Текст книги "Галили"

К собственному удивлению, Митчелл обнаружил, что изрядно проголодался. Несмотря на неказистый вид ресторанчика, еда оказалась отменной. Гаррисон больше налегал на острые блюда, пару раз он предлагал Митчеллу попробовать содержимое своей тарелки, а потом от души веселился, глядя на брата, отчаянно хватавшего ртом воздух.

– Тебе нужно укрепить свое нёбо, – сказал Гаррисон.

– Не поздновато? – улыбнулся Митчелл.

– Лучше поздно, чем никогда, – ответил тот, поднимая голову от тарелки, очки его слегка запотели.

– Что ты имеешь в виду? – осведомился Митч.

– Ты всегда был слишком изнеженным. Пора с этим кончать. Ради всех нас, – Гаррисон отложил вилку и поднял бокал с вином. – Ты знаешь, что Лоретта ходит к какому-то астрологу?

– Да, старик Кадм явно недоглядел. Но при чем тут это?

– В прошлое воскресенье Лоретта позвонила мне. И приказала незамедлительно к ней пожаловать. Она, видишь ли, только что советовалась с астрологом. И он выложил ей целую кучу скверных прогнозов.

– Бог мой, каких еще прогнозов?

– О нас. О Гири.

– И что же он сказал?

– Что нас ожидают большие перемены и они нам вряд ли понравятся. – Гаррисон перекатывал в ладонях винный бокал, глядя куда-то поверх головы брата. – То есть совсем не понравятся.

Митчелл недоуменно уставился на него.

– Какого черта Лоретта тратит деньги на подобную чушь?..

– Подожди. Я еще не все сказал. Первым признаком грядущих... – Гаррисон осекся, подыскивая слово, – ...перемен будет то, что один из нас потеряет жену. – Взгляд его наконец встретился со взглядом Митчелла. – И с тобой это только что произошло.

– Она вернется.

– Тебя трудно убедить. Но вернется она или нет, главное, что она от тебя ушла.

– Слушай, Гар, я тебя не узнаю. Да неужели ты веришь во все эти бредни?

– Я не закончил. Он назвал и второй признак – нам придется иметь дело с человеком, пришедшим с моря.

– Все это не слишком убедительно, – вздохнул Митчелл. – Этот парень наверняка что-то вытянул у Лоретты, а потом подал ей полученные сведения под соответствующим соусом.

– Может, ты и прав, – кивнул головой Гаррисон.

– А как еще можно объяснить все эти жуткие пророчества? – раздраженно вопросил Митчелл. – Или нам стоит признать, что этот парень ясновидящий и впереди нас ждут неисчислимые бедствия?

– Да, – вновь кивнул головой Гаррисон. – Это тоже нельзя сбрасывать со счетов.

– Да ты совсем спятил. Моя версия мне больше по душе.

Гаррисон налил себе вина.

– Как я уже сказал, – пробурчал он, – ты слишком изнежен.

– Да что ты ко мне привязался, черт возьми!

Гаррисон криво ухмыльнулся.

– Ты слаб, братец, и не желаешь принимать ничего всерьез. Не желаешь замечать опасности. Пусть все летит к черту, ты предпочтешь закрыть глаза.

Митчелл вскинул руки, точно прося пощады.

– Я ушам своим не верю, – простонал он. – Вот уж не думал услышать такое от тебя. Тебя же всегда считали самым разумным из всей нашей семьи.

– Это верно. Полюбуйся, что со мной сотворила моя хваленая разумность.

– По-моему, ты выглядишь неплохо. Не скажешь, что свеж как огурчик, но...

– Господи, – устало перебил его Гаррисон. – Неужели мы с тобой так и не поймем друг друга? Да будет тебе известно, я жру антидепрессанты горстями. И не вылезаю от психоаналитиков. А когда я вижу собственную жену голой, меня тянет блевать. Неплохая картинка, правда, Митч? – Гаррисон уставился на свой стакан. – Вообще-то, мне нельзя пить. Алкоголь и антидепрессанты – убойное сочетание. Но сейчас мне на все плевать. – Гаррисон помолчал и осведомился: – Желаешь еще что-нибудь отведать?

– Нет, спасибо.

– Думаю, ты справишься с мороженым. Иногда надо позволять себе маленькие детские радости. Это повышает настроение.

– Мне лучше воздерживаться от сладкого.

– Женщины на этой вонючей планете ничего не имеют против жирных мужских задниц. Так что ешь мороженое, сколько влезет.

– Не меняй тему. Ты говорил, что смешиваешь спиртное и таблетки.

– Нет, я говорил не о таблетках. Я говорил, что скоро свихнусь, потому что не вижу ровным счетом никакого смысла цепляться за свой поганый рассудок.

– Раз так, сходи с ума на здоровье, – отрезал Митчелл. – Я тебе мешать не буду. Явись на следующее заседание совета в чем мать родила. Подожги дом. Пришей кого-нибудь. Делай все, что твоя левая нога захочет. Все равно это лучше, чем слушать бредни какого-то придурка-астролога и дрожать от страха.

– Он говорил о Галили, Митчелл.

– Человек, пришедший с моря? Это может быть кто угодно.

– Да. Но астролог говорил именно о нем. О Галили.

– Давай прекратим этот разговор, – вскинул руки Митчелл.

– Но почему?

– Потому что мы с тобой ходим по кругу, и этому не видно конца. С меня хватит.

Гаррисон пристально посмотрел на брата и вздохнул.

– Что ты будешь делать сегодня ночью? – спросил он.

– Как что? – пожал плечами Митчелл и взглянул на часы. – Отправлюсь домой и лягу спать.

– В одиночестве?

– Да. В полном одиночестве.

– Ни секса. Ни мороженого. Да ты себя совсем заморишь, братец. Хочешь, подыщу тебе на эту ночь классную телку?

– Нет, спасибо.

– Ты уверен?

Митчелл расхохотался:

– Уверен.

– Что смешного?

– Ты. Можно подумать, мне снова семнадцать лет и ты пытаешься помочь мне лишиться девственности. Помнишь ту шлюшку, что ты для меня привел?

– Хуаниту.

– Точно, Хуаниту! Ну и память!

– Ей так нравилось...

– Ох, не напоминай мне...

– ...Сидеть у тебя на лице. Тебе надо было на ней жениться, – сказал Гаррисон, отодвигая стул и поднимаясь. – Сейчас бы у тебя было детей двадцать, не меньше.

Митчелл укоризненно взглянул на него.

– Не злись. Сам знаешь, что я прав. Мы оба лажанулись. Нам надо было жениться на тупых суках с широкими задницами, пригодными для деторождения. А мы просчитались. Я выбрал алкоголичку, ты – продавщицу.

Гаррисон одним глотком осушил свой стакан и поставил его на стол.

– Ладно, пока. Желаю приятно провести ночь.

– А ты сейчас куда?

– У меня свидание.

– Я ее знаю?

– Даже я ее не знаю, – ухмыльнулся Гаррисон. – И можешь мне поверить, так намного проще и приятнее.

Глава XV

Когда-то давно, так давно, что я уже не силах вспомнить когда именно, в моей жизни был период, когда ничто не доставляло мне большего наслаждения, чем песни о любви. Я не только обожал их слушать, но, стоило мне выпить, сам их напевал. Так случилось, что незадолго до того, как несчастный случай приковал меня к креслу, мы втроем – Чийодзё, Мариетта и я – ездили в Райли, посмотреть игру бродячих актеров; в каждом их представлении непременно присутствовала пара сцен, проникнутых сладкой, упоительной грустью, когда главный герой или героиня, прижимавшая к груди белоснежный носовой платок, заводили что-нибудь душещипательное, типа «Я помяну тебя, любовь моя, в своих молитвах» или «Белые крылья». Чем больше надрыва и слезливых сантиментов они вкладывали в свое пение, тем сильнее оно меня трогало. Но после смерти Чийодзё я потерял интерес к подобным развлечениям. Простые песни о любви имеют особое очарование, когда предмет ваших нежных чувств сидит рядом, сжимая вашу руку в своей. Но после того, как Чийодзё отняли у меня – при обстоятельствах столь трагических, что ни одному сочинителю песен они не привиделись бы даже в кошмарном сне, – нестерпимая горечь овладевала мною при первых же звуках заунывной мелодии.

И все же, несмотря на все мое нежелание касаться темы любви, момент, когда мне все же придется это сделать, неумолимо приближается. Фраза за фразой, абзац за абзацем, повествование мое движется к тому моменту, когда любовь, ворвавшись в жизнь уже знакомых вам персонажей, преобразит ее до неузнаваемости. И сколь неуязвимыми для этого чувства ни считали бы себя некоторые из них, лишь немногим удалось ускользнуть от его влияния.

Лично мне не удалось. Нередко я задавался вопросом, не являлось ли сознание собственной беззащитности перед этой стихией единственной причиной, так долго не позволявшей мне взяться за перо. От матери я унаследовал страсть к сочинительству, а в последнее столетие досуга у меня было предостаточно. Но я предпочитал праздность, ибо опасался – и, если честно, опасения не оставили меня до сих пор, – что стоит мне заговорить об огне, пожирающем чужие сердца, этот огонь не пощадит и меня самого.

Но теперь деваться некуда. Настало время любовной истории, я ничего не могу с этим поделать, ибо она неотвратима, как исполнение предсказания, о котором Гаррисон говорил своему брату в ресторане.

Гаррисон расстался с Митчеллом у дверей ресторана, отпустил своего шофера и направился в свою тайную квартиру, о существовании которой не знал никто из семейства Гири. Гаррисон приобрел это гнездышко именно для тех целей, в которых намеревался использовать его нынешней ночью. Войдя, он с удовольствием обнаружил, что температура в квартире куда ниже той, что принято считать комфортной, а это означало, что эротический ритуал уже начался. Несмотря на охватившее его возбуждение, Гаррисон не спешил в спальню. В гостиной он налил себе выпить и остановился у окна, смакуя спиртное и предвкушая близкое наслаждение. О, если бы вся его жизнь была столь насыщенна, столь богата чувствами и полна смысла, как в эти блаженные моменты. Завтра, разумеется, он будет презирать себя, завтра на его пути лучше не попадаться, потому что он превратится в законченного ублюдка и будет мстить всем и каждому за собственный стыд. Но сегодня – другое дело. Сейчас, упиваясь предчувствием того, что ждет его через несколько мгновений, Гаррисон был почти счастлив. Наконец он поставил стакан, так и не допив содержимого, и, на ходу развязывая галстук, направился в изысканно обставленную спальню. Дверь была приоткрыта, в комнате горел неяркий свет. Гаррисон вошел.

На кровати лежала женщина. Ему сказали, что ее зовут Мелоди (хотя Гаррисон сильно сомневался, что женщины, торгующие своим телом, пользуются именами, данными им при рождении). Она лежала неподвижно, вытянувшись под простыней, и глаза ее были закрыты. Покоившуюся на подушке голову женщины окружали бесчисленные лилии, желтые и белые, изящный штрих, придающий особую прелесть погребальному обряду, знак внимания со стороны Фреда Плэтта, человека, который устраивал для Гаррисона эти представления. Благоухание цветов не могло заглушить другой запах, пропитавший всю комнату, запах дезинфекции. Это тоже было одним из удачных изобретений Плэтта, поначалу Гаррисон был несколько шокирован столь грубым вторжением мрачной реальности в свои эротические фантазии. Но Плэтт превосходно разбирался в психологии клиента: неприятный запах, раздражавший ноздри Гаррисона, послужил отличным стимулирующим средством. С тех пор он стал неотъемлемой частью ритуала.

Гаррисон приблизился в кровати и, остановившись у ее изножья, стал внимательно разглядывать неподвижное тело, пытаясь уловить колебания груди или едва заметное шевеление. Но, как он ни напрягал зрение, ему удалось различить лишь легчайшее подрагивание ноздрей, женщина старательно подавляла в себе все признаки жизни. Молодец, одобрительно подумал Гаррисон, похоже, она настоящий профессионал. Гаррисон уважал профессионализм, в чем бы он ни проявлялся – в биржевых спекуляциях, в приготовлении пищи, в имитации смерти. Как любила повторять Лоретта, взялся за дело – выполняй его как следует.

Он приподнял простыню, открыв скрещенные на груди руки Мелоди. Она лежала перед ним совершенно обнаженная, тело ее покрывал лишь слой белой пудры, придающий ему трупный оттенок.

– Мило, – немного иронично заметил Гаррисон.

Она и правда замечательно выглядела – маленькие груди, напряженные от холода, торчащие соски. Волосы у нее на лобке были изящно подстрижены, так что он мог рассмотреть прелестные очертания ее вагины. Скоро он прижмется к ней губами и вопьется языком.

Но сначала ноги. Гаррисон бросил простыню на пол, опустился на колени перед кроватью и припал губами к нежной коже женщины. Мелоди была холодна, как покойница, – под простыней, на которой она лежала, скрывались пластиковые контейнеры со льдом. Он поочередно покрыл поцелуями ее пальцы, затем подошвы, а руки его ласкали ее тонкие лодыжки. Теперь, касаясь ее кожи, он ощутил трепет жизни, исходивший из глубин ее существа, но он был так слаб, что не разрушил иллюзии. Стоило ему сделать над собой небольшое усилие, и он поверил, что она мертва. Мертва, холодна и покорна.

На этом я прерву свое описание, продолжать нет нужды. Тот, кто хочет представить, как Гаррисон Гири развлекался с женщиной, изображающей покойницу, вполне может сделать это самостоятельно, я уже обрисовал обстановку и сообщил немало деталей, способных подстегнуть воображение. А с нас довольно и той информации, что Гаррисон получал наслаждение таким своеобразным способом. Не знаю, почему именно погребальная атмосфера действовала на него столь возбуждающе, но так уж случилось. В общем, тут мы его и оставим, покрывающего псевдотруп поцелуями и распаляющего себя, чтобы овладеть якобы бездыханным телом.

Что же касается Митчелла, то он остался верен своему намерению поехать домой и лечь спать. В глубине души он надеялся, что Рэйчел вернется ночью и все размолвки между ними будут забыты. Он отчетливо представлял, как легкий шум в спальне заставит его открыть глаза, как он различит силуэт Рэйчел на фоне темнеющего за окном звездного неба (Митчелл никогда не задергивал шторы на ночь, в комнате с зашторенными окнами ему неизменно снилось, будто его душат). Потом она сбросит с себя одежду, шепнет «прости, прости меня» и скользнет под одеяло рядом с ним. Может, они займутся любовью, а может, нет. Пожалуй, будет даже лучше, если она просто положит руку на его грудь и они заснут в объятиях друг друга, как в ту ночь, когда они впервые оказались в одной постели.

Но романтическим мечтам Митчелла не суждено было сбыться. Рэйчел не вернулась. Митчелл долго ворочался в огромной постели. Далеко за полночь он наконец забылся сном, но вскоре пронзительная боль внизу живота заставила его проснуться. Едва сдерживаясь, чтобы не закричать, и посылая проклятия Гаррисону, мистеру Ко и его мерзопакостной стряпне, Митчелл, согнувшись пополам, побрел в ванную и стал рыться в аптечке в поисках болеутоляющих. Перед глазами у него расплывались красные пятна, пальцы тряслись, и прошло не менее трех минут, прежде чем он обнаружил необходимую упаковку с таблетками. Едва он успел сунуть две таблетки в рот, как мучительный спазм заставил его броситься к унитазу и извергнуть поток жидких зловонных фекалий. Он остался сидеть, ощущая, что передышка продлится недолго. Боль, терзавшая его живот, не утихала, ему казалось, что в кишки его вонзаются раскаленные иглы.

Митчелл уже не мог сдержать слез, сначала они робко поползли по его щекам, а потом полились ручьями. Он закрыл руками разгоряченное лицо и разрыдался. Казалось, невозможно вообразить положение более печальное, чем то, в которое он попал сейчас – оставленный женой, больной, униженный. Чем он заслужил такое наказание? Ничем. Ему не в чем упрекнуть себя, он всегда поступал именно так, как следовало. Почему же теперь он, точно проклятый, сидит здесь, корчась от боли, в окружении собственных миазмов, а душу его терзают мрачные пророчества Гаррисона? Почему жена его скрылась в неизвестном направлении? Почему ее нет рядом, почему она не успокоит его боль прикосновениями своих прохладных рук, почему он не слышит ее нежного, встревоженного голоса? Почему он остался один? О господи, почему он один?

На другом конце города Гаррисон вышел из спальни, где только что изверг свое семя.

Холодное неподвижное тело приняло этот с восхитительным бесстрастием, мнимая покойница ничем не нарушила иллюзии, ни разу не издала ни стона, даже когда он обращался с ней не слишком по-джентльменски. Во время подобных сеансов у него нередко возникало желание перевернуть мнимый труп и проникнуть в другое отверстие, сегодня он тоже не отказал себе в этом удовольствии. Как и всегда, мистер Плэтт предусмотрел все возможные прихоти клиента – перевернув девушку на живот и раздвинув ее ягодицы, Гаррисон обнаружил, что задний ее проход предусмотрительно увлажнен. Гаррисон вошел в него, не прибегая к средствам защиты, которые многие считают необходимыми при контакте с женщинами подобного рода, и выпустил еще одну порцию спермы.

Затем он поднялся, вытерся простыней, застегнул брюки (которые во время процедуры едва приспустил до бедер) и вышел из комнаты. Прежде чем закрыть за собой дверь, он бросил: «Все. Можешь подниматься». Забавно было видеть, как покойница тут же ожила и зашевелилась. В конце концов, думал Гаррисон, все это только игра. Игра, которая никому не приносит вреда. И ей в том числе. Похоже, она чувствует себя нормально. Потягивается, зевает, ищет глазами свой конверт с гонораром, который Гаррисон, как всегда, оставил на столике возле кровати. Она так и не узнает, кто он, этот неведомый насильник. (Эта мысль была особенно приятна Гаррисону. Женщинам строго приказывали во время сеанса держать глаза плотно закрытыми. К тем, кто пытался подглядывать, Плэтт применял весьма жестокие меры.)

Гаррисон вышел на улицу, сел в машину и тронулся с места. Всякий, кто увидел бы его в этот момент, сказал бы, что перед ним счастливый, довольный жизнью человек.

Но, как я уже говорил вам, в подобном блаженном состоянии Гаррисон пребывал недолго. На следующее утро он неизменно просыпался, терзаемый раскаянием и отвращением к самому себе. Но через день, максимум через два, все проходило, а желание вновь давало о себе знать. Через пару недель оно набирало полную силу, и Гаррисон уже не мог ему противиться. Тогда он набирал номер Плэтта и говорил, что необходимо как можно скорее устроить «нашу игру». И весь ритуал повторялся с точностью до мелочей.

До чего же странно быть Гаррисоном Гири, размышлял он. До чего странно владеть столь многим и в то же время до такой степени страдать от недостатка уважения к самому себе. Ведь именно поэтому он может проявлять свою мужскую силу лишь с женщиной, изображающей безгласный и бесчувственный труп. Да уж, он, несомненно, является более чем своеобразным экземпляром человеческой породы. Это своеобразие пробуждало в нем жгучий стыд, и в то же время какая-то часть его существа гордилась содеянным. Даже в этом городе, который, словно магнит, притягивал всевозможных извращенцев, его фантазии сочли бы чем-то из ряда вон выходящим, и это льстило его самолюбию. Господи, каких бы он дел натворил, если бы его могучее воображение не ограничивалось сексуальными играми. Стоит направить накопившуюся в нем энергию на цели более благородные, нежели совокупление с замороженными шлюхами, – и он перевернул бы мир.

Но зачем, зачем ему переворачивать мир? На этот вопрос Гаррисон не находил ответа. Может, он и рожден для благородных целей, но ему не дано их увидеть. Если его ждал достойный путь, почему он не сумел этот путь найти? Иногда Гаррисон ощущал себя атлетом, измучившим себя подготовкой к забегу, на который его забыли пригласить. Но если забег все же состоится, если он наконец поймет, куда и зачем надо бежать... победит ли он? Ведь его шансы на победу слабеют с каждым днем.

Ждать осталось недолго, твердил он себе, скоро я должен узнать, какова она, моя цель, иначе растрачу впустую все свои силы без остатка. Иначе я умру, так и не начав жить, и меня забудут, едва опустив мой гроб в землю.

Ждать осталось недолго...

Глава XVI

Вернувшись, Рэйчел первым делом предупредила мать, что будет лучше, если о ее приезде узнает как можно меньше людей, но в таком маленьком городе, как Дански, где люди привыкли знать о соседях все, трудно скрыть новость, да еще такую интересную. На следующее утро, стоило ей выйти к почтовому ящику, как она нос к носу столкнулась с миссис Бедросиан, вдовой, живущей в соседнем доме.

– Ну и ну, – изумленно протянула миссис Бедросиан. – Это вы, Рэйчел? Глазам не верю.

– Придется поверить. Это я.

На этом разговор закончился, однако сказанного оказалась вполне достаточно. Полчаса спустя в доме Шерри зазвонил телефон, и с тех пор от звонков не было отбоя. Самые дальние знакомые внезапно пожелали узнать, как дела у матери Рэйчел. Получив ответ на этот животрепещущий вопрос, они словно между прочим упоминали, что слышали, будто Рэйчел приехала домой на уик-энд, и с подчеркнутым равнодушием осведомлялись, приехал ли вместе с ней ее муж.

Шерри пустилась на откровенную ложь, сообщая всем и каждому, что чувствует себя неважно и именно поэтому попросила приехать Рэйчел. «Митчелл остался в Нью-Йорке, – неизменно сообщала она в конце разговора. – Так что если вы рассчитывали побывать на вечеринке с его участием, вынуждена вас разочаровать».

Подобная тактика принесла свои плоды. После полдюжины звонков все любопытствующие уяснили, что, несмотря на всю подозрительность ситуации, Шерри Палленберг не намерена подавать повода для сплетен.

– Конечно, рты людям все равно не заткнешь, – вздохнула Шерри. – Но тут уж мы ничего не можем поделать. В этом проклятом городишке нет других развлечений.

– А мне казалось, тебе здесь нравится, – удивилась Рэйчел.

Мать и дочь сидели на кухне и лакомились персиковым компотом.

– Когда твой отец был жив, все было иначе. Но сейчас я совсем одна. И мне остается довольствоваться компанией других вдов. – Шерри невесело улыбнулась. – Мы вместе завтракаем и играем в бридж, и все они просто душки. Да, все они милейшие создания, и я не хочу злословить на их счет. Но, знаешь ли, мне чертовски надоедает говорить о телесериалах, о том, как лучше стирать занавески, и о том, как редко они видят своих неблагодарных детей.

– Но ты ведь тоже можешь на это пожаловаться?

– Однако я не жалуюсь. У вас с сестрой своя жизнь. И я не хочу, чтобы вы чувствовали себя обязанными торчать около меня.

– Может, теперь мы с тобой будем видеться чаще, – осторожно заметила Рэйчел.

Шерри покачала головой.

– Уверена, все образуется. Сейчас у вас с Митчем выдалась темная полоса, но вскоре она закончится. И ты сама будешь потом удивляться, что придавала пустячной размолвке такое значение.

– Все не так просто, – возразила Рэйчел. – Мы с ним совершенно не подходим друг другу.

– Милая, на свете нет людей, которые подходили бы друг другу, – невозмутимо заявила Шерри.

– На самом деле ты же так не думаешь...

– Поверь, дорогая, я думаю именно так. Все мы не слишком похожи друг от друга. И для того, чтобы жить вместе, всем нам приходится идти на компромиссы. Иногда на очень серьезные компромиссы. Если хочешь знать, я постоянно уступала Хэнку, а Хэнк уступал мне. Будь он жив, он бы это подтвердил. Мы чувствовали, что иначе нельзя. – Грустная улыбка вновь тронула губы Шерри. – Думаю, мы оба с ним понимали, что ничего лучшего нам не найти – ни мне, ни ему. Конечно, звучит это не слишком романтично, но на самом деле именно так все и было. И знаешь, после того, как я перестала мечтать о прекрасном принце и смирилась с тем, что мой муж ничем не примечательный человек, который выпускает газы в постели и пялится на смазливых официанток, я почувствовала себя вполне счастливой.

– Но Митчелл не пялится на официанток.

– Что ж... тебе повезло. Тогда в чем проблема?

Рэйчел отложила ложку и уставилась в чашку с недоеденным компотом.

– Я знаю, я должна быть благодарна, – пробормотала она, словно произнося заученные слова молитвы. – Я это знаю. Господи, когда я думаю о том, как много Митчелл дал мне...

– Ты имеешь в виду его деньги и все, что с ними связано?

– Да, конечно.

– Все это ерунда, – махнула рукой Шерри. – Он мог подарить тебе пол-Нью-Йорка и в то же время быть скверным мужем.

– Нет, его нельзя назвать скверным мужем. Я просто понимаю, что он никогда не будет принадлежать мне всецело. Никогда не будет связан со мной так крепко, как папа был связан с тобой.

– И виной тому его семья?

Рэйчел кивнула.

– Бог свидетель, мне не хочется соперничать с ними из-за его внимания. Но это происходит постоянно. – Рэйчел вздохнула. – При этом мне совершенно не в чем их упрекнуть. И все же я чувствую себя чужой.

– Но почему, детка?

– Сама не знаю, – вновь вздохнула Рэйчел. – Чувствую, и все. – Она приложила ладони к разгоряченным щекам. – Возможно, вся проблема здесь, – она коснулась своей груди, – во мне. Я понимаю, что обязана быть счастливой. – Она устремила на мать затуманенные слезами глаза. – Ты ведь тоже так считаешь, правда? У меня нет права жаловаться. Когда я думаю о таких людях, как миссис Бедросиан...

Джудит Бедросиан потеряла в автомобильной катастрофе мужа и троих детей, когда Рэйчел было четырнадцать лет. Все, чем жила эта женщина, все, что придавало смысл ее существованию, было отнято у нее в одно страшное мгновение. И все же она находила в себе силы, чтобы вставать по утрам.

– Все мы слишком не похожи друг на друга, – повторила Шерри. – Не знаю, как несчастной Джудит удалось смириться со своей утратой. Может, она до сих пор с ней не смирилась. Люди скрывают, что творится у них в душе. И каждому из нас есть что скрывать. Каждому. Что до Джудит, я не сомневаюсь – после стольких лет она по-прежнему тоскует. Иногда я не вижу ее целыми днями, а потом замечаю, что у нее заплаканные глаза. Каждое Рождество она непременно отправляется к сестре в Висконсин. Они не слишком ладят, но в этот праздник Джудит не выносит одиночества. Воспоминания не дают ей покоя... – Шерри вздохнула, словно печаль Джудит придавила ее своей тяжестью. – Никто, кроме тебя, не сможет решить твоих проблем. Тебе самой придется искать выход. Я, например, спасаюсь при помощи валиума – в разумных пределах, конечно. Но тебе не советую.

Рэйчел улыбнулась. Она всегда знала, что у ее матери живой и острый, способный к неожиданным выводам ум. Но в последние годы склонность Шерри к парадоксальным рассуждениям заметно усилилась. Под покровом провинциальной добропорядочности таились независимость и ироничность. Рэйчел очень надеялась, что унаследовала эти черты.

– Ну и что теперь? – решила внести ясность Шерри. – Ты собираешься потребовать у него развод?

– Нет, – покачала головой Рэйчел.

– Почему же нет? Если ты его больше не любишь...

– Я этого не говорила.

– Ну, если ты не можешь с ним жить...

– И этого я не говорила. Господи боже, если бы я знала, что мне делать. Марджи тоже твердит, что мне необходимо получить развод. И хорошее пожизненное обеспечение. Но я боюсь остаться одна.

– Одна ты не останешься.

– Мама, похоже, ты тоже считаешь, что мне лучше от него уйти.

– Ничего я не считаю. Я сказала только то, что сказала, – одна ты не останешься. Так что у тебя нет причин сохранять брак, если он не дает тебе того, что ты хочешь.

– Ты меня удивляешь, – сказала Рэйчел. – Правда, правда, я меньше всего ожидала услышать от тебя что-нибудь в этом роде. Думала, ты станешь уговаривать меня немедленно вернуться к мужу и попытаться начать все сначала.

– Жизнь слишком коротка, – глубокомысленно изрекла Шерри. – Несколько лет назад я, наверное, отнеслась бы к твоему поступку иначе. Но с годами взгляды меняются. – Она протянула руку и коснулась щеки дочери. – Меньше всего мне хочется, чтобы моя красавица Рэйчел чувствовала себя несчастной.

– Мама...

– Так что если ты решила уйти от мужа, так и поступай. В конце концов, он далеко не единственный красивый миллионер на свете.