Текст книги "Фаза Урана"

V. Красота

1.

Был еще один человек, который мог рассказать кое-что. И я знал, где этого человека искать. Почти знал…

...Когда старый «Икарус», покрытый белой, похожей на цемент, пылью, остановился на станции «Червоний Гай», к моему удивлению, из него вышло большинство пассажиров. Впрочем, мое недоумение длилось недолго. Как только на прощанье венгерский автобус выпустил из выхлопной трубы грязные чернила дыма и исчез на дороге по направлению к Черкассам, я смог отчетливо рассмотреть синий, с желтыми буквами транспарант, прикрепленный над кассами. «Вас вітае щорічний фестиваль української пісні» – гласила надпись на нем, и я понял, что попал на праздник.

С флагштоков в мертвом вечернем воздухе бездвижно свисали национальные стяги. Неподалеку с сувенирного лотка бойко расходились их уменьшенные бумажные копии. Там же продавались плетеные корзины, полотенца с красными вышитыми петухами и вырезанные из груши утиные манки.

Орава приезжих вокруг, в выходной нарядной одежде, щебетала, шумела и щелкала тыквенными семечками. Чей-то преждевременно хмельной голос затянул было «Червону Руту», но мелодию никто не поддержал, и первые же ее ноты без следа растворились во всеобщем веселом гаме.

Я зашел в продуктовый магазинчик, примыкавший к кассам. Пухлая молодая продавщица за его прилавком в вышитой сорочке, с разноцветными лентами в косах почему-то напомнила куклу с капота свадебного кортежа.

– Будьте добры, поллитровую бутылку минеральной.

– Якої?

– Вашойи, мисцевойи, – я решил, что лучше будет перейти на украинский язык: черт с ним, с акцентом.

– Ось тримайте, – продавщица протянула мне пластиковую емкость, а я отдал ей деньги. – Теж на фестиваль?

– Так, – неуверенно подтвердил я.

– В перший раз у нас? – улыбнулась продавщица-кукла.

– В перший, – кивнул я.

– Полюбляєте народну пісню? – без тени иронии, но все так же улыбаясь, спросила она.

– Безмежно. Життя без ней не уявляю.

– Вам неодмінно сподобається. Няш фестиваль – найкращий в області. В нас сьогодні на стадіоні будуть виступати заслужені артисти – дует «Лелеки надії».

– Я у захвати. Нарешти здийснятъся мои мрийи, – я уже и не знал как отделаться от ее докучливого гостеприимства.

Вновь выйдя на станцию, я внимательно разглядел бутылку минералки. На ее этикетке была изображена пастушья свирель на фоне водопада. Тут же значился и адрес фирмы-производителя: пос. Червоний Гай, ул. Степная, 47. Я посмотрел на табличку, прикрепленную к станции: СтепнаяД. Заблудиться было невозможно.

На сувенирном лотке я приобрел буклет, посвященный фестивалю и, затесавшись в толпу приезжих, неторопливо зашагал вместе со всеми по широкой улице. С двух сторон дороги, из-за оград, неутомимым crescendo лаяли собаки. Обремененные плодами, деревья раскачивали в такт своими тяжелыми ветками. Откуда-то все громче нарастали звуки плясовой музыки.

Возле здания сельсовета, с традиционными голубыми елями и памятником Ленину, людской поток, ведомый звуком, свернул направо в сторону стадиона. Я же двинулся дальше, миновав телеграф и отделение «Сбербанка».

Я подошел к высокому трехметровому забору, украшенному терновым венком колючей проволоки. Под забором сел, откупорил бутылку минералки и принялся изучать буклет. Одна страница буклета посвящалась истории. Я узнал, что первыми на этом месте поселились казаки в XVI веке. Чуть позже здесь построили собор в стиле украинского барокко. До начала XX века он считался крупнейшим в уезде. В 50-е, при Хрущеве собор взорвали. Во время Первой мировой и Гражданской в этих местах проходили кровопролитные бои. В Коллективизацию вспыхнуло восстание, жестоко подавленное НКВД. В Великую Отечественную фашисты сожгли пять домов за то, что партизаны взорвали водокачку…

Настоящее поселка буклет восхвалял в радужных красках: две школы, краеведческий музей, дворец культуры, стадион, техникум мелиорации. Особенно превозносились успехи пищевого концерна «Червоний Гай»: столько-то тонн, столько-то литров, передовое хозяйство, огромнейшие перспективы.

Я допил отдававшую содой воду, поднялся и двинулся дальше вдоль забора на затекших ногах. Мне понадобилось пройти еще метров сто, прежде чем удалось достичь распахнутых ворот, по-военному выкрашенных зеленой краской. Поверх зелени, белилами, довольно неумело была намалевана свирель, уже знакомая мне по этикетке допитой минеральной.

Из ворот один за другим выехали три пикапа, тоже зеленых и тоже с изображением свирели. Пользуясь тем, что машины заслонили пропускной пункт, я проскользнул на территорию. Двор фирмы оказался еще больше, чем я ожидал. В две стороны расходились склады, оборудованные подъемниками. За ними виднелся массивный корпус пищевой фабрики. Повсюду сновали многочисленные грузчики. Не вынимая изо рта папирос и переговариваясь по ходу с водителями пикапов, они несли перед собой сколоченные из досок ящики.

Во дворе стоял сочный запах перезрелых помидоров и дешевого табака. Гуляли сонные собаки. Их фиолетовые тени зевали.

Я чуть не споткнулся о лежащую картонную коробку, поднял ее и, чтоб не сильно выделяться, понес перед собой в сторону фабрики. Неподалеку я заприметил здание конторы: рядом с нею припарковался полноприводный японский внедорожник: блестящий и изумрудный, как майский жук.

Рядом с дверью конторы понуро прогуливался охранник, огромный, как самосвал. Несмотря на жару, необыкновенную для вечера, он не решался снять с себя двубортный пиджак. Его красное от духоты лицо обильно вырабатывало пот. К коротко стриженому черепу аккуратно лепились мятые борцовские ушки.

– Ти куди? – преградил он мне дорогу.

– Кур'єрська служба доставки. Важливи ф'ючерсни контракты з Харкива, – я кивнул на коробку.

– Давай сюди, я передам.

– Ни, нэ можу. Тильки особисто в руки, пид пидпыс.

– Погодь. Стій тут.

Озадаченный фьючерсными контрактами, охранник исчез в конторе. Его не было около трех минут: он куда-то звонил и о чем-то справлялся.

– Проходь, – сказал он мне, появившись.

Коридор конторы был плохо освещен. Вдоль стен висели стенды с диаграммами. Где-то гудела копировальная машина. Не без труда я нашел кабинет приемной. Без стука вошел. Мне наперерез выскочила маленькая щуплая секретарша с обесцвеченными волосами – на вид не больше семнадцати. За ее спиной грелся старый компьютер. Ощетинившись, на подоконнике выстроились кактусы в торфяных горшках. Вращающийся пропеллер вентилятора надувал паруса занавесок.

– Ви, напевно, з документами, – восторженно спросила секретарша.

– Ни, нэ зовсим. Я шукаю Василису.

– Василісу?… Василіну Михайлівну? – голос ее стал настороженным.

– Так. Мэни потрибна йийи адреса чи тэлэфон.

– Але вона тут, в офісі.

– Чудової – обрадовался я, – Можу я з нэю поговорити?

– Ні. Нажаль, це не можливо, – испуганно покачала головой секретарша.

Тогда я взял с ее стола лист бумаги и наскоро набросал записку. Даже несколько строк мне дались с трудом – компьютерная клавиатура начисто отучила меня от чистописания. Почерк получился корявым, как кардиограмма. Записку я сложил вдвое и вручил девушке.

– Пэрэдайтэ йий цэ.

– Ні. Не можу.

– Як вас звати?

– Настя, ой, тобто Наташа.

– Наташеньку, сонэчко, пэрэдай Василисе Михайловне записку. Запэвняю тэбэ – так будэ кращэ.

Посомневавшись немного, секретарша все же взяла записку и робко растворила толстую, оббитую дубом, дверь начальственного кабинета. Дверь была хорошо звукоизолирована, и что происходило за ней, я слышать не мог. Чтоб скоротать время, я принялся рассматривать стоящую в углу кадку с пальмой, пытаясь определить: настоящая пальма или искусственная. Заглянул в монитор компьютера. На его экране застыл недоигранный пасьянс…

Наконец дубовая дверь распахнулась. Из нее, ссутулившись, вышла секретарша. Ее косметика потекла, оставив на щеке избыток китайской туши. Она посмотрела на меня, всхлипнула и опять прослезилась.

– Що сталося?

– Василіна Михайлівна викликала охорону. Вона вас не прийме.

Плечи девушки вздрагивали. Она то и дело шмыгала носом, издавая звук газового баллончика. Расспрашивать ее дальше я не решался. К тому же в приемной тут же появился знакомый охранник с мятыми ушами. Лицо у него стало бледным.

– Виходь, – сказал он. – Тобі заборонено тут знаходитись.

Он вывел меня из конторы и проводил до самых ворот. Тем же путем: мимо собак, грузчиков, пикапов. Я чувствовал, что ему очень хочется меня ударить. Но он сдерживался. Сдерживался из последних сил, как натасканный кинологом ротвейлер…

Когда ворота закрылись, я остался стоять на пустой улице, растерянно обдумывая сложившуюся ситуацию. Чего я хотел добиться в этом Червоном Гае, что узнать, на что надеялся? Что такого особенного могла рассказать о Доме Василиса? Мигрени? Смещение менструальных циклов? Поездка сюда теперь мне казалась сплошной глупостью. Василису я видел только один раз в жизни, когда присутствовал на их бракосочетании с Ф. Она могла меня не помнить. Или, что вероятней, вспомнила, но не захотела разговаривать.

Я уселся на обочину, сорвал стебель и принялся его жевать. Рядом с забором соседнего дома увидел козу – она тоже жевала траву. Ее розовое вымя свешивалось к земле, как переполненный водой презерватив.

Я понял, что делать мне в Червоном Гае больше нечего, поднялся и побрел по Степной улице обратно к станции. К моему возвращению, там уже не находилось ни единого приезжего, лоток с сувенирами исчез, и даже магазин с разговорчивой продавщицей оказался закрытым. Только в кассе покинутая всеми сидела женщина-билетер. Она злилась из-за того, что все ушли на праздник, а ее оставили работать. Не скрывая своего раздражения, она сообщила мне, что автобус в город будет только в десять.

Торчать на станции целых три часа совсем не хотелось. Не оставалось ничего иного, как пойти на фестиваль. Других развлечений в этом забытом Богом и Интернетом поселке не было.

2.

На стадионе «Колос» имелась только одна трибуна, и она была заполнена. Люди на ней сидели вплотную, как сигареты в пачке, занимали все проходы, с десяток мальчишек залезло на крышу раздевалки. Вокруг поля, там, где выстроились долгие ряды покрытых скатертью столов, народу было ничуть не меньше.

За столами народ активно продавал и покупал высококалорийную снедь, теплое пиво и водку на разлив. Кое-где уже танцевали – на сцене, установленной прямо над футбольным газоном, проходил конкурс молодых исполнителей. Из огромных колонок грохотала децибельная музыка.

К моменту моего прихода, шоу было в разгаре. На подмостках выступал молодой паренек в черном костюме с блестками. Он пел лирическую песню о том, что зарос родной колодец у родительского дома, и птицы оттуда улетели. Для усиления эстетического воздействия на публику за его спиной трудился кордебалет. Три девушки, разодетые по прошлогодней моде, убедительно демонстрировали зрителям пластические позы, а затем удалились под бурные овации.

На сцене тут же появился хор с песней об урожае. В руках у выступавших были снопы колосьев. Солист размахивал серпом.

Рядом со мной остановилась пара сельских барышень.

– Как дела, девчонки? – спросил я у них.

Барышни захихикали и, не пожелав идти со мной на контакт, скрылись в толпе. Мне все стало ясно: я заглянул на чужой праздник и оставался здесь лишним. Под вой капеллы бандуристов я отправился прочь со стадиона Думаю, что в следующий раз на стадион «Колос» меня не затащит даже пиночетовская хунта.

3.

В маленькой комнате, отведенной на станции под зал ожидания, было темно. Из единственного, настежь открытого окна еле слышно доносился музыкальный хрип стадиона. Я сидел на подоконнике, курил, выпуская дым кольцами, водил в пространстве рукой: смотрел, как огонь сигареты, будто комета, оставляет за собой нарядный тлеющий хвост в густом сиреневом сумраке. До прибытия автобуса оставалось всего лишь четверть часа.

Тут кто-то дотронулся до моей спины. Кто-то живой и холодный. Я обернулся и вздрогнул. На улице под окном стоял карлик. Горб заменял ему шею. На плоском круглом лице носа не было – только две дыры ноздрей возвышались над кривым ртом. Одет он был в грязные штаны и рваную телогрейку. Рваную настолько, что становилось ясно – больше под телогрейкой ничего нет.

– Фу, дурак, испугал, – сказал я и протянул карлику двадцать пять копеек.

Карлик посмотрел своими рыбьими глазами сначала на монету, потом опять на меня и отрицательно закачал головой (для этого ему пришлось поработать туловищем).

– Неаа, – выдавил он из себя, – Хазяаайкаа...

– Какая хозяйка?

– Заавьоотт.

– Ничего не понял.

– Вассилисссаа заавьотт.

– Василиса – твоя хозяйка и она меня зовет? – догадался я.

– Даааа! – обрадовался мой собеседник. – Пшшлии заа мнооай.

Я мигом перемахнул через подоконник. Карлик взял меня за запястье и молча потянул за собой. Как маленького он перевел меня через шоссе, и мы пошли с ним по проселку вдоль кривых оград и древних, по ставни ушедших в землю хижин.

Солнце уже почти село, и синие вышки тополей оставляли на пыльной дороге многометровые тени. Пятна мрака постепенно вылезали из канав и зарослей бурьяна, становились все больше, питаясь светом. Праздничный гул стадиона уже не доносился. Мой спутник продолжал молчать. С таким можно пойти в разведку – не сдаст, подумал я, а потом вспомнил об автобусе, который уже наверняка уехал в город.

Мы прошли рощу диких оливок и спустились к покрытому ряской пруду. Дальше путь пролегал по узкой илистой тропинке, извивавшейся в зарослях камыша Когда камыш закончился, мы стали карабкаться вверх по крутому пригорку. Над пригорком диадемой возвышался особняк из красного кирпича В лучах заходящего солнца его крыша сверкала ослепительной и лоснящейся медью.

Карлик поднес палец ко рту:

– Тесс. Шааагг вв шааагг, – сказал он.

Как грабители, мы подкрались вплотную к увитой виноградом кованой решетке. Остановились только у черной малоприметной калитки, ведущей в задний двор особняка. Карлик снял висящую у него на груди тяжелую связку ключей и провернул амбарный замок. Калитка скрипнула, и тотчас же с террасы, ухнув, свалилась вниз какая-то жирная перепуганная птица. По-моему, это был павлин. Во всяком случае, насколько я знаю, у куриц таких хвостов не бывает.

Карлик дернул меня за руку: нужно было поторапливаться. Мы спустились вниз по ступенькам и оказались в гараже. Там стоял уже знакомый японский внедорожник. Мой проводник ловко провел меня через гараж к маленькой дверце и отворил ее. Опять начались ступеньки, но теперь нам пришлось подниматься. В темноте ничего не было видно. Опираясь на сырые стены, мы продолжали восхождение.

Когда ступеньки оборвались, за спинами раздался хлопок, и мигом вспыхнуло электричество. Глазам стало больно, и я зажмурился. Когда зрение вернулось, я увидел, что стою в большой комнате, завешанной коврами и чучелами животных. От чучел шел резкий химический запах. В плохо проветренном помещении скопился тяжелый до головокружения воздух. Посреди комнаты, точно под огромной хрустальной люстрой, одетая в шелковый халат, стояла Василиса и гладила карлика по голове.

– Гаврюша, радость моя, справился. Привел человека. Хороший Гаврюша… Ну, давай, беги к себе, переоденься и накрывай на стол. Василиса разговаривала с карликом нежно, как с ребенком.

– А ты совсем не повзрослел, – обратилась она ко мне, когда Гаврюша скрылся.

– А ты стала еще красивее, – сказал я, и это была правда.

– Ладно, хорош врать.

– Я не вру.

– Да нет, врать ты мастер. У нас на фирме жуткий скандал. У нас режимное предприятие, а тут ты с коробкой. И как тебя пропустили? Мне из-за тебя пришлось уволить охранника и секретаршу. А девку жаль, хоть и дура… Только не пойму, как ты узнал про фьючерсные контракты?

– Никак не узнал, сказал, что в голову пришло. Вот и все. Ты читала мою записку?

– Читала, – грустно улыбнулась она, – Так значит, теперь ты – жертва?

– Жертва, не жертва, этого я не знаю. Но вот, думаю, ты сможешь мне кое-что рассказать.

– Может, и смогу. Но для начала должна тебя предупредить, находясь здесь, ты очень рискуешь. Но еще есть время уйти.

– И чем же я рискую, позволь узнать?

Василиса вышла из круга света и отошла дальше к стене, туда, где располагался камин, заполненный холодными углями. Она распечатала лежащую на камине пачку, достала тонкую лучину дамской сигареты и закурила. Только сейчас я заметил стоящий на ломберном столике человеческий череп. Череп оказался пепельницей.

– Тебе повезло, что Хозяина нет в поселке. Если бы он узнал про твои выходки на фабрике, а потом узнал, что ты был здесь, то он тебя скормил бы свиньям, – сказала Василиса, – и не смейся. Я если и преувеличиваю, то совсем немного. Весь поселок принадлежит ему. Туземцы боятся его жутко и молятся на него, что папуасы на транзистор.

– Фестиваль – тоже за его счет?

– Конечно. Холопам тоже ведь иногда нужен праздник. Выплеск либидо, как по Фрейду… Ненавижу этот фестиваль.

– А ты жестокая.

Она опять усмехнулась и ничего не ответила. Вместо этого подошла к окну и выглянула во двор, через стекло.

– Вся прислуга отпущена на ночь на праздник. Придут пьяные только под утро. В доме только мы и Гаврюша. Но все равно опасно. Если вдруг кто заметит…, – тут Василиса повернулась ко мне и провела большим пальцем по горлу – предельно понятный жест.

– А где хозяин?

– Далеко. На семинаре по вопросам зерновых на Кипре.

– Вот уж не знал, что там зерновые выращивают… А как насчет Гаврюши?

– Гаврюша? Нет, ни за что. Можешь на него положиться. В подтверждение слов Василисы, возник и сам Гаврюша.

Рваное тряпье он сменил на красную лакейскую ливрею с золотыми галунами. Волосы напомадил. Через руку у него была элегантно перекинута белоснежная салфетка. Выглядел он теперь почти щеголем, и у меня вдруг возникло смутное ощущение чего-то знакомого.

– Я нигде не мог его видеть?

Мне не ответили.

– Кушшааать… поооаа… поааа…

– По-да-но, – ласково подсказала Василиса.

– Поооааадаааннно, – довольно повторил карлик.

– Вот умница… Иди, поешь с дороги, – сказала мне Василиса. – Заодно подумай, так ли тебе нужно знать лишнее.

Гостиная, в которую провел меня Гаврюша, по-европейски была соединена с кухней. Здесь, в отличие от комнаты, из которой я пришел, не было ничего странного: работал кондиционер, ритмично пульсировал оранжевый огонек на экране мини-кинотеатра, в углу расположился заваленный подушками диван, над ним в строгой раме висела гравюра Гойи – «Капричос». Сон разума рождает чудовищ.

Посредине гостиной стоял овальный стол, сервированный на одну персону. Разноглубокие тарелки, фужеры, стаканы и рюмки выстроились на нем, как ракеты на фантастическом космодроме.

Карлик угодливо пододвинул мне стул и, топая ножками, побежал на кухню. Вернулся оттуда с тарелкой густого, наваристого борща и со штофом водки на подносе, поставил все передо мной. Достал из кармана деревянную расписную ложку и торжественно вручил мне.

– Гаврюша, как ты оказался в этом доме? – спросил я. Карлик вновь, как и на пригорке перед особняком, поднес палец к губам:

– Глууххх и нееамм.

– Понятно все с тобой.

Откуда-то проворный карлик притащил похожий на менору серебряный подсвечник. Зажег парафин и зачем-то выключил электричество. Закончив меня обслуживать, он исчез, оставив на столе серебряный колокольчик.

Я был голоден, а от борща шел вкусный запах. Пренебрегая правилами этикета, с которыми, впрочем, я был знаком весьма шапочно, принялся с жадностью поглощать пищу пока на дне тарелки не осталось только вареное свиное ухо. Я взял трезубую рыбную вилку и поддел его. Под ним, на фарфоре, оказался рисунок свирели.

Отодвинув тарелку, я откинулся на спинку стула. Попытался проанализировать разговор с Василисой: пугает меня опасностями, недоговаривает, будто скрывает – подумай, мол, надо ли тебе знать лишнее и все такое. Прямо готический роман какой-то. Не Василиса, а Анна Радклиф. Не иначе тронулась со скуки в этом своем поселке: мания величия и параноидальный синдром.

Впрочем, пора было звать леприкона. Я позвонил в колокольчик. Из темноты, как будто он никуда и не уходил, возник карлик. Его лицо, освещенное свечами, стало похожим на Луну.

Гаврюша снял со стола подсвечник. Молча и спокойно, как на станции, взял меня за руку и повел обратно в комнату с коврами и чучелами. Там меня ждала Василиса Она опять курила. Гаврюша передал ей менору.

– Ну что, готов?

– А у меня есть выбор?

– Уже, по-моему, нет.

– Тогда готов.

– Идем.

Василиса открыла дверь, через которую мы с карликом попали сюда со двора, поманила за собой. Опять начался спуск.

– Куда мы?

– Ты ведь, кажется, узнать что-то приехал.

– Ну, да, типа того.

– Тогда молчи и не задавай вопросов.

Я думал, что мы окажемся в гараже, но лестница где-то неуловимо свернула, и теперь мы стояли в винном погребе. В нишах можно было разглядеть покрытые плесенью бутылки. Там они покоились, как гробы в склепе. Изысканные трупы предпочитают молодое вино.

– За мной, – скомандовала Василиса.

Мы остановились перед металлической дверью с кодовым замком.

– Ты в Ленинграде, в кунсткамере был? – Нет.

– Значит, можешь туда и не ездить.

Василиса заученным движением набрала пароль. Порядок цифр она и не думала скрывать: 20041889. Дверь бесшумно распахнулась. Каморка за нею осветилась мерцающим светом меноры.

Все стены занимали ореховые полки. На них расположились пузатые склянки.

– Бери подсвечник, – сказала Василиса, – И смотри, чтоб не стошнило.

Я поднес подсвечник к полкам. Банки были заполнены розоватой жидкостью. В них непринужденно, будто законсервированные огурцы или помидоры, плавали заспиртованные уродцы: щенки, сросшиеся головами; шестиногая овечка; какое-то скопление шерсти и клыков; раздвоенная гадюка; скелет чьей-то лапы с десятью фалангами. Хорошо подготовилась к зиме семейка Адамсов, ничего не скажешь.

– Ого! – только и вырвалось у меня.

– Хозяин просто помешан на уродствах. Настоящий компрачикос.

– И давно это с ним?

– Не знаю. Не отвлекайся. Теперь – главный гвоздь программы! – нарочито весело произнесла Василиса.

Она извлекла из кармана халата ключ и открыла стоящий на голом полу сейф. Я поднес свет. И сразу же отпрянул назад. В банке плавало Что-то. Что-то похожее то ли на дельфина, то ли на человека. Плавники, детские ручки, обезьянья голова.

– Это что? В смысле кто?

– Это, дорогой, как в сказке, – голос Василисы задрожал. – Родила царица в ночь не то сына, не то дочь, не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку…

– Так это… Это…

– Это наш с Ф. ребенок.

Я чуть не уронил подсвечник. Потом сел на пол, чтоб самому не упасть.

– Главный экспонат Его коллекции? – растерянно спросил я.

– Ошибаешься. Главный экспонат Его коллекции – это я.

Я посмотрел на Василису. Если и было что-то противоположное уродству, то это – она.

– Ты не понял, – поймала мой взгляд Василиса. – Со мной все в порядке, хвоста у меня нет. Хозяин ждет от меня совсем другого.

– Чего?

– Вот этого, – она кивнула в сторону склянок.

– Так ты чего, как инкубатор, что ли? – догадался я.

– Что-то вроде, – пожала плечами Василиса.

– Ну и как успехи?

– Пока никак.

– Как ты сюда попала?

– Я еще, когда беременная ходила, почувствовала, что с Домом что-то не так. Женщины всегда чувствуют лучше вашего, особенно беременные. Потом сходила на УЗИ. Узнала, думала – удавлюсь. Главврач, скотина, старый хрен с бородкой – точно такой, как их по телевизору показывают, подошел, сказал: есть человек, может помочь. Так я здесь и очутилась.

– Почему не уйдешь?

– А куда? Живу я здесь, как принцесса, челядь в ножки кланяется. А мои родные меня не примут. Я ведь тоже из села. Ты знал?

– Да, вроде… А как Ф.?

– Ф.? А что Ф.? Ты думаешь, он сам себе в Москве работу нашел? Это Хозяин постарался. У него многое схвачено.

Я стал тереть пальцами виски. Почему-то мне стало очень жарко. К горлу, действительно, подступила тошнота.

– Но как ты можешь мне, чужому человеку, это все говорить, показывать?

– Какой же ты чужой? Ты теперь свой, наш. Ты теперь как и я, как Ф., как вся его родня чертова, как эти старухи слепые-безногие. Ты теперь с Домом повязан. Что смотришь? Ты ведь получил, что хотел? Я-то знала, что ты появишься.

– Знала? Откуда?

– Люди одно время следили за Домом. Я, конечно, не объясняла им, что к чему. Говорила – мужа опасаюсь, как бы не вернулся, не натворил чего. Потом узнала, что ты там поселился, потом забегал, заметался – значит, скоро в гости ждать… Но что-то я смотрю, ты не очень расстроен.

– А чего мне расстраиваться, – засмеялся я, как идиот, – может, мне Дом на пользу пойдет? Стану, например, Спайдерменом, буду город защищать от преступности. В «Секретных материалах» покажут. Стивен Кинг книжку посвятит.

Василиса вдруг тоже очень громко и нервно засмеялась. Вместе с ней смеялись мы долго. Когда все кончилось, Василиса помогла мне подняться. Наклонилась к плечу и неожиданно разревелась.

– Ты не думай, я никому-никому, никогда-никогда это не говорила, не показывала, – всхлипывала она. – Ты не представляешь, как с этим жить… Я рада, что ты приехал… Ты думаешь, я сука?

– Нет, не думаю. Я тебя понимаю. Наш мир, этот огромный сраный мир вокруг нас, неизлечимо болен здоровьем. Поэтому уродство – это единственная красота. И мы с тобой красивы. И ты, и я. И твой ребенок.

И я погладил ее по голове, как собаку.

Можно ли считать неродившихся мертвыми?

4.

Мы сидели с Василисой вдвоем в гостиной, где я ужинал, и пили чай. Включили электричество – после погреба огонь светильника казался зловещим.

– На самом деле, Хозяин незлой, – говорила Василиса. – Мне с ним неплохо. Он много в жизни видел. Иногда может быть грубым, иногда ласковым. Да и привязался он ко мне. Контору доверил.

– Сколько ему?

– Около пятидесяти.

– И ты его любишь?

– Даже не знаю, наверное… Он очень ревнивый. Как-то на корпоративной вечеринке меня на танец мальчик молодой пригласил, из младших приказчиков. На следующий день Хозяин его уволил и выслал из поселка. Я и за тебя-то боюсь.

– За меня не бойся – все будет хорошо.

Какая-то вспышка снаррки озарила комнату бледно-зеленым, а потом желтым светом. Мы подошли к окну. В ночном небе расплескалась поллюция салюта.

– Фейерверк, – сказала Василиса, – Очень красиво.

– Да, красиво, – согласился я. – Странный праздник.

– Почему странный?

– Сегодня же будний день, а праздники обычно по выходным.

– А, годовщина какого-то поэта. Он родился в этих местах. А потом в тридцатые его расстреляли.

– Наверное, хороший поэт был. Плохих – не расстреливают.

– Наверное.

Мы опять сели за стол и вернулись к чаю.

– Тебе завтра рано уходить. В четыре тридцать, – сказала Василиса.

– К чему такая точность?

– По периметру особняка установлены камеры. Но когда солнце садится или встает, на какое-то время исчезает фокус. Ты можешь пройти незамеченным, будто тебя и не было…

Как спустишься к пруду, пройдешь той же дорогой, по которой пришел сюда прямо до оливковой рощи. Оттуда на север по лесополосе до Соколиной Охоты – село такое. Там сядешь на городской автобус. Гаврюша тебе поможет выйти.

– Кстати, а где он? Спит?

– Нет, Гаврюша никогда не спит. Здорово, правда? Я в детстве мечтала, что можно будет никогда не спать – столько всего можно успеть. А ты?

– Я – нет. Я, наоборот, мечтал, что можно будет никогда не просыпаться, но это, к сожалению, невозможно.

– А ты знал, что Гаврюша раньше снимался в порнофильмах?

– Нет. Откуда?

– Ну, помнишь, ты спросил: «Где я его мог видеть?»

– Нет, точно не там, – сказал я, подумав, – Я бы запомнил.-

Чай я допил. На дне осталось болотце заварки. Ладони еще ощущали тепло стакана.

– Тебе пора спать, – сказала Василиса, – идем, я тебя проведу в комнату.

Мы вышли из гостиной, свернули налево к лестнице. Там я увидел еще одни ступеньки, ведущие вниз.

– А там что?

– Там – бункер. Когда покойный отец Хозяина впал в маразм, то стал бояться атомной бомбы. Вот Хозяин для его спокойствия и выстроил бомбоубежище – там дедуля и скончался. Говорят, у него пол-лица было обожжено, как яблоко печеное… Но это все еще давно, до меня было.

Наверху Василиса показала мне мою спальню. Небольшая комната с кроватью и телевизором. Похоже на маленький номер в трехзвездночной гостинице.

– Спокойной ночи, – сказала она.

– И тебе, спокойной, – сказал я.

Не раздеваясь, я лег на кровать. Напротив меня тикали деревенские часы с кукушкой, по ним я засек время. Чуть ниже размещалась репродукция Тулуз-Лотрека. Сидящая на кресле проститутка, натягивала колготы. Даже здесь не обошлось без уродов. Уродство – отдыхающая красота. Так, кажется, писал Жене.

Я включил телевизор. В особняке была спутниковая антенна. Нажимая кнопки на пульте, нашел кабельный канал мадридского «Реала». Шла трансляция вечерней тренировки. Отсюда, из Червоного Гая, Рауль, Фигу, Роберто Карлос, Зидан, Рональде» и Бэкхем казались инопланетянами.

Прошел час. Я поднялся с кровати и оставил комнату. Дверь спальни Василисы была напротив. Я вошел туда.

Василиса бодрствовала. Она сидела на постели в ночной рубашке, поджав под себя ноги. Смотрела на меня.

– Привет, – сказал я, – вот, не спится.

– А ты отчаянный, – сказала Василиса и стянула с себя рубашку.

5.

Утром, на рассвете, я, как и было оговорено, без приключений покинул особняк. Добрался до оливковой рощи, а оттуда двинулся на север по лесополосе. По одну сторону посадки тянулась пашня, а с другой – смоченный росой луг. На лугу паслись овцы. Они были пугливые, как персы при Марафоне.