Текст книги "Девушка лет двадцати"

Рой мрачно налил себе еще вина и взглянул на меня; я покачал головой. Потом он снова взглянул на меня с кривой ухмылкой, которую я прежде у него не замечал, однако смысл уловил без труда. Он переваривал очередную дозу горькой микстуры, с моей помощью испытав омерзение к тому, что уже безоговорочно вознамерился совершить.

– Пожалуй, я все-таки выпью вина, – сказал я.

Он налил мне, становясь все мрачней.

– Она просто так взяла и ушла?

– Нет-нет, – сказал Рой. – Просто так она никогда не уходит. Только дав совершенно ясно понять, что сейчас намерена уйти. А вот и она!

– Пошли! – сказала, появляясь, Сильвия.

– Присядь, выпей кофе! – сказал Рой.

– Пошли! – Она одарила его гримасой, адекватной в исполнении гадким почерком призыву: «В постель!»

Рой поднялся. Я заявил, что на сей раз плачу я, и вытащил бумажник, однако Рой сказал, что сегодня запишут на его счет, а в следующий раз, пожалуйста. При выходе Сильвия толкнула под локоть какого-то человека, сидевшего за столиком у прохода, и он плеснул кофе на пачку сигарет, лежащую на столике, а Рой извинился. Мы шли к Рыцарскому мосту, накрапывал легкий дождик, и Сильвия прибавила шагу. Машины еле текли сплошным потоком.

– Тут мы такси никогда не поймаем, – сказала Сильвия.

– Пойду взгляну, где остановка автобуса, – предложил я.

– Вот! – сказала Сильвия, указывая пальцем.

Это был не автобус, а свободное такси, и оно действительно медленными толчками приближалось параллельно тротуару, на котором мы стояли. Рой махнул водителю. Аналогичный жест сделал одновременно с ним маленький смуглый человечек, возможно индус, который стоял ближе к такси, чем мы. В этот момент машины двинулись с места, и такси, проигнорировав индуса (с удивлением вытаращившего глаза), проехало мимо и притормозило рядом с нами.

– Почему вы не остановились перед тем парнем? – спросил Рой водителя.

– А мало ли, – ответил тот с выговором простолюдина. – Может, он мне лучше понравился.

– Но он же цветной!

– Так вы раньше подошли. Я считал, что это твое право, мужик!

– Немедленно развернитесь и подъезжайте к нему!

– Еще чего, тут разворачиваться не положено. Ладно, садишься или нет?

– Да полезай ты, идиот паршивый! – сказала Сильвия. – Не знаю, как тебе, а мне некогда!

– Я не желаю…

Словно мы все утро репетировали, Сильвия лягнула Роя под зад, я подхватил его прямо под мышки, она рванула дверцу, я плюхнул его на сиденье, Сильвия нырнула следом, и такси отъехало.

– Пока! – выкрикнула она из окошка, махнув рукой. – Большое спасибо! Привет!

Глава 5
Как скала

Как я узнал на следующее утро, позвонив и напоровшись на Гилберта, машина Роя быстро оправилась после жестокого недуга; Гилберт же сообщил мне с легким и в то же время нескрываемым удовольствием, что ее владелец укатил на ней в Лондон и, следовательно, придется мне от метро добираться пешим ходом. На вопрос, как там обстоит дело с такси, Гилберт все в том же ключе сказал, что прямо у самого выхода из метро имеется местный пункт вызова такси, однако, как подсказывает его опыт, там всегда заперто. Опыт Гилберта сработал безупречно. Я отправился пешком через весь городок с боязнью, что вот-вот разразится ливень, однако небеса, хотя и продолжали сохранять свинцовую окраску, решили до поры попридержать свою влагу. Люди на улицах, в том числе и молодежь, выглядели вполне нормально. Расценив это как непостижимо благоприятный знак, далее путем самоанализа я выявил, что подсознательно рисовал в своем воображении страшную картину перевоплощения городка со времени моего последнего посещения в некий Ройтаун, с толпами молодежи на тротуарах и проезжей части, курящей наркотики, тренькающей на гитаре, клеймящей устаревшую мораль и окликающей друг друга: «Эй ты, христианин почтенный!» Но даже если такое и было, это не бросалось в глаза.

Я свернул у автопарка с витриной, уставленной «бентли» и «роллс-ройсами», направился мимо мрачноватой лужайки, испятнанной лужами, и пересек какую-то площадь, где в зданиях богаделен вокруг церкви размещались заведения, названия которых были изображены на отражателях, доступных освещению автомобильными фарами, и с металлическими фигурами на верхушках столбов при воротах. Это, пожалуй, было гораздо больше в стиле моего Ройтауна. Подходя к резиденции Вандервейнов, я, похоже, заметил Гилберта в окне второго этажа, однако, приглядевшись, я никого там не увидел. Ступив на двор, я, как и прежде, услышал доносившиеся из кухни рычание и лай Пышки-Кубышки; она возникла передо мной в прихожей, узнала и принялась вилять хвостом, часто фыркая, как и подобает собаке почтенного происхождения. Откуда-то появилась Китти с объятиями. После того как мы прошли в гостиную, она со свойственным ей темпераментом произнесла:

– Дуглас, дорогой, как это мило, что пришли!

– Ну, проветриться никогда не помешает! Как поживаете?

Китти изобразила мужественно-конвульсивную улыбку, вызвавшую у меня чувство раздражения и одновременно жалости.

– Ах! Знаете ли… – ответила она с наигранным надрывом беспечности. – Живем потихоньку. Надо ведь как-то жить! Может, хотите пива или чего-нибудь еще?

– Нет, благодарю! Пейте без меня.

– Я уже выпила.

В этом можно было не сомневаться: приняла солидный бокал жуткого пойла, любимого виски, разбавленного водой, и, судя по всему, не один. Ее одежда, как и вся окружающая обстановка, носила налет беспорядка, однако весьма продуманного художественно: халат или платьице-халат на Китти было старенькое, слегка поношенное, но чистое; косметика довольно небрежная, но все же в тот день она ею воспользовалась; вокруг фаянсовая посуда, наполненные доверху пепельницы, вазы с увядшими цветами и вынутые из конвертов пластинки, но вместе с тем внушительного вида часы в застекленном футляре показывали точное время, а на ковре я не заметил крупных или свежих пятен. На данный момент Китти вместе с домом переживала легкий период запустения, не более того.

Она поймала мой взгляд.

– Уборщицы перестали ходить, а я все никак не могу подобрать новых. По-моему, я здесь уже всех перепробовала. Гилберт – чудо, но не может же он делать все!

– Так они с Пенни пока еще здесь? – рискнул я спросить.

– Ну да И в данный момент. Они постоянно здесь. По-моему, это для вас не новость.

– А как Эшли?

– Он в школе.

– Да что вы? И как его успехи?

– Успехи? – Китти была явно озадачена.

– Простите, я только…

– Теперь он большую часть времени проводит там. Стал гораздо послушней, чем был. Мы придумали новую систему. Если он идет в школу, то по возвращении домой его ждет подарок.

– Какой подарок?

– Ну, разумеется, что-нибудь приятное. То, с чем ему нравится играть.

– Вы имеете в виду, скажем, миномет, или огнемет, или…

– В своем доме, Дуглас, мы не признаем никаких милитаристских игрушек!

– Простите, нечаянно вырвалось. А чья это идея насчет подарка?

– Эшли.

Из всех пришедших на ум междометий я выбрал то, которое выражало принятие мной полученной информации. Параллельно с маленьким спектаклем насчет возмущения милитаристскими игрушками Китти вошла в привычный для нее навеянный кино образ офицерской вдовы, демонстрируя при этом такое самообладание, о котором буквально никто и никогда даже мечтать не мог, и так далее. Я решил про себя, что когда-нибудь все-таки надо начать, и спросил:

– Так что у вас новенького?

Она вновь перешла на беспечный тон:

– Как, вы не слыхали? По-моему, уже знают все! Мой муж меня бросает. Он решил сбежать из дома с молоденькой.

– Возможно, у него это еще на стадии Байрейта? Ну, как бы еще не развилось до конца…

– Нет, все гораздо серьезней! Он приучил себя не жить в роскоши.

– Рой вернется! Он ее долго не вынесет. Такое человеку не под силу.

– Вернется, чтобы сорваться опять! Отыщет какую-нибудь с такими же… соблазнами. Нет, он не вернется! Это не в его правилах. Не думайте, что я так говорю от отчаянья! Я – свидетель подобного много лет назад. Господи, он – человек, и ничто человеческое ему не чуждо! А разве это не человеческая потребность – избрать себе новый путь в будущее, вместо того чтобы вновь возвращаться долгим путем назад, в то прошлое, что ты когда-то оставил? Вы не возражаете, если мы выйдем на воздух? Мне начинает казаться, что атмосфера этого дома действует на меня угнетающе.

Я и сам, в меньшей степени, чем она, но уже начал испытывать сходное чувство, потому поспешил поднять вверх раму центрального высокого окна, и мы с Китти по очереди, пригнувшись, выбрались наружу. На небе слегка развиднелось. Мы направились вперед к лужайке, и тут явилась Пышка-Кубышка, вылетев из-за угла разваленной теплицы со старым сандаликом в зубах. Бросив его неподалеку, она принялась с бешеной силой на нас кидаться, сопровождая прыжки тоненькими повизгиваниями и порыкиваниями; затем, на сей раз уже с лаем, она что есть духу припустила к зарослям рододендронов, привлеченная каким-то существом или движением листвы. В глаза бросились лысые пятна в этом месте лужайки.

– Это все из-за кедров, – сказала Китти. – Из-за иголок или чего-то там еще. В общем, губит траву. Ничего нельзя с этим поделать.

– Вы сумели привлечь кого-нибудь ухаживать за садом?

– Да нет как-то. Немного стрижет траву Кристофер, потому что ему нравится ходить с косилкой. И пару раз Рой приглашал компанию студентов, но они вместе с сорняками выпололи массу культурных растений. Как бы то ни было, сейчас это уже не имеет значения, верно? Пусть у нового владельца голова болит.

– Господи, неужели вы уже решили продавать дом? Ну а если…

– Мне необходимо переехать в другое место. Ах, здесь столько всего произошло! Слишком много сказано такого, что нельзя ни исправить, ни зачеркнуть. Столько лет прожито. Нет, я сама так решила. Рой не прочь, чтоб я жила здесь сколько захочу. Как я уже говорила, ничто человеческое ему не чуждо.

Мне показалось, что в ее последних словах я уловил отзвук логики значительно более высокого трагедийного звучания, чем это было свойственно уже закрепленному ею уровню драматургии, и торжественно кивнул. В это время из-за густой зеленой самшитовой изгороди возникла небольшая компания, направлявшаяся к нижней лужайке. Я узнал Кристофера Вандервейна и Рут Эриксон. Двое других были мне незнакомы; один молодой человек нес в руках фотоаппарат, и что-то похожее болталось у него через плечо. Мы с Китти постояли возле огромной куртины роз, весьма логично перемежавшихся с чертополохом, как бы представляя собой иллюстрацию из книги об англо-шотландских взаимоотношениях.

– Что теперь с ним будет? – спросил я, кивнув в сторону Кристофера.

– Не знаю. То же самое и с Пенни. Очевидно одно: ни он, ни она не пожелают прислушаться к советам.

– И вообще не станут слушать кого бы то ни было.

– Им ничего сказать нельзя; все отлетает как от стенки. – Скрестив кисти, она не без труда обхватила пальцами манжеты своего платья-халата, взглянула на меня, помолчала, снова продолжала: – Дуглас, дорогой, у меня ничего уже в этом доме не осталось! Ничегошеньки, совсем!

– У вас есть Эшли.

– Я не могу с ним справиться. Это достаточно трудно в отсутствие Роя. Надо постараться кого-нибудь подыскать в дом, чтоб за Эшли присматривал. Вот над чем придется мне, так или иначе, поломать голову. Но только и всего. Любовника у меня нет, и я не думаю, что после всего этого он мне нужен. Я совершенно ничего не умею делать, я не музыкант, не писатель, не актриса, даже быть секретаршей или машинисткой и то не смогу. Для меня существовал только Рой и его мир. А теперь… теперь этого нет. Я – ничто! Ничто!

– Вы не должны так говорить!

Возможно, мои слова невольно напомнили Китти что-то. Потому что внезапно ее глаза, до того широко раскрытые и затуманенные, сузились и сверкнули.

– Вот и Рой так говорит. Неужто вы не верите мне, Дуглас? Не верите тому, что я рассказываю о своем состоянии?

– Ну конечно же верю, – произнес я как можно убедительнее, не соображая, верю ли в действительности и насколько.

– Может, и верите. Вы, как Рой. По-моему, вы оба верите, но не очень; это все из-за моей манеры рассказывать вы мне не очень верите. Или вам просто не нравится, как я говорю. Скорее всего, я говорю так, только когда измучена, когда сердита или когда что-то не выходит. Я все понимаю, но никак не могу остановиться. Мне бы всегда отделываться фразами «я сыта по горло», «пошло все к черту», «какой мерзавец» и тому подобное, тогда при всякой такой ситуации все встанет на свои места, и вы оба мне поверите. Только мне уже поздно переделывать себя! Видите ли, Дуглас, вплоть до того момента, когда обрушивается несчастье, я даже мысли о том, что может случиться ужасное, не допускаю.

– Я понимаю, – сказал я и поцеловал ее в щеку.

– Спасибо вам! – Она на мгновение прильнула ко мне. – Вы милый. Вы такой милый!

– Никакой я не милый. Не сделал ничего, чтобы вам помочь. Не смог придумать ничего, чтобы изменить ситуацию, а что до того, чтоб попытаться его удержать, хотя бы попридержать от задуманного шага, ну да, я попытался, наверное, раз или два, но даже…

– Ничего не поделаешь! Все кончено. И вы этого не можете не чувствовать.

– Я и сам не пойму, что чувствую.

– Словом, мне просто придется с этим смириться. Какой бы горькой ни была правда Во всяком случае, надо пережить это в одиночку, я в этом убеждена. Иного не дано. Вам удалось убедить меня, что такое возможно, даже для такого человека, как я. Вы возродили во мне веру в жизнь.

Наверное (подумал я без особой неприязни, но не без раздражения), гораздо полезней для нее, если б я, наоборот, погасил в ней эту веру. И в то же самое время мне стало стыдно за то, что я попустительствовал Рою. И я сказал:

– Хотел бы как-то помочь вам практически!

Тут выражение ее глаз снова резко переменилось:

– По правде говоря, я собиралась просить вас о крохотной услуге, если вы не возражаете.

– О чем, о чем?

– Это почти не отнимет у вас времени. Всего лишь короткий телефонный звонок. Туда, где, кажется, живет эта особа. Хочу убедиться, что это именно ее номер телефона. Просто узнать, дома ли она. Это секунда, Дуглас! Сами же сказали, что меня понимаете!

В устремленном на меня взгляде я прочел первые слабые проблески упрека, но слабые не настолько, чтобы не заподозрить шквала упреков, уже готовых выплеснуться наружу. Я подумал, что для иных душевная боль – всего лишь дополнительное орудие воздействия на ближнего, наряду с обвинениями, угрозами, истериками и еще бог знает какими средствами. Мы с Китти одновременно развернулись и направились к дому.

– Как вам удалось узнать номер? – спросил я, выбрав наугад из явившейся моему жадному взгляду полной тарелки разных вопросов.

– Велела Гилберту выведать у Роя. Скажем, под предлогом, что Рой может понадобиться в экстренной ситуации.

– Какой, например?

– Я предоставила Гилберту выдумать.

– Так почему бы ему не позвонить?

– Он не станет. Для него это вмешательство в чужие дела.

– А телефон выведывать – не вмешательство?

– Нисколько, я имею право его знать. Но если туда позвонит Гилберт, это будет вмешательство.

– И что вы хотите, чтобы я сказал?

– Ах, какая разница, это несущественно! Просто чтоб подтвердить, что это ее номер. Вы ведь знаете ее голос, не так ли?

– Знаю.

– Ну вот и еще одна причина, почему не звонит Гилберт!

– А если ее нет дома? То есть если телефон верен, но просто в данный момент ее нет дома, ведь такое может быть?

– Тогда попробуйте позвонить позже.

– А если она дома?

– Тогда я пойму, что она дома. Что это ее номер. И смогу кое-что предпринять, скажем, написать ей письмо и высказать все, что о ней думаю.

– Значит, вам известно ее имя? Но почему бы вам просто не позвонить ей и не спросить, не она ли у телефона? А если писать – адрес надо знать, не телефонный же номер! Хотя она все равно не станет письмо читать.

– Ничего подобного, станет! Вы, очевидно, очень плохо знаете женщин. Что вы, она будет его читать, пока не выучит, стерва, все наизусть, только после этого выбросит и сделает вид, что знать ничего о нем не знает. Или запрячет куда-нибудь для сохранности. Даже, возможно, позвонит сюда и, услышав женский голос, вмиг положит трубку, чтобы я не узнала, кто звонит.

– Эта непохожа на других женщин, да и как без адреса писать письмо!

– Непохожа? О, не верьте этому, дорогой мой! Все мы, женщины, из одного теста. Гилберт узнал телефон для меня – но не спрашивайте как.

– Ну, если предположить, что человек имеет под рукой телефонный справочник и знает расположение букв в алфавите, это нетрудно.

– В справочнике, Дуглас, ее телефона нет. Но Гилберт все-таки умудрился выяснить адрес; он просто чудо, знаете ли. Вам до него далеко.

– Сожалею, – сказал я, бросая на телефонный аппарат злобный взгляд, так как мы уже стояли в коридоре. – Какой номер?

С быстротой снайпера Китти, ни слова не говоря, извлекла бумажку из кармана своего платья-халата, видно, заведомо исключив, что наше совместное продвижение к цели может иметь предварительный или неконкретный характер.

– И что мне сказать?

– Я же говорю, что в голову придет. Просто убедитесь, что подошла она.

– Угу, понимаю, я понял. Ну да! Скажу, что в голову придет.

Я потянулся к трубке. Китти не сводила с меня глаз, манерно сцепив перед собой руки, как отпетый нечестивец во время брачной церемонии. Оставив всякую надежду на то, что она уйдет, и даже предпочитая видеть ее перед собой, чем слышать, как она дышит в трубку параллельного аппарата в соседней комнате, я набрал номер. Шансы попасть не туда были, безусловно, весьма велики, включая большую вероятность нарваться на номер, по которому сообщают точное время, или на кошерную лавку в Бронксе, включая возможность вообще не услышать гудков, мгновенно встроиться в разговор между психиатром и его пациентом и тому подобное, не говоря уже о большой вероятности, что абонент на том конце не уплатил за телефон, что дома нет ни Сильвии, ни ее соседки, что Сильвия удивит меня какими-то новыми фокусами. Тем не менее я даже не слишком удивился, когда после двух гудков трубку на дальнем конце подняли, и топорное пиликанье на скрипке ударило мне по барабанной перепонке. В трубке раздался женский голос.

– Фред дома? – спросил я.

– Что? Да говорите же громче, черт побери!

– Фред дома?

– Катись ты в жопу!

Я положил трубку на рычаг и сказал Китти:

– Это она!

– Спасибо, милый Дуглас! Теперь мне пора. Пойду переоденусь. Найдите Гилберта и скажите, чтоб через час заказал мне такси к «Двум пивоварам». Мы с вами пройдемся туда пешком. Вы ведь не возражаете, чтоб пообедать в пабе? Поверьте, это очень приличное место. Они все готовят по собственным рецептам. Зачем, чтоб у нас за спинами все время маячили Крис с Пенни и все прочие? Потом у меня будут дела в городе, а таксист отвезет вас куда скажете. Я сейчас.

Я почувствовал, что у меня вот-вот, как от сильного удара, отлетит назад голова, но удержал ее на месте:

– Гилберт сказал, что здесь у вас такси достать невозможно.

– Достанет, если захочет. Непременно скажите, что это для меня.

Китти удалилась вверх по изгибу лестницы, а я не успел у нее спросить, как найти Гилберта; но через мгновение он и сам показался на пороге одной из комнат. В пупырчатом пиджаке и брюках из какого-то замысловатого твида он по-прежнему имел помятый вид, как и пару дней назад. Был сдержан. Согласился удовлетворить просьбу насчет такси с некоторой долей раздражения, как не отвечавшую его высокому призванию. После паузы он сказал:

– Не будете ли добры прямо сейчас зайти к Пенни? Я сказал, что вы приехали. Она наверху, вторая комната слева. Я был бы вам чрезвычайно признателен.

– Если она сделает попытку меня турнуть, сопротивляться я не стану.

– Такого не случится.

И верно. Пенни в свободном алом балахоне, с бледно-желтой косынкой и в простых сандалиях, поразительно своим видом напоминая иллюстрацию из Библии викторианской эпохи, стояла спиной к окну с видом на большую поляну, отороченную вдали полосой деревьев. Я ожидал было застать ее валявшейся на незастеленной кровати среди окурков марихуаны и пустых бутылок из-под кока-колы и был слегка поражен опрятным видом ее комнаты, пока до меня не дошло, что здесь обитает и Гилберт. Хотя опрятность не совсем точное определение: комната своей недостаточной, невзирая на наличие кое-какой мебели, заполненностью напоминала пустоватый гостиничный номер, куда Пенни только что вошла, но вещи ее еще не внесли.

– Привет! – сказал я. – Как дела?

– Отлично.

Ее глаза казались если не голубее, то, во всяком случае, громадней обычного. Не сводя с меня глаз, она быстро подошла к постели, взметнув за собой штору, и взялась за покрывало.

– Зачем это? – невольно вырвалось у меня.

– Ну вот тебе на! Есть кровать, есть я, есть ты, и больше ни-ко-го, мы одни. Что значит «зачем»?

– Так уж «никого»! А как же Гилберт, Китти и бог его знает кто тут еще у вас в доме! Мне лично не кажется, что мы одни.

– На двери есть задвижка. Хотя, разумеется, согласно правилам номер восемьдесят два пункт «це» Общества Фу-ты-ну-ты-боже-мой, джентльмен не должен прикасаться к леди, если данная леди, демонстрируя бесстыдство, сделает первый шаг.

– На днях ты сделала первый шаг, и я позволил себе даже больше, чем прикоснуться.

– Ну и в чем же дело? О чем спорим?

– Тебя на это Гилберт подбил! – сказал я, попутно удивляясь, до чего нагло и неубедительно это звучит.

– Чего ж тебе беспокоиться? Не хочешь, так и скажи! Смелее!

Едва я спросил «зачем», Пенни отняла руки от покрывала и теперь стояла, слегка отвернувшись и вроде бы глядя в окно на дальние деревья. Мой взгляд задержался на ее одеянии в духе «чад Израилиевых», в особенности на верхней его части, ввиду бесформенности которого невозможно было определить, кто под ним: ребенок, гетера, прабабушка? Я понял, почему Пенни так оделась, обнаружив объяснение своей странной пассивности: ведь до сих пор я не только не стянул с Пенни ее хламиду, но даже не порывался этого сделать. И снова непроизвольно ляпнул:

– Можно подумать, только я не хочу! Господи, о чем я!.. Прости меня, пожалуйста! Черт! Я хотел сказать, что в данной ситуации ни мне, ни тебе, нам обоим это не нужно, но именно в данной ситуации! Скажи Гилберту, что я весь в переживаниях из-за своей подруги. Он поймет.

– Любишь ты, чтоб была причина!

Она шагнула вперед, поцеловала меня и склонила голову мне на плечо, намеренно выгнувшись, чтоб ее тело не коснулось моего. Мы оба тяжело вздохнули. Мне показалось, будто передо мной только что, уложившись в полторы минуты, пронеслась вся «Травиата». Где-то в небе послышался рокот пролетавшего самолета, и немедленно Пышка-Кубышка отозвалась тявканьем на нарушение ее воздушного пространства. Пенни, снова вздохнув, отпрянула от меня. Спросить ее, сказал ей Гилберт или нет: «Как только он явится, переспишь с ним, поняла?» – и сказала ли она ему в ответ: «Да, Гилберт, непременно Гилберт!»? Не буду! А жаль. Какая досада: чем интересней вопрос, тем очевидней, что задавать его нельзя! Я пытался ответить на свой вопрос сам: ну конечно же так и было! Что казалось таким очевидным, таким явным, железобетонным, ясным как дважды два. Ну конечно же так не было. А как похоже звучит! Но почему?

– Может, перейдем к разговору? – спросила Пенни. – Ведь и это имелось в виду, верно?

– О да! Я должен был попытаться уговорить тебя уехать отсюда и поселиться на какой-то квартире.

– Ах вот оно что! Это ведь он тебя надоумил, да?

– Нет-нет! Это Гилберт.

– Какая разница, никуда я отсюда не уеду.

– Не сходи с ума! В этом доме сплошные несчастья, и ничего в нем не изменится, Нет, что я говорю, изменится, но только к худшему. Станет еще невыносимей, еще… ужасней. Сделай так, как советует Гилберт. Ему единственному в этом доме можно доверять!

– Ты серьезно? Хватит, зря теряешь время. Как и все остальные. Я никуда не уеду, по крайней мере до будущего Рождества. Это он хочет, чтобы я уехала.

– И он. Человек может быть прав, даже если мотивы его неверны!

– Только не он!

– Господи, да и мотивы не сплошь неверны! Он и в самом деле хочет, как может, уберечь тебя от всего этого; надо отдать ему должное. Он же не собирается выгонять тебя!

– Пусть только попробует!

– По-моему, ты этого и ждешь!

Она сурово взглянула на меня и снова уставилась вдаль. Я сказал ей в спину:

– Пенни, может, ты позволишь мне…

– Я уже сказала, никто меня не заставит! Ты говорил с ним? Сам знаешь о чем.

– Да, пытался…

– Но у тебя ничего не вышло?

– Не вышло.

– И все же я не могла тебя об этом не попросить. Ничего, переживу! Когда ты явишься в следующий раз, буду намного приветливей. Не такая пришибленная. Возьму себя в руки.

Едва я вышел из дома, как на крыльце, словно оповещенный тайной телесистемой, появился Гилберт и направился ко мне.

– Итак, вы ни на йоту не продвинулись. Это можно заключить по краткости вашего пребывания у нее.

– Боюсь, вы правы, – сказал я в надежде, что с очередным коммюнике о срыве переговоров выступлю не раньше чем часа через два.

– Теперь вижу, что совершил промашку. Но в жизни приходится прибегать к любым средствам. Уверен, вы понимаете.

– Конечно. – Как человек, способный понять многое, я смекнул, что меня ждет куча всякой информации. – Простите, что не смог вам помочь.

– Вам не в чем себя упрекнуть. Все это классический случай по Фрейду, девочке необходимо внимание отца. Рой от этой роли отказался. Я по характеру на эту роль не гожусь. Собственно, я этих качеств лишен. Мужчина в отношении с женщиной способен выступить в одной, максимум в двух ролях, то есть в роли мужа, брата, друга, ну и так далее. Я могу быть только любовником, а изредка – другом.

– Да, ясно.

К этому моменту он, казалось, вполне освободился от замкнутости. Почти по-приятельски мы прошлись до угла двора, где виднелся амбар с допотопным флюгером на крыше. Все равно злой ветер перемен развеет всякую возможность преображения этой постройки в лабораторию музыки. Я подумал, смогут ли Китти, Эшли, Кристофер, Рут, Пенни и Гилберт продолжить здесь свое существование; я зрительно представил, как рушится этот дом от запустения, в пламени пожара, под натиском буйной растительности. Даже Гилберт, решил я, не сможет предотвратить ни одно из этих бедствий.

– Что вы собираетесь предпринять? – спросил я его.

У него, будто в едком раздражении, задрожали щеки:

– А что тут предпринять? Наверное, буду продолжать попытки. Но придет время, наступит момент, когда надоест. Невозможно оставаться бескорыстным всю жизнь.

– Вы правы. Однако, надеюсь, у вас хватит терпения подождать пару недель или сколько еще может потребоваться ей, чтоб пойти на уступки.

Гилберт уже было открыл рот, чтобы ответить, как вдруг дверь, выходящая на веранду, хлопнула. Я увидел Китти, вырядившуюся в брючный костюм бутылочно-зеленого цвета, темно-лиловую, с рюшами, блузку, длинные перчатки, в руке что-то весьма напоминающее слегка уменьшенный пляжный зонт – не забыть бы упомянуть ловко замазанный тоном подбородок. Я пялился на нее, пораженный быстроте, с которой она сумела так преобразиться, в то время как Китти наставляла Гилберта насчет прихода Эшли из школы, насчет дневного кормления Пышки-Кубышки и всего такого прочего. Она проделывала все это живо и без малейшей застенчивости, вернее, лишь с той долей застенчивости, какая допустима и характерна для женщины, не теряющейся в присутствии мужчин. За все время, пока мы шли пешком к закусочной (средь прочих домов проходя мимо приюта для престарелых, из окон которого престарелые с презрением на нас косились), пока обедали в компании коневодов и лавочников, пока ехали в такси через Хендон, Суисс-коттедж и дальше, Китти ни разу не впала в прежнюю демонстрацию своей стойкости. Болтала что-то несущественное насчет мытарств Кристофера в его университете, насчет общего рынка, насчет намерения снова обратиться к теории Успенского, а также насчет того, когда я соберусь познакомить ее со своей девушкой. Я был близок к тому, чтобы счесть этот идеально гладкий отрезок нашего общения продолжением уже знакомой наигранности, как вдруг до меня дошло: все это потому, что на самом деле я, как бы Китти себя ни вела, вообще не испытываю к ней ни доверия, ни сочувствия. Прямо скажем, негоже для того, кого считают другом. Тогда я попробовал настроиться иначе, но это предприятие у меня не двинулось, поскольку Китти затеяла действия, отражавшие ее попытку собраться с силами.

– Что такое, Китти?

– Дуглас, дорогой, не подумайте, пожалуйста, что я сумасшедшая, но все-таки можно попросить вас еще об одной малюсенькой услуге?

– Какой? То есть конечно можно!

– Я абсолютно не сомневаюсь, что вы человек в высшей степени ответственный, надежный и достойный доверия, но мне, глупой, было бы гораздо спокойней, если бы вы взяли на себя труд еще раз набрать этот номер, чтобы совершенно окончательно убедиться, что, ну, вы понимаете, именно она подошла к телефону. Чтобы я, видите ли, могла быть абсолютно уверена, что мое письмо к ней попадет.

– Ах, ну да, конечно!

Через пару минут, стоя в телефонной будке где-то у пруда Бейсуотер, я в очередной раз проговорил свой текст насчет Фреда, получив точно такой же ответ, как при первой попытке. Вешая трубку, я обратил внимание, что номер телефона-автомата и тот, по которому я звонил, имеют общий коммутатор, явив тем самым триумф наблюдательности, что могло бы обернуться отнюдь не триумфом, случись это в те давние времена, когда коммутаторы обозначались буквами, а не цифрами и местонахождение их ничего не стоило определить. Эта, как и прочие проблемы, повергла меня в раздумье. Возвратившись в такси, я сказал Китти:

– Все в порядке, она дома. Только я поеду с вами.

– Как скажете, дорогой, ведь у меня никаких особых дел, только заехать к портнихе.

– Возможно, она не в норме, а если и в норме, не исключено, вам потребуется поддержка.

– Вы имеете в виду портниху?

– На эту портниху вам следовало бы заранее выделить побольше времени. Здесь вам и свидетель может потребоваться. Далеко это отсюда?

– Через две улицы. Замечательно, что вы оказались так предусмотрительны!

– Что вы, собственно, намерены там делать? – спросил я Китти, после того как она отдала распоряжения шоферу.

– Ну, прежде всего, хочу на нее взглянуть. Увидеть своими глазами, что за сокровище доставило всем нам столько бед. Потом попытаюсь ей объяснить, что она натворила, чтоб та поняла, – вы же знаете Роя, он вполне мог ей сказать, будто у меня миллионы и все такое прочее. Если я смогу объяснить…

– Насчет взглянуть, это вам удастся, в отношении всего прочего весьма и весьма сомневаюсь. Впрочем, желаю удачи!

В моем мозгу образ Сильвии так прочно ассоциировался с помойкой, что я нисколько бы не удивился, подходя к ее жилью, если бы столкнулся здесь на улице с буйной поножовщиной, или с ребятней, мочившейся прямо на крыльце и потягивавшей сигаретки с наркотиками, или с валявшимися там и сям на ступеньках потребителями денатурата. Так или иначе, но мы с Китти благополучно миновали коридор, уставленный цветами в горшках, и вошли в лифт.