Текст книги "Земля Великого змея"

Он высунул голову за край дорожки и тут же втянул ее обратно. Его порядком отросшие локоны чуть не намотало на древки нескольких стрел, унесшихся в ночное небо. Но за краткое мгновение он успел разглядеть внизу большую лодку с настилом над носом и кормой. В ней было около десятка мешиков с вскинутыми луками, держащих под прицелом то место, где засели конкистадоры. Несколько обнаженных индейцев с мокрыми веслами в руках замерли на носу, и пара копошилась на корме.

Внизу что-то зашипело, а на камень легли отблески оранжевого пламени. Ромка снова выглянул за край и убрался, прежде чем стрелки спустили тетивы.

Факел?! Карамба!!! Вот теперь с лодки подадут сигнал на берег, прибежит дозор и возьмут теплыми. А деваться-то и некуда. Как побежишь, когда стрелы дождем? Может, по опоре на какой-нибудь остров спуститься? Мешики, конечно, на лодке приплывут и начнут поиск. Но воевать в глухих зарослях – Ромка коснулся запрятанного в пояс ножа – это совсем не то, что на голом месте стрелам подставляться.

– Уходить надо, они на берег сигналят. Скоро тут будет вся мешикская армия.

– Куда?

– Давайте сначала на ту сторону переберемся, тот край нас от стрел прикроет.

– А что мешает им проплыть под мостом и накрыть нас там?

– А что мешает нам перепрыгнуть на другую сторону? – в тон ему спросил Ромка.

Поднялся на корточки и, не распрямляясь, перепрыгнул через поток. Итальянец примерился, встал на четвереньки и, скользнув сапогами по полированному камню, прыгнул.

Ромка едва успел поймать драный рукав и приземлить летящее тело. Если бы не эта эскапада, флорентиец либо грохнулся бы на твердый край, переломав об него ребра, либо проскользнул бы мимо и слетел за край.

– Уф, дон Рамон, опять вы меня спасаете. Позвольте…

– Позже, – оборвал его Ромка. – Бежать надо.

Несколько свистнувших за спиной стрел подтвердили его слова.

Молодой человек немного поколебался, пропустить ли прихрамывающего флорентийца вперед, чтоб подгонять, если придется, то и пинками, или взять лидерство самому. Вторым номером, говорят, бежать легче, значит, надо оставить его слабому. Он протиснулся вперед и побежал размеренной, неторопливой рысью. Сзади зашаркали подошвы дона Лоренцо.

Где его учили бегать, думал Ромка. Так топотать – все пятки отобьешь. Да и дыхание запальное, долго ли продержится. А ну и черт с ним, надоело быть нянькой для этого великовозрастного оболтуса. Вроде мужик как мужик, а как до дела дойдет – ну чисто баба. Видать, содомское клеймо не так безвредно, как некоторые говорят. Modus vivendi[57]57
  Образ жизни (лат.).


[Закрыть] налагает отпечаток и на modus operandi[58]58
  Образ действия (лат.).


[Закрыть]. Как топочет-то, за грохотом не слыхать, что позади делается. Ромка оглянулся. И не видать. Если кто и крадется, то без света. И дорожки от факелов на воде исчезли где-то за краем. Неужели оторвались? А даже если нет, самое время скрываться в зарослях. Вот как раз и опора подходящая.

Ромка остановился так резко, что флорентиец чуть не налетел на него в темноте. Замер, балансируя на скользком камне. Его грудь раздувалась и опадала кузнечными мехами, дыхание со свистом вырывалось сквозь сжатые зубы. Да, совсем не бегун. Еще б немного, и пришлось бы останавливаться, подумал Ромка, разматывая жгут. Если привязать за вот эту скобу, можно повиснуть на руках и спрыгнуть на выступающую часть. Потом брюхом соскользнуть по опоре вниз. Черт…

Совсем близко раздался топот преследователей. Факелы в их руках скорее мешали, чем помогали разглядеть пленников, высвечивая все на пару саженей и сгущая тьму за пределами светового круга. Времени оставалось чуть.

Ромка схватил итальянца и вместе с ним с головой опустился в ледяную воду, почти без всплеска. И аж зашелся от хладности, охватившей его со всех сторон. Лоренцо, не сопротивляясь, замер в Ромкиных объятиях. Пятки мешиков застучали по камням у самой головы. Свет факелов отбросил всполохи на поверхность воды над их головой. У итальянца изо рта вырвался пузырек воздуха. Черт! Ромка зажал ему рот и нос ладонью, ухватил покрепче.

И не зря, дыхание флорентийца оказалось слабым. Он задергался в Ромкиных объятиях, пытаясь вынырнуть, но тот не дал. Лоренцо забился сильнее, как пойманная рыба. Ромка оплел его ногами и руками, стараясь удержать и не дать вспенить воду на поверхности.

Свет факелов рассеялся, метнулся дальше по виадуку. Неужели ушли? Впрочем, выхода не было, и Ромкины легкие начали разрываться от недостатка воздуха. А придушенный итальянец и вовсе перестал биться. Молодой человек нашел ногами опору, осторожно поднял лицо над поверхностью. Первое, что он увидел, был наконечник мешикского копья, смотрящий ему прямо в переносицу.

На ступеньках перед троном склонились ниц два главных жреца государства. Один – невысокий пухлый мужчина в кроваво-красной накидке, верховный жрец храма бога войны Уицлипочтли. Второй, худой и быстрый в движениях, – из храма божества преисподней Тескатлипоки. У обеих под ногтями застыли темные полоски чужой крови, кровью пропахли и их плащи. Повелителя тошнило от этого запаха, но он старался не подавать виду.

– Великий правитель, – не поднимая головы, говорил жрец бога войны. – Касик Инатекуатль совсем зарвался. Твои солдаты изловили одного teule и везли его нам, чтоб этой жертвой задобрить богов. А касик послал своих убийц, и они забрали белого человека. Наши люди ничего не смогли сделать.

– Не смогли? Или побоялись? – улыбнулся Куаутемок.

– Бояться смерти не зазорно, – глухо пробубнил из-под грязных спутанных волос жрец бога преисподней. – У меня осталось не так много верных и преданных людей, повелитель, – стал оправдываться толстяк.

– Перестаньте, – отмахнулся Куаутемок. – От убийц Инатекуатля толку пока немного, но он старается, обучает людей, готовит к серьезным делам. Я вижу результаты его трудов. Его стараниями несколько их капитанов более нам не досаждают, он даже чуть не добрался до самого Кортеса. А вы каждый день приносите сотни жертв, среди которых старики, женщины, дети, воины. Все без разбора идут под нож. И где результат? Почему их боги помогают им, а наши боги не дают нам никакой силы и удачи?

– В час великого изгнания teules, – забубнил худой, – когда многие из них попали на жертвенный камень, боги узнали вкус других жертвоприношений, и он пришелся им по душе. Они не хотят тескоканцев или истапаланцев, они хотят teules, и пока не получат их, не будет нам удачи.

– Teules, значит?! – Куаутемок скривился от боли в боку, поднимаясь с устилавших его золотой трон подушечек. – Хорошо, вы получите teules, но при одном условии. Добудете их сами! Повелеваю от каждого храма отрядить по двадцать служителей, раздать им оружие и сформировать отряды по сто человек в каждом. Касиков назначить из проверенных воинов. И не перечить! – Взмахом руки он пресек готовые сорваться с губ жрецов упреки и сетования. – Идите в свои храмы и разошлите гонцов во все пределы. Слышите, во все!

Жрецы вскочили на ноги и, кланяясь как заведенные, спиной вперед покинули зал. Когда двери за ними закрылись, Куаутемок обессиленно рухнул обратно на трон. По пергаментно-желтому лицу его стекали капли пота, но на губах играла довольная улыбка.

– Вот вы у меня все где! – Он потряс в воздухе сухим желтым кулачком.

Мужчины покинули покои правителя.

– Предупреждал же я, – пробормотал жрец Уицлипочтли, – не стоит ставить во главе государства этого юнца.

– Кто ж знал, кто ж знал, – покачал головой жрец Тескатлипоки. – Мальчик больной, слабый, казалось, из него веревки вить можно, но нет.

– Да, возмужал правитель, – с некоторым даже уважением молвил жрец Уицлипочтли.

Мирослав не торопясь вылез из ванной. Водица смыла пуды грязи и соли, въевшиеся в кожу за последние несколько дней. Успокоила зуд, унесла усталость. Вернула гибкость членам. Не банька русская, конечно, но значительно лучше, чем обычное мытье в каком-нибудь лесном ручье, где испанцы отмывали кровь с одежды, купали коней, чистили оружие и чуть не испражнялись туда же. Он припомнил, как гонял его по зиме в сени отец, заставляя, пробив ледяную корочку, омывать харю студеной водой и тереть зубы наверченным на палочку кусочком пакли, и вздохнул. Воспоминания о доме редко посещали его загрубевшую в боях и походах душу, а тут поди ж ты…

Не касаясь ногами лестницы, он выскочил из бассейна. Снял с вбитого в стену клинышка белое полотнище, вытер голову, промокнул бороду, обтер покрытую шрамами грудь. Брезгливо поворошил голой ногой заскорузлую кучу одежды, поморщился и накинул ткань на плечо, как римский патриций тогу. Панцирным ногтем проделал дыру в краю, просунул кончик и завязал его объемистым узлом. Взмахнул руками, проверяя не стеснит ли в случае чего. Задрал по очереди колени, пробуя длину подола. Еще раз оглядел купальню, особенно иллюминационное отверстие. Все равно не выкарабкаться. Но нет и худа без добра. Однако и выходить пора. В купальне лепо, но делать больше нечего, а тянуть время – только открывать свою боязнь. А в ней Мирослав мог признаться себе, но не врагу. Несколько раз сжав и разжав кулаки и встряхнув плечами, он толкнул дверь и вышел в простенок.

Стражников поприбавилось. Позади тех, что вели его на помывку, стояли еще человек десять с короткими копьями в расслабленных руках. По хвату Мирослав определил в них опытных бойцов. Сейчас пытаться бежать не стоит – насадят, как куря на вертел. Но когда стоит? Если он еще потянет время, может статься, что водой в песок уйдет и последний шанс. Знать бы наперед. Мирослава осмотрели, но спрашивать про одежду не стали – видимо, им было все равно, в чем предпочитает умереть их пленник, и недвусмысленно подтолкнули тупым концом копья меж лопаток. Неохотно переставляя ноги, он зашагал, куда вели.

Через положенное число шагов отряд снова оказался в центральном коридоре. Плечи провожатых сомкнулись теснее. Воину показалось, что они скорее хотят не дать ему разглядеть что-то поверх их плюмажей, а не предупредить возможный побег. Значит, есть возможность сбежать? Или просто привычка у них такая? Мирослав завертел головой, почти не скрываясь. В коридор выходили широкие арки, за которыми располагались походившие на гимнасиумы[59]59
  Греческий гимнастический зал.


[Закрыть] залы. В одном мелькали бронзовые, покрытые блестками пота тела абсолютно голых юношей. В другом что-то мастерили, в третьем… Мирослав вздрогнул и остановился. До его ноздрей донесся тонкий запах корицы. Тот самый, который… На его затылок с глухим стуком опустилась тяжелая палка, голову пронзила боль. Мысли скакнули и понеслись дальше… Преследовал он в ту памятную ночь, во дворце правителя Талашкалы – Шикотенкатля Старого, крещенного позже как… Как? Да и бог с ним. Зато теперь стало ясно, куда он попал. В палаты, где обучали местных юношей ремеслу убийц. Тут было и их обиталище, ибо по читанным в учении книгам выходило, что семьей такие люди не обзаводились, а обретались в своей alma mater[60]60
  А́льма-ма́тер (лат. alma mater, букв. «кормящая, благодетельная мать») – старинное неформальное студенческое название университетов как организаций, питающих духовно.


[Закрыть], пока не становились немощны для ратных дел и не удалялись на покой или пока не прибирала безносая.

Ох, не к добру вспомнил ту, чье имя вслух не произносят. Ведь если он попал в такое место, то одна ему дорога – в «куклу», чтоб набивали на нем руку молодые хашашины[61]61
  Или ассасины – убийцы-террористы.


[Закрыть]. Боев десять – пятнадцать он продержится, вестимо, главное – не убить никого до смерти. Неизвестно, как наставники себя поведут, если он скрутит шеи кому-то из их птенцов. А потом неизбежные мелкие раны и отсутствие нормальной еды так его измотают, что какой-нить молодой и ловкий проныра воткнет ему в печень свой стеклянный нож. И это будет справедливо. Мирослав не боялся смерти, но и представить не мог, что в точности повторит путь тех, на ком учился быть собой.

Отряд миновал широкую арку с резными изображениями цветов, среди которых высечено было лицо пухлощекого юноши, который будто бы пристально смотрел на всякого входящего. Как с иконы, подумал Мирослав и чуть не перекрестился: отчего-то в преддверии смерти его посещали мысли о давно отринутом Боге. За аркой коридор сузился. Потолок опустился так низко, что некоторые мешики мели его перьями своих плюмажей, а Мирославу пару раз пришлось пригнуться, чтоб не ободрать макушку. Потом коридор неожиданно кончился. Слепящий свет запечатал русичу глаза. Уши уловили лязг закрываемых за спиной ворот, а кожа почувствовала, что провожатые оставили его один на один с неведомым. Воин поспешил разомкнуть веки.

Он стоял у невысокого, в две трети его роста, каменного забора, ограждающего посыпанную желтыми опилками арену, на которую из большой дыры в потолке лился пронзительный солнечный свет. Дыра, видать, была не на уровне городских улиц, как иные, а на вершине пирамиды, ибо к дальнему ее концу вел конический раструб, а уличный шум не долетал.

От забора амфитеатром, как в римском Колизее, взбегали невысокие каменные скамьи с деревянными сиденьями. Дальние ряды терялись в царившем вокруг ярко освещенной арены полумраке. На сиденьях вальяжно развалились десятка два мешиков, все как один высокие, широкоплечие, расслабленные, с ленивыми, но точными движениями диких кошек. У некоторых на черноволосых, коротко стриженных головах шапочки с завесами из зеленых перьев. Интересно, зачем им скрываться? Собираются отпустить? Или кто-то смог отсюда убежать? Или большие мастера не должны знать друг друга в лицо? За ними на следующем ярусе сплошной стеной стояли воины с копьями и с белыми плюмажами.

Наособицу держалась группа школяров. Они старались вести себя с достоинством, но то и дело кто-то кого-то толкал, дергал, подначивал, и вся группа взрывалась приступами нарочитого смеха. Рядом стояло несколько наставников, на своих подопечных они поглядывали неодобрительно, но не ругали.

Сидящий в самом дальнем ряду мешик в кожаной полумаске и с роскошным плюмажем зеленых перьев на голове рассеянно наблюдал за тем, как на арену выводят очередную куклу. Не индейца. Teule?! Он вздрогнул, узнав в нем одного из тех преследователей, что чуть не убил его в ночь неудачного покушения на Кортеса. Это воспоминание болью отдалось в сломанной ключице, забранной в фиксирующую конструкцию из деревянных реек. Снова началась резь во вспоротой руке. Чужеземцев, не давших ему совершить задуманное, было двое, и основные раны нанес не этот, но именно он спутал все планы и не дал убить даже того мальчишку.

Первым желанием мешикского воина было схватить здоровой рукой копье и пригвоздить обидчика к полу. Но он сдержался. Пусть лучше помучается, выдержит череду долгих, изнурительных боев. Сначала с самыми бесталанными, а потом, когда вымотается слегка, и с лучшими учениками его школы. Это будет смерть воина, которой он, безусловно, заслуживает больше, чем жертвенного камня. Но легкой она не будет.

Касик Инатекуатль здоровой рукой поманил к себе помощника.

В боковом проходе возник юноша-индеец. Под одобрительные крики перемахнул через забор и приземлился на арену, подняв облачко опилок. На талии тканевая повязка, удерживаемая тонким шнурком, плюмажа нет, но на лице маска из двух кожаных ремешков, крест-накрест пересекающихся на переносице. В руках что-то вроде бронзового стилета, острие блестит, но не заточено, затуплено. Таким можно ранить преизрядно, а чтоб убить, придется попотеть. Только что-то толстоват отрок для боя на ножичках-то.

Юноша расставил ноги пошире и согнул спину, выставив вперед руки. В деснице он держал нож, а шуйцу повернул ладонью к русичу, широко растопырив пальцы. Неопытный, отметил про себя Мирослав. Рукоять сжал, аж костяшки побелели, да и вставать так надо, если у противника нож, а не у тебя. На ладонь острие принять, если край. А ежели нож токмо у тебя, иначе держаться надо.

Мешик, не приближаясь, сделал несколько пробных выпадов, размахивая клинком, как крестьянин на покосе, ну чисто кабацкий забияка в подпитии. Школяры встретили его движения одобрительными выкриками. Зеленоперые на трибунах подались вперед.

Неужели это у них лучшие? Тогда порог в десять боев можно далеко-о-о-о отодвинуть.

Юноша с места бросился вперед, целя Мирославу в живот. Быстро, но не слишком. Воин посторонился, пропуская мимо себя затупленный кончик, а следом и тело мешика. Он мог бы позорно добавить ему ногой под откляченный зад, но не стал, неча раньше времени сноровку открывать.

Юноша остановился, ногой взрыв опилки, как рьяный бык копытом, развернулся и бросился в атаку снова. Мирослав повторил маневр. Прям какая-то коррида гишпанская выходит. Мешик затормозил раньше, чем можно было ждать, и отмахнул лезвием назад, метя по глазам. Мирослав едва успел пригнуться. Спружинив ногами, он распрямился, подшагнул вперед и вмял пудовый кулак прямо в открывшуюся челюсть. Голова юноши закинулась, он рухнул подрубленным дубом, подняв фонтан опилок. Несколько стражников спрыгнули на арену и, уперев Мирославу в грудь стеклянные наконечники копий, оттеснили его к бронзовым воротам. Двое склонились над поверженным, поколдовали, потом нехотя поднялись и, ухватив безжизненное тело за ноги, поволокли к забору. Приподняли кулем, закинули в амфитеатр и сами перепрыгнули следом. Трибуны проводили неудачника разочарованным вздохом. Стражники убрали копья и последовали за лекарями, на арене остался только один… Нет, не один. Откуда-то из-за спины появился другой юноша в такой же, как у предыдущего, повязке вокруг чресл и маске на лице. В руке он сжимал похожий на римский пилум дротик с аршинным наконечником. На острие гладкий металлический шар. Опять не для погибели живота оружие, а для тренировочного боя, но кости переломает запросто.

Мешик взял копье наперевес и стал медленно приближаться. Шел он не прямо, а по дуге, оставляя за спиной ограждение, о которое в случае атаки можно и опереться. Без сомнения, этот хоть и мельче, но опасней прошлого, да и старше на вид.

Русич опустил плечи, чуть выставил вперед руки и двинулся в противоположном направлении, внимательно следя за руками противника, не вздумает ли метнуть снаряд. Нет, метать не будет, определил Мирослав, заметив, что мешик с каждым шагом чуть отдаляется от стены и закручивает в его сторону боевую спираль. Эдак они должны сойтись на расстояние удара вон около того прохода. Ну дудки, по таким правилам он не игрок. Воин развернулся и кувыркнулся вперед, захватив по дороге горсть опилок. Мешик инстинктивно ткнул копьем в грудь русича, а тот, не поднимаясь в стойку, уклонился и выбросил содержимое кулака противнику в лицо. Если б это был камень или нож, мешик наверняка бы увернулся, а вот увидев пред лицом медленно рассыпающееся облако, потерялся. Секундного промедления хватило Мирославу, чтоб вскочить на ноги и схватить древко ниже наконечника. Он ждал, что мешик дернет копье на себя, но тот оказался хитрее. Бросив оружие, он заковал Мирослава в жесткие объятия, прижав руки к телу. Тот попробовал развести руки в стороны. Не получилось. Силен, черт. Тогда, откинувшись назад, стукнул лбом в лицо. Мешик успел отклонить голову, и удар пришелся не в нос, а в скулу.

Из глаз Мирослава сыпанули искры, но супостату досталось сильнее, он зашатался, поплыл. Хватка ослабла. С небольшого замаха русич воткнул кулак мешику под ребра. Тот захрипел и стал сползать на арену, цепляясь руками за хитон. Воин ухватился за узел на плече, чтоб не оголиться, переступил через все еще сцепленные, но вялые руки мешика и сам, не дожидаясь стражников с копьями, отошел в угол, потирая гудящий лоб.

Двое туземцев выскочили на арену, присели над ушибленным. Тот вяло шевельнулся, оттолкнул их руки и попытался встать сам. Приподнялся, но его повело и опрокинуло навзничь. Он перевернулся на живот и, мучительно долго подбирая под себя руки, снова попробовал подняться. И снова не удалось. Покачав головами, лекари подхватили его под мышки и потащили к забору. Донеся, бережно опустили на опилки. Один перелез и протянул руки, второй поднял. Вдвоем они осторожно перевалили его на ту сторону и последовали за ним сами.

Все на сегодня или еще какой прорухи ждать? В амфитеатре возникла сутолока. Несколько зеленоперых о чем-то тихо спорили у прохода, оживленно жестикулируя, они наседали на какого-то невысокого крепыша без головного убора, с подвижным, но невыразительным лицом, черты которого как бы расплывались в царившем наверху сумраке. Несколько стражников в доспехах опасливо отодвинулись. Наконец крепыш сдался и обреченно махнул рукой: мол, делайте что хотите. И тут у них, стало быть, разброд и шатание? Ясно, почему вся страна трещит, как спелый орех, найдись на него достаточно крепкий зуб.

Зеленоперый дошел до забора и, едва коснувшись его пальцами, впрыгнул на арену. Не останавливаясь и не сбавляя шага, он двинулся к Мирославу. Не напрягаясь, не поднимая рук. Воин сам чуть не попался на ту самую уловку, которой многократно учил молодых, – не расслабляйся, видя, что противник не собирается атаковать сразу. Не дай врагу занять позицию для того удара, который он хочет нанести. Двигайся, не стой.

Отпрыгнув в сторону, Мирослав разорвал дистанцию, с которой ему мог грозить опасный выпад. Мешик замер на секунду, удивленный тем, что его маневр разгадан, согнулся натянутым луком и, распрямившись, послал свое тело вперед.

Мирослав едва успел нырнуть, пропуская мимо головы кулак, и выставил ногу в противоход. Мешик зацепился, кувырнулся через плечо, вскочил на ноги и, как-то странно провернувшись внутри себя, наплевав на все законы тактики и баллистики, вновь ринулся в атаку. Бронзовый кулак мелькнул возле самой головы, выставленным пальцем метя в висок, но, скользнув по массивному запястью русича, исчез. Пятка с твердокаменными мозолями чиркнула по колену. Другой кулак взъерошил волосы у самого уха. Снова в колено. И в подреберье. И в скулу. И снова в колено.

Мирослав, взмахнув подолом хитона, задрал ногу, отчего стал похож на белую цаплю. Перескочил на другую ногу, уходя от косящего удара понизу, и чуть не опрокинулся, поехав отмытыми ступнями по влажным опилкам. Вельзевул[62]62
  Это имя считалось синонимом любого дьявола.


[Закрыть] тебя забери!

Ребром ладони сбив в сторону ногу мешика, он попробовал засветить сам. По-русски. С оттягом. Не получилось. Юркий туземец нырнул под руку и чуть не воткнул сложенные наконечником копья пальцы Мирославу в печень. Сорванный хитон подбитой чайкой скользнул на арену. Увернувшись от направленного в хребет локтя, Мирослав не глядя пнул в то место, где должен был оказаться его противник. Не попал. Рука повыше локтя заныла от острого проникающего удара. А если по-подлому, в нырке? Предупредив его, мешик ответил несколькими выпадами, да так, что его выставленные локти и колени перекрывали всякую возможность добраться до слабых мест. А если силой на силу?

Могучие пальцы Мирослава сомкнулись на запястье мешика. Рывок, скрип надрываемых связок. Фонтаны взрываемых ногами опилок. И тонкий задушенный вскрик. Не нравится, да, подумал русич, разглядывая супостата, прижимающего здоровой рукой к груди калечную. И спасибо реки[63]63
  Скажи (др.-рус.).


[Закрыть], что нога не попалась.

Но мешик не думал сдаваться. Заложив больную руку за поясницу, он спрямил спину и взмахнул ногой. Другой. С разворота. И пошел на русича, раскручивая мельницу грязноватых пяток. Мирослав ухмыльнулся в бороду. Для ратных дел человеку руки даны. А ноги выросли, чтоб ходить да бегать. Уловив момент, он метнулся навстречу, ухватил мешика за ногу и дернул что было сил, одновременно выкручивая стопу. Тот взмахнул руками, теряя опору и заваливаясь назад. Не дав бронзовому телу опуститься на мягкое, Мирослав повернулся вокруг себя и впечатал противника в каменный забор. Тот ударился затылком. Раздался звонкий треск колотого в мороз полена. Тело съехало на опилки.

Русич гордо развернул плечи и оглядел притихший амфитеатр.

– Todo para hoy, о continuaremos la ejecutoria?[64]64
  Все на сегодня, или будем продолжать экзекуцию? (исп.)


[Закрыть] – спросил он, надеясь, что кто-то из мешиков понимает язык пришельцев.

Те разом зашумели, заволновались, но никто ему не ответил. Вместо этого в круг выскочили лекари и стражники. Последние, взяв копья наперевес, оттеснили Мирослава поближе к воротам и замерли, не убирая от его лица тускло поблескивающих наконечников. Первые склонились над поверженным мешиком в зеленой шапочке. Несколько минут они о чем-то совещались, иногда повышая голос и даже толкая друг друга. Потом один из них встал на ноги и выразительно провел ладонью по горлу. Амфитеатр утробно вздохнул.

– Habrá así todavía quien? – снова вопросил Мирослав. – No existe?[65]65
  Так будет еще кто? Нет? (исп.)


[Закрыть]

Тогда водицы, что ль, дайте испить, – добавил он по-русски.