Текст книги "Падение титана, или Октябрьский конь"

Перед отъездом Цезаря из Никомедии пришел ответ. В нем Асандр благодарил Цезаря за внимание и сообщал, что по прибытии в Киммерию Фарнак был убит. Теперь царем Киммерии стал Асандр, безмерно желающий войти в клиентуру диктатора Рима. В качестве свидетельства его доброй воли письмо сопровождалось двумя тысячами талантов золота. Еще четыре тысячи талантов были посланы новому наместнику Понта Винициану.

В результате, когда Цезарь плыл по Геллеспонту, его корабль вез семь тысяч талантов золота и множество драгоценных корон.

Первую остановку он сделал на острове Самос, где обнаружил одного из своих более или менее умеренных оппонентов – влиятельного консуляра-патриция Сервия Сульпиция Руфа. Тот встретил Цезаря с радостью и покаянно вздохнул:

– Цезарь, мы были несправедливы к тебе. Прости меня, если можешь. Честно говоря, я никогда не думал, что дело зайдет так далеко.

– В том, что затеяли эти люди, твоей вины нет. Я только надеюсь, что ты возвратишься в Рим и возобновишь работу в сенате. Вовсе не для того, чтобы поддакивать мне, а чтобы рассматривать мои законы и предприятия с точки зрения их ценности для общего блага.

Там, на Самосе, Цезарь оставил Брута, которому было обещано жречество. Поскольку Сервий Сульпиций являлся большим знатоком жреческих законов и процедур, Бруту хотелось у него поучиться. Единственное, о чем Цезарь жалел, – это что со своим приятелем не остался и Кассий.

От Самоса он поплыл к Лесбосу, где повидался с наиболее непримиримым своим оппонентом Марком Клавдием Марцеллом, который яростно отклонил все его предложения.

Следующая остановка – Афины, горячо поддерживавшие Помпея. Этому городу не повезло: Цезарь наложил на него огромный штраф. Бóльшую часть времени он потратил на поездку в Коринф, расположенный на перешейке, отделявшем Грецию от Пелопоннеса. Несколько поколений назад Гай Муммий ограбил Коринф, и город так и не оправился. Цезарь прошел по покинутым зданиям, поднялся к цитадели с названием Акрокоринф. Сопровождавший его Кассий не мог понять, чем он так восхищен.

– В этом месте просто необходимо пробить канал через перешеек, – заметил Цезарь, стоя на узкой полоске твердой скалистой породы, вздымавшейся высоко над водой. – Тогда кораблям не надо будет плыть вокруг мыса Тенар, особенно в штормовую погоду. Они смогут прямо из Патр попадать в Эгейское море. Хм…

– Это невозможно! – фыркнул Кассий. – Тут до воды футов двести.

– Нет ничего невозможного, – спокойно возразил Цезарь. – Что касается старого города, его надо вновь заселить. Еще Гай Марий хотел разместить здесь своих ветеранов.

– Но ему это не удалось, – резко сказал Кассий. Он пнул камень и пронаблюдал за тем, как тот, подпрыгивая, катится вниз. – Я хочу остаться в Афинах.

– Боюсь, не получится, Гай Кассий. Ты поедешь со мной в Рим.

– Почему? – потребовал объяснения Кассий и весь напрягся.

– Потому, дорогой мой, что ты не любишь Цезаря. И Афины его не любят. Я думаю, разумнее держать вас друг от друга подальше. Нет, постой и послушай меня.

Кассий, уже собравшийся уходить, остановился и медленно повернулся. «Думай, Кассий, думай! Ты можешь ненавидеть его, но правит пока еще он».

– Я намерен повысить в должности и тебя, и Брута, но не потому, что это моя прихоть, а потому, что оба вы могли бы стать уже преторами или консулами. И это однажды произойдет, – сказал Цезарь, пристально глядя в глаза Кассия. – Перестань возмущаться. И благодари богов, что я терпелив. Будь я Суллой, ты был бы мертв. Направь свою энергию в верное русло. Приноси пользу Риму. Я не имею значения, ты не имеешь значения. Значение имеет один только Рим.

– Поклянись головой твоего новорожденного сына, что ты не хочешь стать царем Рима.

– Клянусь, – ответил Цезарь. – Царем Рима? Да я лучше стану одним из сумасшедших отшельников, живущих в пещере близ Асфальтового болота! А теперь подумай, Кассий. Еще раз взгляни на проблему разумно. Канал тут все же возможен.

IV
Начальник конницы
Конец сентября – конец декабря 47 г. до Р. Х

1

Шестой легион и германская кавалерия были посланы из Пергама в Эфес, чтобы образовать ядро армии провинции Азия, поэтому, когда Цезарь ступил на землю Италии в день рождения Помпея Великого, с ним были только Децим Карфулен и центурия пехотинцев. А также Авл Гирций, Гай Кассий, Гай Требатий и несколько других легатов и трибунов, желавших возобновить свою общественную карьеру. Карфулен с центурией охранял золото – этому грузу сопровождение было просто необходимо.

К большому сожалению, ветер погнал их вокруг «пятки» италийского «сапога» к Таренту. Если бы они пристали, как и планировали, к Брундизию, Цезарь мог бы легко увидеться с Марком Цицероном. А так пришлось приказать остальным следовать дальше по Аппиевой дороге, а самому в быстроходной двуколке ехать в Брундизий.

По счастливой случайности, не успели четыре мула пробежать несколько миль, как вдали показался паланкин, движущийся им навстречу. Цезарь радостно вскрикнул. Цицерон, это должен быть Цицерон! Кто еще может выбрать такое медленное средство передвижения по самой жаре в начале лета? Двуколка двигалась быстро, но Цезарь соскочил на ходу, не дожидаясь, когда она остановится. Он подошел к паланкину и действительно увидел Цицерона, склонившегося над складным письменным столиком. Цицерон открыл в изумлении рот, громко вскрикнул и выбрался на дорогу.

– Цезарь!

– Пройдемся немного.

Два старых противника молча сделали несколько шагов по раскаленной дороге в намерении удалиться от посторонних ушей. Цезарь остановился, внимательно оглядел спутника. «Как он изменился! Не столько внешне (хотя и похудел, и стало больше морщин), сколько внутренне, что явственно видно по красивым умным карим глазам, которые слегка слезились. Вот еще один мечтатель, хотевший быть просто выдающимся консуляром, старейшим государственным деятелем, может быть, цензором, чье мнение непререкаемо для коллег. Но как и для меня, это уже невозможно. Слишком много воды утекло».

– Как ты? – спросил Цезарь и почувствовал комок в горле.

– Ужасно, – откровенно ответил Цицерон. – Я застрял в Брундизии на год. Теренция денег не присылала, Долабелла бросил Туллию, и бедняжка так разругалась с матерью, что прибежала ко мне. Она прихварывает и все еще любит Долабеллу, хотя я и не пойму почему.

– Поезжай в Рим, Марк. Я очень хочу, чтобы ты вернулся в сенат. Мне нужна нормальная оппозиция.

Цицерон возмутился:

– О, только не это! Все будут думать, что я тебе уступил.

Кровь бросилась в голову. Сжав губы, Цезарь сдержался.

– Не будем сейчас обсуждать это, Марк. Просто упакуй свои вещи и отвези Туллию туда, где климат поздоровее. Поживи на одной из своих красивых вилл. В Кампании, например. Напиши что-нибудь. Подумай. Наладь отношения с Теренцией.

– С Теренцией? С ней ничего не наладишь, – с горечью возразил Цицерон. – Поверишь ли, она грозится отдать на сторону все свои деньги, когда у нее есть и сын, и дочь!

– Собакам, кошкам или храму? – серьезно спросил Цезарь.

Цицерон быстро заговорил:

– Нет, в этом случае нужно иметь сердце! Подозреваю, что ее выбор пал на людей, изучающих… э-э-э… «мудрость Востока» или что-то вроде этого. Тьфу!

– О боги! Она привержена культу Иcиды?

– Теренция? Чтобы она позволила кнуту прикоснуться к ее спине? Никогда!

Они поговорили еще немного, так, о всяких пустяках. Цезарь выложил Цицерону все, что знал об обоих Квинтах, удивляясь, что ни один из них пока еще не появился в Италии. Цицерон рассказал, что у Аттика и его жены Пилии все хорошо, их дочь быстро растет. Затем они коснулись ситуации в Риме, но Цицерон не хотел в нее слишком вдаваться.

– Какие неприятности у Долабеллы, кроме долгов? – наконец спросил Цезарь.

– Откуда мне знать? Я только слышал, что он связался с сыном Эзопа, очень дурно влияющим на него.

– Это сын трагического актера? Долабелла водится с отбросами общества?

– Эзоп, – с достоинством возразил Цицерон, – мой хороший друг. Дружки Долабеллы не из низов, они просто плохие люди.

Цезарь сдался, возвратился к двуколке и продолжил путь в Рим.

Его родич и хороший друг Луций Юлий Цезарь ожидал под Мизенами, на вилле Филиппа. Рим был уже в двух шагах. Будучи на семь лет старше Цезаря, Луций весьма походил на него и лицом, и сложением, и голубыми глазами. Только взгляд их был мягче, добрей.

– Ты знаешь, конечно, что Долабелла развил в этом году бурную деятельность? – спросил Луций, когда они удобно расположились для разговора. – Он ратует за списание всех долгов, но одна очень способная пара плебейских трибунов стойко ему противостоит.

– Знаю с тех пор, как выехал из Египта. Асиний Поллион и Луций Требеллий. Это мои люди.

– Очень хорошая пара! Каждый раз, рискуя жизнью, они не дают хода предложениям Долабеллы. Тот, используя тактику Публия Клодия, пытается запугать их. Организовал уличные банды, добавил к ним несколько бывших гладиаторов и стал терроризировать Форум. Но это не действует на Поллиона и Требеллия. Они продолжают налагать вето.

– А что Марк Антоний, мой заместитель? – спросил Цезарь.

– Антоний – дикарь, Гай. Ленивый, ненасытный, с дурными манерами, распущенный и много пьет.

– Я знаком с его нравами, Луций. Но я полагал, что, отрезвев на войне, он забудет о прежних привычках.

– Он не забудет о них никогда! – резко возразил Луций. – Как только в Риме начались беспорядки, ему сразу вздумалось, как он выразился, «проверить обстановку в Италии». Во время этой проверки его сопровождали паланкины с любовницами, повозки с вином, колесница, запряженная четырьмя львицами, а еще карлики, мимы, фокусники и танцоры. Плюс оркестр фракийских дудочников и барабанщиков. Ни дать ни взять Дионис!

– Дурак! Я ведь предупреждал его, – тихо проговорил Цезарь.

– Если ты и предупреждал, то он не обратил внимания. В марте пришла депеша из Капуи, что в легионах, стоящих там, начались волнения. Антоний со своим цирком поехал туда и торчит там уже полгода, ведет какие-то переговоры. А беспорядки в Риме тем временем невиданно разрослись. До такой степени, что Поллион и Требеллий послали Публия Суллу и Валерия Мессалу к тебе… ты их, кстати, не видел?

– Нет. Продолжай, Луций.

– Ситуация все ухудшалась, а потому два рыночных интервала назад сенат принял senatus consultum ultimum, приказав Антонию во всем разобраться. Отреагировал он не сразу, а когда отреагировал, то сделал это отвратительным способом. Четыре дня назад он привел из Капуи десятый легион прямо на Форум и приказал солдатам атаковать хулиганов. Гай, они с мечами накинулись на людей, вооруженных одними дубинками! Восемьсот человек были убиты. Долабелла немедленно прекратил свои демонстрации, но Антоний проигнорировал это. Он покинул Форум, заваленный трупами, и послал несколько подразделений десятого легиона выловить всех зачинщиков смуты. Кто их определял, я понятия не имею. Набралось пятьдесят человек, из них – двадцать римских граждан. Неграждан он порол, рубил головы, а граждан сбрасывал с Тарпейской скалы. Потом вернулся с десятым легионом в Капую.

Цезарь побелел, сжал кулаки:

– Я ничего об этом не слышал.

– Я уверен, что ты не слышал, хотя новость мгновенно разнеслась по стране. Но кто осмелится рассказать о таком Цезарю? Кто решится разгневать диктатора? Никто, разумеется, кроме меня.

– Где Долабелла?

– В Риме, но прячется.

– А Антоний?

– Наверное, в Капуе. Там ведь, как он утверждает, мятеж.

– А правительство – помимо Поллиона с Требеллием?

– А правительства не существует. Тебя слишком долго не было, Гай. Ты слишком мало успел сделать до отъезда. Восемнадцать месяцев! Пока Ватия Исаврийский был консулом, дела шли вполне прилично. Но откровенно скажу, нельзя в такие смутные времена оставлять город без консулов или преторов! Ни у Ватии, ни у Лепида не было соответствующих полномочий, к тому же Лепид – размазня. Как только Антоний привел легионы из Македонии, начались неприятности. Он и Долабелла – какими дружками они раньше были! – кажется, вознамерились разорвать Рим на куски. Так, что и ты их не соберешь, если дело усугубится. Ты должен собрать воедино Рим, Гай. Иначе они будут драться до конца и с тобой, и друг с другом. Не за какие-то принципы – за диктаторский пост.

– Это их цель? – спросил Цезарь.

Луций Цезарь встал, заходил по комнате. Лицо его было мрачным.

– Почему ты так долго отсутствовал? – спросил он, вдруг повернувшись и в упор глядя на Цезаря, все еще продолжавшего молча сидеть. – Слишком долго! Развлекался в объятиях восточной искусительницы, путешествовал по реке, сосредоточил все свое внимание на чужой стороне Нашего моря. Гай, только со смерти Магна прошел уже год! Где ты был? Твое место в Риме!

Цезарь понимал, что никто другой не решился бы высказать ему это. Без сомнения, Ватия, Лепид, Филипп, Поллион, Требеллий и все, кто находится сейчас в Риме, намеренно делегировали к нему Луция, на чью критику он огрызнуться не мог. Ведь это многолетний друг и союзник Луций Юлий Цезарь, консуляр, главный авгур, преданнейший легат, герой Галльской войны! Поэтому он вежливо слушал, пока Луций не выдохся, а потом поднял руки.

– Даже я не могу одновременно быть в двух местах, – сказал он ровным, бесстрастным голосом. – Конечно, я знал, как много еще не сделано в Риме, и, конечно, понимал, что в первую голову должен думать о нем. Но я не мог гнаться сразу за двумя зайцами, Луций, и все еще считаю, что выбрал правильный путь. Никак нельзя было позволить восточному краю Нашего моря стать осиным гнездом интриг, главной республиканской опорой и ареной грабительских войн при абсолютной анархии в структурах власти. И я решил остаться там, считая, что Рим сможет как-нибудь протянуть до моего возвращения. Я ошибся в одном: слишком доверился не тому человеку. Но, Луций, он ведь не раз демонстрировал мне здравомыслие и компетентность! Ах, Юлия Антония! Что же сотворили с твоими детьми твои мигрени, твои приступы меланхолии, неудачный выбор мужей и неспособность вести дом? В итоге Марк – пьяница и дикарь, Гай просто туп, а Луций так хитер, что его левая рука не знает, что делает правая.

Две пары голубых глаз встретились. У каждой – морщинки-лучики в уголках. Фамильное сходство! Беда, да и только.

– Но теперь я здесь. Такое не повторится. И полагаю, я не очень опоздал. Если Антоний и Долабелла намереваются бороться за диктаторство над моим телом, то пускай подумают о чем-нибудь другом. Цезарь-диктатор не доставит им удовольствия своей смертью.

– Я понимаю, ты должен был разобраться с Востоком, – сказал Луций, несколько успокоившись. – Но не позволяй Антонию заговорить тебе зубы, Гай. Ты всегда был к нему снисходителен, но в этот раз он зашел далеко. – Он нахмурился. – В легионах обстановка нездоровая. Я нутром чую, что мой племянник замешан и в этом. Он никого к ним не подпускает.

– В чем причины их недовольства? Может быть, им не платят?

– Полагаю, платят, я знаю, что Антоний брал серебро из казны для чеканки монет. Может быть, они попросту застоялись? Там же и твои галльские ветераны, и испанские ветераны Помпея, – сказал Луций Цезарь. – Бездействие должно томить таких бравых парней.

– Как только дела в Риме наладятся, у них будет много работы в провинции Африка, – сказал Цезарь, вставая. – Луций, мы незамедлительно отправляемся в Рим. На рассвете я хочу ступить на Форум.

– Еще одно, Гай, – сказал, следуя за ним, Луций. – Антоний перебрался во дворец Помпея Магна в Каринах.

Цезарь резко остановился.

– Кто ему разрешил?

– Он сам, как начальник конницы. Сказал, что старый дом ему мал.

– Совсем сдурел, – проворчал Цезарь. – Сколько ему лет?

– Тридцать шесть.

– Уже не ребенок. Пора бы соображать.

Каждый раз по возвращении в Рим Цезарь находил его все более обветшавшим. «Может быть, потому, что бывал в других городах, красивых, построенных замечательными греческими архитекторами, которые не боятся сносить старое во имя прогресса? А вот мы, римляне, обожаем все древнее, чтим предков, не решаемся убрать что-либо надоевшее, не отвечающее больше своим функциям. Нет, бедный, пусть ты велик, но красотой явно не блещешь. Сердце твое бьется на дне сырого распадка, который сомкнулся бы с болотом, если бы скалистая толща Велия не протянулась от Эсквилина до Палатина, тем самым превращая дно распадка в подобие застоявшегося пруда. Он стал бы самым настоящим прудом, если бы под ним не протекала Большая Клоака. Краски везде облупились, храмы на Капитолии выцвели, даже храм Юпитера Всеблагого Всесильного. А сколько лет не подновляли Юнону Монету? Века, надо думать, хотя здание постоянно подтачивают пары от чеканки монет. Дома строятся наобум, не по плану. Древняя путаница, с которой Цезарь пытается хоть как-то разобраться, оплачивая проекты из своего кошелька. Рим устал от гражданской войны. Так дальше нельзя. Разруха должна прекратиться».

Он не замечал результатов строительства, начатого им семь лет назад, хотя они были: форум Юлия рядом с Римским форумом, базилика Юлия на Нижнем форуме, где раньше стояли две старые базилики – Опимия и Семпрония, новая курия для сената, конторы.

Нет, в глаза ему в первую очередь бросились гниющие тела, упавшие статуи, разрушенные алтари, оскверненные закоулки. Смоковница – кормилица богини Румины обезображена, у двух других священных деревьев обломаны нижние сучья, а Курциево озеро стало бурым от пролитой крови. Наверху, на первом ярусе Капитолия, картина не лучше. Двери табулария Суллы настежь распахнуты, вокруг – каменные осколки.

– Неужели он даже не попытался прибрать тут? – тихо спросил Цезарь.

– Не попытался, – ответил Луций.

– И никто другой тоже?

– Простые люди боятся здесь появляться, а сенат ждет, когда родственники заберут всех убитых, – грустно объяснил Луций. – Это еще одно следствие отсутствия правительства, Цезарь. Кто за такое возьмется, когда в городе нет ни претора, ни эдилов?

Цезарь повернулся к своему старшему секретарю, совсем зеленому и прижимавшему к носу платок.

– Фаберий, ступай в порт и предложи тысячу сестерциев любому, кто согласится увезти отсюда разлагающиеся останки, – коротко и отрывисто приказал он. – Я хочу, чтобы к наступлению сумерек тут не осталось ни одного тела. Пусть положат всех в известковые ямы на Эсквилинском поле. Они все-таки были мятежниками, хотя и не заслуживали такой смерти. Кроме того, за ними никто не пришел.

Отчаянно жаждущий очутиться где-нибудь в другом месте, Фаберий поспешил удалиться.

– Копоний, найди начальника государственных рабов и передай ему, что к завтрашнему утру весь Форум должен быть вымыт и вычищен, – приказал Цезарь другому секретарю. – Худший вид кощунства – бессмысленное кощунство.

Он миновал храм Согласия, прошел вдоль небольшого древнего здания, где заседал когда-то сенат, приблизился к табуларию и наклонился посмотреть на осколки.

– Варвары! – вскипел он. – Вот, полюбуйтесь. Наших старейших законов, выбитых еще на камнях, теперь больше нет. Их раскололи и раскидали. Зачем? Надо нанять толковых рабочих, чтобы снова составить таблицы. А Антонию я оторву яйца! Где, кстати, он?

– Вон идет тот, кто может ответить, – сказал Луций, глядя на приближавшегося к ним человека в окаймленной пурпуром тоге.

– Ватия! – крикнул Цезарь, протягивая правую руку.

Публий Сервилий Ватия Исаврийский происходил из знатного плебейского рода и был сыном самого преданного клеврета Суллы. Тот процветал, пока действовали законы Суллы, а когда все рухнуло, сумел извернуться и ничего в итоге не потерял. Теперь он доживал свой век в загородном поместье, а его сын взял сторону Цезаря, что было загадкой для людей, склонных судить о римских аристократах по традиционным пристрастиям их семей. Все Сервилии Ватии слыли отъявленными консерваторами, к каковым, собственно, причислял себя и Сулла. Однако этот Ватия был в душе игроком и сделал ставку на крайнюю политическую лошадку. Он был достаточно умен, чтобы понять, что Цезарь не демагог и не авантюрист.

Серые глаза сверкнули, худощавое лицо озарилось улыбкой. Ватия взял руку Цезаря в обе ладони и энергично потряс.

– Хвала богам, ты вернулся!

– Пройдемся с нами. Где Поллион и Требеллий?

– Они придут. Мы не ждали тебя так рано.

– А Марк Антоний?

– Он в Капуе, но сообщил, что едет в Рим.

Они подошли к массивным бронзовым дверям в боковой стороне очень высокого подиума храма Сатурна, где находилась государственная казна. После продолжительного стука одна створка двери приоткрылась и показалось испуганное лицо Марка Куспия, трибуна эрария.

– Сам открываешь двери, а, Куспий? – спросил Цезарь.

– Цезарь! – Двери распахнулись. – Входи же, входи!

– Не могу понять, чем ты так напуган, Куспий, – сказал Цезарь, шагая по слабо освещенному коридору. – Тут ведь пусто, как в кишках после клизмы.

Он заглянул в ближайшую кладовую, нахмурился.

– Хорошее промывание. Сколько ушло лазерпиция? Никак не менее полутора тысяч фунтов, я полагаю. Кто ставил клистир?

Куспий не стал притворяться непонимающим.

– Марк Антоний, Цезарь. Как начальник конницы. Он сказал, что ему надо заплатить легионам.

– Чтобы оплатить всю войну, я взял только тридцать миллионов сестерциев монетами, десять тысяч талантов серебра и пятнадцать тысяч талантов золота, – сказал Цезарь ровно. – А того, что взяли после меня, и двумстам легионам хватило бы с лихвой. Я умею считать и прикинул, даже с учетом издержек, сколько должен найти в казне, заглянув сюда снова. Но не ожидал увидеть ее совершенно пустой.

– Золото все еще здесь, Цезарь, – нервно сказал Марк Куспий. – Я просто перенес его подальше. А тысяча талантов серебра ушла на чеканку монет во время консульства Публия Сервилия Ватии.

– Да, я чеканил, – подтвердил Ватия, – но в оборот были пущены только четыре миллиона сестерциев. Остальное вернулось сюда.

– Я записывал все. У меня есть все цифры!

– Никто не винит тебя, Куспий. Но пока диктатор в Италии, никто не имеет права взять ни одного сестерция без его разрешения, это ясно?

– Да, Цезарь, яснее ясного!

– Послезавтра придет корабль с семью тысячами талантов золота и большим количеством золотых корон. Золото пойдет в казну, его надлежит опечатать. Короны пусть ждут моего триумфа. Доброго тебе дня.

Куспий закрыл двери и, обессиленный, сполз по ним на пол.

Ватия оглядел обоих Цезарей.

– Антоний что-то замыслил?

– Скоро узнаем, – ответил диктатор.

Публий Корнелий Долабелла происходил из старинного патрицианского рода, но обедневшего – обычное дело. Как и другой Корнелий, Сулла, Долабелла всеми правдами и неправдами добывал средства на жизнь. Он был привилегированным членом клуба Клодия в те дни, когда Клодий вместе с другими отъявленными буянами будоражил своими скандальными выходками весь благонравный Рим. Около семи лет назад Милон убил Клодия на Аппиевой дороге, и это, естественно, привело к распаду клуба.

Но некоторые члены клуба обрели нешуточную политическую известность или прославились на поле брани. Гай Скрибоний Курион, например, стал блестящим плебейским трибуном, сторонником Цезаря, и лишь смерть в бою помешала его звезде взлететь выше других. Децим Юний Брут Альбин, которого все звали просто Децимом Брутом, вырос из предводителя уличных банд Клодия в очень способного командира и сейчас замещал Цезаря в Длинноволосой Галлии. А Марк Антоний добился таких успехов, что теперь, как начальник конницы, был вторым человеком в Риме.

А вот Долабелла ничего особенного добиться не смог. Получалось так, что он всегда оказывался не в том месте, когда раздавались хорошие должности, хотя и объявил себя сторонником Цезаря, как только тот перешел Рубикон.

Во многом он и Марк Антоний были похожи: оба крупные, дородные, ужасно самовлюбленные и крикливые. Отличались они только одним: Долабелла был привлекательнее. Оба хронически нуждались в деньгах, оба женились, чтобы их получить: Антоний – на дочери богатого провинциала, а Долабелла – на Фабии, бывшей старшей весталке. Богатый провинциал умер во время эпидемии, а Фабия слишком долго была девственницей, чтобы стать хорошей женой. Оба быстро развелись, но сделались богаче. Затем Антоний женился на Антонии, своей двоюродной сестре, дочери вечно мятущегося Антония Гибриды. Она, как и ее отец, славилась тем, что пытала своих рабов. Но вскоре Антоний выбил из нее эту привычку. А Долабелла женился во второй раз по любви – на Туллии, дочери Цицерона. Он был действительно ею очарован. Разочарование пришло позже.

Потом все складывалось не слишком удачно. Антоний служил старшим легатом у Цезаря, сначала руководил в Брундизии погрузкой армии на корабли, потом сражался в Македонии, в Греции. А Долабелла получил флот на Адриатике, где его так разгромили, что Цезарь о нем тут же словно бы позабыл. Сказать по чести, у Долабеллы были не корабли, а лоханки, а республиканцы вывели в море либурнийские, лучшие в мире боевые суда. Но учел ли это Цезарь? Нет, не учел. Поэтому, пока Марк Антоний поднимался все выше, Публий Долабелла слонялся без дела.

Его положение становилось отчаянным. Состояние Фабии давно уже было растрачено, а поступления от Цицерона в счет приданого Туллии исчезали со скоростью падения капель в часах. В результате бурного (как у Антония, хотя и скромнее) образа жизни долги Долабеллы росли и росли. Ростовщики, которым тридцатишестилетний повеса задолжал миллионы, стали так настойчиво и невежливо требовать погашения векселей, что он едва смел показываться в приличных местах.

Затем, приблизительно в то время, когда Цезарь, пребывая в Египте, словно бы исчез с лица земли, Долабелла нашел ответ, как избавиться от своих бед. Собственно, здесь не было ничего кардинально нового. Он просто возьмет пример с Публия Клодия, основателя лучшего римского клуба, и постарается стать плебейским трибуном. Правда, патрициям баллотироваться на эту должность нельзя. Но ведь Клодий обошел этот запрет, добившись, чтобы его усыновил кто-то из плебеев. Долабелла тоже нашел женщину, по имени Ливия, и уговорил ее усыновить его. После чего, как полноправный плебей, пошел регистрировать свою кандидатуру.

Добиваясь этой должности, Долабелла отнюдь не хотел прославиться на политическом поприще. Он хотел одного – провести закон о списании всех долгов. При наступившем кризисе это не выглядело презренным преследованием своих шкурных интересов. Стонущий под гнетом лишений, которые всегда приносила гражданская война, Рим просто ломился от обнищавших дельцов и компаний, жаждущих найти выход из положения, не влекущий за собой выплату денег. И это стало предвыборным лозунгом Долабеллы: «Долой все долги!» В результате он возглавил список победивших на выборах, и ему выдали полагающийся мандат.

Но он не принял во внимание двух других плебейских трибунов, Гая Асиния Поллиона и Луция Требеллия, которые имели наглость наложить вето на его законопроект на первом же собрании, которое он созвал для его обсуждения. Собрание за собранием Поллион и Требеллий упорно налагали вето.

Долабелла порылся в памяти, опять вспомнил Клодия и вывел на улицы банды хулиганов. Затем по Римскому форуму прокатилась волна бесчинств, призванная вынудить Поллиона и Требеллия отправиться в добровольную ссылку. Но это не сработало. Они остались на Форуме, они остались на ростре, они не сдались. Вето, вето, вето. И никакого аннулирования долгов.

Наступил март, а патовая ситуация все тянулась. До сих пор Долабелла держал своих уличных громил под контролем, но было ясно, что надо бы отпустить поводок. Зная Антония, Долабелла хорошо понимал, что у того долгов еще больше. Следовательно, и ему очень нужен этот злосчастный закон.

– Но дело в том, дорогой Антоний, что я не могу заставить моих ребят поднять серьезную бучу, пока начальник конницы находится в Риме, – объявил Долабелла после распития пары кувшинов вина.

Курчавая рыжая голова Антония опустилась. Он громко рыгнул и ухмыльнулся:

– Долабелла, легионы вокруг Капуи и впрямь неспокойны, поэтому я действительно должен поехать туда и разобраться, в чем, собственно, дело. – Он вытянул губы, прижал их к кончику носа. Эта гримаса давалась ему легко. – И ситуация может показаться мне настолько серьезной, что я там застряну на… хм… то время, какое тебе понадобится, чтобы провести свой закон.

Итак, они договорились. Антоний поехал в Капую – официально, как заместитель диктатора, а Долабелла устроил погром на Форуме. Хулиганы сильно избили Поллиона и Требеллия, таскали их по Форуму, немилосердно колотили дубинками. Но, как и других плебейских трибунов, их не удалось запугать. Каждый раз, когда Долабелла созывал плебейское собрание, Поллион и Требеллий приходили, чтобы наложить вето, демонстрируя синяки и повязки. Их громко приветствовали. Завсегдатаям Форума нравились храбрые люди, а бандиты – нет.

К сожалению, Долабелла не мог позволить своим громилам убить или забить до полусмерти этих упрямцев. Как-никак они люди Цезаря, а Цезарь вернется. И он против всеобщего аннулирования долгов. А Поллион ему особенно дорог, ведь он был с Цезарем, когда тот переходил Рубикон, и вроде бы пишет историю последних двадцати лет римской жизни.

Чего Долабелла не ожидал, так это активного протеста сената. В дни уличной смуты на его заседания мало кто приходил. Кворума там практически не бывало, и Долабелла напрочь забыл о правительстве Рима. А что сделал Ватия Исаврийский? Он собрал-таки кворум и заставил отцов, внесенных в списки, принять senatus consultum ultimum! Закон, вводящий чрезвычайное положение, равносильное военному. И никому иному, как Марку Антонию, было поручено покончить с насилием в Риме. А тому надоело полугодовое напрасное ожидание. Даже не подумав предупредить Долабеллу, он привел на Форум десятый легион и приказал унять хулиганов. Несчастные завсегдатаи Форума оказались в эпицентре резни. А каких именно людей казнил после Антоний, Долабелла понятия не имел. Он мог только догадываться, что солдаты Антония просто похватали первых встречных, пока не набрали пятьдесят человек. С улиц Велабра, разумеется, где проживали торговцы. Антоний хоть и мясник, но патриций, он никогда не решится тронуть своих.

А теперь Цезарь вернулся. И Публия Корнелия Долабеллу вызвали в Государственный дом, к диктатору Рима.

Звание великого понтифика обязывало Цезаря жить в государственном здании, принадлежащем Риму. Реконструированное и расширенное сначала великим понтификом Агенобарбом, а потом великим понтификом Цезарем, это огромное строение находилось в самом центре Римского форума и было разделено. На одной его половине жили шесть весталок, на другой – великий понтифик. Весталки подчинялись главному жрецу Рима, который их опекал. Они жили не как затворницы, но их девственность служила залогом благополучия Рима, притягивала к нему удачу, и об этом помнили все. Пройдя посвящение лет в шесть или семь, весталка блюла свой обет тридцать лет, затем ее освобождали от него. Она вела вполне светскую жизнь; если хотела, могла выйти замуж. Как сделала, например, Фабия, выйдя замуж за Долабеллу. Религиозные обязанности этих жриц не были обременительными. Но имелись у них и иные дела, ибо весталки являлись хранительницами завещаний всех римских граждан. Ко времени возвращения Цезаря в Рим у них накопилось более трех миллионов таких документов. Все они были аккуратно подшиты, пронумерованы, размещены по районам, ибо их составляли даже беднейшие жители Рима. Вручив весталкам свое завещание, гражданин твердо знал, что оно никуда не денется и что никто к нему не прикоснется, пока он не умрет и к жрицам Весты не придет человек, облеченный правом официально заверить завещание.