость бурения скважины диаметром два метра составляет десять метров в час. Скажете, медленно? Гораздо быстрее, чем бурение грунта или других твердых пород, однако для подогрева воды требуется много энергии. Что требует сжигания большого количества дизтоплива, хотя солнечные коллекторы тоже подойдут, если солнца много.

На этот раз, когда мы пробурили ледяной щит Туэйтса насквозь – примерно на девятьсот метров от поверхности – вода действительно заполнила скважину, хотя и не до самого верха. Вес ледника оказывал огромное давление на подледную воду, но каким бы толстым ни был ледяной покров, вода в скважине никогда не поднимется выше, чем на девяносто процентов. Таковы законы гидрологии. Мы даже устроили лотерею – кто наиболее точно предскажет уровень подъема воды. Реальный уровень всегда колеблется на пару метров в зависимости от местных особенностей. В любом случае вода поднимается примерно на девяносто процентов глубины, так что поднять ее насосом на оставшуюся высоту можно без больших затрат энергии. Мы так и делали, однако сколько бы мы ни качали, вода все равно держалась на уровне девяноста процентов. Вопрос встал ребром: сможем ли мы высосать из-под ледника всю воду? В таком количестве, чтобы насосам больше нечего было качать?

Под ледником Туэйтса, как и предполагалось, скопилось очень много воды. Большие летние озера талой воды на поверхности ледника утекали в глетчерные мельницы – вертикальные колодцы, по которым водяные потоки спускаются под ледник. Вода накапливается на каменном ложе, играя роль смазки для скольжения ледника по его поверхности. Поэтому ледники зачастую больше похожи на реки, чем ледяные поля, и «текут» почти с той же скоростью, как некоторые равнинные реки, вот только воды в них в сотни раз больше, чем в Амазонке. К тому же вода в Амазонке еще вчера была дождем, в то время как антарктический лед лежал на своем месте последние пять миллионов лет, а то и дольше. Так что уровень океана повысится не на шутку.

Если выкачать из-под ледника часть воды, лед снова опустится на скальную основу, и скорость его движения резко упадет. После чего мы будем откачивать воду из-под ледника до тех пор, пока лед не примерзнет к ложу, спускаясь по нему с прежней скоростью, и жутко деформируется, образовав целые поля расселин, короче, снова поведет себя привычным образом. Так было задумано.

Нас отправили проверить план на практике. Некоторые предсказывали, что вода под ледником смешается с отложениями до консистенции зубной пасты и ее будет невозможно или очень трудно извлечь наружу. Другие возражали, что отложения давным-давно смыло, ложе после миллионов лет шлифования льдом стало чистое как стеклышко, вода внизу не содержит загрязнений, достаточно проткнуть ледяной покров, и она ударит фонтаном, все вокруг искорежит, а значит, мы все замерзнем насмерть или еще быстрее утонем. Спецы по гидрологии поднимали подобные предсказания на смех, но что получится на практике, никто не знал. Оставалось попробовать.

Мы растопили первую скважину, вода поднялась по стволу на восемьдесят семь процентов, и я выиграл пари. «Кончай, Пит, – говорили они, – нельзя побеждать в лотерее, которую сам придумал». «Еще как можно», – отвечал я. Мы забирали воду из верхней части колонки, но она постоянно прибывала, уровень не снижался. Так продолжалось четверо суток. Все в норме!

А потом вода вдруг перестала поступать. Очевидно, сдвиг ледяного пласта нарушил целостность скважины. «Точно так же глушат нефтяные скважины», – сказал кто-то. Однако это не тот случай. По моим прикидкам, скорее виновато смещение льда. В верховьях ледника, примерно в тридцати километрах от нас, имелось целое поле расселин, оставалось только гадать, сколько их было ниже по течению.

В любом случае ничего хорошего. Чтобы метод работал, скважины, естественно, должны оставаться открытыми. Предстояло установить, является ли разрушение скважины типичным явлением или случайной аварией. А еще – сможем ли мы отремонтировать скважину. Другими словами, заново ее открыть и не допустить повторения дефекта. Если не получится, скважину придется, скорее всего, бросить и бурить новую. Но если не разобраться, в чем проблема, и аварии из-за нестабильности ледника будут происходить снова и снова, то, возможно, от идеи придется отказаться совсем.

К нам отправили отряд для проведения сейсмических испытаний, снабдив специалистов камерами и мониторами, чтобы посмотреть, что творится в скважине. Рейс отложили из-за ураганного ветра, и пару дней мы вынужденно били баклуши. Я был уверен, что мы разберемся, однако настроение в столовой можно было охарактеризовать как предчувствие недоброго.

– Пит, это решение, возможно, очередная фантазия, – сказал мне один из постдоков. – Новая мечта об искуплении геоинженерных грехов. Верняк, срикошетивший нам же в голову.

– Надеюсь, что это не так, – ответил я. – Мне понравился здешний пляж.

– Эй, – возразил кто-то, – геоинжиниринг не фантазия. Индийцы выпустили в атмосферу двуокись серы, и это сработало. Температуры не растут уже несколько лет.

– Подумаешь, великое дело, – отозвался кто-то еще.

– Да, великое!

– Главную проблему они так и не решили.

– Верно, однако такая задача и не ставилась. Мера-то была временная!

– Для этого мы сюда и приехали, – напомнил я. – Это еще одна новая мера.

– Так-то оно так. Но видишь ли, доктор Джи, даже если у нас получится, ледник все равно будет сползать, так что рано или поздно вся насосная станция утонет в море. Ее придется отстраивать заново.

– Разумеется, – ответил я. – Это из той же оперы, что и покраска моста «Золотые ворота». Так делаются многие вещи. Техподдержка называется.

– А что ты предлагаешь взамен? – спросил кто-то.

– Это будет стоить целую кучу денег!

– Поясни, как ты понимаешь стоимость, – предложил я. Постдоки бывают настолько узколобыми, что за них делается страшно. Я опустил их на землю: если что-то требуется сделать, то надо просто брать и делать. – Что толку говорить о стоимости, когда речь идет о насущной необходимости? Деньги не есть реальность. Труд – вот что реально.

– Деньги вполне реальны, доктор Джи. Вот увидишь.

– Но ведь ничего не вышло! Скважину обрезало!

– Это только начало. Если не получилось с первого захода…

– …то на второй тебе срежут фонды.

30

Когда речь заходит о годах нерешительности накануне Великого поворота, которые некоторые называют «зыбучими двадцатыми», историки спорят, был ли этот период частью самого Великого поворота, последним издыханием эпохи модерна или же неким переходом от одного к другому. Его сравнивают с затишьем перед бурей – периодом 1900–1914 годов, когда двадцатый век еще не вступил в свои права и люди не подозревали о приближении грандиозной катастрофы. Консенсусом здесь даже не пахнет.

Естественно, попытки поделить прошлое на эпохи предпринимались и раньше. Такое деление всегда является актом воображения, которое притягивают к себе геологические явления (ледниковые периоды, вымирание видов и т. д.), технологии (каменный век, бронзовый век, аграрная революция, индустриальная революция), династии (императоры Китая и Индии, различные правители Европы и других регионов), гегемония (Римская империя, арабская экспансия, европейский колониализм, постколониализм, неоколониализм), экономика (феодализм, капитализм), развитие мысли (Ренессанс, Просвещение, модернизм) и так далее. Это лишь неполный список систем периодизации, размечающих поток исторических событий. Системы эти поучительны своей сомнительностью, и все же, как однажды кто-то заметил, «мы не можем не периодизировать». Мысль, похоже, верна. Может статься, периодизация – хорошее напоминание: каким бы укоренившимся порядок вещей ни казался в свое время, нет никаких шансов, что он останется таким же через столетие или хотя бы десять лет. И если на каком-то этапе события выглядят хаотичными и граничащими с полным распадом, в конце концов неизбежно возникнет какой-нибудь новый порядок, причем скорее раньше, чем позже.

Когда складывается некое ощущение происходящего, оно тоже связано с периодизацией, ибо наши ощущения – продукт не только биологии, но также социума и культуры, а значит, истории. Реймонд Уильямс назвал культурные матрицы «структурами ощущений», и это очень полезная концепция для понимания различий между культурами во времени. Разумеется, как все млекопитающие, мы испытываем неизменные базовые эмоции – страх, гнев, надежду, любовь. Однако мы осознаем эти эмоции с помощью языка, тем самым выстраивая системы эмоций, которые отличаются друг от друга в разных культурах и эпохах. Взять хотя бы романтическую любовь: в Древней Греции, Китае, средневековой Европе – везде она имела заметные различия.

Поэтому чувственное восприятие своего времени отчасти или даже в большой степени является плодом структуры ощущений времени. Проходит время, структура меняется, а вместе с ней меняется ваше ощущение – как внутреннее органическое чувство, так и восприятие на уровне смысла. К примеру, общественный строй вашего времени может восприниматься как несправедливый и несостоятельный, но прочно укоренившийся и одновременно разваливаться у вас на глазах. Очевидные противоречия тем не менее способны, если мы не ошибаемся, точно отражать ощущение вашего времени. Другими словами, так ваше время чувствуем мы, люди будущего. Однако достаточно бросить взгляд на историю, как станет ясно, что и это ощущение просуществует недолго. Если только ощущение распада само по себе не укоренилось настолько прочно, что стало извечной и неизменной реакцией индивидуума на историю. Что, возможно, лишь означает вкрапление биологии в историю, ибо мы воистину всегда находимся в процессе распада и у нас не может быть никаких прочных корней.

31

Индия теперь идет впереди всего мира во многих сферах. Кошмар великой жары ужаснул, встряхнул нас и объединил – если не полностью, то в широкую коалицию, – дабы переоценить и изменить то, что нуждалось в переменах. Вы это видите вокруг себя на каждом шагу!

Отчасти это состояние – историческая случайность, во время великой жары у власти находилась БДП, а потому ее – справедливо или нет – связали с катастрофой, но главное, что они потеряли власть и навеки дискредитированы, так что будем надеяться, что БДП никогда не вернется. А заодно убрались восвояси их приспешники, РСС, с их фальшиво-традиционалистским культом индуистского этно-националистического превосходства. Истинный индийский путь, как теперь все или почти все видят, не таков. Жара резко усилила отвращение к этому вредоносному вздору. Истинный индийский путь всегда, с самого начала цивилизации, был синкретичен.

Тем временем Партия конгресса тоже растеряла силу, ушла в небытие, ее славное прошлое утонуло в потоке коррупции. Возможно, когда-нибудь эта партия, так много сделавшая для Индии, очистится, но это вопрос далекого будущего; в любом случае сразу же после великой жары и Конгресс, и БДП потерпели поражение, и крупнейшая демократия мира осталась без господствующей общенациональной партии. Многие увидели в этом шанс; началась работа, которая теперь завершилась и привела к созданию широкой коалиции сил, многие из которых представляют народные слои Индии, прежде не имевшие никакой политической власти и даже сносного политического представительства. Энергичность новой коалиции чувствуется повсюду. Жизнь меняется.

Хороший пример есть с кого брать – прямо здесь, в Индии. В этом смысле Керала почти столетие служит образцом хорошо организованного штата, передающего властные функции в низы, а управление штатом согласно установленному графику – то Конгрессу, то левым. Многие новшества Кералы были внедрены на общенациональном уровне. Сикхи Бенгалии развивают методы органического регенеративного сельского хозяйства, оно производит больше продуктов питания, чем прежде, и сохраняет больше углерода в почве – этот почин подхвачен во всей стране. В индийском сельском хозяйстве произошла пост-зеленая революция, сделан гигантский скачок к независимому производству, основанному на понимании природы субтропиков, которому помогло сотрудничество со специалистами по пермакультуре из Индонезии, Африки и Южной Америки. Важность этого шага невозможно переоценить.

Частью процесса является земельная реформа, ибо с земельной реформой возвращается понимание местных особенностей и местное землевладение, а с ним – политическая власть. Новое сельское хозяйство очень трудоемко, так как до определенной степени людям приходится заменять ископаемые виды топлива и внимательнее относиться к малым биомам, и, разумеется, у нас нет дефицита ни рабочей силы, ни внимательного отношения к делу. Кастовая система в очередной раз была признана пережитком прошлого, тесно ассоциирующимся с БДП, которая, распродавая страну глобальным финансовым хищникам, демонизировала многие этнические группы, утверждая, что не все граждане Индии по-настоящему таковыми являются. Настало время начать с чистого листа. Вы увидите, как в общество полностью вольются все касты, включая неприкасаемых, а также на равную правовую основу будут поставлены все языки, этнические группы и религии страны. Все мы теперь – дети Индии. Мы настоящая коалиция. Что четко отражает название новой партии. Да здравствует Коалиция!

Проделанная ею работа заслуживает восхищения. После полной победы на выборах правительство национальной Коалиции национализировало энергетические компании страны и приступило к свертыванию электростанций, работающих на угле. Чистая электрификация сопровождается строительством огромных комплексов солнечных батарей и объектов аккумулирования электроэнергии, модернизацией единой энергосистемы. Это тоже требует большого труда, однако в Индии много рабочей силы. Солнечного света тоже много. И земли.

Коалиция с готовностью перенимает чужие идеи даже у Китая, у которого можно многому поучиться в плане национализации. Теперь крепнет ощущение, что Индия принадлежит индийцам, что индийцы больше не будут превращать других индийцев в дешевую рабочую силу, обслуживающую экономические нужды глобального капитала, что времена колониализма и постколониализма закончились. В нашей Новой Индии все подлежит пересмотру. Когда возникают споры, мы часто говорим друг другу: послушай, друг, хватит с нас старого. Хватит. Это – напоминание о великой жаре и высоких ставках, но также – отторжение дурных сторон прошлого. Хватит, напоминаем мы друг другу – и задумываемся, что еще нужно сделать, чтобы достигнуть согласия и начать действовать.

Индия вступает в свои права. Мы – новая сила. Люди по всему миру начали обращать внимание. Это для нас тоже в новинку – все за границей привыкли думать об Индии как о бедной стране, жертве истории и своего положения на глобусе. Теперь же на нас смотрят с некоторым недоумением и удивлением. Что происходит? Одна шестая человечества на большом треугольном куске земли, палимая солнцем, отрезанная от других могучими горными хребтами, – кто эти люди? Демократия? Многоязыкая коалиция? Минутку, как такое может быть? И чем она еще может стать? Неужели в сравнении с нами китайцы, столь решительно вступившие на мировую арену в начале века, теперь выглядят деспотичными, неповоротливыми, уязвимыми, испуганными? Неужели Индия – новый отважный лидер мира?

Мы считаем: да, возможно, так оно и есть.

32

Мэри: Дик, что ты с твоими людьми делаешь, чтобы нынешняя экономика больше помогала людям будущего?

Дик: мы изучали ставку дисконтирования. Исследовали, что Индия делает со своей дисконтной ставкой. Очень интересно.

Мэри: как это относится к людям будущего?

Дик: непосредственно. Мы дисконтируем будущие поколения по аналогии с тем, как относимся к деньгам. Если взять деньги, то один евро, который у тебя лежит в кармане прямо сейчас, стоит чуть больше, чем обещанный евро, который тебе достанется через год.

Мэри: как это?

Дик: если евро имеется в наличии, его можно потратить. Или положить в банк под проценты. И тому подобное.

Мэри: и насколько велик дисконт? Как он работает?

Дик: ставка плавает. Принцип таков: если ты предпочтешь взять девяносто евро сейчас вместо обещанных через год ста, то годовая дисконтная ставка составит 0,9 процента. Применив эту ставку, получаем, что сто евро, которые ты получишь через двадцать лет, равняются двенадцати сегодняшним евро. Если срок растянуть до пятидесяти лет, сто будущих евро съежатся до половины евро сегодня.

Мэри: уж больно суровая ставка!

Дик: так и есть. Я лишь привожу пример для ясности. В жестких ставках нет ничего необычного. Кто-то даже получил шнобелевскую премию по экономике, предложив четырехпроцентную дисконтную ставку будущего. Это все равно очень много. На торги, разумеется, выставляются различные ставки и временные интервалы. Люди заключают пари, на сколько увеличится или сократится величина ставки по отношению к предсказанной. Этому есть название: временная стоимость денег.

Мэри: но метод применим и к другим вещам?

Дик: о да, это же экономика. Раз все можно обратить в денежную стоимость, то, когда требуется оценить будущую стоимость какого-либо действия и решить, платить сейчас или потом, эту стоимость можно учитывать, опираясь на ставку дисконтирования.

Мэри: но ведь люди будущего не менее реальны, чем ты или я. Зачем же дисконтировать их как деньги?

Дик: отчасти для того, чтобы решить, как лучше поступить. Видишь ли, если считать, что все люди будущего имеют такую же ценность, как ныне живущие, они как бы превращаются в бесконечность, в то время как мы конечны. Если человечество не вымрет, родится еще довольно много людей – я видел цифры: восемьсот миллиардов и даже несколько квадрильонов – все зависит от того, как долго будет существовать население Земли, пока не превратится во что-то другое. Или пока не погаснет Солнце. Согласно даже самому скоромному прогнозу, людей будущего будет так много, что мы против них – песчинка. Если работать в их интересах, как в своих, то придется, по сути, все делать ради них одних. Всякий хороший проект придется считать бесконечно хорошим и признать его равным всем остальным хорошим проектам. Все плохое, что мы способны им причинить, будет бесконечно плохим и потому недопустимым. Но так как мы живем в настоящем и в условиях ограниченности ресурсов пытаемся определить, какие проекты финансировать, а какие нет, то для расчета затрат и выгод нужен более тонкий инструмент, чем бесконечность. Исходя из того, что наши возможности ограничены, нужно решить, какой выбор принесет наибольшую выгоду с наименьшими издержками.

Мэри: экономика как дисциплина для этого и существует.

Дик: именно. Оптимальное распределение дефицитных ресурсов и все такое.

Мэри: допустим. И как нам выбрать дисконтную ставку?

Дик: наобум.

Мэри: что-что?

Дик: ничего научного в этом нет. Достаточно просто выбрать. Такую роль могла бы сыграть текущая процентная ставка, но она постоянно колеблется. Так что выбрать можно любое значение.

Мэри: чем выше ставка, тем меньше мы тратим на людей будущего?

Дик: верно.

Мэри: и на данный момент все выбирают высокую ставку?

Дик: да.

Мэри: чем это обусловлено?

Дик: предполагается, что люди будущего будут богаче и сильнее нас и сами разберутся с проблемами, которые мы им насоздавали.

Мэри: это же неправда.

Дик: еще какая! Но если не дисконтировать будущее, мы не сможем рассчитывать затраты и выгоды.

Мэри: а что, если цифры врут?

Дик: разумеется, врут. Что и позволяет нам игнорировать любые расходы и выгоды, которые могут иметь место за горизонтом пары десятилетий. Допустим, кто-то запросил десять миллионов, чтобы принять меры, которые спасут миллиард человек через двести лет. Если учитывать среднюю оценку человеческой жизни страховыми компаниями, миллиард человеческих жизней – огромные деньги. Однако если приложить коэффициент 0,9, то сумма может сократиться до сегодняшних пяти миллионов долларов. Согласимся ли мы потратить десять миллионов, чтобы спасти то, что обойдется после дисконта в пять миллионов? Разумеется, нет.

Мэри: из-за дисконтной ставки!

Дик: правильно. И так на каждом шагу. Регулирующие органы представляют на утверждение бюджетного управления какой-нибудь план смягчения последствий. Бюджетное управление применяет дисконтную ставку и отвечает «нет». Не вытанцовывается.

Мэри: и все из-за ставки дисконтирования.

Дик: она не более чем число, присвоенное этическому выбору.

Мэри: число, которое само по себе ничем не оправдано.

Дик: верно. Никто не спорит, что люди будущего не менее реальны, чем мы. У дисконта нет никакого морального оправдания, он всего лишь служит для нашего удобства. Многие экономические теории это признают. Роберт Солоу предлагал поступать так, как если бы ставка дисконтирования равнялась нулю. Рой Харрод говорил, что ставка дисконтирования – вежливое определение ненасытности. Фрэнк Рамсей называл ее этически недоказуемой. Он говорил, что она порождена скудостью воображения.

Мэри: тем не менее мы ею пользуемся.

Дик: и надираем людям будущего задницу.

Мэри: это очень легко сделать, ведь они не способны защищаться!

Дик: верно. Вообрази матч по регби между новозеландской сборной «Олл Блэкс» и командой трехлетних детей, представляющих людей будущего. Естественно, мы надерем детишкам задницу. Это одна из немногих игр, в которую мы насобачились играть.

Мэри: ушам своим не верю.

Дик: да ладно тебе.

Мэри: что же нам делать?

Дик: мы Министерство будущего. Поэтому надо вступить в игру на стороне трехлеток. Выйти им на замену.

Мэри: и играть против «Олл Блэкс»!

Дик: ну да. Хотя играют они в самом деле здорово.

Мэри: значит, нам самим надерут задницу.

Дик: если будем играть хуже, чем они.

Мэри: а у нас получится?

Дик: аналогия несколько поистерлась, но представим, что мы играем просто ради удовольствия. Я помню фильм о южноафриканской сборной на чемпионате мира по регби в Южной Африке. Они были новичками и все же выиграли главный приз.

Мэри: как у них это получилось?

Дик: посмотри фильм. Они играли не просто так. Для других сборных игра в регби была их работой, профессией. А ребята из Южной Африки играли за Манделу. За свою жизнь.

Мэри: итак, есть ли способ как-то улучшить перспективы?

Дик: тут самое время вспомнить Индию. После великой жары они лучше всех в мире провели полную ревизию всех областей. Для начала ставку дисконтирования, конечно, можно установить на низком уровне. Бадим, однако, говорил, что в Индии по традиции считают равными себе семь поколений до и семь после. Работа ведется в интересах семи поколений. Теперь они используют эту идею для перестройки своей экономики. Суть в том, чтобы рассматривать дисконтную ставку в виде колоколообразной кривой, на вершине которой всегда находится настоящий момент. С этой точки дисконт для следующих семи поколений практически ничтожен, но потом резко идет вверх. Впрочем, у них есть и другая модель, в которой дисконтная ставка задается только на пару поколений, после чего падает до нуля. В обоих случаях из расчета удаляется бесконечность, а будущим поколениям придают более высокую ценность.

Мэри: неплохая мысль.

Дик: мы отрабатывали разные модели, чтобы выяснить, какие графики дают наилучшее уравнение расходов и выгод. Довольно интересно.

Мэри: я тоже хочу посмотреть. И просчитать.

Дик: предупреждаю: «Олл Блэкс» будут пытаться отобрать мяч. Может быть больно. Они постараются выбить из нас уверенность в своих силах.

Мэри: если тебя атакуют, брось мяч мне. Я буду играть инсайда.

Дик: Австралия с тобой.