Текст книги "Три стильных детектива"

– И нечто подобное вы собираетесь поведать Кэндзи? Полагаете, этот бред его убедит? Кстати, а что мы будем делать в Венсенском лесу?

– Расследовать непреднамеренное убийство уток-мандаринок!

Суббота, 10 апреля

Виктор и Жозеф, сидя за столиком лицом к озеру Францисканцев, где флотилия рыбацких суденышек оборонялась от арендованных отдыхающими лодок, потягивали вермут с ликером из черной смородины и старались отделаться от воспоминаний о разговоре с Кэндзи. Искаженное яростью лицо японца так и стояло у обоих перед глазами. Нет, о том, что сегодня Виктор не появится в лавке, было условлено заранее, хотя суббота – самый удачный день для торговли. Но вот когда Жозеф заявил, что должен немедленно доставить Жоржу Куртелину набор почтовых открыток, прославляющих благородные деяния шевалье Баярда, чаша терпения месье Мори переполнилась…

– Уверяю вас, патро… то есть месье Мори, месье Куртелин велел мне принести ему открытки сегодня в «Неаполитанца» ровно в час.

– Советую вам избавиться от этого бремени в рекордные сроки. Даю вам сорок пять минут максимум, ясно? – прошипел Кэндзи в лицо Жозефу.

А Виктор шепнул ему на ухо, когда сыщики-любители покидали «Эльзевир»:

– Мы же не успеем. И какой предлог еще у вас найдется?

– О, в Париже проблем хватает на каждом шагу, – беспечно отмахнулся молодой человек. – То фиакр собьет пешехода – и пожалуйста, затор, то телега с капустой перевернется, и tutti quanti[340]340
  Все такое прочее (ит.). – Прим. перев.


[Закрыть]. Бежим!!!

Вот как они оказались на террасе «Кафе-ресторана у Желтых врат» в Венсенском лесу и вот почему решили утешиться превосходным обедом, поданным гарсоном в белом фартуке. На столике перед ними расположились моллюски-литторины, устрицы из Марена в шабли, баранина с зеленой фасолью, кувшин легкого красного вина, «снежки» и кофе.

– Со «Сливовым деревом» или «Парижским кафе» это заведение, конечно, не сравнится, но в общем недурно, – признал Виктор, выдавая гарсону щедрые чаевые, и осведомился: – Как вас зовут?

– Никефор Бёзи́, можно просто Ник, – ответил тот.

– Уважаемый Ник, мы с коллегой репортеры, интересуемся несчастным случаем, который произошел двадцатого марта. Вы видели, как на озере утонул человек?

Ник поскреб макушку, отчего с нее посыпалась перхоть, и прищурился:

– Ну, если вы о том самом утопленнике, так я мало что знаю, меня тут вообще не было из-за свекрови – угораздило ее навернуться со стремянки, не убилась, зато перепугала всех, с утра до ночи с ней носились. Но Рауль кое-что занятное порассказал.

– Рауль? Ваш коллега?

– Ну да, Рауль Годрон, он в отпуске до завтра. Так вот Рауль говорил, что перед тем как этот калар… крал… музыкант, короче, забрался в лодку, ему вручили пряничную свинку в оберточной бумаге с ленточкой, а на свинке было написано его имя – «Тони». Кра… музыкант бумажку развернул и прочитал вслух послание: «Съешь меня от пятачка до копыт – будешь удачлив, весел и сыт». Раулю до того понравилось, что он даже слова записал, чтобы при случае что-нибудь этакое подарить подружке и приписку такую же сделать, ну, только изменить слегка: «Съешь меня от пятачка до хвоста – будешь удачлива, весела и сыта».

– Он последовал указанию?

– Кто, Рауль? Какому?

– Да нет же, кларнетист.

– Ну, не совсем – отъел половину, а остальное в карман засунул.

– Кто вручил ему подарок?

– Никто, свинку нашли на стойке в зале и отдали кулар…

– Кларнетисту.

– Ага.

– А про мандаринок, которых мертвыми из пруда достали, вы что-нибудь слышали? – вмешался в разговор Жозеф.

– Это вам к папаше Астико надо, он в птичках души не чаял. Найдете его вон там – сидит на раскладном стуле с удочкой, ловит мелочь всякую.

Рассудив, что больше ничего полезного из парня вытрясти не удастся, Виктор и Жозеф оставили его на растерзание ввалившемуся на террасу многочисленному семейству, которое Ник встретил поклонами и расшаркиванием и принялся рассаживать, без умолку щебеча: «Честь имею, мадам Робишон», и «Рад вас видеть, месье Робишон», и «Как поживают юные месье и мадемуазель Робишон?»

Одинокий посетитель в надвинутой до бровей шляпе занял место за соседним столиком, заказал сливовую настойку и осведомился, где тут можно вымыть руки.

Папаша Астико сообщил, что терять друзей – это ужасно печально.

– Кларнетист был вашим другом? – сочувственно спросил Жозеф.

– Кто? Утопленник? – удивился папаша Астико. – Знать его не знаю. Одним дурнем на земле меньше стало, и ладно. Не надо было так руками размахивать в лодке. Нет, мне уточек-мандаринок жалко. Мы с женой каждое воскресенье приносили им крошки от печенья. Вы бы видели, как они радовались, как забавно задирали хвостики, ныряя за угощением… А теперь их души парят где-то в стратосфере… Мы с женой даже имена им дали: Фризик и Бобом.

– Когда случилось несчастье?

– В воскресенье, двадцать первого. Дату я запомнил, потому что в тот день мы повели старшенькую к первому причастию. Она у нас косенькая от рождения, чуть не опрокинула дароносицу, толкнула кюре – просвиры по полу раскатились… Мы все со смеху полопались. А после обеда катались на лодке, тут младшенькая как завизжит… Я смотрю – мандаринки кверху брюхом в воде плавают, в метре от того места, где накануне дурень захлебнулся. Вот такая злая судьба… Бедные Фризик и Бобом!

– Ни при чем тут судьба, я так скажу, – вмешался служитель лодочной станции, который давно прислушивался к разговору, и видно было, что он тоже не прочь поболтать. – Это чей-то злой умысел. А ежели такое случается, все в первую очередь меня винить начинают, потому что, видите ли, я тут деньги зарабатываю и всякий сброд на лодках катаю. Вообще-то, папаша Астико, рыбалка здесь теперь запрещена, ну да ладно, рыбачьте, что́ мне из-за башмака и пары колюшек скандал устраивать…

– А почему рыбалка запрещена? – спросил Виктор.

– Да санитарные службы всполошились – считают, что мандаринки могли сдохнуть от какой-нибудь заразной болезни… Нет, это кем же надо быть, чтобы извести птичек, которые украшают собой панораму!

– Вы уверены, что уток убили?

Служитель принял плату за лодочную прогулку у очередных желающих покататься и после этого степенно ответил:

– Мой зять служит в полиции. Так вот он говорил, что в ветеринарной лаборатории проверили содержимое желудков погибших уток и нашли там ядовитое вещество. Очевидно, в пруду этой дряни больше не осталось, раз рыба не всплывает, так что ресторан может не бояться дурной рекламы, а то подобные слухи коммерции не способствуют.

– Что за ядовитое вещество?

– Понятия не имею, – пожал плечами лодочник. – Так или иначе, наши мандаринки не от старости умерли. Ну попадись мне в руки этот ненормальный…

– Кстати о ненормальных. В тот день, когда утонул кларнетист, вы не видели поблизости человечка очень невысокого роста?

Папаша Астико с подозрением окинул взглядом сначала Жозефа, задавшего вопрос, затем Виктора:

– А что, тот коротышка – ваш приятель? Он меня заболтал до смерти – я уж не знал, как от него отделаться, а потом видел, что он клеился к новобрачной, мужа ее до белого каления довел.

Виктор и Жозеф оставили наконец свидетелей в покое и, вернувшись на террасу ресторана, уселись неподалеку от семейства Робишон утолить жажду.

– Ну, Виктор? Вы думаете о том же, о чем я? Тони Аркуэ с половинкой ядовитой пряничной свиньи в желудке умер не сразу, но ему стало дурно и он не смог удержаться на поверхности озера. Вторая половинка свиньи выпала у него из кармана в воду, на следующий день ею полакомились мандаринки – и отправились на тот свет вслед за кларнетистом. Но мы с вами единственные, кто знает о смертоносной роли пряничных свинок в этой истории.

– И у нас нет ни одного прямого доказательства.

– Зато есть косвенные. Три человека и два пернатых водоплавающих умерли, отведав пряничной отравы: Тони Аркуэ, Жоашен Бланден, Аженор Фералес, Фризик и Бобом. Повезло только Ольге Вологде, которая откусила маленький кусочек.

«Демоническая утка полюбовалась безжизненными телами Леониды и Сигизмунда, после чего, издав сардоническое “кря-кря”, заковыляла прочь. Ее месть свершилась», – мысленно сочинил Жозеф и расстроился оттого, что не прихватил с собой ни пера, ни блокнота.

– Завтра воскресенье, – сказал Виктор, – я обещал Таша прогуляться вместе с ней. Но в понедельник я непременно неведаюсь в Опера́ и найду там Мельхиора Шалюмо – он присутствовал при каждом несчастном случае… то есть на месте каждого преступления.

– Нет, в день смерти Аженора Фералеса его никто не видел.

– Но мы не знаем наверняка, что его там не было. Он мог где-нибудь затаиться. Этот Шалюмо – гордиев узел всего дела. Встречусь с ним – разгадаю загадку.

– С моей помощью, дорогой зять.

«И с моей, господа, и с моей», – подумал инспектор Вальми, ловко уклоняясь от обстрела гороховыми снарядами из ложек-катапульт – малолетние Робишоны вели по нему прицельный огонь. К заказанной еде он едва притронулся, но сполна расплатился по счету, тщательно вытер руки салфеткой, надел замшевые перчатки и, обходя лужи, направился к папаше Астико, лениво болтавшему с лодочником.

– Полиция, друзья мои. Ай-яй-яй, закон нарушаем? Рыбку удим, пассажиров катаем, несмотря на запрет? Я сделаю вид, что ничего не заметил, если вы поведаете мне суть вашей беседы вон с теми господами.

– Мы добропорядочные граждане, всегда готовы к сотрудничеству! – заверил служитель лодочной станции.

– Я весь внимание, – кивнул инспектор Вальми, стараясь уберечь лаковые туфли от прибрежной грязи.

– Вот уж Кэндзи мне устроит! Этот фиакр ползет как черепаха. И сиденья тут жесткие, у меня поясница болит. Будущим отцам нужны комфортные условия. Эх, поспать бы сейчас, поничегонеделать!

– А не доводилось ли вам, Жозеф, читать о чудесной стране, где жили медноликие люди с узкими темными глазами? Зардандан – так называлась эта провинция империи великого хана. Там мужчина, после того как его жена разрешалась от бремени, в течение сорока дней не вставал с постели и все это время сам заботился о младенце. У них считалось, что отец тоже должен страдать, поэтому существовала такая справедливая традиция.

– Где вы эту чушь вычитали, Виктор?

– В «Книге о разнообразии мира» Марко Поло.

Джина чувствовала себя виноватой, но едва увидев Таша, спящую в алькове – на боку, кулачок прижат к губам, как когда-то в детстве, – она тотчас забыла о своих терзаниях и преисполнилась нежности к милому Рыжику. Присев рядом с дочерью, Джина отогнала Кошку, которая немедленно заворчала и выгнула спину.

– Мама, это ты? – сонно пробормотала Таша.

– Я о тебе беспокоилась. Как ты себя чувствуешь?

Таша села на кровати и засмеялась:

– Как кит, который мечтает станцевать вальс, но у него получается только бурре[341]341
  Бурре – старинный овернский народный танец. – Прим. перев.


[Закрыть]. Хочешь чаю?

– Не вставай, я сама приготовлю. Я купила плетенки с изюмом и сырные пирожные.

– Я и так толстая, толще некуда. Знаешь, кого мне больше всех не хватает? Рахили! Вот бы взмахнуть волшебной палочкой – и чтобы мы оказались здесь все вместе: моя сестренка, ее муж и их сыночек Маркус, которого я видела только на фотографии. А от папы есть новости?

– Пинхас стал большим человеком. Со своим ирландским партнером открыл синематографический салон на Западном Бродвее – понятия не имею, где это, но думаю, что квартал респектабельный и доходный. Зал рассчитан на сто пятьдесят зрителей. Они заключили арендный договор на пять лет, переманили у мистера Эдисона пианиста, который подбирает музыку к картинкам, мелькающим на экране, и двух механиков. У них каждый день аншлаги. Твой отец становится заправским капиталистом – вот ведь причуда судьбы…

– Мама, а ты счастлива?

– Понимаешь, я… О, мне так неловко об этом говорить!

– Почему неловко? Что тебя мучает? Твои отношения с Кэндзи? Мамочка, несмотря на ваши с ним конспиративные хитрости, все вокруг знают, что происходит, и все за вас радуются.

– Боже, мне почти пятьдесят, я скоро стану бабушкой, я русская еврейка, а он японец…

– О нет, только не надо расовых теорий, проповедуемых месье Дрюмоном[342]342
  Эдуар Дрюмон (1844–1917) – французский политик и публицист, основатель антисемитской партии. – Прим. перев.


[Закрыть] и его присными! Ты любишь Кэндзи, он любит тебя – все очень просто. И велика ли важность, что «скажут люди»? Думай о себе и о нем… А где же чай и обещанные плетенки с изюмом, где сырные пирожные?..

Глава двенадцатая

Понедельник, 12 апреля

Угрюмое холодное небо, с самого рассвета злонамеренно копившее над Парижем тучи, сдержало обещание: пошел снег. Виктор не рискнул ехать на велосипеде и поднялся на империал битком набитого омнибуса. Оттуда он вскоре и увидел Биржевой дворец, похожий на фигурный торт. Ассоциация тотчас вызвала чувство голода – Виктор встал рано, так что позавтракал давно. Спустившись с империала на остановке, он пробрался между писсуаром и припаркованными транспортными средствами биржевых посредников, и остановился перед перистилем[343]343
  Перистиль – пустое пространство, окруженное с четырех сторон крытой колоннадой. – Прим. перев.


[Закрыть] – архитектурным излишеством дворца Броньяра, которое сегодня показалось ему особенно отталкивающим.

– Золотой телец твердо стоит на четырех копытах. Впрочем, молчу, молчу – все-таки мне удалось здесь без труда продать пакет облигаций, полученных в наследство от отца, и квартира на улице Фонтен куплена именно на эти деньги. Ох, кажется, я говорю вслух, – спохватился он, поймав на себе насмешливые взгляды молоденьких цветочниц.

Виктор побродил по импровизированному рынку: за окружающей дворец решеткой толпились в основном женщины с кошелками, все пытались продать за несколько франков пакеты акций, упавших в цене до нулевой отметки. Когда-то за этими акциями охотились, беспощадно сражались, чтобы ими завладеть, а теперь в них только и осталось ценного, что сама бумага. Однако и на такой товар находились покупатели – ушлые негоцианты, намеренные объявить себя банкротами, приобретали обесценившиеся акции, чтобы предъявить их в доказательство своей финансовой несостоятельности. И нередко такие фокусы приносили положительные результаты. Виктор понаблюдал за сутолокой и редкими актами купли-продажи, и подумал, что в отличие от удалившихся от дел буржуа, отставных военных и неудачливых политиков – основных посетителей дворца Броньяра, – эти господа негоцианты ходят на Биржу как в цирк, в театр или на скачки. Они прогуливались с важным видом, пыхтели сигарами и сыпали понятными только местным завсегдатаям словечками, обсуждая падение Тюрбана, прекрасное самочувствие Баронессы и попутный ветер для Кораблика[344]344
  Тюрбан – Турецкий банк. Баронесса – Вексельный банк. Кораблик – Трансатлантическая компания. – Прим. авт.


[Закрыть].

Капиталовложения! Ни одна газета, ни один журнал, даже для домохозяек, ни единый политик не забывали прославлять выгоды, которые несет правильное размещение средств. Возмутители общественного спокойствия заявляли, что это лучший способ укрепить цепи рабства, держать в повиновении тех, кто расстается со своими финансами. Но капиталистам дела не было до обличительных речей, они продолжали заваливать рынок такими привлекательными новинками, как, например, «зубная паста с небывалым запахом». Названия у бесчисленных товаров были непременно экзотические, навевавшие грезы о дальних странствиях и землях, усыпанных драгоценными каменьями, – «Сарагосса», «Ломбардия», «Рио-Тинто», «Тихоокеанский берег»…

Виктор пересек дворик, обнесенный прямоугольной колоннадой и очень похожий на монастырский, поразглядывал серые фрески в стиле ампир, покосился на шумную толпу у входа в храм финансов, прошел мимо «черной биржи» – сборища посредников, которые спекулировали бумагами, не прошедшими котировку, и каждый день становились причиной скандалов, не вызывая при этом ни малейшего интереса со стороны караульного в кивере и при оружии. Снежные хлопья мокрыми поцелуями ложились на щеки и шеи биржевых игроков.

На раскладном стуле, привалившись спиной к балюстраде, скучал старик в ветхом котелке. Он продавал ценные бумаги по два су, но торговля не ладилась. Виктор наклонился к нему:

– Вы не знаете человека по фамилии Паже? Ламбер Паже?

– А как он выглядит, этот ваш Паже? Высокий, низенький, тощий, жирный?

– Не знаю.

– А интересы у него в нашем деле какие?

– Не имею представления.

– Тогда проваливайте. Ежели кто берется выслеживать человека и при этом ничего о нем не ведает, так это только шпик может быть. А я шпиков на дух не выношу.

– Быть может, вы согласитесь сказать, где его найти, за вознаграждение?

– Вот это другой разговор, братец. Вон там куча кабаков и забегаловок, вечно битком набитых местным народцем, особенно в это чертово время дня, авось там его отыщете. Эх, печурку бы мне сюда, и жизнь стала бы сносной!

Виктор дошел до перекрестка замысловатой конфигурации, откуда брали начало улицы Вивьен и Реомюр, проскользнул между автомобилями-купе и лимузинами, миновал здание «Гавас»[345]345
  «Гавас» – французское информационное агентство, на базе которого в 1944 году создано «Франс Пресс». – Прим. перев.


[Закрыть], окруженное скромными бутиками, и добрался до улицы Катр-Септамбр. Он решил начать обход «кабаков и забегаловок» с ресторана «Шампо». Это старое заведение, соседствующее с «Аркадным кафе» и филиалом компании «Османский табак», привлекало зажиточную клиентуру – состоятельные биржевые игроки заходили туда перекусить в разгар торгов.

– Одна куропатка с хрустящей корочкой, одна! Полбутылки «Святого Евстахия»! – надрывались половые.

Туда-сюда сновали посыльные, доставляя посетителям новости о ходе торгов. Завсегдатаи откладывали вилки, что-то подсчитывали на салфетках, посыльные галопом уносились прочь. В этой суете Виктору не без труда удалось раздобыть скудные сведения. Одна из кассирш, брюнетка не первой молодости, сказала ему, что месье Паже только что перебрался в другое заведение с приятелями.

– Подождите меня – в три часа я освобожусь, к этому времени торги на Бирже заканчиваются и зал пустеет, так что у меня будет перерыв, и мы вместе пройдемся по окрестностям в поисках вашего знакомого, – кокетливо улыбнулась она.

Виктор спешно покинул «Шампо». Он впустую обошел несколько других шикарных ресторанов – «Бребан», «Ноэль», – пробежался мимо ювелирных магазинов, обувных бутиков, ателье, за кричащими вывесками которых не было видно фасадов, вернулся обратно и приступил к внутреннему осмотру пивных, закусочных и кафе, облюбованных экспертами в области капиталовложений и спекулянтами без особых амбиций. Он обследовал винные лавки на пересечении улиц Реомюр и Нотр-Дам-де-Виктуар – безрезультатно. Наконец в небольшом бистро, заполненном клубами сигарного дыма и носившем помпезное название «Острова удачи», хозяин за стойкой указал ему на сухопарого мужчину с львиной гривой:

– Вон ваш Паже, тот рыжий тип за столиком с тремя толстяками.

Виктор тотчас уселся по соседству, заказал телятину с капустой и принялся с аппетитом есть, исподтишка поглядывая на Ламбера Паже. Блеклые голубые глаза, аристократическая бледность и буйная, морковного цвета шевелюра выдавали в нем британца, но, прислушавшись, Виктор уловил типично парижские интонации, а навострив уши, узнал, что с первых шагов по лабиринтам транзакций Ламбер Паже не ленился бывать и на подступах к улице Вивьен – изучал общественное мнение и завязывал дружбу в политических кругах. Как и тысячи ему подобных, он воспринимал окружающую реальность под тем углом зрения, который диктовала его собственная позиция на бирже в данный момент.

– Послушайте-ка это, друзья мои, – сказал один из трех толстяков, читавший газету. – «В тысяча восемьсот девяносто шестом году прибыль табачной монополии составила триста одиннадцать миллионов восемьсот семьдесят девять франков»!

– А шведские спички сколько принесли? – поинтересовался второй.

– Хочешь меня подловить? Не выйдет. Двадцать миллионов сто пятнадцать тысяч девятьсот тридцать три франка!

– Какая проза! – возопил Ламбер Паже. – Биржу не зря сравнивают с термометром. Цифры, цифры, цифры – всегда и везде, будто мир состоит только из них. В ресторанных счетах и то больше поэзии – смотрите, просто кулинарные вирши.

– Главное, чтобы на эти вирши финансы не запели романсы в наших кошельках, – громко заметил Виктор и заслужил одобрительный смех со стороны компании. – Прошу прощения, что вмешиваюсь в вашу беседу, господа, – продолжил он, – но я неофит на Бирже, и терминология экономических статей порой ставит меня в тупик. По-моему, без диплома Сен-Сир[346]346
  Особая военная школа Сен-Сир – учебное заведение, выпускавшее кадры для высшего офицерства и жандармерии. – Прим. перев.


[Закрыть] во всех этих отчетах о повышениях и понижениях курса бумаг и вовсе не разобраться. Я бы хотел поучаствовать в биржевых играх, но будучи простым книготорговцем, ничего в этом не смыслю…

– Полноте, месье, – усмехнулся Ламбер Паже, – даже пятилетний ребенок легко усвоит базовые принципы этого рода деятельности. Допустим, вы хотите заняться спекуляциями и у вас есть подозрение, что акции, скажем, Газовой компании скоро пойдут на понижение. Сейчас они стоят пятьсот франков. Вы находите покупателя и заключаете контракт на продажу десяти акций с отсрочкой – это значит, что предоставить предмет сделки вы обязаны не раньше, чем через месяц. Разумеется, этих акций у вас и в помине нет. Через несколько дней ваши подозрения подтверждаются: цена на акции Газовой компании падает до четырехсот франков. И вы покупаете десять штук. А по прошествии месяца продаете их по цене, указанной в контракте, то есть по пятьсот франков. Разницу кладете себе в карман – десять раз по сто франков.

Лекция Паже вызвала гром аплодисментов, один из толстяков посоветовал оратору основать школу, где будут преподавать основы искусства транзакций.

– Так просто? – изумился Виктор. – Вот так, без труда, можно получить тысячу франков? Знаете, по-моему, вся ваша Биржа – грандиозное мошенничество. Удивительное дело – бродяг и попрошаек государство преследует по закону, а сборище настоящих плутов паразитирует на нашей экономике совершенно безнаказанно!

Все четверо биржевых игроков, не ожидавшие такой провокации, гневно вскочили, загромыхав стульями. Три толстяка с оскорбленным видом двинулись к выходу.

– Месье! Вы, стало быть, из пролетарских баламутов? – возмутился Ламбер Паже. – Обманом вытянули из меня сведения! Я не потерплю!.. – Он швырнул банкноту на блюдце, где уже лежали деньги его приятелей, расплатившихся за обед.

– Уверяю, в мои намерения не входило вас обидеть! – воскликнул Виктор. – Если я совершил оплошность, то лишь потому, что я новичок в биржевых кругах и мое невежество порой заставляет меня неловко выражаться. Я и сам вкладываю деньги в государственные займы.

Эта попытка оправдаться ничуть не смягчила Ламбера Паже – наоборот, он еще пуще разозлился и устремился было за своими товарищами, но Виктор его остановил:

– Погодите же! Позвольте угостить вас десертом и дижестивом. Вы ведь месье Паже, не так ли? У меня для вас сообщение чрезвычайной важности. Не возражаете, если я пересяду за ваш столик? – Подозвав полового, он попросил две порции грушевого пирога и два бокала арманьяка.

– Я бы предпочел салат с потрохами и бокал белого бордоского, – вмешался Ламбер Паже.

Три толстяка, заскучавшие на тротуаре у витрины кафе, помахали ему руками, но быстро поняли, что приятель их бросил, и, пожав плечами, удалились.

– Я друг Ольги Вологды, – шепнул Виктор, доверившись интуиции. И с удовлетворением понял, что сделал верный ход.

– Ольги? Я удостоился чести быть представленным ей прошлой зимой на балу в Опера́. – Ламбер Паже отправил в рот здоровенную порцию салата; на его усах остался след от майонеза.

– Вы давно с ней виделись в последний раз? – поинтересовался Виктор.

– Три недели назад. При трагических обстоятельствах, – ответил Паже, когда ему удалось прожевать и проглотить угощение. – А именно на свадьбе костюмерши из дворца Гарнье – Марии Бюнь, отныне Фералес. Нас пригласили в числе прочих знакомых. На праздновании произошел глупейший несчастный случай – один из гостей утонул. Мне до сих пор кошмары снятся. Он так забавно бултыхался в воде, звал на помощь – а мы смеялись, потому что там было совсем неглубоко и Бланден, скрипач, сказал, что Тони умеет плавать. Тони Аркуэ, кларнетист. Ах, ужасно, ужасно!.. – Взволнованный страшными воспоминаниями, Ламбер Паже схватил бокал вина, сделал добрый глоток – и подавился. Виктору даже пришлось похлопать его между лопаток, а то бедняга никак не мог прокашляться.

– Некоторое время спустя Ольга приболела, сейчас она поправляет здоровье на Ривьере, – сообщил ему Виктор.

Паже резко отодвинул бокал с вином:

– Ах, так вот почему она не отвечала на мои письма!

– Вы упомянули скрипача… Он тоже погиб – шел после концерта домой и неудачно упал на улице. Вы об этом знали?

Заметно побледнев, Ламбер Паже уставился на собеседника:

– Жоашен Бланден умер? Невероятно!

– Тем не менее это правда. А супруга Марии, Аженора Фералеса, оплакивали в прошлую среду: он провалился в открытый люк на сцене в кромешной темноте во время короткого замыкания и зашибся насмерть. Не читали об этом в газетах?

– Я читаю только биржевые сводки. Однако, сколько дурных известий…

– Сожалею, что нарушил ваше душевное спокойствие.

– Тони, Жоашен, Аженор… Словно какое-то проклятие!

– Вы знакомы с Мельхиором Шалюмо?

– С оповестителем? Встречал пару раз.

– Что вы о нем думаете?

– Премерзкий человечишка. Его заигрывания с малолетними балеринами отвратительны. Он что, причастен к трагедиям?

– Нет-нет. Вы случайно не получали от него пряничную свинку?

– Боже, да вы ясновидец! Не далее как позавчера консьерж действительно передал мне посылку – в ней была пряничная свинка. А при чем тут…

– Тони Аркуэ, Жоашен Бланден и Аженор Фералес получили перед смертью это лакомство на счастье. Но счастья оно им не принесло.

Ламбер Паже испустил вздох облегчения:

– Уф, я выбросил пряник в мусорную корзину. Мне нельзя сладкое – я диабетик. Да и твердый он был как камень – зубы поломаешь… Думаете, меня хотели убить? Но кому это могло понадобиться? И кстати, откуда вы столько знаете? Почему интересуетесь этими делами? Вы что, из полиции?

Виктор протянул ему визитку с домашним адресом:

– В отличие от меня полиция пока не заинтересовалась этими делами. Близкая подруга Ольги Вологды, княгиня Максимова, попросила меня провести тайное расследование. Позвольте осведомиться, где вы живете?

Ламбер Паже медленно вытер усы салфеткой.

– Простите мне эту осторожность, но свой адрес я вам не назову. Если у вас возникнет необходимость со мной поговорить, я обедаю здесь по понедельникам и субботам. Ваш покорный слуга, месье.

…Полина Драпье поднималась по пустынному откосу. Дорога вела вдоль погоста, вокруг стояла тишина, даже ветра не было, лишь снег похрустывал под ногами девушки. Она настороженно остановилась – не подстерегает ли кто-нибудь? – постояла и продолжила путь. Слава богу, через неделю наконец-то можно будет перегнать фургон к Венсенским воротам, где готовится ярмарка, в деловитую суету, в сутолоку, к людям. Каждый раз, возвращаясь по пустырям к своему передвижному жилищу, Полина морщилась от боли – нервное напряжение сводило судорогой икры. Сколько дней она уже не спит? Убеждать себя в том, что тень в плаще с капюшоном не заметила ее в вечер убийства, было бесполезно – сразу вспоминались потерянные карточки бон-пуэн, и хрупкая уверенность в собственной безопасности разлеталась вдребезги. Фотограф в последнее время не появлялся, а с расследованием убийства Сюзанны Арбуа полиция не очень-то спешила.

Добравшись до своего фургона, Полина достала ключи, поднесла руку к замочной скважине – и замерла. Дверь была приоткрыта. Девушка толкнула створку, переступила порог, но тотчас попятилась. Чтобы не упасть от внезапной слабости, охватившей ее при виде того, что творилось внутри, пришлось даже ухватиться за косяк. Перевернутая табуретка задрала три ножки к потолку, тарелки валялись на кушетке, шкаф простирал распахнутые дверцы к двум новым свечкам, стоящим на пустой полке этажерки. Остальные полки тоже были пусты – книги грудой лежали на полу. Свечи горели, освещая прикнопленную к перегородке цветную картинку, вырезанную из иллюстрированного приложения к «Пти журналь»: старушка сгорбилась на стуле посреди неописуемого беспорядка, а вокруг нее стоят, сидят и бродят кошки. Третья свеча озаряла стол, на котором были разложены пять карточек бон-пуэн.

Это был не сон – если спишь, можно проснуться, и кошмар рассеется. Тень в капюшоне все видела. Она все знала с самого начала. Она нашла Полину.

«Чудна́я улочка – как будто находишься на дне оврага под железнодорожным мостом, не хватает только паровоза в клубах пара. О, а вот лестница как на Монмартре, только в миниатюре. Кто бы мог подумать, что за садами прячутся Венсенские ворота и широченная дорога к ним? Здесь так спокойно, словно в долине бурной реки, которой не видно и не слышно». Оказываясь в незнакомом уголке Парижа, Жозеф всегда чувствовал себя в душе путешественником Стэнли[347]347
  Генри Морган Стэнли (1841–1904) – английский журналист и путешественник. – Прим. перев.


[Закрыть].

Улица Вут уходила налево. На ней меж двух газовых фонарей разместилась большая торговая лавка, боковые витрины которой украшали толстощекие ангелочки: один держал в руках метлу и лопату, второй – ведра и половые тряпки. Белые буквы вывески складывались в название: «Рай для домохозяек»; вход прикрывала черная тюлевая занавеска.

– Как здоровьечко, мадам? – услышал Жозеф высокий голос из полумрака.

– На ногах держусь – и ладно, месье Антельм, – прошамкала в ответ сгорбленная старушка, опиравшаяся на палку.

Жозеф тихо проскользнул в магазин, и в ноздри сразу ударил смешанный запах воска и ацетона. На полках выстроились флаконы, бидоны и пузырьки разной емкости, этикетки на них – «Саксолеин», «Полуденное сияние», «Вода Рафаэля», «Глянец Бюхлера», «Инсектицид Викат» – сплетались в изысканные вирши, которые высоко оценил бы любой поклонник верлибров.

– Так чего же изволите, мадам Марут? – спросили высоким голосом.

– Пятилитровый бидон «Люцилина» изволю, для керосиновой лампы, у меня такая, знаете ли, с желобками и краником впереди. И еще воска марки «Братья Томасэ» для швейной машинки – она совсем у меня потускнела, потому что Гару вечно на ней дрыхнет.

– Гару? Ваш родственник? Иностранец, что ли?

– Господь с вами! По-вашему, иностранцы на швейных машинках дрыхнут? Гару – это мой кот, он обожает «Зингер» и с тех пор, как я ею не пользуюсь, просто не слезает оттуда. Я только и делаю, что счищаю с нее шерсть, а лак на дереве и вовсе стерся.

Несмотря на скудное освещение, Жозефу удалось разглядеть хозяина скобяной лавки – со старушкой, угодливо улыбаясь, беседовал мужчина лет тридцати в серой блузе. Темная растительность на его лице с трудом скрывала щедрую россыпь прыщей, а в медоточивом голосе, предназначенном для клиентуры, то и дело проскальзывали язвительные нотки.

Мадам Марут наконец удалилась, нагруженная покупками так, что палка ходуном ходила под рукой.

– Месье Бруссар, полагаю? – подступил к хозяину лавки Жозеф. Вероятно, в легендарном вопросе Стэнли: «Doctor Livingstone, I presume?»[348]348
  Доктор Ливингстон, полагаю? (англ.) Давид Ливингстон (1813–1873) – шотландский миссионер и исследователь Африки. – Прим. перев.


[Закрыть] прозвучало в свое время не меньше энтузиазма.

Торговец потер руки с таким видом, будто приготовился продать ему весь ассортимент.