Текст книги "Падение титана, или Октябрьский конь"

– Значит, ты просишь, чтобы я простил царя Дейотара и отпустил его, не наказав? – спросил Цезарь Брута.

Большие печальные глаза вспыхнули. О, они уже видели, как уплывают денежки!

– Да, – ответил Брут.

«Кот с мышью. Нет, Кассий, не кот с мышью. Кот с тремя мышами!»

Цезарь подался вперед в своем курульном кресле и пробуравил Дейотара глазами Суллы:

– Я сочувствую твоему положению, царь. Это похвально, когда клиент помогает патрону всем, чем только может. Но дело в том, что Помпей привлек к финансированию своих нужд очень много клиентов, а Цезарь – ни одного. Поэтому Цезарь вынужден был взять средства на войну из казны Рима. И эти деньги теперь надо вернуть, уплатив еще десять процентов. В Римской империи это максимально возможный по закону процент. Что, царь, должно облегчить и твою участь. Есть вероятность, что тебе дозволят сохранить за собой бóльшую часть твоего царства, но решение я приму не сейчас, а после того, как Фарнак будет разбит. Тогда Цезарь примется собирать каждый сестерций, чтобы возвратить деньги в казну. Поэтому и Галатии придется заплатить, но процент будет меньше, чем тот, что ты платишь своим анонимным ростовщикам. Думай, царь, до следующего совета, который я соберу в Никомедии после поражения Фарнака. – Он поднялся. – Ты можешь идти. И благодарю тебя за кавалерию.

Письмо от Клеопатры явилось одной из причин, по которым Цезарь поторопился закончить разговор с Дейотаром. Письмо было доставлено караваном верблюдов с пятью тысячами талантов золота во вьюках.

Мой дорогой, мой замечательный, всемогущий земной бог, мой Цезарь! Бог Нила, бог разлива, сын Амона-Ра, воплощение Осириса, возлюбленный фараона, я так скучаю!

Но это ничто, дорогой Цезарь, по сравнению с той радостной новостью, что в пятый день прошлого месяца перет я родила твоего сына. Незнание не позволяет мне перевести название этого месяца на ваш язык, но это произошло в двадцать третий день вашего июня. Он родился под знаком Хнум-Ра, и я, по твоему настоянию, пригласила римского астролога и даже заплатила ему. Гороскоп сказал, что наш сын сделается фараоном. Напрасная трата денег, я и так это знала! Твой астролог говорил очень уклончиво и все бормотал, что, когда мальчику исполнится восемнадцать, произойдет что-то критическое, но все детали ему не видны. О Цезарь, любимый, наш сын так красив! Воплощенный Гор. Он родился преждевременно, но полностью развит. Только худенький, сморщенный. Однако, представь, уже похож на отца! Все волоски у него золотые. И он будет голубоглазым, как утверждает Таха.

У меня есть молоко! Женщина-фараон должна сама кормить своих детей, таков обычай. Мои соски постоянно мокры. У сына мягкий нрав, но сильная воля. Я клянусь, что, открыв впервые глаза и увидев меня, он улыбнулся. Он очень длинный, больше двух римских футов. У него большая мошонка и большой пенис. Каэм сделал ему обрезание в соответствии с египетскими традициями. Роды были легкими. Когда начались схватки, я просто присела на корточки над ворохом чистого полотна – и он появился!

Его зовут Птолемей Пятнадцатый Цезарь. Но мы зовем его Цезарион.

Дела в Египте идут неплохо, даже в Александрии. Руфрий и легионы устроены в хорошем лагере. Женщины, которых ты дал солдатам в жены, кажется, смирились со своей участью. Восстановление города продолжается, и я начала строить храм Хатхор в Дендере с картушами Клеопатры Седьмой и Птолемея Пятнадцатого Цезаря. Стройка идет и на острове Филы.

О мой любимый, мой Цезарь, я так соскучилась по тебе! Будь ты здесь, я передала бы тебе всю власть в стране, все заботы. Мне ненавистны разлуки с Цезарионом. Но я должна часами выслушивать всяких сутяг, владельцев кораблей и капризных землевладельцев! Мой муж Филадельф все больше и больше походит на нашего с ним погибшего брата, по которому я ничуть не скучаю. Как только Цезарион достаточно подрастет, я отделаюсь от Филадельфа, а на трон посажу нашего сына. Очень надеюсь, кстати, что ты не позволишь Арсиное сбежать из римской тюрьмы. Это еще одна угроза моему пребыванию на египетском троне. Дай ей возможность – и она разделается со мной в один миг.

А теперь – самая хорошая новость. При таком гарнизоне в Александрии я сочла возможным заручиться согласием моего родича Митридата править в мое отсутствие, пока я буду с тобой. Разумеется, когда ты вернешься в Рим. Да, я знаю, ты говорил, что фараоны не должны покидать свой народ, но есть причина, заставляющая меня не прислушаться к твоим словам. Я должна еще раз понести от тебя, прежде чем ты начнешь войну с парфянами на Востоке. У Цезариона должна быть сестра, на которой он мог бы жениться, чтобы не подвергать опасности Нил. Конечно, наш следующий ребенок может оказаться и мальчиком. Но дети, рождающиеся с небольшим перерывом, обычно бывают разного пола! Итак, нравится тебе или нет, я приеду в Рим, как только ты победишь республиканцев в Африке. От Аммония, моего агента в Риме, пришло письмо. В нем говорится, что обстановка в городе должна на какое-то время привязать тебя к Риму, ведь власть в нем, бесспорно, принадлежит лишь тебе.

Я поручила ему построить для меня дворец, но мне нужно, чтобы ты выделил под него землю. Аммоний говорит, что у римских граждан, владеющих в Риме землей, очень трудно выторговать хороший участок. Поэтому пожалование земли от тебя все упростит. Лучше бы получить ее на Капитолии, около храма Юпитера Всеблагого Всесильного. Я спрашивала у Аммония, с какого места открываются наиболее красивые виды.

Посылаю тебе пять тысяч талантов золота в честь рождения нашего сына. Пожалуйста, о, пожалуйста, напиши мне! Я соскучилась по тебе! Я скучаю! Скучаю! Особенно по твоим рукам. Я ежедневно молюсь за тебя Амону-Ра и Монту, богу войны. Я люблю тебя, Цезарь.

Итак, у него сын, и он, очевидно, здоров. Цезарь был растроган до слез. Ведь он уже пожилой человек, который должен бы радоваться рождению внуков. Но она родила и дала ребенку греческое имя Цезарион. Это к лучшему. Он ведь не римлянин и никогда римлянином не будет. Зато будет богатейшим человеком в мире и могущественным властелином. Но мать его сама еще ребенок. Письмо такое простодушное и в то же время хвастливое и тщеславное. Дать ей землю под строительство дворца на Капитолии, около храма Юпитера Всеблагого Всесильного, – какое кощунственное желание, к счастью абсолютно невыполнимое! Но она решила приехать в Рим, и запретить ей нельзя. Пусть тогда сама со всем справляется и за все отвечает.

«Цезарь, Цезарь, ты слишком строг к ней. Каждому отпущена своя мера ума и способностей. Да и кровь ее не слишком-то благородная. Но, несмотря на все это, она славная малышка. Ее поступки естественны для ее воспитания, ее ошибки не от излишней самонадеянности, а от невежества. Боюсь, она никогда не обретет проницательности, надеюсь, этим качеством будет обладать наш ребенок».

Но одно решение Цезарь все-таки принял: у Цезариона никогда не будет сестры. От Цезаря она больше не забеременеет. Coitus interruptus, Клеопатра.

Он сел и написал ей, вполуха слушая звуки, проникающие в комнату: шум легионов, покидающих лагерь, ржание лошадей, крики и ругань. Вот Карфулен орет благим матом на проштрафившегося солдата.

Клеопатра, моя дорогая, какая хорошая весть! Сын, как и предначертано. Разве Амон-Ра захотел бы разочаровать свою дочь на земле? Правда, я очень рад. И за тебя, и за Египет.

За золото спасибо. Вновь окунувшись в мирную жизнь, я понял, как глубоко завяз Рим в долгах. Гражданская война не приносит трофеев, выгодна только война завоевательная. Твой вклад в мои фонды в честь рождения нашего сына не будет растрачен впустую.

Поскольку ты настаиваешь на приезде в Рим, я возражать не стану, но предупреждаю, что твои ожидания не оправдаются. Я организую для тебя землю у подножия Яникула – по соседству с моим прогулочным садом. Вели Аммонию обратиться к посреднику Гаю Матию.

Любовная переписка – далеко не мой жанр. Просто прими мою любовь и знай, что я очень доволен тобой. И тем, что у нас теперь есть сын. Я снова тебе напишу, когда буду в Вифинии. Береги себя и ребенка.

Вот и все. Цезарь свернул единственный лист, капнул на него воск и запечатал своим кольцом. Новым, которое подарила ему Клеопатра, и не из одной лишь любви. Это кольцо таило в себе скрытый упрек за его нежелание обсуждать свою личную жизнь. Недаром на камне был изображен сфинкс в греческом стиле, с человеческой головой и телом льва, которого окружала надпись «ЦЕЗАРЬ». Полное имя, без общепринятых сокращений. Печатные буквы в зеркальном отображении. Кольцо ему очень понравилось. Когда он решит, кто из племянников или двоюродных братьев станет его приемным сыном, оно перейдет к этому человеку вместе с именем. О боги, где взять достойную кандидатуру! Луций Пинарий? Даже Квинт Педий, дорогой племянничек, что-то не вдохновлял. Среди родни имелся один молодой человек в Антиохии, Секст Юлий Цезарь, Децим Юний Брут и тот, кого весь Рим считал его наследником, – Марк Антоний. Кто, кто, кто? Ведь не Птолемей же Пятнадцатый Цезарь!

Выходя, он отдал письмо Гаю Фаберию.

– Пошли это царице Клеопатре в Александрию, – коротко сказал он.

Фаберий умирал от любопытства. Он хотел было спросить, родился ли ребенок, но один взгляд на лицо Цезаря сказал ему, что благоразумнее молчать. Старик в боевом настроении, значит вся лирика побоку. Включая детей.

Озеро Татта было огромное, мелкое, с очень соленой водой. Может быть, думал Цезарь, изучая его, это остаток когда-то существовавшего внутреннего моря. В мягкие берега вросли ракушки. Озеро оказалось очень красивым. Пенистая поверхность сверкала. Блеск был то зеленым, то едко-желтым, то красновато-желтым, разноцветные полосы переплетались и расходились. А окружающий осенний ландшафт словно бы повторял этот спектр.

В Центральной Анатолии Цезарь еще никогда не бывал, и он находил ее столь же великолепной, сколь и странной. Река Галис, большой красный водный поток, изгибалась на много миль, как загнутый посох авгура. Она бежала по узкой долине между высокими красными скалами, которые напоминали башни и карнизы городской застройки. Потом открылась широкая плодородная равнина, как и предупреждал Дейотар. И опять начались горы, высокие, все еще покрытые снегом. Но галатийские проводники знали все перевалы. Армия двигалась традиционной римской змеей длиной в восемь миль, по бокам сновали кавалеристы. Солдаты горланили марши, чтобы сохранять темп.

Вот. Так-то лучше! Теперь враг – иноземец, это будет настоящая кампания в новой, чужой, незнакомой стране, чья красота западает в память.

В начале перехода царь Фарнак прислал Цезарю свою первую золотую корону. Она тоже напоминала тиару, но скорее армянскую, чем парфянскую. Не усеченный конус, а митра, усыпанная круглыми, звездообразными рубинами одинакового размера.

– Если бы знать кого-нибудь, кто мог бы мне дать за нее настоящую цену! – тихо сказал Цезарь Кальвину. – Сердце стонет при мысли, что и ее придется расплавить.

– Ох! – вздохнул Кальвин. – Нужда есть нужда. Но эти маленькие карбункулы пойдут задорого в портике Маргаритария. Их возьмет, не торгуясь, любой ювелир. Ни у кого там нет таких звезд. А тут их много, золота почти не видно. Словно сдоба, обвалянная в орехах.

– Ты думаешь, наш друг Фарнак забеспокоился?

– Да. А степень его беспокойства, Цезарь, мы определим по тому, сколько корон он пришлет.

В течение следующего рыночного интервала Цезарь получил еще две короны. Точь-в-точь такие же, как и первая. После второго дара до лагеря киммерийцев оставалось дней пять марша.

С четвертой короной прибыл и посол.

– В знак уважения от царя царей, великий Цезарь.

– Царя царей? Это Фарнак себя так именует? – спросил Цезарь с притворным удивлением. – Скажи своему господину, что этот титул не сулит ничего хорошего тому, кто его носит. Последним царем царей был Тигран. Посмотри, что сделал с ним Рим руками Гнея Помпея Магна. А я победил Помпея Магна. Так кто же я теперь, скажи мне, посол?

– Могущественный победитель народов, – ответил посол смиренно.

Почему эти римляне не выглядят могущественными победителями? Ни золотого паланкина, ни жен, ни наложниц, ни надлежащей охраны, ни роскошных одежд. Простая стальная кираса, обвязанная красной лентой. Одна только эта лента и отличает его от других.

– Возвращайся к своему царю, посол, и скажи, что пора ему идти домой, – сказал Цезарь деловым тоном. – Но прежде чем он уйдет, я хочу получить золото в слитках, причем достаточно, чтобы оплатить тот ущерб, который он нанес Понту и Малой Армении. Тысячу талантов за Амис, три тысячи за остальное. Чтобы восстановить то, что он разрушил, учти. В казну Рима это золото не пойдет.

Он повернул голову и в упор посмотрел на Дейотара. Потом опять обратился к послу.

– Однако, – продолжил он очень вежливо, – царь Фарнак был клиентом Помпея Магна и не выполнил своих обязательств перед патроном. Поэтому я налагаю на него штраф в две тысячи талантов золота. Эти деньги пойдут уже римской казне.

Дейотар побагровел, что-то прошипел, закашлялся и не сказал ни слова. У этого Цезаря совсем нет стыда? Он наказывает Галатию за выполнение клиентских обязательств, а Киммерию – за невыполнение этих же обязательств!

– Если сегодня же твой царь не ответит, посол, я пойду дальше по этой красивой долине.

– Во всей Киммерии нет и десятой доли такого количества золота, – сказал Кальвин, поглядывая на возмущенного Дейотара и с трудом сдерживая смех.

– Ты не прав, Гней. Не забывай, что Киммерия была важной частью царства прежнего здешнего властелина, а он собрал целые горы золота. И далеко не все из собранного спрятал в семидесяти крепостях Малой Азии, опустошенных Помпеем Магном.

– Ты слышал его? – пропищал Дейотар Бруту. – Ты слышал его?! Царь-клиент не прав в любом случае, что бы он ни сделал! Я поражаюсь! Какое нахальство!

– Тихо, тихо, – принялся увещевать его Брут. – Это лишь способ получить деньги, чтобы оплатить эту войну. Цезарь и вправду взял деньги из казны Рима, и теперь надо их возвратить.

Брут в упор, угрожающе посмотрел на царя Галатии, словно родитель на непослушного отпрыска.

– А ты, Дейотар, должен и мне вернуть деньги. Надеюсь, тебе это понятно.

– А ты, я надеюсь, понимаешь, Марк Брут, что когда Цезарь говорит: десять процентов, значит так и должно быть! – вскипел Дейотар. – Такую сумму я готов заплатить, если, конечно, сохраню свое царство, но ни сестерция больше. Ты хочешь, чтобы книги Матиния показали аудиторам Цезаря? И потом, как ты думаешь прижать своих должников сейчас, когда тебя не поддерживают легионы? Мир изменился, Марк Брут, и человек, который диктует нам всем свою волю, не любит ростовщиков, даже римских. Десять процентов, при условии что я сохраню царство! А это зависит теперь от того, насколько усердно ты будешь защищать мои интересы в Никомедии, после того как нам сдастся Фарнак!

При виде Зелы у Цезаря захватило дух. Мощный скалистый выступ возвышался посреди пятидесятимильного моря весенней изумрудно-зеленой пшеницы, окруженной со всех сторон сиреневыми горами, еще покрытыми шапками снега. Река Скилак рассекала равнину широкой голубовато-стальной полосой.

Лагерь киммерийцев располагался под этим выступом, а наверху обосновался Фарнак со своим гаремом. Увидев римскую змею, перетекавшую через северный перевал, царь киммерийцев послал свою третью корону. Посол, повезший четвертую, возвратился с посланием Цезаря. Но, убежденный в своей непобедимости, Фарнак проигнорировал ультиматум. Он бестрепетно наблюдал, как легионы и кавалерия Цезаря возводят лагерь в какой-то миле от его людей.

На рассвете Фарнак атаковал всеми силами. Как и его отец, и Тигран до него, он не мог поверить, что малочисленное войско, сколь бы хорошо оно ни было организовано, способно выстоять против стотысячной армии прекрасно вооруженных бойцов. Он дрался лучше, чем Помпей у Фарсала. Его воины продержались четыре часа, но потом дрогнули. Точно так же, как в свое время галльские белги, скифы дрались до последнего, считая позором спасать после поражения свои жизни.

– Если все анатолийские враги Магна были такого калибра, – сказал Цезарь Кальвину, Пансе, Винициану и Кассию, – он не заслуживает, чтобы его называли Великим. Невелика заслуга их разгромить.

– Наверное, галлы – гораздо более грозные воины, чем павшие здесь храбрецы, – сквозь зубы процедил Кассий.

– Прочти мои мемуары, – улыбнулся Цезарь. – Храбрость не главное. У галлов есть два качества, которых у нашего сегодняшнего противника нет. Во-первых, они учатся на своих ошибках. А во-вторых, обладают неистребимым чувством патриотизма, и я должен был приложить все усилия, чтобы направить это чувство в русло, полезное и для них, и для Рима. Но ты, Кассий, делал все хорошо и командовал своим легионом как настоящий vir militaris. Через несколько лет у меня будет много работы для тебя, когда я справлюсь с парфянами и верну Риму орлов. К тому времени ты уже отбудешь свой первый консульский срок, чтобы стать одним из моих старших легатов. Я так понимаю, тебе нравится воевать и на суше, и на море.

Это должно было бы воодушевить Кассия, но он рассердился: «Этот человек говорит так, словно все это – его личная заслуга. А какая слава достанется на мою долю?»

Великий человек ушел, чтобы осмотреть поле сражения и повелеть рыть огромные могилы для павших скифов. Сжечь их всех не представлялось возможным даже при обилии леса вокруг.

Сам Фарнак убежал, забрав с собой все армейские деньги и остальные сокровища. Ускакал в северном направлении, убив предварительно всех своих жен и наложниц. Когда Цезарю доложили об этом, он искренне опечалился. Не о потере денег, о нет.

Он отдал все трофеи легатам, трибунам, центурионам, легионам и кавалерии, отказавшись взять долю командующего. У него были короны – вполне достаточный куш. После оценки добычи и дележа каждый его рядовой стал богаче на десять тысяч сестерциев, а легатам, таким как Брут и Кассий, досталось по сто талантов. Вот сколько добра обнаружилось в лагере киммерийцев. Кто знает, какие сокровища успел прихватить с собой Фарнак. Нельзя сказать, что людям все выдали сразу. Выборная комиссия подсчитала общую стоимость тех трофеев, которые имело смысл придержать до триумфа. Для демонстрации, после которой каждый получит свое.

Через два дня армия вступила в Пергам, где ее встретили приветственными криками и цветами. Угроза развеялась, провинция Азия могла спать спокойно. Хотя прошло сорок два года, никто тут не забыл, как Митридат Великий, вторгшись на ее территорию, зарезал сто тысяч человек.

– Я пришлю сюда толкового наместника, как только вернусь в Рим, – сказал Цезарь Архелаю, сыну Митридата. – Он поставит провинцию на ноги. Римские сборщики налогов больше здесь не появятся. После пятилетнего моратория на любого рода поборы каждая область сама соберет все, что с нее причитается, и привезет деньги в Рим. Но я позвал тебя не по этому поводу.

Цезарь подался вперед, положив на стол руки.

– Я снесусь с твоим отцом, находящимся в Александрии, но и тебе стоит знать о моих планах. Я намерен перевести резиденцию наместника из Пергама в Эфес. Пергам слишком уж на отшибе. Но я сделаю его самостоятельным царством с твоим отцом во главе. Не столь огромным, какое последний Аттал завещал Риму, но все же более обширным, чем сейчас. Я добавлю к Пергаму Западную Галатию – для выращивания зерна и для пастбищ. Мне порой кажется, что провинции нужны Риму, только чтобы плодить бюрократов. Слишком много затрат, слишком много посредников, слишком много бумажной возни. Всякий раз, когда мне приглянется какое-нибудь семейство, способное разумно править своими сородичами, я планирую создавать подобные государства-клиенты. Вы будете платить нам налоги и пошлины самостоятельно, Рим не станет вытряхивать их из вас.

Он прокашлялся.

– Но всему есть цена. И этому тоже. А именно: вы должны обещать мне в любой ситуации сохранять Пергам для Рима, то есть лелеять его, ограждать от врагов. Чтобы остаться не только личными клиентами Цезаря, но и личными клиентами наследников Цезаря. Исходя из этого, вам следует править весьма осмотрительно и способствовать процветанию всех своих подданных, а не только знати.

– Я всегда знал, что мой отец умный человек, – сказал Архелай, пораженный такой щедростью, – и то, что он помог тебе, было самым умным его поступком. Мы… мы благодарны. Это самое малое, что я могу сейчас сказать!

– Я не ищу благодарности, – твердо произнес Цезарь. – Мне нужна верность, а это куда ценнее.

Дальше к северу лежала Вифиния, государство на южном берегу Пропонтиды. Это огромное озеро было своеобразным предвестником могучего Эвксинского моря, наполнявшего его через Боспор Фракийский, на котором стоял древний греческий город Византий. Пропонтида, в свою очередь, несла свои воды в Эгейское море через пролив Геллеспонт, связывая таким образом широкие реки сарматских и скифских степей с Нашим морем.

Никомедия тоже нежилась на берегу Пропонтиды. В спокойных водах залива, как в зеркале, отражались покрытое облаками небо, деревья, горы, люди, животные. Что внизу, то и наверху. Как миниатюрный глобус, который рассматриваешь изнутри. Для Цезаря Никомедия была одним из мест, которые он любил больше всего, ибо оно полнилось согревающими душу воспоминаниями о восьмидесятилетнем старике, который носил завитой парик, красил лицо и держал армию женоподобных рабов, выполнявших все его прихоти. Нет, царь Никомед и Цезарь никогда не делили ложа. У них сложились намного лучшие отношения – они стали друзьями. А ведь была еще и мужеподобная, боевая царица Орадалтис. В день приезда двадцатилетнего Цезаря ей в зад вцепилась ее собачка по кличке Сулла. А Нису, единственную дочь Никомеда и Орадалтис, похитил Митридат Великий. Лукулл позже освободил ее и отослал обратно к матери. К тому времени старый царь уже умер, а Нисе стукнуло пятьдесят. Когда Рим сделал Вифинию своей провинцией, Цезарь обхитрил наместника Юнка, переведя деньги Орадалтис в византийский банк. Он поселил ее в приличном доме в рыбацкой деревне на берегу Эвксинского моря. Там Орадалтис и Ниса зажили счастливо, они удили с пирса рыбешку и гуляли со своей новой собачкой, которая получила кличку Лукулл.

Сейчас, конечно, все уже умерли. Дворец, который Цезарь хорошо помнил, давно сделался наместнической резиденцией. Все самое дорогое уплыло вместе с первым римским правителем Вифинии Юнком, но золоченый и пурпурный мрамор никто пока еще не решился отковырять. Именно Юнк и привел Цезаря к решению покончить с засильем наместников в провинциях, с их казнокрадством и откровенными грабежами. Первым под руку Цезаря попал Верес, но он, строго говоря, наместником не являлся, а действовал по собственному почину, как доказал Цицерон.

Наместники же продолжали управлять провинциями и наживать себе там целые состояния. Они торговали римским гражданством, освобождали за мзду от налогов, у неугодных конфисковали имущество, жонглировали ценами на зерно, отбирали у законных владельцев картины и изваяния, трясли откупщиков и предоставляли своих ликторов, а порой и войска римским ростовщикам для сбора долгов.

Юнк забрал в Вифинии все, что мог, но какое-то божество, очевидно, обиделось на него. Возвращаясь домой, он вместе со всем неправедно нажитым добром ушел на дно Нашего моря. К сожалению, уворованные картины и статуи вернуть было уже нельзя.

О, Цезарь, да ты стареешь! Это все было давно, и воспоминания, возникающие в этих стенах, подобны лемурам – духам умерших, каких выпускают из подземного мира единожды в год на две ночи. Слишком много событий, слишком быстр их ход. Совершенное Суллой повторилось, его сменил Цезарь. И тоже стал жертвой этой ловушки. Не может быть счастлив тот, кто пошел на свою страну. И добрые дела он творит теперь, словно замаливая свой грех. Цезарь больше не ждет от жизни чудес, ибо знает, что им нет места в этом мире. Потому что люди, и мужчины и женщины, упрямо рушат все доброе в нем своими неправедными поступками, неуправляемыми порывами, своим бездушием, тупостью, алчностью. Какой-нибудь Катон при поддержке какого-нибудь Бибула может упорно затаптывать все хорошие начинания. А какой-нибудь Цезарь может очень устать, пытаясь их придержать. Тот Цезарь, соревновавшийся в остроумии с капризным старым царем, был совсем не таким, каков сегодняшний Цезарь. Сегодняшний Цезарь стал холодным, циничным и ощущает одну лишь усталость. Он лишен всех других чувств и опасно близок к тому рубежу, когда не захочется жить. Как может один человек надеяться вернуть Рим в нормальное состояние? Особенно человек, которому уже пятьдесят три года.

Однако надо что-то делать, нравится это тебе или нет. Один из самых перспективных протеже Цезаря, Гай Вибий Панса, будет наместником в Вифинии. Но без Понта, решил Цезарь. Понтом пока будет управлять другой перспективный малый – Марк Целий Винициан. Его задача – ликвидировать следы буйства Фарнака.

Когда организационные дела были завершены, он запер дверь кабинета и стал писать письма. Клеопатре и Митридату в Александрию, Публию Сервилию Ватии Исаврийскому в Рим, своему заместителю Марку Антонию и, наконец, своему старейшему другу Гаю Матию. Они были ровесниками. Отец Матия арендовал вторую половину первого этажа инсулы Аврелии, что находилась в Субуре. Мальчики играли вместе в красивом саду, который отец Матия вырастил на дне светового колодца инсулы. Сын наследовал талант Матия-старшего к декоративному садоводству и в свободное время спроектировал Цезарю парк для отдыха по другую сторону Тибра. Матий изобрел искусство декоративной подрезки кустов и деревьев и превратил заросли самшита и бирючины в птиц, животных и прочих тварей самых разных размеров и форм.

К последнему письму Цезарь приступил с открытой душой, ибо у этого адресата, в отличие от всех прочих, не было никакого корыстного интереса.

VENI, VIDI, VICI!

Пришел, увидел, победил. Я думаю сделать эти слова моим девизом. Так оно теперь всегда и происходит. Хорошо, что на этот раз я победил иноземца.

На Востоке удалось навести порядок. Но что там творилось! Ненасытная алчность наместников и постоянные вторжения соседних царьков довели Киликию, провинцию Азия, Вифинию и Понт до полного изнеможения. Сирия менее мне симпатична. Здесь я шел по стопам другого диктатора Рима – Суллы. Просто воскресил его меры по оказанию первой помощи всем этим странам, и они замечательно привились. Поскольку ты не сборщик налогов, мои реформы в Малой Азии в убыток тебя не введут. Однако среди откупщиков и других азиатских охотников за наживой поднимется буча. Я ощиплю им крылья, когда вернусь в Рим. Жалко ли мне их? Нет, нисколько. Беда Суллы в том, что он мало смыслил в политике и сложил с себя полномочия, не убедившись, что его законы заработали. Цезарь такой ошибки не сделает, ты уж поверь.

Я совсем не хочу, чтобы сенат целиком состоял из моих сторонников, но боюсь, что именно это и произойдет. Ты можешь подумать, что послушный сенат делу только полезен, однако это не так, Матий, совсем не так. При здоровой политической оппозиции самых ретивых моих приверженцев можно легко держать в узде. Но если правительство целиком сложится из моих подпевал, что помешает более молодому, более амбициозному, чем я, человеку перешагнуть через меня и занять диктаторский пост? Правительству нужна оппозиция! Однако не в виде boni, которые возражают всему и вся просто из чувства противоречия, даже не понимая, против чего они восстают. Политика boni не имела разумных оснований, вот почему она была всем вредна. Заметь, я употребил прошедшее время. Boni больше нет, провинция Африка их поглотит. А я хочу иметь настоящую оппозицию. Но вижу, что гражданская война ее убивает. Я в тупике.

После Тарса я получил сомнительное удовольствие от общения с Гаем Кассием и Марком Юнием Брутом. Оба теперь прощены и работают неустанно, но… лишь на себя. Нет, не на Рим и, конечно же, не на Цезаря. Уж не потенциальный ли это зародыш здоровой сенаторской оппозиции? Боюсь, что нет. Ни один из них не любит свою страну больше, чем себя самого. Но пребывание с этой парой имело и хорошую сторону. Мне удалось узнать много нового о подоплеке денежных ссуд.

Я только-только закончил формирование государств-клиентов на территории Анатолии, главным образом в Галатии и Каппадокии. Дейотару нужно было преподать урок, и я его преподал. Сначала я хотел урезать Галатию до небольшой области вокруг Анкиры, но – о-о-о! – Брут вдруг взревел, аки лев, и с жаром накинулся на меня, защищая Дейотара, который должен ему несколько миллионов. Как смею я отбирать у такого замечательного человека три четверти его земель и превращать процветающее царство в вечного должника всем и вся? Брут не может этого допустить и никогда не допустит! Шквал красноречия! Блистательные ораторские приемы! Правда, Матий, если бы Цицерон услышал все это, он бы от зависти рвал и метал. Кассий тоже внес свою лепту. Определенно они теперь ближе, чем просто друзья детства и даже чем шурин и зять.

В конце концов я отдал Дейотару значительно больше, чем хотел сначала, но он потерял Западную Галатию, которую поглотил Пергам. А Малая Армения слилась с Каппадокией. Брута мало что интересует, но за свое он дерется отчаянно. А именно за свои деньги.

Мотивы Брута столь же прозрачны, как ключевая вода Анатолии. Но Кассий – самая темная личность из всех, что я встречал. Высокомерен, тщеславен и очень амбициозен. Я никогда не прощу его за тот оскорбительный отчет, который он послал в Рим по смерти Красса у Карр. Собственные заслуги он превознес до небес, превратив бедного Красса в ничто, в стяжателя и сквалыгу. Да, признаю, Красс имел слабость к деньгам, но в остальном он был велик.

В моей организации государств-клиентов Кассию не понравилось то, что сделал я это самоуправно, никого ни о чем не спросив, без дебатов в сенате, без проведения каких-либо законов, без занесения их на таблицы, без учета чьих-либо желаний. Я все решил сам и сам же осуществил. В этом отношении быть диктатором просто прекрасно. Колоссальная экономия времени при подходе к проблемам, справедливо и беспристрастно справиться с каковыми можешь лишь ты. Но именно это не нравится Кассию. Или скажем так: ему бы это понравилось, если бы диктовал свою волю он, а не я.

У меня, кстати, есть теперь сын. Царица Египта подарила его мне в июне. Конечно, он не римлянин, но будет править Египтом, поэтому я не очень печалюсь. Что касается матери, то ты вскоре увидишь ее и все поймешь. Она хочет приехать в Рим после того, как с республиканцами – какое неверное слово! – будет покончено. Ее агент, некий Аммоний, собирается прийти к тебе и просить, чтобы ты выделил ей участок земли у Яникула, рядом с моим садом. Там начнут строить дворец для ее пребывания в Риме. Когда будешь составлять документы, запиши эту недвижимость на меня, а Клеопатра пусть ведет все расчеты.

Я не хочу разводиться с Кальпурнией, чтобы жениться на ней. Это было бы несправедливо. Дочь Пизона всегда была мне примерной женой. Мы, правда, весьма редко виделись с ней, но у меня есть шпионы. Итог таков: Кальпурния вне подозрений. Настоящая жена Цезаря. Очень хорошая девочка.

Мои слова могут казаться грубыми, порой шутливыми, а иногда и уклончивыми. Но я изменился, Матий, меня теперь не узнать. Нельзя человеку так возвышаться над равными себе, чтобы у него не оставалось ровни, но я боюсь, что именно это со мной и произошло. Те люди, на которых я мог бы опереться, умерли. Публий Клодий, Гай Курион, Марк Красс, Помпей Магн. Я чувствую себя маяком на Фаросе – вокруг нет и вполовину чего-либо столь же высокого. Если бы у меня был выбор, я бы себе такой участи не избрал.

Когда я перешел Рубикон и двинулся на Рим, что-то во мне сломалось. Как же несправедливо они со мной обошлись! Неужели они действительно думали, что я не решусь на такой шаг? Я – Цезарь, и мое достоинство, мое dignitas мне дороже жизни. Разве мог Цезарь позволить им облыжно обвинить его в измене и приговорить к вечной ссылке? Немыслимо, невозможно. Если бы надо было повторить все, что сделано, я повторил бы не колеблясь. И все же что-то во мне надломилось. Я никогда уже не смогу стать тем, кем хотел быть, – просто дважды консулом, великим понтификом, полководцем, которому нет равных, и старейшим государственным деятелем, чье мнение звучит в сенате первым после речей избранных на новый срок и правящих консулов.

Теперь я – бог в Эфесе и бог в Египте. Я – диктатор Рима и правитель мира. Но это не мой выбор. Ты меня знаешь достаточно, чтобы понимать, о чем я говорю. Это мало кто понимает. Все ставят себя на мое место и подменяют мои мотивы своими.

Известие из Салоны о смерти Авла Габиния потрясло меня. Замечательный человек, сосланный по ложному обвинению. Откуда бы Птолемей Авлет взял десять тысяч талантов, чтобы ему заплатить? Я сомневаюсь, что бедняга вообще получил за работу что-либо сверх двух тысяч. Если бы Лентул Спинтер поторопился уйти из Киликии и перехватил у Габиния тот контракт, скажи, его тоже занесли бы в проскрипционные списки? Разумеется, нет! Он был boni, а Габиний голосовал за Цезаря. Вот чего не должно быть, Матий: для одного – один закон, а для другого – другой.

Все-таки в одном случае мой inimicus Гай Кассий утратил дар речи. Когда я сказал ему, что его брат Квинт обобрал Дальнюю Испанию, погрузил награбленное на корабль и отплыл в Рим, не дождавшись приезда нового наместника Гая Требония, Кассий не проронил ни слова. И когда я сказал ему, что перегруженный корабль опрокинулся и затонул в устье реки Ибер вместе с Квинтом Кассием, он тоже ничего не сказал. То ли потому, что Квинт был моим человеком, то ли потому, что Квинт запятнал всех Кассиев.

Буду в Риме в конце сентября.

Еще одно письмо Цезарь написал несколько раньше, сразу после битвы, и отправил его в Киммерию – Асандру. В письме он повторил то, что сказал послу-киммерийцу. Киммерия должна четыре тысячи талантов золота Понту и две тысячи – казне Рима. Он также сообщил Асандру, что его отец бежал в Синопу, очевидно направляясь домой.