Текст книги "Король долины"

Глава двадцать пятая

В конце лета Лестер Инглиш с женой и сыновьями перебрался в нижнюю долину, по ту сторону Прохода Красной горы. За небольшую сумму наличными он купил там землю, а банк в Таосе дал ссуду под закладную. На этом участке была хижина, рядом с нею колодец, а невдалеке – рощица строевого леса. Лестер решил пристроить еще одну комнату и соорудить хлев. В мае он приобрел три десятка коров, двух лошадей и хромого мула. «Венто дель дьябло» и долгая летняя засуха забрали у него половину скота, а одна из лошадей взбесилась, и ее пришлось пристрелить. Но другие скотоводы понесли такие же убытки, и он не роптал, смирившись с судьбой. Покоряться судьбе – вот чему научили его прошедшие годы. Позади, там, где он жил после того как сбежал от Гэвина, остались четыре маленьких могильных холмика. Но как ни странно, он верил, что Господь послал ему это в наказание за грехи. Ведь он грешил, он человек слабый, и надо нести свой крест. И он лишь смиренно наблюдал, как день ото дня стареет его жена и подрастают сыновья.

Семью он перевозил в фургоне, который одолжил у тестя; Клейтон отправился с ним, чтобы помочь в дороге со скотом. Особой нужды в помощи Клейтона не было, но он сказал:

– Если не возражаешь, Лес, я поеду с тобой. Хотелось бы взглянуть на твою землю.

А когда они добрались до места, он увидел, что работы здесь непочатый край, Лестеру одному никак не справиться, и решил остаться помочь.

Работал Клейтон не покладая рук, от восхода до заката, как будто все еще охваченный летней лихорадкой. Лестер, бывало, останавливался передохнуть и вытереть пот со лба, но Клейтон качал головой: «Я не устал».

Лестер был все время рядом, все пытался понять, что у Клейтона на душе. После ужина они стояли, облокотившись на новую изгородь кораля. Оба испытывали чувство гордости за сделанную работу. Осенний вечер был прохладен; звезды алмазами высыпали на безлунном небе, бросая тусклый свет на прерию, чуть подсвечивая горный хребет. А загадочная тишина, тишина неведомых мест, навевала разные мысли.

– Тебе здесь будет нелегко, Лес, – негромко сказал Клейтон. – Еще столько работы. И никого рядом, чтобы помочь. К тому же колодец пересыхает.

– Надо бы его углубить футов на двадцать. Ты уедешь – мои парни мне помогут.

– Конечно. А земля здесь хорошая. Что да, то да. Отличная земля. И дух от нее какой-то особенный, чистый и свободный.

– Понимаю, понимаю. Уйдешь из долины – тебе везде так покажется.

Клейтон замолчал – он задумался. С неба сорвалась звезда и, прочертив в небе над горами белую дугу, исчезла где-то за перевалом.

– Почему бы тебе не остаться здесь, Клей? Работали бы мы с тобой вместе на этой земле. Здесь ее много, намного больше, чем мне надо. Ты мог бы пригнать сюда хороший скот. Сам ведь говоришь, земля здесь хорошая. Ну, что скажешь?

Клейтон задумался, покусывая кончик языка.

– Не знаю, что и сказать, – тихо ответил он.

– Я тебе давно уже говорил, эта долина – гиблое место. Ее лучшие дни позади. Может, люди этого не понимают, но чувствуют. Они говорят, что Гэвину давно на всех наплевать. Они говорят…

– Случилось первый раз за столько времени засушливое лето, вот и все. Думаю, Гэвин здесь ни при чем, это дело Господне.

– Конечно. Только люди привыкли, что Гэвин все решает за них и держит себя так, будто он и есть Господь. А сейчас они малость прозрели. И говорят, что Гэвин уже не тот, что ему на все наплевать – с тех самых пор, как он привез молоденькую жену с Востока. Это не я, Клей, это люди говорят. При тебе-то никто ничего такого не скажет, ты его сын. Но им надоело, что он все время ими помыкает. Они думают, что они теперь взрослые люди. А еще им не понравилось, как он обошелся с Эдом – просто бросил его помирать в этой гостинице. Мол, теперь он калека, Гэвину пользы от него никакой, он про него и забыл. А Эда оно доканывает потихоньку…

Клейтон посмотрел брату в глаза:

– Да это просто лицемерие, вот это что! Хоть один из них думает о ком-нибудь, кроме себя? Гэвин им все дал. Оставь их одних решать все дела, и они глотки друг другу перегрызут, как стая койотов!

– Я только передаю тебе, что говорят. Это не значит, что я сам так думаю…

– А я тебе говорю, что они – ничтожества! Никто за себя постоять не может. Ты помнишь Кайли и Маккендрика? Да если б я не был таким болваном и не сделал за них это грязное дело, так они бы на брюхе перед ними ползали!

– Согласен. Так почему бы тебе не перебраться сюда и не начать все заново?

– Что человеку нужно на самом деле? – спросил Клейтон, словно не слыша брата. – Поесть, завернуться на ночь в пару одеял, может, завести жену и ребятишек и работать на собственной земле. Но им этого мало. Их мучает страх. Им хочется чужого. Жадность и похоть. Да, похоть, – он говорил все громче и громче. – Им хочется иметь всего больше, чем нужно. Больше земли, больше скотины… стать чем-то побольше, чем они есть, и, наконец, их мучает просто похоть… они хотят тех, кто им не принадлежит. И не спорь. Я много повидал…

– Клей, ты молодой, а говоришь как старик. Ты обозлен.

– Наверное, так оно и есть, – и он замолчал.

– Не надо озлобляться, Клей. Какая муха тебя укусила?

– Никакая.

Лестер пожал плечами:

– Ну, делай как знаешь. Но ты все же мог бы попробовать – я имею в виду здесь, на этой новой земле. Хуже чем там, не будет. Или боишься, что Гэвин не отпустит?

– Нет, не боюсь. Когда почувствую, что созрел – уйду, и сам черт меня не остановит. – Он помолчал и глубоко вздохнул. Его руки искали опору, он стиснул пальцами тесаное дерево.

– У меня там еще есть дела.

– Ты мог бы взять ее с собой.

Клейтон резко вскинул голову:

– Ее? Ты кого имеешь в виду?

– Эту женщину, что в кафе работает. Она мне нравится.

Клейтон усмехнулся и опять наклонил голову:

– А-а-а… ты про Телму. – Он хлопнул Лестера по плечу. – Конечно, мог бы, Лес. Конечно, я мог бы ее взять. Только со мной ни одна приличная женщина жить не станет.

– Почему? Что за чушь ты несешь? Что это за разговор у нас пошел?..

– Да, скверный разговор, – он повернулся и скрылся в темноте, оставив Лестера одного. Далеко в прерии он остановился в тени деревьев. Ветер шумел в ветвях, а листья трепетали и прикасались к его щеке. Где-то далеко, у подножия гор затявкал койот. Клейтон ощутил себя одиноким, отрезанным от всех людей, от всех живых существ. Я как этот койот, воющий одиноко в ночи, – подумал он про себя, – зверь, питающийся отбросами…

Даже сейчас, здесь, под ночным небом, стоял перед ним образ Лорел и манил его. Он понимал, что это наваждение, но не мог избавиться от него. Она возникла перед ним как наяву… пришла, назвала его братом… Он отвернулся, надеясь, что страсть покинет его, что он проснется на следующий день и ничего такого не останется, он будет опять свободен…

И она всегда догадывалась! Она так и сказала: «Мне это всегда было ясно!» Он вспомнил эти слова со стыдом.

Может, его страсть у него на лбу написана? Может, уже все это знают? Может, Гэвин распознал, что скрывается за его угрюмостью и грубостью… Ну и пусть, – подумал он, свирепея, – плевать я хотел. Пусть видят, какой я на самом деле.

Он постоянно избегал ее, страстно желая – и в то же время страшась увидеть. Но больше всего он боялся оказаться с ней наедине. Как в тот вечер, когда он лежал с нею рядом на одной кровати, когда он думал, что ей плохо, и сам свалился от жары… Желал снова пережить эту минуту – ненавидел это свое желание, гнал его прочь, как будто это осязаемый предмет, который можно вышибить из головы ударом кулака. Он ненавидел это свое желание, и все же оно жило в нем и терзало его. Оно всплывало ночью, когда он, усталый после целого дня работы, валился на кровать. И всякий раз, вместо того, чтобы рухнуть в черный сон, как в пропасть, он видел в полудреме, как тянется к ней, а она к нему, их тела встречаются, ее губы терзают его плоть… И эта боль была реальнее настоящей раны.

Часто он кричал во сне, случалось, просыпался в темноте, и напряженно прислушивался к чему-то. К чему? Неужели он осмелился подумать, что она к нему придет? Наяву он этого не хотел; он бы двери закрыл на засов, если бы заподозрил, что это может случиться…

Когда Гэвин уехал по делам в Санта-Фе, он уехал тоже. Он не хотел оставаться вдвоем с нею на ранчо – уехал на неделю в горы, охотился. Наедине с самим собою, уставившись в сумерки леса, он опять грезил о ней: он видел ее лицо, волосы на подушке, белое тело. Запах хвои превращался в аромат жасмина. Он в бешенстве вскакивал и принимался топтать сапогами костер, расшвыривать дрова, пока не оставались одни тлеющие угли.

После выздоровления он все реже и реже виделся с Телмой. Он ловил себя на том, что с отвращением смотрит на ее грубое тело, и сам себя за это ненавидел. Он хотел сказать ей все и избавиться от омерзительного чувства, но не решался. Такого не простила бы ни одна женщина. Вместо этого он крепко сжимал ее тело и старался отогнать подальше то, другое чувство.

Вновь где-то у подножия гор завыл койот. Клейтон поднялся и медленно побрел в ночной темноте к хижине Лестера.

Когда на следующее утро Клейтон возвращался в долину, его мустанг захромал. Клейтон слез с коня и, прощупав его подколенок, обнаружил, что распухло сухожилие. Был уже почти полдень; на небе ни облачка; дул легкий ветерок. Клейтон вытер пот со лба, выпрямился. Неподалеку было ранчо Первиса, и он спокойным шагом направил мустанга туда, следя, чтобы конь ступал по ровному, и все время одной рукой управлял им, похлопывая по толстому загривку и разговаривая с ним тихо и ласково. В окно его заметил Джо Первис и вышел на порог.

Приблизившись, Клейтон сказал:

– Вот, наверное, подвернул ногу где-то на камнях, возле перевала. Никогда с ним такого не бывало. Джо, можно поставить его пока у вас в конюшне и одолжить другого?

– Конечно же, Клей. Рад буду тебе помочь. Как там твой отец и его красавица-жена? Все еще воркуют как голубки?

Клейтон никогда не любил Первиса. Это был дюжий здоровяк лет под пятьдесят, с красной бычьей шеей и резким неприятным голосом, раздражавшим как визг щербатой пилы. Тут на порог, старательно изображая удовольствие, вышла миссис Первис. Глазки у нее были узкие, серые и хитрющие.

Работник Первиса принес ведро теплой воды. Клейтон встал на колени на теплой соломе конюшни и, смочив в ведре полотенце, принялся растирать ногу лошади.

– Делай это два-три раза в день, – наставлял он работника, – и через неделю все будет в порядке. Я тогда заеду, заберу его. И еще: держи его в тепле и хорошо корми. Ты уж постарайся, ладно?

– Конечно, мистер Рой.

Клейтон вернулся к дому, где его, улыбаясь, поджидала миссис Первис:

– И не вздумайте отказываться, мистер Рой, – она взяла его под руку. – Обед уже на столе, стынет. Пожалуйте, мистер Рой! И Нелли тоже просит вас остаться!

Он последовал за ней в дом. У окна на стуле сидела Нелли, томно глядя куда-то вдаль, на горы. Она успела переодеться: вместо джинсов надела цветастое ситцевое платье с глубоким вырезом на груди и тщательно причесалась перед зеркалом в спальне. Когда Клейтон, негромко хлопнув дверью, появился на пороге столовой, она вскочила:

– Ой, Клей Рой? Как ты оказался в наших краях?

– Я тебе уже говорила, – пропела мать с кухни. – У него захромала лошадь, когда он ехал через перевал.

Нелли раскраснелась и поднесла ладошку ко рту:

– Мама шутит. Я не знала, Клей, что ты здесь. Правда не знала!

– Я помогал Лестеру Инглишу строить хлев и рыть колодец, – объяснил Клейтон. – Не был в городе дней десять.

И повернулся к Первису, шедшему в столовую:

– Как дела, Джо? Как твой скот?

– Ну, я как раз хотел поговорить об этом. Садись, Клей, поедим…

Клейтон сел к столу. Первис прокашлялся и застучал ножом по тарелке:

– Рад, что вы, сэр, заехали. Очень рад.

Подали еду, и Первис просто набросился на нее. Набил полный рот картошки и изобразил улыбку. Он был из числа тех людей, которым легче делать два дела сразу: тогда меньше отвечаешь за каждое из них.

– Так, значит, я вот про что… скот, понимаешь… э-э-э… то есть вода. Ну, в общем… коровам мало воды… понимаешь… а река… видишь ли, кхе, твой отец… – тут Первис откашлялся и отправил в рот большой кусок мяса, – Гэвин, он вроде как не понимает… э-э-э… что скот надо поить… а он в толк не возьмет… ну, а мы…

Клейтон нахмурился. За столом стояла тишина, слышалось только, как Первис с хрустом разгрызал мелкие косточки.

– Просвети меня, Клей. Я имею в виду, что мне остается делать? Сидеть и смотреть?

– Джо, – сказал Клейтон, – я не понимаю, о чем вы говорите.

– Не понимаешь?

Первис глянул ошарашенно.

– Точно не понимаешь? – глупо повторил он.

– Конечно же. Вы говорите о скотине, воде, верно? Тогда в чем дело – воды-то в реке полно, разве нет?

– Так об этом я и говорю!

– Ну, и?..

– Но Гэвин ведь говорит иначе…

– Тогда это вы просветите меня. Что произошло? Я был в отъезде. Я гляжу, стоит мне отлучиться, как в долине что-нибудь случается.

– Только на этот раз дело в другом. – Первис откинулся на стуле, и лицо его постепенно приняло изумленное выражение. Дряблая красная кожа собралась уродливыми жирными складками.

– И это с нами Гэвин так поступает… С кем? С нами! – прошептал он. – Мы же всегда были с ним, Клей… и что же…

Неделю назад колодцы на пастбищных землях Первиса пересохли. Ветер и засуха лишили воды всю долину. Остались только река да два-три небольших ручейка в предгорьях. Первис со своими людьми пять миль гнали триста голов скота из предгорий в долину, к реке. Земля у реки принадлежала Гэвину, но рекой пользовался любой, чья скотина сюда забредала. За милю до берега Первис наткнулся на ограду. На расстоянии в шесть футов друг от друга в землю были вогнаны свежие сосновые столбы, а на них натянута новенькая колючая проволока. Первис и его пастухи молча ехали вдоль ограды, пока не встретили надпись от руки:

«Проход запрещен по распоряжению Г. Роя.»

Навстречу им скакал какой-то всадник. Приблизившись к Первису, он натянул поводья. Это был молодой Боб Хэккет.

– Что, черт побери, все это означает? – спросил у него Первис.

– То что написано. Вчера днем мой отец пригнал сюда стадо. Смотрит – они уже протянули эту ограду до фактории. Скотина так хотела пить, что просто на проволоку лезла и рвала себя в кровь. А сейчас она вся в крови, бродит по горам, воду ищет.

– Что это Гэвин надумал?! – взревел Первис.

– Мы съездили к нему вчера вечером. Он говорит, что его скоту тоже нужна вода. Говорит, вода в реке упала на два фута и опускается с каждым днем. Поэтому, пока не пойдут дожди, здесь прохода не будет. – На лице молодого Хэккета появилась кривая усмешка. – Другими словами, мистер Первис, держитесь подальше.

– И что твой папаша собирается делать?.. так и стерпит? – вскричал Первис.

– Он будет делать то же самое, что и вы, мистер Первис. Что мы всегда, сколько себя помню, делали в этой долине. Конечно, будет злиться, а сделает то, что ему сказано. Или вы считаете, что можете сорвать эту проволоку и погнать стадо к реке?

– Но коровам надо пить, – пробормотал Первис.

Хэккет кивнул в сторону гор:

– Пожалуйста, вон там ручьи есть…

Первис подумал немного.

– Но если я погоню туда своих коров, твой папаша – своих, если все хозяева туда пригонят свои стада, так воды там не хватит.

– Что ж, тогда вам лучше поторопиться, – сказал Хэккет.

– А эта изгородь охраняется?

– Нужды нет. Никто ж ее не тронет. Или, может, вы тронете, мистер Первис?

– Но не могу ж я допустить, чтоб мой скот подох, – сказал Первис Клейтону за обедом. – Как ты думаешь, Клей, могу? Скажи, ты на моем месте допустил бы такое?..

Клейтон откинулся на стуле. Запустил руку в карман, выудил кисет и принялся скручивать сигарету. Разровнял волокна горчичного цвета так, чтобы по концам было побольше, а в середине оставалось небольшое углубление. Потом большим пальцем скрутил бумажку в трубочку, прижал, наклонился и провел языком по свободному краю бумаги. Пальцем пригладил шов – и лишь после этого поднял глаза на Первиса. Ему было тошно.

– Знаешь, почему никто в этой долине не полезет через ограду, которую поставил Гэвин? – спросил Первис.

Клейтон едва заметно кивнул.

– Нет, – сказал Первис, – ты не все знаешь. Гэвин имеет все законные права поставить эту ограду и не пускать наши стада на свою землю, даже если нам придется гонять скотину на водопой в горы за пятнадцать миль. И кто же будет защищать его законное право? Кто будет следить и призовет к ответу человека, который загонит свое стадо на землю Гэвина? Ты понял, Клей? Ты понял, кто?!

Клейтон медленно опустил руку в карман и сжал пальцами серебряную звезду – он всегда держал ее там, не на виду. Он носил ее в кармане, чтобы не думать о ней, но что толку обманывать себя? Другие знали, что она там, и всегда имели это обстоятельство в виду.

Теперь глаза Первиса не улыбались:

– Да – ты! И я тебя, Клей, спрашиваю, за себя и за других: что ты собираешься предпринять в связи с этим?

Клейтон встал:

– Спасибо, Джо. Спасибо за гостеприимство, я имею в виду. Похоже, мне пора домой. – Первис вскочил на ноги, лицо его покраснело.

– Подождите, Клей. Я ведь вас не обидел, нет? Что я такого сделал? Я просто…

– Нет, вы меня не обидели, – ответил Клейтон на ходу, кивнув на прощание миссис Первис и Нелли. Но дойдя до порога, остановился. Совсем забыл про мустанга… Он покраснел и опять повернулся к Первису:

– Джо, я вынужден попросить у вас лошадь, – сказал он тихо.

– Конечно, возьмите моего вороного мерина. Но погодите, Клей, что вы так торопитесь?

– Вы спросили, что я намерен делать насчет этой ограды, что Гэвин поставил. Так вот, для начала я намерен поговорить с ним об этом.

– Только не рассказывайте ему, что это я вас втравил, – засуетился Первис. – Я же просто хотел ввести вас в курс дела. Я вовсе не напрашиваюсь на неприятности.

– Понятное дело. Вы хотите, чтобы я напрашивался…

– Просто поговорите. Скажите ему, у нас скот пропадает. Я знаю, у него большое стадо, а мы мелкие ранчеры, но у нас тоже ведь…

Но говорил он в пустоту. Клейтон повернулся и чуть не бегом кинулся в коралю. Поймал вороного, оседлал его и открыл ворота. Из дома выскочила Нелли и подбежала к ограде.

– Клей!

Он пристально посмотрел на нее и увидел во взгляде нечто такое, что прежде замечал в других глазах – мольбу и обещание. Но он тут же выбросил это из головы, коротко кивнул Нелли и дал коню шенкеля. Вороной вылетел из кораля и пустился легким галопом. Клейтон предоставил коню самому выбирать аллюр, только направил его к ранчо Гэвина.

Гэвин сидел в тени, под навесом веранды, и наблюдал, как на горизонте появилось небольшое облачко пыли, которое постепенно приближалось и увеличивалось. Он довольно улыбнулся и подумал: «Вернулся. Он всегда возвращается, когда у меня есть в нем нужда…»

Он напустил на себя строгий вид и крикнул через плечо:

– Лорел, вели служанке приготовить кофе. И принеси к нему коньяк.

Клейтона он мог узнать за милю, даже на чужой лошади. «Конечно, он ведь точно такой, как я тридцать лет назад… Все равно что смотришь на самого себя, скачущего сюда из тех давних времен, – думал он. – Да-а… сколько горя он мне принес – а все равно он мой. Домой возвращается… знает, здесь его место».

Вышла Лорел с бутылкой коньяка. Глянула на приближающегося всадника, кивнула:

– Он от перевала едет. Я его через окно увидела.

– Я хочу поговорить с ним один на один, – сказал Гэвин. – А ты ступай в дом и ложись. Тебе ведь сейчас отдыхать надо, а? Так вроде доктор говорил?

– Так, так… – Она застыла в дверях и не уходила.

Но когда Клейтону осталось всего несколько сот ярдов, Гэвин приказал:

– Иди ложись!

Она ушла, и он снова повернулся лицом к прерии. Клейтон остановился у ворот кораля и пустил вороного внутрь. Вытер с лица пыль, не спеша подошел к веранде и кивнул Гэвину. Гэвин кивнул в ответ.

– Чей конь?

– Первиса. Мой мустанг потянул сухожилие на перевале, пришлось его у Первиса оставить.

– У Первиса, говоришь? – по лицу Гэвина промелькнула усмешка. – Так ты, значит, девчонку видел?

– Какую девчонку?

– На прошлой неделе заметил ее в городе. Она в магазин заходила. Да-а, быстро она выросла, эта девчушка… Бьюсь об заклад, если б ты уделил ей малость внимания…

Клейтон поднялся по ступенькам и стал перед Гэвином, опершись руками на перила веранды у себя за спиной.

– Я видел Джо Первиса. Он говорит, ты огородил землю вдоль реки. Я видел изгородь, когда проезжал.

– Верно, сынок. Я это сделал сразу, как ты уехал. Как-то утром пришло в голову, я и послал парней на всю ночь сделать эту работенку, сказал им, что можно потом спать весь день. Так они шустро управились.

– Ну, а дальше что?

Гэвин налил коньяку в два стакана, один поставил для Клейтона на поручень перил.

– Сынок, у меня после весенних перегонов осталось пять тысяч голов. Пока дул этот проклятый ветер, мы потеряли восемь сотен. Те, что остались, – это лучшие наши коровы, самые плодовитые и породистые, и самые лучшие быки. Единственный способ сохранить стадо в хорошем состоянии – это давать пить вволю. Воды в речке хватит на месяц, если поить пять тысяч голов. Если к тому времени не пойдут дожди, то стаду конец. И если я разрешу всем подряд гонять сюда стада, то они за три недели всю воду высосут. Смотри, вон уже цветы сохнут. Не могу я рисковать скотиной.

– А как насчет других коров в долине? Коров Первиса и прочих ранчеров?

Гэвин пожал плечами:

– Когда жареным пахнет, тут уж каждый за себя.

Клейтон задумался. А потом медленно проговорил:

– А если другие так же начнут рассуждать?

– Наплевать! Ты что думаешь, если я позволю им поить их скот в реке вместе с моим стадом, так они мне спасибо скажут? Черта лысого! Ты думаешь, люди понимают доброту? – Он наклонился вперед, и глаза его стали колючими. – Ни черта, вот что я тебе скажу! Они одно понимают – закон и порядок, и кто их законно за глотку схватит, того они и уважают.

Клейтон глотнул из стакана, коньяк неприятно обжег желудок. Слишком жарко было, чтобы пить. Над прерией не по сезону нещадно палило солнце, выжигая деревья и кусты; даже воздух стал белесым от зноя. Над горами стояло марево, четкие очертания хребта расплывались в нем.

– Круто берешь, – сказал спокойно Клейтон.

Гэвин усмехнулся:

– А я и есть крутой человек.

В глубине души Клейтон понимал, что в словах Гэвина есть доля правды. Здесь не существует такого понятия, как благодарность. Вот благонадежность – это да, есть такая штука; благонадежность и верность, которые сохраняются до тех пор, пока власть заботится о человеке и расплачивается сполна за его лояльность. Он знал эту истину всю жизнь, и до сих пор с нею мирился, даже принимал ее. Он сам был частью этой системы. Но Лестер прав: эта долина – место недоброе и гиблое.

И конечно, дело не только в Гэвине. Никто не смог бы властвовать так, как он, если бы ему не спускали с рук.

Долина представлялась Клейтону миром людей, которые всю жизнь неуклонно и жадно стремятся к одному: к собственному благу… как они его понимают. Никто не знает, в чем оно, но каждый за него из кожи вон лезет и бьется до крови. В таком мире Гэвин может править, потому что он его понимает, принимает и ни перед кем не отчитывается. Он никогда не опускался до объяснений и оправданий. Он с этим миром обходился по справедливости и расплачивался за то, что получал от него, выполняя свои обязательства – это люди понимали и уважали. А боялись его вот почему: он не лицемерил и не возносил хвалы фальшивым божествам, которым молились другие, которые боялись открыто признаться в своих желаниях…

Клейтон взглянул на Гэвина и на минуту ощутил какое-то странное уважение.

Но оно постепенно угасало, когда он вновь задумался о себе. Что-то в нем изо всех сил рвалось на свободу. Кажется, он уже когда-то почувствовал такое, когда был с Телмой. Ощущение – но такое скоротечное, что он не успел остановить и осмыслить его. Только светлое мгновение, спрятанное в глубинах памяти, смутное и более недостижимое. Оно ушло: Лорел его нарушила. Но не погибло – его можно будет отыскать вновь, где-то в тайных глубинах души…

Гэвин наблюдал за ним молча. Наконец Клейтон поднял на него глаза и мотнул головой в сторону прерии.

– Но ведь эти изгороди никто не сторожит.

Блеклые голубые глаза Гэвина сверкнули.

– Верно, сынок. Так нужды нет. Если кто-то погонит скот к реке, я просто обращусь к закону, пусть власти этим занимаются.

– К закону, – задумчиво сказал Клейтон. – Ко мне, значит.

– К тебе, сынок.

В кармане у Клейтона лежала серебряная звезда, которую два года назад передал ему Риттенхауз. Он вытащил ее, ощутив пальцами стершиеся затупившиеся концы. Несколько раз подбросил осторожно на ладони, а потом положил на перила рядом с пустым стаканом из-под коньяка. Звезда блеснула на солнце.

– Нацепи ее на кого-нибудь другого, Гэвин.

Гэвин пристально смотрел на него.

– Или делай сам эту грязную работу. С меня хватит.

– Хватит? – Гэвин задохнулся.

Клейтон тяжело вздохнул:

– Так или иначе, ты это не принимай как личную обиду. Я никогда не хотел быть шерифом. Старина Эд меня чуть не силком заставил надеть звезду. А ты сегодня заставил ее снять.

– Я?.. Я?!

Клейтона охватило чувство жалости. Он понимал отца. Ну, да, как это он осмелился посягнуть на сыновний долг?! Только что ж это за долг, который требует такого? Это уж слишком! Нельзя сделать то, что требует от него этот долг. Если действительно каждый за себя, то он бы боролся. Боролся и уничтожал… но если он уничтожит Гэвина…

– Ты, похоже, не понимаешь, как это человек может хотеть чего-то другого, не того, что хочешь ты…

– Человек может, – медленно произнес Гэвин. – Это я понимаю. Но не мой собственный сын.

– Ну что ж, значит, я плохой сын. Мне не нужно ничего такого, чего хочешь ты. Жалкая у тебя жизнь, ты только о себе думаешь. Я терпеть не могу…

– Замолчи! – взревел Гэвин, приподнявшись со стула. Лицо его побледнело. – Плевать я хотел, чего ты терпеть не можешь! Я не хочу… Мне не надо твоей любви… Потому что, мальчишка, теперь я вижу, ты ничего не можешь мне отдать! Ты безжалостный, – сказал он, понижая голос. – Видит Бог, ты еще хуже меня. Мальчик, – сказал он еще тише, – ты слишком жесток…

– Я хотел только сказать, – Клейтона трясло, – что я терпеть не могу подчиняться тебе. Не знаю почему. Может, не будь ты мне отцом, я бы спокойно принимал твои приказы. Это глупо звучит, я знаю, но я так чувствую. Гэвин…

– Замолчи! – повторил Гэвин. – С меня хватит!

Клейтон дышал прерывисто, как будто воздух силой нагнетали ему в легкие, против его воли:

– Да, я жестокий. Я более жестокий, чем мне хотелось бы. Но не настолько все же, чтобы с этим примириться… ты-то о себе такого не скажешь. Разве ты не видишь, что я не хочу быть таким? Разве тебе не понятно, что я пытаюсь сделать?

– Ты просто хочешь разбить мне сердце, – глухо сказал Гэвин, – вот что ты пытаешься сделать. Только, мальчик, – он поднялся, и в глазах его блеснул металл, – силенок у тебя для этого мало. – Он шагнул к перилам и резко смахнул наземь серебряную звезду – она, вращаясь волчком, полетела по дуге и упала в пыль.

Клейтон повернулся и пошел по ступеням вниз. Он слышал позади шаги Гэвина, слышал, как за ним захлопнулась дверь. Клейтон присел на корточки и долго сидел, ничего не видя перед собой. Потом подобрал звезду и спрятал в карман. Закусил губу, жалея о каждом сказанном слове, и о тех ужасных вещах, которые он начал открывать для себя. И вдруг он увидел в окне женский силуэт: Лорел, зажав штору в маленьком кулачке, наблюдала за ним. Мы все против него, – подумал он, – все… А он нас все еще любит…

Он отвернулся, чтобы не видеть этих страстных горящих глаз, и быстро зашагал к коралю.