Текст книги "Фаза Урана"

– Здесь, неподалеку от парка есть ночной клуб «Анаконда». Знаете? В баре спросите Антона. Он – бармен. Передадите записку. Он даст вам средство. Вот деньги.

– Так много? – женщина зашелестела бумажками.

– Оно того стоит. Сходите. Я присмотрю.

– А может…

– Сходите вы. Так надо.

Говорил я достаточно убедительно. Женщина засунула деньги и записку в карман шорт. Для этого ей пришлось выгнуть спину, и шрам полностью обнажился. Она подошла к лестнице. Там остановилась, желая что-то сказать.

– Не волнуйтесь. Все будет в порядке, – успокоил я.

Женщина кивнула. Ее шаги озвучили клавиатуру лестницы. Где-то внизу с лязгом закрылась входная дверь. Я остался наедине с археологом.

Я уселся на дощатом полу. Кроме кровати в зале находился фрезерный станок. Вдоль стен лежали какие-то камни. Стояло несколько плит – может, среди них и была та, с раскопок, с орнаментом-шифром. Хотя, насколько я помню, очень похожими плитами была выложена аллея в нашем пионерском лагере. По углам нагромождался строительный мусор, валялась лопата и малярные кисти…

– Сколько же лет этой развалине? – риторично произнес я вслух.

– Сто пятьдесят семь. Построена в сороковых годах девятнадцатого века польским магнатом Джушевским. Архитектор – Ферарри, – раздался размеренный голос.

От неожиданности я поднялся. Кроме меня и Хмары в зале никого не было. Голос мог принадлежать только ему, продолжавшему лежать без движения, как ни в чем не бывало.

– Итальянец? – переспросил я растерянно.

– Нет. Грек из Феодосии. За итальянца себя только выдавал. Настоящая фамилия – Теодарокопулас.

Глаза археолога продолжали глядеть на потолочных Амуров. Кажется, я начинал что-то понимать.

– Какой сегодня день недели?

– Четверг.

– Сколько вам лет?

– Сорок один.

– В каком году родился Александр Македонский?

– В триста пятьдесят шестом году до нашей эры.

– Что такое: два кольца, два конца, посредине гвоздик?

– Ножницы.

Хмара Василий Петрович прекрасно меня слышал и прекрасно отвечал на мои вопросы.

– Здорово! А кто эта женщина, здесь работает?

– Марина, скульптор-реставратор.

– Вы с ней спите? – обнаглел я.

– Нет.

– Но она этого хочет?

– Да. Хочет, чтобы я на ней женился.

– Вы отвечали на ее вопросы сегодня?

– Нет.

– Почему?

– Брахманы не разговаривают с женщинами. Хмара начинал мне определенно нравиться.

– Здесь действительно была ставка Махно?

– Да. Только три дня. Он болел тифом.

– Вы в трансе?

– Да.

– Вы пили сому?

– Нет. В формуле произошла ошибка. Часть орнамента не сохранилась. Поэтому то, что я пил, нельзя назвать сомой.

– Какие ингредиенты?

– Пшеничный спирт, белена, полынь, анис, белладонна…

– Ого! – присвистнул я, – Есть от чего завалиться! – …всего двадцать шесть компонентов.

– Еще зелья осталось?

– Да. Стоит за фрезерным станком.

Я подошел к станку и в самом деле обнаружил пластиковую бутылку от лимонада «Живчик». В бутылке оставалось еще грамм сто пятьдесят, не больше, мутной жидкости, по цвету напоминающей березовый сок. На самом деле, иногда неплохо поэкспериментировать. Главное, чтобы за тобой кто-то следил.

– Можно, я оставлю это себе?

– Оставляй. Это все равно не сома.

– Хорошо. Куда делись черепа, найденные вами в районе Северный-1?

– Они пропали.

– Почему вы это допустили?

– Я лежал в дурдоме.

– Когда? – удивился я.

– Июнь – декабрь тысяча девятьсот девяносто второго года.

– Это связано с вашим интервью, которое вы дали газете «Вечерний Разговор»?

– Да. Но интервью я не давал.

– Кто в таком случае написал эту статью?

– Моя бывшая жена и редактор газеты Левантович.

– Зачем?

– Хотели от меня избавиться.

– А где они сейчас?

– Израиль, город Ашкелон, улица Каценельзона, четыре.

– Они могли вывезти черепа за границу?

– Да.

– Вы антисемит?

– Нет. Я антисионист.

– А какая разница между антисемитом и антисионистом?

– Приблизительно такая же, как между германофобом и антифашистом.

– Ладно, не будем спорить. В городском музее существуют материальные доказательства вашей теории о существовании цивилизации брахманов?

– Нет. Все архивы, в том числе дневник бельгийского инженера Боммеля, были уничтожены большевиками в начале сентября 1941 года во время наступления армии Юг под командованием генерала-фельдмаршала Рундштедта.

– В таком случае, откуда у вас уверенность в том, что на территории нынешней танковой части находилось древнее капище?

– Есть косвенные свидетельства. Бывший директор музея Павловский, ныне покойный, держал дневники Боммеля в руках. Младший лейтенант Сафронов, служивший в штабе, по уверению его сестры, упоминал в письме о странных находках во время земляных работ на территории части. В частности, о черепах с отверстиями, об остатках керамики и осколках плит с текстом. Письмо не сохранилось. Сам Сафронов покончил собой в 1980 году.

– Проклятье брахманов? – сыронизировал я, – Или, может, госорганы?

– Нет. Ни то, ни другое. Сафронов был алкоголиком и много слушал Высоцкого.

– Но вы верите в проклятье брахманов?

– Определенно.

– В окрестностях части можно найти подтверждения ваших слов?

– Да.

– Могли бы вы мне там провести экскурсию?

– Да.

– Во время Перестройки говорили, что на территории части нашли уран. Вы знаете это?

– Да. Я слышал. Но меня это не интересует.

– Почему?

– Я не геолог.

– Еще одно – Дом. Рядом с частью был построен Дом, в нем жили офицеры…

Сзади раздалось деликатное покашливание. Я обернулся. Вернулась Марина-реставратор. В руках у нее был пакет.

– Вы разговаривали с Васей? – спросила она.

– Вряд ли это можно назвать разговором, – ответил я.

– Я принесла, – женщина протянула мне пакет.

– Спасибо. Не могли бы вы приготовить чай?

– Да конечно. Вам какой: зеленый или черный?

– Черный.

Марина дошла до лестницы. Остановилась и спросила:

– Сколько сахара?

– Нисколько. Без сахара.

Наконец она ушла. У меня было мало времени. Действовать надо было быстро. Я открыл пакет, достал оттуда одноразовый стакан для десерта, закупоренный крышкой, и круассан, завернутый в полиэтилен. В круассане, между двух ломтиков сыра, прятался шприц, заряженный на два куба – должно хватить. Я закатал у Хмары рукав пиджака до локтя. Вены археолога проступали четко, как карта железнодорожных путей. Я сделал инъекцию. Использованный шприц закинул под фрезерный станок. Снял крышку со стакана и выпил его содержимое. Сладкие иголки газа укололи нёбо.

– А вот и чай, – появилась Марина.

– О! Квасу днесь мне принеси! О, женщина, своим известная коварством! – вдруг закричал гекзаметром, вскочивший с кровати Хмара.

Марина выронила чашку. Чашка разбилась о пол, и коричневая жидкость растеклась по каналам-щелям половиц. В осколках остывала заварка.

– Что это с ним? – испугалась женщина.

– Народное средство в действии.

– За что, о боги, послали вы мне испытанье!?

Хмара расхаживал по комнате и размахивал руками, продолжая во весь голос ораторствовать гекзаметром. Гомер, надо сказать, из него был паршивый. Колбасило археолога не по-детски. Именно так бы выразился Антон, бармен из «Анаконды».

– Нечистые варвары, пришлые с севера, усадьбу ввели в запустенье! Род Джушевских отвеку ославив! Перун Всемогущий! Ответствуй, доколе днесь нам нести униженье!

– Что вы ему дали!? Что вы ему дали?! – затрясла меня Марина.

– Обыкновенный коктейль «Отдуплятор». Кола, грейп-фрутовый сок, молотый кофе. Больше ничего.

– Тяжелым проклятьем нечистых кара брахманов коснется! Дланью великой исторгнет Земля все злодейства!

– Василий Петрович! Василий Петрович! – начал я.

– Просто Петрович. Так воины-други брахмана великого кличут!

– Договорились. Между прочим, Петрович, вы мне экскурсию обещали.

– Петрович премудрый сдержит свое обещанье! В поход присно полный отваги, отправимся днесь!

От недавней лаконичности Хмары не осталось и следа. «Днесь» у премудрого Петровича успело стать словом-паразитом. Его он употреблял и к месту и не к месту.

– Куда вы собрались? – не на шутку встревожилась Марина, – Никуда, никуда я его не пущу. Он болен! Слышите, он болен!

– Оставь, о, женщина! Воинов тех, что в поход собирались! Ада исчадье, космической чуждой планеты закланье! Хочет страдалицу Землю поработить и ограбить!

Петрович решительно направился к лестнице. Я последовал за ним. За нами побежала Марина.

– Не пущу! Не пущу, мерзавец! – восклицала она то и дело.

Мы спустились и вышли за двери. Собака чау-чау все еще спала. Львы продолжали зевать.

– Остановитесь! – умоляла женщина.

– Тебе ль, несчастная, Петровича властную поступь своим остудить появленьем?! – велеречиво отрезал археолог.

– Да, – подтвердил я его мысль и, войдя в азарт, добавил: – Днесь!

– Ах, так? Тогда убирайся! Я тебе не прислуга и не сиделка! Я свободная женщина! Сволочи! Понятно?!

Свободную женщину мы рассердили не на шутку. Она подобрала на дороге консервную банку и с ненавистью швырнула ее в нашу сторону. Банка зазвенела у нас за спинами фальшивым набатом, покатилась. Кажется, Марина заплакала.

4.

На холме убедительным бастионом возвышался многометровый забор танковой части. Над частью сияло маленькое солнце, будто новенький гвоздь, вбитый в голубую обшивку неба. Я помог Хмаре выбраться из такси.

– Да вам не сюда. Вам на «Коммунар» надо, – сказал перепуганный таксист.

– На обратном пути непременно заглянем, – ответил я, расплачиваясь с водителем.

– О, кормчий, твоя колесница была легкоступна! Как ветер она донесла двух героев к презренной твердыне, – подытожил Петрович.

В районе «Коммунар» находился городской дурдом. Таксист, получив щедрые чаевые, унесся на машине прочь, тронувшись со второй передачи. Его совет заехать в дурдом не выглядел пустым фразеологическим оборотом. Пока мы шли, оставив усадьбу, от парка к дороге, Хмара, на кураже, в своем эпическом порыве успел описать телеграфный столб, старика-велосипедиста, общественный туалет, шлагбаум и улицу с каждым ее пешеходом. В такси его поэтический дар не утратил своей силы, а только окреп и вознесся…

– Петрович, к части нельзя подходить ближе одного километра – могут быть неприятности, – предостерег я.

– Спокойствие, о, юный ратник! Знает днесь хитроумный Петрович потаенные тропы!

Мы свернули в сторону и спустились с шоссе по пологому склону. Дальше пришлось идти полем. Поле густо поросло сухими травами. Летние дни выжгли из растений сок. Над травой витал плотный и терпкий запах перезрелой пыльцы. Запах смешивался с мошкарой и заставлял глаза слезиться. Я чихал и начинал жалеть о том, что все это затеял.

– Долго еще нам?

– Закончил. Ему отвечал беспристрастный Петрович. Сиянье Аратты пожелав лицезреть, алтарь окропи смиренным терпеньем.

– Окроплю, окроплю, – пробурчал я – выпитый в усадьбе коктейль и без того обременял мой мочевой пузырь.

Мы подошли к неглубокой лощине. В ней росли седые вязы. Натыкаясь на камни, журчал ручей. Археолог увлек меня за собой вниз. Придерживаясь руками за тонкие ветви молодых древесных побегов, мы достигли дна и зашагали дальше по течению ручья. Квакали жабы, раздавшиеся от влаги и обильной пищи. При нашем приближении они синхронно прыгали в воду, будто пловцы на Олимпиаде. Грунт был илистый и мои кеды испачкались.

– К тишине призываю тебя, любопытственный спутник, – зашептал Хмара, – Узри хижины те, что землеробами брошены в страхе проклятья.

Действительно, я увидел развалины некогда жилых построек. В тени вязов просматривался остов дома, с сохранившимся кое-где розовым кафелем. В пустом оконном проеме сидела пластмассовая кукла, неведомо кем и когда здесь забытая. Калитка на аршин ушла в почву. Сквозь застывшую пыль на ней все еще можно было разглядеть красную «тимуровскую» звезду. Пионеры не забредали сюда очень давно.

– Сей ориентир – нам сигнал к восхожденью. Скоро увидишь Аратты сиянье! – произнес торжественно Хмара.

– Всю жизнь мечтал…

Мы пошли прямиком через развалины, вспугнув одичавшую кошку. В доме, на одной из стен сохранилась географическая карта с материками и океанами. Нетронутой оставалась печь. В одном месте на печи химическим карандашом были нанесены отметины – рост детей. Последняя надпись была датирована октябрем семьдесят восьмого года. Женя, 14 лет, 162 см.

За руинами обнаружились малоприметные земляные ступеньки, ведущие наверх. По ним мы без труда покинули лощину.

– Стражей, что Калашников дланью сжимают, стоя на вышке дозорной, мы обманули, ввергнув их разум в плен заблужденья, – обнадежил Петрович.

– Хотелось бы верить, – сказал я. – А почему холм называется Друг?

– Так холм нарекли, горечи лжи испытав, врагами гонимые сонмы брахманов.

– Да уж, папиросам «Друг» тоже брахманы название придумали, не иначе, – вздохнул я.

Хмара не ответил. До забора танковой части оставалось не более пятидесяти шагов. Отсюда, с холма открывалась замечательная панорама. С легкостью можно было рассмотреть все, что было за лощиной: и поле, и шоссе, и недостроенную линию метрополитена, и район новостроек. Мы стояли рядом с кустом шиповника.

– Петрович, я что-то не понял. Где обещанная Аратта? Где следы брахманов?

– О, отрок несчастный! Тебя слепотой покарали жестокие боги! – Язык археолога между тем начинал заплетаться – сказывалась жара, его глаза стали мутными и перестали блестеть. – С кровли храма цветущей Аратты, матери воинов и славных брахманов Отчизны, око ласкает вид на прекраснейший город, что под небом во все времена возвышался. Полноводные реки долины, руслом ведут кораблей караваны. Их трюмы золотом полны и роскошью дивных товаров. Дворцы и базары в багровых лучах озаримы. Днесь жителей славных счастье исполнит, и нет им числа, и бессмертны они, пако сладкую сому, подобно богам они пьют еженощно, храмы Аратты в молитве всеобщей вовек восхваляя!

Я сел рядом с кустом, поставил между ног бутылку с зельем и закурил. Наконец-то, я все понял. Я и в правду связался с сумасшедшим, страдающим к тому же наркотическими галлюцинациями. Безумие Хмары было безумием Шлимана. В вонючем ручье, вдоль которого мы шли он видел полноводную реку. В выжженной степи его воспаленным глазам открывались несуществующие дворцы. Пора было прекращать это цирковое представление…

– Василий Петрович, – сказал я с той спокойной интонацией, которую используют только при общении с детьми и сумасшедшими, – Нам пора домой. Я отведу вас в усадьбу. Там вы отдохнете. Марина приготовит вам ужин. Здесь нет никакой Аратты.

В ответ Хмара зловеще захохотал. Он поднял с земли увесистый камень.

– О, зреньем убогий послушник, ланиты ты сдуй и покайся. Днесь город прекрасный пред нами! Узреть же тебе Петрович-учитель поможет.

Он поднял камень над головой и пошел на меня. Я струсил и попятился назад на четвереньках, как краб. Пластиковая бутылка упала и покатилась по траве.

– Глаз третий откроет тебе посвященье в брахманы. Таинства неба, дороги созвездий, бессмертье и воля всеславной Аратты в дар тебе преподносит щедрый Петрович.

Я понял, что сейчас мне будут делать дырку в черепе. Меньше всего на свете мне хотелось стать брахманом. Кондуктором, мясником, слесарем, поваром в Макдоналдсе, учителем начальных классов, наконец, но только не брахманом.

– Помогите! – закричал я.

– Помощь близка, путь к спасенью укажет тебе жрец Аратты!

Хмара занес камень для удара. Я закрыл голову руками и продолжал кричать. В это мгновенье камень опустился. Археолог с силой ударил себя камнем по макушке и рухнул возле меня на траву. У него хлестала кровь.

– Черт! – выругался я и бросился осматривать рану.

Кажется, череп был не поврежден, однако кожу на голове жрец Аратты рассек себе прилично. Кровь нужно было останавливать. Я снял с Хмары пиджак, стянул с него рубашку. Оторванным рукавом попробовал перебинтовать голову. Археолог начинал бредить на каком-то непонятном языке:

– Капанавагиру завука дуфа Брахмапатара ватинару друг вабрапанамну тара.

Это походило на глоссолалии пятидесятников, которые те устраивают на своих собраниях. Та же религиозная экзальтация. Та же абракадабра вместо человеческих слов.

Внезапно я услышал другие, куда более земные голоса и обернулся. В нашу сторону бежал патруль: два солдата и овчарка на натянутом поводке. Вероятно, их привлекли мои крики и сейчас они направлялись в нашу сторону. В считанные секунды я оценил свою плачевную диспозицию. Я на запрещенной территории. Без документов. Рядом со мной бывший пациент психбольницы, окровавленный и в состоянии глубокого наркотического опьянения. Кто звал на помощь, в комендатуре разбираться не будут. Вывод напрашивался сам собой. Нужно было отступать, улепетывать.

– Прощай, брахман, – сказал я напоследок Петровичу, схватил бутылку и прыгнул в лощину.

Я кубарем скатился вниз в ручей, оцарапав руки. Вскочил и поскакал по воде против течения, рассчитывая, что овчарка не сможет взять след.

Я проклинал себя, свое любопытство, древнюю страну Аратту и всех ее брахманов. Днесь выдался на редкость веселым.

5.

Я шел по улице и от меня шарахались прохожие. Мои разорванные штаны по колено были испачканы грязью и травой. К футболке намертво пристали семена сорняков. На локте запеклась пыльная кровь. К ране был приклеен лист подорожника.

В аптеке я купил упаковку гигиенических салфеток и лейкопластырь. Продавщица предложила позвонить в больницу, но я вежливо отказался. Аптечные часы показывали полседьмого. На столике, под плакатом с красным лоскутком, лежали бесплатные одноразовые шприцы и презервативы. С самого утра я ничего не ел.

– Хлопец. Дай водички попить, – попросил пожилой мужчина.

Я понял, что прижимаю к груди бутылку с археологическим зельем.

– Нет. Не дам, – сказал я и выбежал из аптеки.

Спустя мгновение я вернулся, схватил со столика несколько бесплатных шприцов и презервативов, а затем ушел, теперь уже навсегда

U. Резервация

В Старом парке жарило лето, и плодоносил абрикос, но с неба валил снег, и я смотрел, как снежинки, словно стрекозы, садятся на статуи. Статуи вновь вернули в парк, и теперь летчик с пропеллером, девушка с веслом, пионер с горном и гимнаст с гимнасткой составляли нам компанию. Вместо бомбоубежища нас всех с конвоем отправили сюда, в Резервацию.

– Снег идет, а лето, – сказал я.

– В этом году, – пояснил Леня, – Пасха выпала на среду и пингвины полетели на север, а это верная примета того, что летом будет идти снег.

– Сколько мы здесь пробудем?

– Пока не закончится ядерная зима.

Мы стояли под абрикосами, и в них происходили мутации. Огромные желтые плоды, размером с отрубленную голову, срывались вниз и медленно катились по земле.

– Я хочу есть, – сказал я, – Нас здесь собираются кормить?

– Из еды только абрикосы, – ответил Степан.

– Вид у них не слишком аппетитный.

– Абрикосам теперь тяжело – они превращаются из деревьев в животных. Но их мясо уже вкусное, оно похоже на конину.

Я никогда не пробовал конину, поэтому подобрал с земли тяжелый плод и надкусил его. Как оказалось, на вкус конина ничуть не отличалась от обыкновенного абрикоса.

– Надо отсюда убираться, – предложил я, вытирая губы от оранжевой сукровицы, – Не нравится мне здесь.

– Скоро прилетят вертолеты и сбросят песок, – сказал Ф.

А я посмотрел в сторону горизонта, туда, где нависал зеленый гребень радиации. Из-за снегопада различить его было тяжело. Зато было хорошо заметно, как неподалеку от нас, в тени абрикос, по сугробам, медсестра тянула на своих плечах раненого красноармейца.

– Не нравится мне здесь, – повторил я. – Вы как хотите, а я буду выбираться.

Леня и Степан молчали. А Ф. вдруг под действием мутации превратился в директрису, и закричал:

– Растрепин, ты анархист!

Я поднял лыжи и поправил ворот пальто:

– Если я анархист, то тогда где моя тачанка? – спросил я.

XIV. Кошка

В этой квартире тоже стоит пианино, громадное, черное. По цене и размеру оно сопоставимо с подержанным малолитражным автомобилем А еще в квартире живет семь кошек и не живет ни одного кота. Имена кошек: Дездемона Ариэль, Офелия, Бианка, Джульетта, Миранда, Розалинда Я ничего не имею против кошек, они мне даже симпатичны, но, по-моему, в данном случае – семикратный перебор в их допустимой популяции.

Все о кошках я узнаю во время чаепития. Чай теплый и очень сладкий, в нем плавает ревень, мята, мелисса, лимонник, жасмин и еще какая-то трава Чай скорее похож на суп. Мне удивительно: я в Доме уже почти два месяца, но не знал, что в квартире, через несколько стен, кошачий зоопарк. Я никогда не слышал ни мяуканья, ни ора, не чувствовал запахов.

– Мои девочки очень воспитанные, – говорит соседка Варвара Архиповна. Волосы ее уже не синие, как у Мальвины, а перекрашенные в рыжий, как у Пеппи-Длинный-Чулок, цвет.

Я сижу у нее в гостях, в квартире номер четыре. Мой визит выдался незапланированным. Утром Варвара Архиповна позвонила мне в дверь, и смущенно, перманентно извиняясь за беспокойство, попросила ей помочь. Ей нужно было снять пенсию из банкомата по кредитной карточке. За истекший месяц, сказала она, в районе ограбили трех пенсионерок – каждый раз забирали снятые деньги. Наш район пользовался дурной репутацией, и почти в каждой многоэтажке варили ширку.

Этим же утром информация об ограблениях была в новостном блоке местной радиостанции. Еще по радио рассказали другие новости со всего света: израильский раввин изобрел молитву для кающихся посетителей порносайтов; лапландский Санта-Клаус на грани банкротства, и все эльфы на летний период отправлены в отпуск за свой счет; американские ученые обеспокоены: трупы людей, умерших двадцать лет назад и позже, плохо подвержены разложению – предполагаемые причины: пищевые добавки и современная фармацевтика. Напоследок сообщили историю о собаке, которая на днях в нашем городе спасла многодетную семью: ночью стряслась утечка газа, а собака залаяла, разбудила людей, и все остались жить. Новости всегда должны заканчиваться чем-то хорошим.

Снять деньги не составило труда, разве лишь сам путь выдался утомительным: Варвара Архиповна держала меня под руку, и из-за этого мы очень медленно шли по жаре, и кнопки банкомата были скользкими от пота. Свой супочай я заслужил сполна…

На дне чашки осталась трясина мякоти, и мы говорим о литературе. Варвара Архиповна работает библиотекарем. Очень скоро, думаю я, специальность библиотекаря превратится в анахронизм, как профессия конюха или кучера. Книги, как и лошади, станут привилегией богатых снобов, всем остальным достанется Интернет. Варвару Архиповну мало интересуют книги, написанные после XIX века. Меня не слишком привлекают книги, написанные до XIX века. К счастью, XIX век нам дарит в избытке точки соприкосновения.

– Почему вы покупаете продукты нашему соседу, Вилену Архимедовичу? – спрашиваю я, когда мне надоедает обсуждать Флобера.

– Он бедный и одинокий. Кто-то должен ему помогать.

– Но почему вы?

Варвара Архиповна пожимает плечами, мой вопрос ей кажется бестактным.

– Хороший у нас Дом, – говорю я, чтоб сменить тему, – даже тараканов нет. Обычно в старых домах много тараканов, а тут нет ни одного. И построен дом хорошо. Раньше строили лучше.

– Этот дом построили немцы.

– Немцы? – переспрашиваю я.

– Пленные немцы, сразу после войны. Несчастные пленные фрицы.

– Как для себя строили.

– Немцы, миленький, по-другому не умеют.

Розалинда идет по закрытой крышке пианино. Бианка трется о ножку стола и просит еду. Дездемона спит на кушетке. Миранда лижет свои гениталии. Джульетта глядит в окно. Ариэль пытается убить севшую на штору муху.

– Я воспользуюсь вашим туалетом, – говорю я.

Моя мама часто любит повторять: запомни сынок – ты не интеллигент, ты мальчик из интеллигентной семьи, и в этом разница. Разница действительно ощутимая, и я никогда не спорю.

Я включаю свет в туалете и вижу седьмую кошку. Это Офелия. Она сидит на краю унитаза, мочится. Потом грациозно дотягивается лапой до кнопки слива и нажимает ее. У Варвары Архиповны очень воспитанные девочки. Чтобы научить меня таким трюкам, моим родителям потребовалось потратить по меньшей мере пять лет. Может быть, это потому, что я мальчик.