Текст книги "Женщины Цезаря"

– Когда Сулла упразднил lex Domitia de sacerdotiis, он шагнул чуть дальше, чем диктовали обычай и традиция, изъяв должность великого понтифика из трибутных выборов. До Суллы великого понтифика всегда выбирали. Его никогда не назначали коллеги-жрецы. Я заставлю Лабиена выдвинуть законопроект, согласно которому народ снова получит право выбирать жрецов и авгуров. Включая и великого понтифика. Народу понравится эта идея.

– Им нравится все, что аннулирует законы Суллы.

– Именно. В таком случае единственное, что я должен сделать, – сказал Цезарь, поднимаясь, – это стать великим понтификом.

– Заставь Тита Лабиена провести закон сейчас, Цезарь. Не откладывай! Неизвестно, сколько еще протянет Метелл Пий. Он одинок без своей Лицинии.

Цезарь взял руку матери и поднес ее к губам:

– Спасибо, мама. Дело будет ускорено, потому что это – закон, который поможет Помпею Магну. Он умирает от желания сделаться жрецом или авгуром, но знает, что его никогда не назначат. В то время как на выборах он может попытать счастья.

Смех и болтовня в кабинете становились все громче. Цезарь отметил это, входя в приемную. Он хотел сразу же уйти, но вдруг изменил решение и нанес визит жене.

Ну и собрание, подумал он, стоя незамеченным на пороге. Помпея полностью переделала некогда строгую комнату. Теперь там было полно лож с перинами из гусиного пуха, множество пурпурных подушек и покрывал, масса дорогих, но банальных безделушек, картин и статуй. Когда-то скромная спальня, заметил он через открытую дверь, ныне тоже носила следы безвкусицы.

Помпея возлежала на лучшем ложе. Она была там не одна. Аврелия могла воспрепятствовать ей развлекать мужчин, но не в силах оказалась пресечь визиты родного брата Помпеи, Квинта Помпея Руфа-младшего. Двадцати с небольшим лет от роду, он имел дурную славу. Без сомнения, это через него Помпея познакомилась с женщинами из семьи Клавдиев, ибо Помпей Руф был лучшим другом не кого-то, а самого Публия Клодия. Клодий был на три года старше его. И такой же неуправляемый.

Запрет Аврелии распространялся на самого Клодия, но не на двух его сестер, Клодию и Клавдию. «Жаль, – подумал Цезарь бесстрастно, словно ставя диагноз, – что красивая внешность подталкивает этих двух молодых матрон к разным вольностям». Клодия, жена Метелла Целера (старшего из двоих сводных братьев Муции Терции), была намного красивее, чем ее младшая сестра Клодилла, после громкого скандала разведенная с Лукуллом. Как все Клавдии Пульхры, сестры были очень смуглыми, с большими и ясными темными глазами, длинными, загнутыми вверх ресницами, пышными и волнистыми черными волосами. Их оливковая кожа была идеальна. Несмотря на маленький рост, обе обладали отличными фигурами, одевались со вкусом, в их движениях чувствовалась грация. Они были начитанны, особенно Клодия, которая любила высокую поэзию. Гостьи сидели рядом на ложе, лицом к Помпее и ее брату, спустив платья с гладких плеч так, чтобы чуть продемонстрировать полные, восхитительной формы груди.

Фульвия внешне ничем не была на них похожа. Бледная, с каштановыми волосами и фиолетовыми глазами – чем-то ее внешность напомнила Цезарю облик Аврелии. Очень решительная молодая женщина с твердыми убеждениями, набитая глупыми идеями, рожденными ее романтической преданностью братьям Гракхам – деду Гаю и двоюродному деду Тиберию. Ее брак с Публием Клодием пришелся не по вкусу ее родителям. Впрочем, это не остановило Фульвию, которая настояла на своем. После замужества она очень сдружилась с сестрами Клодия, во вред всем троим.

Однако никто из этих женщин не беспокоил Цезаря так, как две зрелые дамы известной репутации, занимавшие третье ложе: Семпрония Тудитана, жена одного Децима Юния Брута и мать другого (странный выбор подруги для Фульвии – все Семпронии Тудитаны были непримиримыми врагами обоих Гракхов, равно как и семья Децима Юния Брута Галлецийского, деда мужа Семпронии), и Палла, жена цензора Филиппа и цензора Попликолы, родившая по сыну каждому из мужей. Семпронии Тудитане и Палле должно было быть лет по пятьдесят, хотя они использовали все известные косметические средства, чтобы скрыть этот факт, – от краски и пудры на лице и шее до сурьмы вокруг глаз и кармина на щеках и губах. Они также следили за тем, чтобы тело не обвисало. Они усердно голодали, чтобы оставаться худыми как палки, носили легкие, летящие одежды, считая, что те возвращают им ушедшую юность. «Результат подобного вмешательства в процесс старения, – думал Цезарь, внутренне ухмыляясь, – жалок и смешон». Его мать выглядела намного привлекательнее, хотя и была на десять лет старше этих кокеток. Но Аврелия не искала общества мужчин, в то время как Семпрония Тудитана и Палла были аристократками-шлюхами, отнюдь не обделенными мужским вниманием, так как считались лучшими fellatores в Риме, даже по сравнению с профессионалами по оральному сексу обоих полов.

Их присутствие означало, заключил Цезарь, что Децим Брут и молодой Попликола также являются приятелями Помпеи. О Дециме Бруте нельзя сказать ничего особенного: молодой, скучающий, горячий. Вечно попадает в неприятности, проистекающие от неумеренного употребления вина, интриг с женщинами и игры в кости. Но молодой Попликола совратил свою мачеху, пытался убить своего отца-цензора и сделался изгоем, без состояния и перспектив. Ему никогда не будет дозволено войти в сенат. Однако, когда Публий Клодий женился на Фульвии и получил неограниченный доступ к деньгам, молодой Попликола стал вновь появляться в высших кругах.

Клодия первая заметила Цезаря. Она выпрямилась на ложе, выставила вперед грудь и одарила его соблазнительной улыбкой.

– Цезарь, какое божественное удовольствие видеть тебя! – промурлыкала она.

– Взаимно, конечно.

– Входи же! – пригласила его Клодия, похлопав по ложу рядом с собой.

– Я бы с удовольствием, но боюсь, что мне пора идти.

Выходя на улицу, Цезарь решил, что эта компания у него в доме – рассадник сплошных неприятностей.

Предстояло повидать Лабиена, но сначала он должен увидеть Сервилию, которая, наверное, уже ждет его в квартире. Женщины! Сегодня положительно день женщин – и по большей части женщин нехороших. Кроме Аврелии, конечно. Вот это женщина! Жаль, подумал Цезарь, поднимаясь по лестнице в свою квартиру, что другой такой нет.

Некоторое время любовники молчали. Сначала были умопомрачительные, длительные поцелуи, потом томные объятия, сплетение обнаженных тел. Сервилия – такая восхитительная, такая умная, такая изобретательная в любви, она позволяла ему делать с собой все, что он хотел, и сама ничем себя не ограничивала. И он был таким идеальным, таким чувствительным и мощным, таким знающим. Абсолютно удовлетворенные друг другом, восхищенные тем, что близость вызывает у них не брезгливость, а удовольствие, Цезарь и Сервилия забывали обо всем, пока вода в хронометре не истекала несколько раз.

Он будет говорить не о Лабиене, а о Помпее, решил Цезарь. Поэтому когда они лежали, обнявшись, он сказал:

– Моя жена подобрала себе странную компанию.

Память о нескольких месяцах бешеной ревности еще жила в Сервилии, поэтому ей нравилось слышать из уст Цезаря любые слова, свидетельствующие о его недовольстве супругой. О-о, в первые же моменты их примирения после рождения Юнии Терции Сервилия поняла, что брак Цезаря – фикция. Тем не менее проклятая девчонка Помпея была восхитительна. Ни одна женщина возраста Сервилии не может сохранять полную уверенность в любовнике, когда соперница почти на двадцать лет моложе.

– Странная компания? – переспросила она, лаская его.

– Обе Клодии и Фульвия.

– Этого следовало ожидать, учитывая круги, в которых вращается братец Помпеи.

– Да, но сегодня этот зверинец пополнился новыми тварями!

– Кем?

– Семпронией Тудитаной и Паллой.

– О-о! – Сервилия села на постели, забыв о ласках. Она нахмурилась, подумала немного, потом проговорила: – В принципе, это не должно меня удивлять.

– И меня. Если вспомнить о том, кто друзья Публия Клодия.

– Нет, я не это имела в виду, Цезарь. Ты знаешь, конечно, что моя младшая сестра Сервилилла развелась с Друзом Нероном, изменив ему.

– Я слышал.

– А вот то, чего ты не знаешь: она собирается выйти замуж за Лукулла.

Цезарь тоже сел.

– Это значит поменять дубину на слабоумного! Он уже многие годы проводит эксперименты с веществами, которые искажают реальность. По моему мнению, один из его вольноотпущенников занимается лишь тем, что готовит ему всякие снотворные снадобья и вещества, вводящие в транс: сироп из опийного мака, грибы, настои из листьев, ягод, корней.

– Сервилилла говорит, что ему приятно опьянение от вина, но не нравится похмелье. Очевидно, все эти вещества не вызывают такого болезненного ощущения. – Сервилия пожала плечами. – В любом случае, кажется, Сервилилла не жалуется. Она надеется бесконтрольно наслаждаться деньгами мужа – такого мужа, который не будет мешать ей жить в свое удовольствие.

– Он развелся с Клодиллой по причине прелюбодеяния и инцеста.

– В этом виноват Клодий.

– Ну что ж, я желаю твоей сестре счастья, – сказал Цезарь. – Лукулл все еще стоит на Марсовом поле, требуя триумфа, в котором сенат продолжает ему отказывать. Поэтому, находясь со своим женихом, она не увидит Рима из-за высоких стен.

– Скоро он получит свой триумф, – уверенно сказала Сервилия. – Мои информаторы сообщают, что Помпей Магн не захочет делить Марсово поле со своим старым врагом, когда вернется домой с Востока, покрытый славой. – Она фыркнула. – О-о! Какой позер! Любой здравомыслящий человек понимает, что это Лукулл сделал за него всю тяжелую работу! Магну оставалось только снять урожай.

– Согласен. Но Лукулл меня мало интересует, – молвил Цезарь, беря в ладонь грудь Сервилии. – И не в твоем характере отклоняться от темы, любовь моя. Какое отношение это имеет к друзьям Помпеи?

– Они называют свою компанию «Клубом Клодия», – сказала Сервилия, выгибаясь от его прикосновения. – Сервилилла рассказала мне об этом все. Разумеется, Публий Клодий – глава этого клуба. Основная и, я думаю, единственная цель «Клуба Клодия» – шокировать наш мир. Вот как они развлекаются. Все они скучают от безделья, но работать не любят и имеют слишком много денег. Вино, проститутки, азартные игры. Скандалы – вот все, что им нужно. Отсюда – беспутные женщины, такие как Семпрония Тудитана и Палла, публичное заявление об инцесте и поощрение столь бесподобных образцов человеческой природы, как молодой Попликола. Мужчины клуба – это несколько очень молодых людей, которые еще плохо понимают жизнь, например Курион-младший и твой кузен Марк Антоний. Я слышала, одно из их любимых занятий – делать вид, что они любовники.

Цезарь фыркнул:

– Я готов поверить почти всему, что говорят о Марке Антонии, только не этому! Сколько ему сейчас? Девятнадцать или двадцать? Но он послужил причиной появления на свет множества незаконнорожденных детей во всех слоях римского общества. И преуспел в этом больше, чем кто-либо иной из известных мне мужчин.

– Согласна. Но населить Рим ублюдками – это почти не шокирует. Гомосексуальная связь, особенно между сыновьями столпов консерватизма, добавляет определенный шик к образу юных негодяев.

– Значит, вот к какой компании принадлежит моя жена! – вздохнул Цезарь. – Интересно, как мне ее вырвать оттуда?

Такая идея не нравилась Сервилии. Она быстро встала с постели.

– Не знаю, как ты сможешь это сделать, Цезарь, не провоцируя скандала, который так понравится «Клубу Клодия». Разве что разведешься с ней.

Но подобное предложение оскорбило его чувство справедливости. Он энергично замотал головой:

– Нет, я этого не сделаю без причины более веской, нежели простая дружба, которую она не может превратить в нечто худшее, потому что моя мать зорко следит за ней. Мне жаль бедняжку. У нее нет ни ума, ни здравого смысла.

Ванна манила его (Цезарь сдался и поместил в квартире небольшую печь, чтобы была горячая вода). Сервилия решила не огорчаться по поводу Помпеи.

С Титом Лабиеном Цезарь увиделся только на следующий день, когда тот пришел в его квартиру.

– Две задачи, – заговорил Цезарь, откидываясь в кресле.

Лабиен насторожился.

– Первая обеспечит тебе одобрение со стороны всадников и очень понравится Магну.

– В чем она заключается?

– Узаконить возвращение к старому обычаю – избирать жрецов и авгуров в трибутных комициях.

– Естественно, включая выборы великого понтифика, – спокойно добавил Лабиен.

– Edepol, ты соображаешь!

– Я слышал, что Метелл Пий в любое время может стать кандидатом на государственные похороны.

– Именно так. Верно также и то, что я задумал сделаться великим понтификом. Однако сомневаюсь, что мои коллеги-жрецы хотят видеть меня во главе коллегии. С другой стороны, выборщики могут с ними не согласиться. Так почему не дать выборщикам шанс самостоятельно решить, кто будет следующим великим понтификом?

– Действительно! Почему бы не дать?

Лабиен пристально посмотрел на Цезаря. Многое в этом человеке ему нравилось, но смешливость, которая прорывалась по любому поводу, была, по мнению Лабиена, важным недостатком. Никогда нельзя понять, шутит он или говорит серьезно. О, амбиции Цезаря безграничны, в этом нет сомнений, но, как и Цицерон, время от времени он готов все обратить в шутку. Однако в данный момент лицо Цезаря выглядело вполне серьезным. Лабиен также знал, что у Цезаря огромные долги. Должность великого понтифика повысит доверие к нему со стороны ростовщиков.

– Я думаю, что ты хочешь как можно скорее провести новый lex Labiena de sacerdotiis.

– Да, хочу. Если Метелл Пий умрет до изменения закона о выборах жрецов, народ может решить не менять его. Мы должны торопиться, Лабиен.

– Ампий будет рад помочь. Полагаю, что и вся коллегия трибунов. Новый закон находится в абсолютном соответствии с mos maiorum, а это большое преимущество. – Темные глаза сверкнули. – Что еще у тебя на уме?

Цезарь нахмурился:

– Ничего потрясающего, к сожалению. Если бы Магн вернулся домой, было бы проще. Единственное, что, я думаю, расшевелит сенат, – это законопроект, восстанавливающий права сыновей и внуков граждан, проскрибированных Суллой. Конечно, законом он не станет, но дебаты получатся шумные и многолюдные.

Идея явно нравилась Лабиену. Он широко улыбнулся, вставая:

– Превосходно, Цезарь. Это шанс потянуть Цицерона за его бойкий хвост!

– В анатомии Цицерона важен не хвост, – возразил Цезарь. – Язык – вот аппендикс, который надо удалить. Предупреждаю, он сделает из тебя фарш. Но если ты представишь оба законопроекта одновременно, ты отвлечешь внимание от того единственного, который действительно хочешь провести. И если ты хорошо подготовишься, то сможешь даже извлечь некоторый политический капитал из языка Цицерона.

Свиненок умер. Квинт Цецилий Метелл Пий, великий понтифик, преданный сын Метелла Свина и преданный друг диктатора Суллы, скончался мирно, во сне, от болезни, которую не смогли диагностировать. Признанное светило медицины в Риме, врач Суллы Луций Тукций попросил разрешения у приемного сына Свиненка сделать вскрытие. Но приемный сын не был ни умным, ни практичным – в отличие от своего отца. Кровный сын Сципиона Назики и старшей из двух Лициний Красса Оратора (младшая была его приемной матерью, женой Свиненка), Метелл Сципион прославился главным образом своим высокомерием и сознанием собственного аристократизма.

– Никто не прикоснется к телу моего отца! – сказал он сквозь слезы, судорожно сжимая руку жены. – Он взойдет на костер неизуродованным!

Похороны, конечно, были организованы за государственный счет и оказались вполне достойными покойного, известного своей безупречной репутацией. Надгробное слово произнес с ростры Квинт Гортензий, после того как Мамерк, отец жены Метелла Сципиона, Эмилии Лепиды, отказался от этой чести. Все присутствовали там, от Катула до Цезаря, от Цепиона Брута до Катона. Но большой толпы эти похороны не собрали.

На следующий день после кремации Метелл Сципион позвал на совещание Катула, Гортензия, Ватию Исаврийского, Катона, Цепиона Брута и старшего консула Цицерона.

– До меня дошел слух, – сказал потерявший отца сын с красными от слез, но уже сухими глазами, – что Цезарь намерен стать кандидатом на должность великого понтифика.

– Это неудивительно, – отозвался консул Цицерон. – Мы знаем, кто в отсутствие Магна дергает за веревочки Лабиена. Хотя в данный момент я не уверен, интересно ли Магну, кто именно это делает. Право народа выбирать жрецов и авгуров не может интересовать Магна, а вот Цезарю даст шанс, которого у него никогда бы не появилось, если бы коллегия понтификов сама назначала своего главу.

– Она никогда и не выбирала своего великого понтифика, – напомнил Катон Метеллу Сципиону. – Единственный неизбранный великий понтифик в истории Рима – твой отец – был лично назначен Суллой.

У Катула нашлось другое возражение Цицерону.

– Как же ты заблуждаешься относительно твоего дорогого героического друга Помпея Магна! – воскликнул он, обращаясь к Цицерону. – Это Магну-то все равно? Брось ты! Магн спит и видит себя жрецом или авгуром. С народными выборами он может осуществить свою мечту, а вот в коллегии – никогда.

– Мой зять прав, Цицерон, – подтвердил Гортензий. – Lex Labiena de sacerdotiis вполне подходит и Помпею Магну.

– Проклятье на этот lex Labiena! – воскликнул Метелл Сципион.

– Не трать эмоций понапрасну, Квинт Сципион, – заметил Катон своим жестким, монотонным голосом. – Мы здесь для того, чтобы решить, как помешать Цезарю выставить свою кандидатуру.

Брут сидел, переводя взгляд с одного сердитого лица на другое и недоумевая, зачем его пригласили на такое важное совещание, где все участники значительно старше его. Он предположил, что это входит в тактику упорной войны дяди Катона с Сервилией за право влиять на него – войны, которая и страшила его, и влекла. И влекла тем больше, чем старше он становился. Конечно, Брут еще подумал, что они пригласили его из-за помолвки с дочерью Цезаря – чтобы расспросить что-нибудь о самом Цезаре. Но в ходе дискуссии никто не обращался к Бруту. В конце концов он вынужден был заключить, что его присутствие объясняется просто желанием Катона насолить Сервилии.

– Мы можем легко сделать тебя рядовым понтификом, – сказал Катул Метеллу Сципиону, – убедив любого, кто будет выдвигаться, снять свою кандидатуру.

– Ну что ж, это уже кое-что, – ответил Метелл Сципион.

– Кто будет баллотироваться? – спросил Цицерон.

Вот еще один участник совещания, не понимающий, зачем его пригласили. Он предположил, что это была инициатива Гортензия и что его функция – найти лазейку, которая помешает Цезарю выставить свою кандидатуру на должность великого понтифика. Но беда заключалась в том, что он знал: никакой лазейки не существует. Lex Labiena de sacerdotiis составлял не Лабиен, в этом он был уверен. Во всем чувствовалась рука Цезаря. Закон был безупречен.

– Я, – сказал Катул.

– И я тоже, – вступил Ватия Исаврийский, молчавший до сих пор.

– Тогда, поскольку на религиозных выборах голосуют только семнадцать из тридцати пяти триб, – сказал Цицерон, – нам нужно подтасовать жребии, чтобы обеспечить участие в голосовании обеих ваших триб, исключив трибу Цезаря. Это повысит ваши шансы.

– Я не одобряю взятки, – проговорил Катон, – но думаю, что на этот раз мы должны подкупить кое-кого. – Он повернулся к своему племяннику. – Квинт Сервилий, ты среди нас самый богатый. Ты согласен вложить свои деньги в такое хорошее дело?

Брут покрылся холодным потом. Так вот зачем он им понадобился! Он облизал губы, затравленно глядя на всех.

– Дядя, я очень хотел бы помочь вам, – заговорил он дрожащим голосом, – но не имею права! Моя мать полностью контролирует мой кошелек.

Великолепный нос Катона стал тонким-тонким, ноздри раздулись.

– В двадцать лет, Квинт Сервилий? – рявкнул он.

Все смотрели на него в изумлении. Брут вжался в кресло.

– Дядя, пожалуйста, постарайся понять, – захныкал он.

– Да, я понимаю, – презрительно отозвался Катон и демонстративно отвернулся. – Тогда, кажется, – обратился он к остальным, – придется нам найти деньги для взяток в собственных кошельках. – Он пожал плечами. – Как вам известно, моя мошна отнюдь не набита деньгами. Но я внесу двадцать талантов.

– А я ничего не могу предложить, – сказал Катул с несчастным видом, – потому что Юпитер Всеблагой Всесильный забирает каждый лишний сестерций, который у меня появляется. Но где-нибудь уж наскребу пятьдесят талантов.

– Пятьдесят талантов от меня, – отрывисто произнес Ватия Исаврийский.

– Пятьдесят талантов от меня, – молвил Метелл Сципион.

– И от меня пятьдесят талантов, – добавил Гортензий.

Теперь и Цицерон понял, зачем он здесь. Своим великолепным мелодичным голосом он провозгласил:

– Скорбное состояние моих финансов слишком хорошо известно, чтобы предположить, будто вы ожидаете от меня чего-то большего, чем атака на выборщиков моими речами. Но эту услугу я окажу с удовольствием.

– Теперь остается только, – сказал Гортензий таким же мелодичным голосом, как и у Цицерона, – решить, который из вас двоих в конечном счете сделается соперником Цезаря.

Но тут в совещании произошла неожиданная заминка. Ни Катул, ни Ватия Исаврийский не хотели уступить друг другу, ибо каждый считал, что именно он должен быть следующим великим понтификом.

– Совершенная глупость! – рявкнул в гневе Катон. – Вы кончите тем, что разделите голоса между собой, а это значит, что шансы Цезаря возрастут. Если останется один из вас – предстоит схватка один на один. А если вас будет двое, то произойдет тройная борьба.

– Я не откажусь, – упрямился Катул.

– И я не откажусь, – сказал Ватия Исаврийский.

На этой печальной ноте совещание закончилось. Униженный, Брут медленно шагал от великолепного жилища Метелла Сципиона к непритязательной квартире своей невесты в Субуре. Он никуда больше не хотел идти, потому что дядя Катон убежал, даже не взглянув на своего племянника. А мысль о том, чтобы отправиться к матери и бедному Силану, совсем ему не нравилась. Сервилия начнет выпытывать у него все подробности – где он был, что он делал, кто еще там находился, чего хотел дядя Катон. А его отчим просто будет сидеть, как старая кукла, из которой высыпалась половина опилок.

Его любовь к Юлии с годами росла. Он никогда не переставал восхищаться ее красотой, ее мягким отношением к его чувствам, ее добротой, живостью. И ее пониманием! О, как благодарен он был ей за это последнее качество!

Получилось так, что именно ей он рассказал о сути собрания у Метелла Сципиона, и она, самое дорогое и нежное существо, слушала его со слезами на глазах.

– Даже Метелл Сципион не чувствовал такой родительской опеки, – произнесла она в конце рассказа, – а другие уже слишком стары, чтобы помнить, каково им было жить с paterfamilias.

– С Силаном-то все в порядке, – угрюмо сказал Брут, стараясь подавить слезы, – но я так боюсь свою мать! А дядя Катон не боится никого. Вот в чем беда.

Ни один из молодых людей не имел понятия об отношениях между отцом невесты и матерью жениха. Тем более не знал об этой связи и дядя Катон. Поэтому Юлию ничто не сдерживало, когда она говорила Бруту о своей неприязни к Сервилии.

– Я понимаю, Брут, дорогой. – Она вздрогнула, побледнела. – В ней нет сострадания, она не осознает свою силу, свою способность подавлять других. Я думаю, она так сильна, что может даже затупить ножницы Атропы.

– Согласен, – вздохнул Брут.

Пора взбодрить его, заставить лучше думать о себе. Улыбнувшись, Юлия протянула руку и погладила его черные, до плеч, кудри.

– Я думаю, ты очень хорошо решаешь проблему со своей матерью, Брут. Ты стараешься не попадаться ей на глаза и не делать ничего, что раздражало бы ее. Если бы дяде Катону пришлось с ней жить, он понял бы твое положение.

– Дядя Катон с ней жил, – печально сказал Брут.

– Да, но тогда она была девочкой, – возразила Юлия, поглаживая его по голове.

Ее прикосновения вызвали у него желание поцеловать ее, но Брут сдержался, лишь коснулся тыльной стороны ее ладони, когда она перестала ласкать его волосы. Недавно ей исполнилось тринадцать лет. Хотя сквозь платье уже были различимы два замечательных маленьких острых бугорка, Брут знал, что Юлия еще не готова для поцелуев. К тому же у него было развито понятие о чести, воспитанное на чтении таких приверженцев традиций, как Катон Цензор, – и он считал неправильным вызывать в юной невесте плотское желание, которое потом осложнит их супружескую жизнь. Аврелия доверяет им и никогда не присутствует при их встречах. Поэтому Брут не мог злоупотребить этим доверием.

Конечно, было бы лучше для них обоих, если бы он все-таки поддался искушению, ибо в таком случае растущая сексуальная антипатия Юлии к нему проявилась бы намного раньше, что облегчило бы разрыв помолвки. Но поскольку он не дотронулся до нее и не поцеловал, Юлия не могла найти разумной причины пойти к отцу и умолять освободить ее от ужасного брака. Ужасного – какой бы покорной женой она ни заставляла себя быть!

Но все дело в том, что у Брута так много денег! Это было достаточно плохо в период заключения помолвки, но в сто раз хуже теперь, когда он наследовал состояние семьи своей матери. Как и все в Риме, Юлия знала историю золота Толозы. Ей было известно, на что его потратили Сервилии Цепионы. Деньги Брута будут существенной помощью ее отцу, в этом нет сомнения. Avia сказала, что ее долг как единственной дочери – сделать карьеру отца на Форуме еще более блестящей, повысить его dignitas. И имеется лишь один способ для девушки сделать это. Она должна выйти замуж за человека богатого и влиятельного. Брут мог не быть воплощением мечты о счастливом замужестве, но в отношении денег и влияния ему не найдется равных. Поэтому Юлия исполнит свой долг и выйдет замуж за того, с кем она не хочет заниматься любовью. Tata важнее.

Таким образом, когда Цезарь пришел навестить их в тот день, Юлия вела себя так, словно Брут был тем женихом, которого она видела в своих мечтах.

– Ты растешь, – сказал Цезарь, чье присутствие в этом доме было таким редким событием в эти дни, что он не мог наблюдать за тем, как постепенно развивается дочь.

– Осталось пять лет, – торжественно сказала она.

– Всего?

– Да, – сказала она, вздохнув, – всего, tata.

Он поднял ее на руки и поцеловал в макушку. Цезарь не знал, что Юлия принадлежит к тому типу девочек, которые мечтают иметь такого мужа, как их отец: мужественного, знаменитого, красивого, влиятельного.

– Какие новости? – спросил он.

– Брут приходил.

Он засмеялся:

– Это не новость, Юлия!

– Может быть, и новость, – серьезно возразила она и пересказала все, что услышала о собрании в доме Метелла Сципиона.

– Какая наглость со стороны Катона, – воскликнул он, когда она закончила рассказ, – требовать денег у двадцатилетнего мальчишки!

– Они ничего не получат благодаря его матери.

– Тебе не нравится Сервилия, да?

– Я представляю себя на месте Брута. Сервилия приводит меня в ужас.

– Почему?

Ей трудно было объяснить это отцу, который в своих суждениях всегда основывался на неоспоримых фактах.

– Это просто ощущения. Каждый раз, когда я ее вижу, я думаю о ядовитой черной змее.

Он шутливо вздрогнул:

– А ты когда-нибудь видела ядовитую черную змею, Юлия?

– Нет, только на рисунках. И Медузу. – Юлия закрыла глаза и уткнулась в его плечо. – Тебе она нравится, tata?

На этот вопрос Цезарь мог ответить ей честно:

– Нет.

– Ну вот, и тебе тоже, – сказала его дочь.

– Ты права, – согласился Цезарь, – и мне тоже.

Естественно, Аврелия удивилась, когда Цезарь пересказал ей услышанное от Юлии.

– Сознайся, приятно думать, что даже их отвращение к тебе не может подавить амбиции Катона и Ватии Исаврийского? – спросила мать, чуть улыбаясь.

– Катон прав: если они оба будут выставляться, то разделят голоса. Пусть мне известно мало, – во всяком случае, теперь я точно знаю, что они подтасуют жребии. В этих выборах не будет выборщиков от трибы Фабия.

– А их трибы будут голосовать.

– С этим я справлюсь, если они оба выставят свои кандидатуры. Некоторые из их сторонников уступят силе моих доводов. Я постараюсь убедить их быть объективными и не голосовать ни за одного из двоих.

– О-о, умно!

– Предвыборная кампания, – задумчиво продолжал Цезарь, – вовсе не ограничивается вопросом о взятках, хотя никто из дураков не может этого понять. Взятка – лишь инструмент, которым я не осмелюсь воспользоваться, даже если бы у меня были желание и деньги. Когда я сделаюсь кандидатом, полсотни сенаторских волков возжаждут моей крови, и ни один голос, ни одна запись, ни один чиновник не останутся непроверенными. Но существует много других уловок.

– Жаль, что семнадцать триб будут выбраны непосредственно перед голосованием, – сказала Аврелия. – Если бы их определили за несколько дней до выборов, ты мог бы ввести несколько сельских выборщиков. Для любого сельского выборщика имя Юлий Цезарь значит намного больше, чем имя Лутаций Катул или Сервилий Ватия.

– Тем не менее, мама, кое-что сделать можно. Должна быть по меньшей мере одна городская триба – и Луций Декумий окажется здесь неоценим. Красс заручится поддержкой своей трибы, если ее выберут. И Магн тоже. А я имею влияние и в других трибах, помимо Фабии.

Наступила пауза. Лицо Цезаря помрачнело. Если Аврелия и собралась что-то сказать, одного взгляда на лицо сына было достаточно, чтобы она промолчала. Он мысленно решал вопрос: заговорить ли на менее приятную тему. И ее сдержанность повышала шансы, что он все-таки заговорит. А какая тема может быть менее приятна, чем денежная? Поэтому Аврелия промолчала.

– Красс приходил ко мне сегодня утром, – сказал наконец Цезарь.

Но Аврелия опять промолчала.

– Мои кредиторы беспокоятся.

Аврелия как воды в рот набрала.

– Счета растут с тех пор, как я побывал курульным эдилом. Мне не удалось выплатить ничего из того, что я занимал.

Она опустила глаза, стала рассматривать столешницу.

– Теперь уже приходится платить проценты с процентов. Они говорят, что цензоры должны проверить мое состояние, даже если один из них – мой дядя. А цензоры поступят так, как предписывает закон. Я потеряю место в сенате, и все принадлежащее мне будет распродано, включая и мои земли.

– Красс что-нибудь предлагает? – наконец спросила она.

– Я должен стать великим понтификом.

– Сам он не даст тебе денег?

– Это последнее средство. Красс – большой друг, но не напрасно у него сено на обоих рогах. Он дает деньги без процентов, зато ему надлежит отдавать долг по первому требованию. Помпей Магн вернется еще до того, как я стану консулом, и мне нужно, чтобы Магн был на моей стороне. Но Красс ненавидит Магна со времен их совместного консульства. И я должен балансировать между ними. А это значит, что мне не следует брать взаймы ни у кого из них.