Текст книги "Ангел для Демона. Исцеление "

17. Демон

Толкаю дверь и оказываюсь в мягком полумраке палаты.

Кровать с девушкой замечаю сразу. Выхватываю взглядом из общей картины и медленно иду к ней.

Смотрю на неё, и снова удушливое чувство беспомощности горло сжимает. Внутренний Демон дышит часто, рваными выдохами пространство заполняет.

Шаг.

Ещё одни.

Ещё…

При виде Кати сердце в груди кульбит делает.

Тонкая фигура кажется прозрачной, невесомой.

Пока мчался к ней, думал лишь о том, как прижму к себе. Обниму крепко и больше никогда не отпущу.

Оказалось всё наоборот.

Смотрю на неё и с места двинуться не получается. Прирос к полу. Ничего не могу. Только взглядом ласкаю её.

Маленькую, хрупкую, совсем беззащитную.

Она спит.

Лицо отекшее, ссадины, синяки. На голове бинтовая повязка. Золотисные волосы кажутся бледными, выцветшими. Губы разбиты, на подбородке тонкая царапина виднеется.

Во сне она кажется особенно ранимой. Нежная фарфоровая статуэтка. Одно неосторожное прикосновение – и всё. Рассыпется мелкой крошкой…

– Катя, – сажусь на стул рядом. Глаза по-прежнему прикованы к ней.

Дрожащими руками беру маленькую ладонь, сжимаю грубыми пальцами. Чувствую, как под тонкой кожей бьётся пульс.

Из локтя девушки идёт тонкая трубка с катетером. Багряные синяки плавают перед глазами разноцветными пятнами.

Опускаю голову и прижимаюсь губами к кончикам маленьких пальцев, затягиваюсь любимым запахом.

– Она проспит до утра, – незнакомый голос выдергивает из забыться.

Поворачиваюсь. В дверях врача замечаю.

Мужчина походит ближе, поправляет капельницу, сверяет показания кардиомонитора.

– Что с ней? – нависнув над ним, закрываю собой Катю.

Дышу через раз, боюсь и не знаю чего.

– Что я могу сказать… Катерина – настоящий боец. Такой силе воли лишь позавидовать можно. Когда она поступила к нам, состояние было критическим. От удара, у девушки началось внутреннее кровотечение. Конечно же, мы приняли все необходимые меры, чтобы сохранить беременность. Но опасность выкидыша ещё велика, и я ничего не могу гарантировать…

– Что?! Что ты сказал?! – хватаю врача за шиворот халата, вдавливаю спиной в ближайшую стену. – Повтори!

– Прекратите немедленно! Что вы себе позволяете? – возмущённо зашипел доктор. – Вы о жене думать должны. О ребёнке своём…

Отпускаю его, но выйти из западни не позволяю.

– Катя беременна? – спрашиваю с нажимом, ни на миг не выпуская его из вида.

– Да. Шесть недель уже…

Ребёнок…

Дотрагиваюсь рукой до глаз, оттягиваю нижние веки.

Голова кружится. Палата грёбаной каруселью кажется.

Отворачиваюсь. Возвращаюсь на прежнее место и падаю на стул. Ножки его жалобно поскрипывают, но мгновенно замолкают.

Тишина заполняет голову, ложится на плечи невесомым щитом.

– Помимо этого у вашей супруги сломаны два ребра. Имеются многочисленные ушибы, пара трещин. Сотрясение мозга. В височной области пришлось наложить несколько швов.

– Я понял…

Больше я его не слушаю.

Из реальности выпадаю. Закрываюсь от всего.

Катя ждёт ребёнка. Моего ребёнка. Нашего…

Прихожу в себя, когда чувствую как мокрая дорожка по щеке ползёт.

Плачу. Во второй раз за двенадцать лет.

В затылке тупая боль возникает.

Руки снова к ней тянутся.

Переплетаю наши пальцы, удивляясь резкому контрасту. Её кожа на фоне моей совсем белой кажется. Зимой поцелованной.

Держу хрупкую ладонь, чтобы поняла: я рядом. Ни одна сука больше даже дыхнуть в её сторону не посмеет. Никогда.

Внутри незнакомая щемящая нежность растекается. Та самая, что многие годы под запретом была. Бьёт по сердцу. Сильно. Наотмашь, не щадя.

Захлебываюсь от эмоций. Задыхаюсь.

Не могу потерять её.

Никогда не потеряю.

– Что же ты со мной делаешь, девочка?

– Ди… ма.

Тихий вздох насквозь пробирает. Слабый голосок за душу берёт, сердце лезвием пронзает.

Смотрю на неё. Тону в голубых глазах, которые из-за слёз совсем бездонными кажутся. И сказать нечего не могу. Тупо слов не нахожу.

– Марат… Как он?

– С ним всё хорошо, – губами к тонкому запястью прижимаюсь, но взгляда её не выпускаю. – Мальчик в рубашке родился. Испугался немного, но это пройдёт. Он дома. Спит давно.

Разбитые губы в слабую улыбку складываются. Во взгляде появляется облегчение, которое тут уже уступает место тревоге. Светлые бровки вопросительно хмурятся.

– А Рутам? Он… жив?

– Да, – указательным пальцем одинокую слезу стираю, обвожу контур распухшей скулы. – Что с ним станет? Перелом руки и пара царапин.

– Я испугалась очень, – тихий выдох режет лучше любого ножа.

В который раз за ночь сердце обрывается, кубарем к ногам летит.

Подавшись вперёд, аккуратно поворачиваю её голову набок. Встречаюсь с ней взглядом.

– Всё уже позади… Я рядом.

Хочу обнять её, но боюсь больно сделать.

Падаю рядом с ней на колени, оказываюсь совсем близко от лица Кати. Бледного, беззащитного, с глазами-озерами, в которых душу свою вижу. И Диму. Того самого. Настоящего.

– Я больше никогда не оставлю тебя одну. Теперь всё будет по-другому. Клянусь тебе, девочка! А теперь, закрой глазки. Ты спать должна.

Слабые пальцы мою ладонь сжимают.

В этот момент последние крохи сомнений исчезают. Растворяются в спертом больничном воздухе. Исчезают, словно их никогда и не было.

– Не уходи, – по бледной щеке Кати скатывается прозрачная капля. – Пожалуйста…

– Я никуда не уйду, маленькая. Спи.

18. Демон

Запах клиники вызывает тошноту. Проникает внутрь и выедает кислотой, дышать не даёт.

Кате снова плохо стало. Утром кровотечение началось и её в реанимацию забрали.

Жизнь нашего ребёнка на волоске висит, а я ничем помочь не могу.

Переступаю порог пустой палаты. Вдыхаю едва уловимый аромат Кати, что остался висеть в воздухе невидимым шлейфом.

Подхожу к окну и распахиваю его.

Высовываю голову, жадно кислород глотаю и бессильно кулаки сжимаю.

Не потеряю!

Только не в этот раз.

Судьба не может быть настолько гнилой сукой.

Катя, пожалуйста, не сдавайся. Пожалуйста…

Прошу и не знаю кого. Умоляю не отбирать у меня их. Мысленно одну за другой клятвы произношу.

– Всё хорошо будет.

Рустам рядом становится. Плечом моё задевает.

– Она ребёнка моего носит, – произношу тихо. Поворачиваю голову и встречаюсь с ним глазами. – Я вчера обещал ей, что никогда не оставлю…

– Ты знаешь моё мнение, – сдержанно отзывается друг. Выдерживает секундую паузу и продолжает мрачно: – Но ребёнок всё меняет, – шумно сглатывает, здоровой рукой в карман штанов лезет. – Я мог бы не говорить тебе этого, но совесть не позволяет. Хочу, чтобы по-честному было.

Протягивает мне сложенный лист бумаги.

– Катя – хорошая девчонка, хоть и Ангелова. Она могла бы бросить меня там, но не сделала этого… Теперь я понимаю, почему ты запал на неё.

Слова отрицания в горле застревают, остаются непроизнесенными.

В чёрных глазах Буйного знакомый огонь отражается, на висках тонкие полосы морщин образуются.

– Прочитай. Потом решишь, как быть дальше. Я зайду чуть позже.

Уходит бесшумно. Походкой спортсмена. Совсем как в былые времена.

Пальцами бумагу распраляю. Цепким взглядом за длинные предложения хватаюсь.

С каждым прочитанным словом будто горстку стеклянной крошки сжираю. Давлюсь острым порошком, кровью харкаю, но продолжаю скакать по тексту глазами.

На последней строчке выпадаю в осадок.

Перевожу дыхание. Жаркое помутнение отогнать пытаюсь.

Рукой подоконник нащупываю, прислоняюсь к нему всем телом.

Меня к земле прижимает и наизнанку выворачивает от того, как правда ядовитая по коже растекается.

Демон внутри просыпается. Раскаленным дыханием лёгкие опаляет. Лютой ненавистью грудь прожигает. Сквозь рёбра жидкой лавой выливается.

Пальцы сами в кулаки собираюсь. От напряжения кости хрустят, мелкими трещинами разбегаются. В голове бьёт молнией мысль.

Катя сына мне родила. Шесть лет назад. Покончить с собой пыталась. Из-за меня…

Ангелов внука родного у дочери забрал. Даже взглянуть на ребёнка не дал. Единственную дочь год в клинике прятал. Лекарствами психотропными пичкал, чтобы овощем послушным была.

Забыть меня заставил…

Дикий рык из горла вырывается. Воплем разъяренного зверя по округе раздаётся.

С размаху кулаком по подоконнику ударяю.

Ещё раз.

И ещё.

Бью, пока ладонь в кровавое месиво не превращается. Кусок стены вместе с пластиковой перекладиной под ноги падает.

Ничего не помогает.

Желание убивать не проходит. Ненависть ни на миг не затихает.

Внутренности в тугой жгут скручивает. Пропускает через мясорубку. Мокрым фаршем обратно выплёвывает.

Всё по местам раскладывается. И блеф Ангелова на счёт сына. И фотография странная, где мальчику от силы лет пять – пять с половиной.

Нет моего Сашки. Не было никогда.

Враг другого сына в рукаве держал. Козырем в своей грязной игре сделал.

Манипулировал мной, играл на оборванных струнах обгоревшей души. Знал, что ради Сашки на всё пойду. Даже дочь его соглашусь женой назвать…

Катя, девочка, сколько всего ты пережила без меня? Как выжила в этом аду?

Письмо во внутренний карман куртки убираю. Резким движением кровь с разбитого кулака стряхиваю.

Пол под ногами алыми цветами расцветает.

Переступив через осколки бетона, выхожу из палаты.

На ошарашенных медсестёр не смотрю. Ни одна не интересна.

Перед глазами всего один образ стоит. Болезненным миражем голову туманит, бирезовым взглядом душу ковыряет.

У отделения реанимации останавливаюсь. Телефон в руки беру и Серого набираю.

– Слушаю, Демон.

– Машину ко входу подгони. И парням скажи, чтобы подготовились. Вечером в дом Ангелова нагрянем.

Выплевываю указания, а сам мысленно сжигают особняк врага вместе со всеми воспоминаниями о нём.

– Но… – неуверенно подаёт голос Серый.

Меня выносит. В мозгу будто контакты отлетают. Искры из глаз брызжут. Грозятся спалить всё к чертям.

Волна обжигающая насквозь прошивает. Сдавленным рычанием изо рта слетает.

– Что, блять, ты не понял из моего приказа?!

– Понял я всё, – извиняется мужчина. – Я лишь уточнить хотел. Совет…

– Плевать я хотел на твой Совет! Сегодня же я буду там. А если ты и на этот раз облажаешься, я тебе лично башку прострелю. Это понятно?!

– Понятно.

– Тогда вперёд, приказы исполнять.

Игра закончилась, Ангелов. Ты засрал решающую партию.

На этот раз я не отступлюсь. Не того соперника ты выбрал. Ой не того!

И на том свете тебя, гнида, достану. Не будет тебе покоя за то, что сделал. Жизнью клянусь, найду сына!

Больше ни ты, ни призрак твой проклятый не сможете встать между мной и Катей.

19. Ангел

Я лежу в палате, собравшись под одеялом в крошечный комок.

Глаза в окно затемненное смотрят, в небе ночном ответы на вопросы выискивают.

В голове всё ещё слова Виктора Павловича звучат, душу из груди вытягивают, изодранной тряпкой перед носом машут.

Беременность. Шесть недель. Угроза выкидыша…

Ледяными пальцами живот накрываю. Губу нижнюю нервно покусываю, чтобы с паникой минутной справиться.

Горячая слеза медленно сползает по щеке. Последняя. Больше во мне ничего не осталось.

Только страх. За ребёнка моего. За жизнь маленькую, которую потерять могу…

Я столько лет мечтала о том, чтобы забеременеть. Услышать от врача заветное «да» и почувствовать под сердцем шевеление своего малыша.

Но сейчас, когда знаю, что несу в себе зарождающуюся жизнь, ужас лавиной накрывает. Морозит и испуганно дрожать заставляет.

Я ведь со своей жизнью толком разобраться не могу. Прошлое не отпускает. Держит на коротком поводке, тяжёлыми цепями сковывает. А тут ещё и ребёнок. Ответственность за него. Необходимость думать, в первую очередь, об его благополучии.

Что я ему дать могу? У меня же ничего в этом мире нет.

Имущество мужа покойного по завещанию его матери отошло, мне лишь содержание мизерное назначили. Отец разорился, да и Аня со мной делиться не станет.

Я полностью от Демида завишу. От его милости. Захочет – держать при себе будет. Как надоем – сразу за дверь выставит. Что тогда?

О Марате заботиться надо. Я теперь отвечаю за него. У мальчика никого больше в этом мире нет.

Ещё и сын мой…

Господи, я же с ума сойду! Психика уже не выдерживает. В пружину медленно скручивается, тетивой тонкой натягивает.

Момент аварии снова перед глазами проносится.

Мыслительные процессы замедляются. Разум затуманивается.

Меня куполом непроницаемым накрывает.

Я Олега там видела. Живого. Невредимого.

Он не мог быть плодом моего воображения или галлюцинацией.

Только голос показался другим. Незнакомым севсем. И взгляд. Не тот, что раньше.

Непрошеные мысли прочь гоню. Нельзя сейчас. Врач сказал: нужен полный покой, постельный режим, хорошее питание и правильные эмоции. И через пару недель опасность выкидыша отступит, можно будет к жизни нормальной вернуться.

Синяки жуткие и ссадины к этому времени спадут, рёбра сломанные заживут постепенно. Только в районе виска шрам отстанется – вечное напоминание обо всем, что случилось.

Но где их взять-то, эмоции эти? В жизни сумбур сплошной творится.

Чувствую себя сломанной. Изнутри. И боль эта, в отличие от физической, не проходит. Её не унять принятием лекарств.

Грудь словно камнями набили. Вырвали лёгкие с сердцем, а на их место булыжники запихали.

Вопросы противные покоя не дают. Клюют хищными птицами, сознание ядом опрыскивают.

И не спрятаться от них. Не укрыться за надёжными стенами дома. Потому что нет у меня никакого дома. Ничего нет. И никого.

Одна осталась. С ребёнком на руках и вторым – под сердцем.

А самое страшное – положиться мне больше не на кого, кроме Демида. Человек, который женился на меня из-за мести единственный, кто рядом остался.

Представляю его и чуть спокойнее становится. Хоть какая-то определённость появляется.

Знаю ведь – не бросит. Ради ребёнка уж точно. Такие как Дима от своих детей не отказываются. Он уже потерял однажды сына. Во второй раз этого не допустит.

Вот только мне большего хочется. Запретного. Невозможного.

Чтобы не инкубатор во мне видел, а женщину. Живую, настоящую, которую любить можно… Не тень отца ужасного, а меня – Катю…

Стук в дверь внимание привлекает. От дум тяжёлых освобождает.

На пороге Рустам стоит.

Помятый немного, в штанах спортивных и футболке чёрной.

Волосы короткие взлохмочены, борода отросшей кажется, неухоженной.

Рука левая бондажом поддерживается.

– Привет, – говорит хрипло и внутрь заходит.

Здоровой рукой дверь закрывает, окидывает палату внимательным взглядом.

– Молчишь? – улыбается криво. Стул к постели пододвигает и садится. – Обиделась? Понимаю. Заслужил.

– Ты зачем пришёл?

Спрашиваю бесцветным голосом. Пытаюсь сесть, но морщусь от резкой боли в рёбрах и обратно на подушку падаю.

– Поговорить хотел. Спасибо сказать.

От его взгляда пристального зябко становится. Неуютно и странно как-то. Будто и не он вовсе. Другой человек.

– Ты мне жизнь спасла, – объясняет через секунду. – Я такое не забываю.

Смотрю на него, не мигая. Прикидываю, насколько сильно головой ударилась, раз такие речи мерещатся.

Рустам благодарит… меня? Серьёзно?

– Катя! – Олеся в палату влетает.

Проносится перед глазами ярким ураганом.

– Просто знай, что отныне я – твой должник, – Рустам поднимается неуклюже и сразу в прежнего Буйного оборачивается.

Мягкость из глаз исчезает, лицо заостряется, хищные черты приобретает.

– Демид чуть позже приедет, – бросает сухо и сразу же выходит.

Я переключаюсь на подругу.

Протянутую руку принимаю, приглашаю сесть рядом.

– Как ты? Сильно болит? – кивком на мою забинтованую голову показывает, хмурится печально.

– Во всяком случае, чувствую себя лучше, чем выгляжу, – спешу успокоить подругу.

От того, что вижу её легче становится. Словно солнце из-за туч выглядывает. Светом своим надежду вселяет.

– Мне Демид сказал, что ты здесь. Позвонил вчера. Просил с Маратом поговорить.

– Как он? Сильно испугался?

– В порядке уже, – Олеся нетерпеливым жестом медную прядь от лица окидывает. – Я обещала, что завтра привезу его к тебе…

Замолкает.

В зелёных глазах немой вопрос застрывает. Зубами белоснежными нервно нижнюю губу покусывает.

– В чём дело, Олесь? Случилось что?

Чувствую как холод по позвоночнику скользит. Сердце гулко о рёбра колотится, раны свежие тревожит.

– Я не хочу доставать тебя глупыми предположениями, но… Тебе не кажется, что Марат подозрительно на мужа твоего похож? Они с Демидом – одно лицо! Это не нормально…

20. Ангел

Похороны проходят быстро. Словно режим ускоренной перемотки включили, чтобы поскорее момент прощания пережить.

Я стою под раскрытым зонтом.

Моросит мелкий дождь. Барабанит по натянутому черному плащу, растекается тонкими лужицами по сырой земле.

Священник молитву заканчивает и гроб медленно в землю опускают. Над могильной ямой уже надгробие установлено.

Крест из белого мрамора с аккуратной золотой гравировкой: Семёнова Любовь Андреевна. И годы жизни.

Людей совсем нет. Только мы с Демидом и охрана. Много охраны.

Молчание в воздухе висит. Только слышно, как мелкие капли по зонтам бьют.

– Прощай, – выдыхаю неслышно.

Делаю шаг назад и спиной к груди Димы прижимаюсь.

Ладонь его широкая мне на плечо опускается. Сжимает несильно, кончиком большого пальца шею поглаживает, согревая и успокаивая одновременно.

Жар мужского тела обжигающей волной прошивает. В каждую клетку врывается, дрожь мелкую по коже запускает. В самую душу врывается и оседает на сердце пьянящии чувством защищённости.

Странное облегчение с головой накрывает.

Глаза закрываю, позволяю терпкому мужскому запаху окутать себя. Его близость дурманит. С ним мне не страшно.

Я не одна…

– Идём?

Рука его по моему плечу скользит. Доходит до ладони, вбирает её в себя.

Киваю в знак согласия и позволяю увести себя.

Демид помогает мне забраться в салон внедорожника и садится рядом. Притягивает меня к себе, обнимает за плечи и головой на плечо массивное укладывает.

Мы молчим.

Пальцы его спину мою ласкают. Узоры витеиватые вырисовывают.

Я слушаю его мерное дыхание, мысленно пусльс отсчитываю. Частый. Уверенный.

– В больницу?

Голос Серого в затуманенное сознание врывается, разрушает магию момента. Покой и умиротворение трещинами идут, хрустальными осколками на глазах рассыпаются.

Нервно вздрагиваю и в лицо мужа смотрю. Глазами эмоции его впитываю и шепчу жалобно:

– Нет, пожалуйста. Я к Марату хочу…

Те три дня, что в клинике была забыть хочу. Как страшный сон из памяти выкинуть. Стереть. Измазать ярками красками и больше никогда не вспоминать.

Они мне о прошлом напомнили. В тайных глубинах подсознания страх пробудили. Тот самый, что цепью титановой лёгкие сдавливает и головой в чёрную бездну окунает.

Однажды я уже была запрета в больнице. Год заточения, одиночества и боли. Не хочу снова через это проходить.

Муж хмурится, будто мысли мои читает. Видит их в моих глазах. Через рваное дыхание впитывает.

Секунда вечностью кажется.

Я жду ответа, как подсудимый – приговор. Уже к отказу готовлюсь, но слышу совсем противоположное.

– Домой езжай, – коротко водителю бросает и пальцами шершавыми по моей щеке проходится.

От его прикосновений кожу покалывать начинает. Напряжение медленно по телу разливается, пульсацией внизу живота отзывается.

– Медсестру тебе наймем, чтобы дома за тобой присматривала, – контур губ обводит. Замирает у края, где ещё ссадина небольшая виднеется.

В янтарных глазах огонь выспыхивает. Лютый такой. Злой. В нём желание убивать просыпается, превращая Диму в беспощадного Демона.

От подобной реакции не по себе становится. Муж на глазах зверем диким оборачивается. Превращается в собственника, готового перегрызть глотку любому, кто на его собственность позарится.

А я для него – не больше обычной вещи. Дочь врага. Женщина, вынашивающая его ребёнка…

Вспоминаю наш недавний разговор и сглатываю ком, что поперёк горла стоит.

– Ты – моя жена Катя, и я отвечаю за тебя, – слова жёсткие в ушах звенят, сердце раскаленными тисками сдавливают. – Тем более сейчас, когда ты ребёнка моего носишь. Одну семью я уже потерял. Во второй раз этого не случится! Ты останешься со мной, под моей охраной. Будешь всем обеспечена: лучшее питание, уход, медицинское наблюдение. Я сделаю всё, чтобы ты и ребёнок ни в чём не нуждались. Марата усыновлю, если хочешь. Сына нашего найду. Единственное, что в замен требую – верность. Абсолютная. Беспрекословная. Ты можешь дать мне её, Катя?

В тот миг в его глазах сомнение увидела. То самое, что всегда будет жить с нами. Никуда не денется.

Демид не простит мне моего происхождения. Каждый раз, глядя на меня, будет отца и мать вспоминать. Жену свою погибшую и сына, которого теперь уже никогда не увидит…

Смогу ли я так жить? Выдержу тяжесть чужих грехов? Не сломаюсь ли?

Не знаю.

Одно только известно наверняка: ради детей на всё пойду. Любые испытания преодолею, чтобы с ними быть.

– Где ты, девочка?

Прихожу в себя, когда руку мою несильно сжимает.

Сморгнув наваждение, поднимаю глаза на мужа.

– Прости. Я задумалась.

– О чём, если не секрет?

Пожимаю плечами и взгляд отвожу. Не могу долго смотреть на него.

Холодный блеск янтарных глаз и пренебрежительный тон убивают. Режут по живому.

Я понимаю, что не смогу от него уйти. Слишком много было между нами, слишком сильно мы связаны. И, – что тут противиться? – Демид нравится мне. Только тот Демид, что за личиной Демона прячется. Мой. Настоящий. Живой. Если бы не наше кровавое прошлое…

– Обо всём, – пожимаю плечами. – О няне, о Марате, о сыне нашем… О нас…

Резко замолкаю, потому что глупость сморозила.

Нет никаких «нас». Не может быть.

Глупая, глупая Катя! Разве ты не слышала его? Мы никогда не будет вместе по-настоящему. Это невозможно! Только не после всего, что было.

Демид напрягся. Налитые мышцы в камни превращаются. Взгляд застывает. Стеклянным становится.

Подцепив мой подбородок, заставляет в глаза посмотреть. Долго. Безумно долго.

Он не сводит с меня напряжённого взгляда, а у меня внутри всё в спираль скручивает.

Сглатываю ядовитый ком в горле и пытаюсь сказать что-то, избавиться от гнетущей тишины, но не позволяет.

Тяжёлой ладонью шею накрывает, тянет к себе, пока губами моих губ не касается.

– Ты снова дрожишь, – выдыхает мне в лицо. – Боишься?

Ответ вылетает моментально. Короткое «нет» тонет в зверином рычании Демида, и твердые губы мужу мой рот запечатывают.

Требовательный язык проталкивается внутрь, касается моего и кружит в безумном танце страсти.

Гортанный стон из горла вырывается, руки сами к нему тянутся. Сжимают, за плечи широкие цепляются.

А в голове набатом стучит: не отпускай. Только не отпускай меня!