Текст книги "Фавориты Фортуны"

– Да, это верно. – Диктатор откинулся в кресле. – Члены коллегии жрецов постановили, Гай Юлий Цезарь, освободить тебя от твоих обязанностей, как ты и предполагал. Я не могу говорить за остальных, открою лишь, почему лично я принял это решение. Думаю, Юпитер Всеблагой не хочет, чтобы ты был его особым жрецом. Возможно, у него в отношении тебя другие планы. Не исключено, что вся эта история с пожаром храма – его способ освободить тебя. В точности я этого не знаю. Я лишь ощущаю – нутром. Гай Марий был самым длинным испытанием в моей жизни – словно греческая Немезида. Так или иначе, ему удалось испортить мои лучшие дни. И по причинам, в которые я не хочу вдаваться, Гай Марий приложил огромные усилия, чтобы посадить на цепь тебя. Я вот что скажу тебе, Цезарь. Если он хотел посадить тебя на цепь, то я намерен тебя освободить. Я буду смеяться последним. И ты дашь мне такую возможность.

Никогда Цезарь не ждал спасения от жрецов. Гай Марий приковал его, а Сулла освободит. Пристально глядя на Суллу, Цезарь уверился в том, что его отпускают только по этой самой причине: Сулла хотел посмеяться последним. Итак, в конце концов Гай Марий сам оказался виновником своего поражения.

– Я и мои коллеги-жрецы – мы находим, что в ритуалах твоего посвящения во фламины Юпитера могли быть упущения. Никто из очевидцев сейчас не может быть абсолютно уверен в том, что все прошло как должно. Даже сомнения достаточно, если принять во внимание кровавый ужас тех дней. Поэтому мы пришли к выводу, что тебя следует освободить от этой должности. Однако, пока ты жив, мы не можем назначить другого фламина Юпитера из опасения совершить ошибку. – Сулла положил ладони на стол. – Лучше всего использовать оговорку, избавляющую от ответственности. Существовать без фламина Юпитера – серьезное неудобство, но Юпитер Всеблагой Всесильный – это Рим, и он желает соблюдения законности. Поэтому, пока ты жив, Гай Юлий Цезарь, другие жрецы будут исполнять твои обязанности, служа Юпитеру.

Теперь Цезарь должен был что-то сказать. Он облизал губы.

– Это кажется справедливым и разумным выходом, – произнес он.

– Мы тоже так думаем. Однако это значит, что твое членство в сенате прекращается с того момента, когда Великий Бог даст свое согласие. Чтобы получить его согласие, ты должен принести в жертву Юпитеру Всеблагому белого вола. Если жертва будет принята, твой фламинат завершится. Если что-то пойдет не так, будем снова думать. Великий понтифик и rex sacrorum совершат ритуал. – В блеклых холодных глазах Суллы почему-то мелькнула и пропала веселая искорка. – Потом ты устроишь для всех жрецов угощение в храме Юпитера Статора на Верхнем форуме. Эта жертва и угощение явятся искуплением твоей вины за те неудобства, которые Великий Бог вынужден будет терпеть, лишившись своего жреца.

– Я буду счастлив подчиниться, – произнес Цезарь.

– Если все пройдет хорошо, ты свободен. Ты можешь быть женат на ком хочешь, даже на дочери Цинны.

– Я так понимаю, что никаких изменений в гражданском статусе Цинниллы не произошло? – холодно спросил Цезарь.

– Конечно нет! Если бы она стала римской гражданкой, ты носил бы laena и apex до конца своих дней! Я даже не ожидал от тебя, мальчик, такого вопроса.

– Я спросил, Луций Корнелий, потому, что lex Minicia автоматически распространится и на наших с ней детей. А это совершенно неприемлемо. Я не был внесен в списки. Почему должны страдать мои дети?

– Да, понимаю, – сказал диктатор, ничуть не задетый таким выпадом. – По этой причине я внесу изменения в свой закон, чтобы защитить таких людей, как ты. Lex Minicia de liberis будет применяться только к детям поименованных в проскрипционных списках. Если один из супругов – римлянин, тогда их совместные дети останутся римлянами. – Он нахмурился. – Следовало это предусмотреть. Но этого не было сделано. Вот что бывает, когда законы издаются в спешке. Но то, каким образом мое внимание было привлечено к этому, публично поставило меня в смешное положение. И все по твоей вине, мальчик. И по вине твоего глупого дяди Котты. Толкование моих законов должно быть в пользу детей тех, кто занесен в списки.

– Я рад этому, – усмехнулся Цезарь. – Теперь я вырвался из лап Гая Мария.

– Да, это так.

Сулла вдруг принял деловой вид и поменял тему:

– Митилена отказывается платить римлянам дань. В данный момент там правит мой проквестор Лукулл, но я назначил Терма претором провинции Азия. Его первым заданием будет подавить бунт в Митилене. Ты сказал, что предпочитаешь военную службу, поэтому я посылаю тебя в Пергам к Терму. Надеюсь, ты проявишь себя, Цезарь, – сказал Сулла официальным тоном. – От того, насколько успешно ты выполнишь обязанности младшего военного трибуна, зависит окончательное решение по твоему делу. Никто в истории Рима не пользуется таким почетом, как военный герой. Я намерен возвеличивать всех подобных людей. Они получат привилегии и почести, каких не будет у других. Если ты совершишь подвиги на поле боя, я и тебя возвеличу. Но если ты не справишься, я зарою тебя по уши в землю – так, как Гаю Марию и не снилось.

– Это справедливо, – сказал Цезарь, довольный решением.

– И еще одно, – лукаво взглянув на Цезаря, добавил Сулла. – Твой конь. Животное, на котором ты, будучи фламином Юпитера, повсюду разъезжал вопреки всем законам Великого Бога.

Цезарь весь напрягся:

– Да?

– Я слышал, ты намерен выкупить коня. Ты этого не сделаешь. Я приказываю тебе ездить на муле. Мул был достаточно хорош для меня. Он подойдет и тебе.

В голубых глазах, так похожих на глаза диктатора, вспыхнуло желание убить Суллу на месте. Но… «О нет! – сказал себе Цезарь. – Ты не поймаешь меня на этом, Сулла!»

– Ты воображаешь, Луций Корнелий, что я считаю ниже моего достоинства ездить на муле? – громко спросил он.

– Не имею ни малейшего понятия, что ты считаешь ниже твоего достоинства.

– Я – лучший наездник, – спокойно сказал Цезарь, – а ты, как я слышал, худший. Но если мул хорош для тебя, то для меня он даже более чем хорош. Искренне благодарю тебя за понимание. И за твою проницательность.

– Теперь можешь идти, – сказал Сулла, никак не отреагировав на выпад Цезаря. – Когда будешь уходить, пожалуйста, пошли ко мне моего секретаря.

Эта легкая вспышка раздражения слегка приуменьшила благодарность Цезаря за предоставленную ему свободу. «Не было ли это заранее обдуманным шагом? Кажется, Сулла с самого начала планировал закончить беседу этим гнусным условием про мула, – с удивлением соображал Цезарь. – Сулла не хочет, чтобы я был ему благодарен. Ему не нужно, чтобы сын Аврелии попал в зависимость от него. Один из Юлиев обязан одному из Корнелиев? Насмешка над патрициатом!» И, поняв это, Цезарь стал куда лучше думать о Луции Корнелии Сулле: «Он действительно меня освободил! Он дал мне жизнь, с которой я волен делать все, что захочу – или смогу. Он никогда мне не понравится. Но ведь было время, когда я чувствовал, что смог бы полюбить его».

Потом Цезарь подумал о Буцефале и заплакал.

– Сулла мудр, Цезарь, – сказала Аврелия, полностью одобрив решение диктатора. – Тебе предстоят большие траты. Ты должен купить белого вола, безукоризненного, без единого изъяна. А за такого придется заплатить не меньше пятидесяти тысяч. Угощение для всех жрецов и авгуров встанет тебе вдвое дороже. Потом – приобрести снаряжение для Азии. Да еще поддерживать свой статус. Я помню, как твой отец говорил, что младшие военные трибуны презирают тех, кто не может позволить себе роскошь и экстравагантность. Ты не богат. Доход от твоей земли накапливался со времени смерти отца. У тебя не было нужды тратить его. Теперь все изменится. Выкуп Буцефала – это лишние расходы. В конце концов, тебя не будет здесь, чтобы носиться на нем. Тебе надлежит ездить на муле, пока Сулла не отменит приказа. И ты можешь подобрать великолепного мула не дороже десяти тысяч.

Взгляд, брошенный на мать, отнюдь не говорил о послушании, но Цезарь не промолвил ни слова, и если он и мечтал о своем коне и скучал по нему, то держал это в себе.

Несколько дней спустя состоялось искупительное жертвоприношение. К этому времени Цезарь уже собрался в путь, чтобы приступить к выполнению обязанностей младшего военного трибуна под командованием Марка Минуция Терма, наместника провинции Азия. Угощение должно было состояться в храме Юпитера Статора, а ритуал искупления – перед алтарем, воздвигнутым у подножия лестницы, ведущей в храм Юпитера Всесильного на Капитолии.

Одетый в тогу (его laena и apex были отданы жрецам на хранение до тех пор, пока не будет построен новый храм Юпитера, куда их следовало поместить), Цезарь сам вывел белоснежного вола из стойла, провел по Большой Субуре и Аргилету. Хотя можно было обойтись лентами, обвив ими великолепные рога, Цезарь не стал экономить: рога животного он покрыл золоченой фольгой. На шее вола висела гирлянда из самых экзотических и дорогих цветов, между рогами лежал венок из белых роз. Копыта вола тоже были позолочены, хвост обвит золотыми лентами и цветами. Цезаря сопровождали его гости: Котты, Гай Матий, Луций Декумий с сыновьями и бóльшая часть братьев из таверны на перекрестке – все в тогах. Аврелии не было. Женщинам запрещалось присутствовать при любом жертвоприношении Юпитеру Всеблагому, который был богом римлян-мужчин.

Представители разных жреческих коллегий собрались возле алтаря. Помощники жрецов, которые должны были зарезать вола, ждали рядом. Хотя в обычае было заранее давать жертвенному животному сонное снадобье, Цезарь отказался сделать это: Юпитеру следует предоставлять любую возможность продемонстрировать свое удовлетворение или недовольство. Этот факт немедленно стал известен всем. А белый вол, без единого пятнышка или изъяна, зорким взглядом смотрел на всех и шел твердым шагом, важно размахивая хвостом, – очевидно, ему нравилось быть в центре внимания.

– Ты с ума сошел, мальчик! – прошептал Гай Аврелий Котта, когда ожидающая толпа стала расти, покрыв крутой Капитолийский холм. – Все будут видеть это животное, а ты не дал ему сонного зелья! Что ты будешь делать, если вол взбунтуется?

– Он будет вести себя хорошо, – спокойно ответил Цезарь. – Он знает, что от него зависит моя судьба. Все должны стать свидетелями тому, что я безропотно подчиняюсь воле Великого Бога. – Цезарь чуть слышно хихикнул. – Кроме того, я – один из фаворитов Фортуны, мне сопутствует удача!

Цезаря окружили. Он отошел в сторону, к бронзовой треноге, на которой был приготовлен таз с водой, и вымыл руки. То же проделали великий понтифик (Метелл Пий Свиненок), rex sacrorum, царь священнодействий (Луций Клавдий), и еще двое главных жрецов: фламин Марса (принцепс сената Луций Валерий Флакк) и фламин Квирина (недавно назначенный Мамерк). Теперь, когда тело и одежда были церемониально чисты, жрецы подняли складки своих тог, лежащие на плечах, и покрыли ими головы. Как только они это сделали, их примеру последовали остальные.

Великий понтифик подошел к алтарю:

– О могущественный Юпитер Всеблагой Всесильный! Если ты желаешь, чтобы так обращались к тебе, назову тебя так, если нет – назову любым другим именем, какое ты изберешь! Прими жертву от твоего слуги Гая Юлия Цезаря, от того, кто был твоим фламином, а теперь желает искупить вину за свое неправильное назначение, которое он принял не по доброй воле. Он желает, чтобы ты знал об этом!

Свиненок выговорил все это громко, без единой запинки, и отступил назад, бросив яростный взгляд на Суллу, которому удалось сохранить строгое выражение лица. Эта безупречная речь стоила Свиненку нескольких дней упорной тренировки, более изнурительной, чем военная муштра.

Младшие жрецы сняли с вола цветы, золотую фольгу и тщательно скатали в плотный шар. Они работали, не обращая внимания на Цезаря, который выступил вперед и положил руку на влажный розовый нос своей жертвы. Темно-рубиновые глаза под сенью длинных густых ресниц, бесцветных, как кристалл, смотрели на Цезаря, и Цезарь не почувствовал дрожи недовольства при прикосновении.

Он стал молиться. Голос его звучал намного выше его природного тона, так что каждое слово доходило до самых дальних рядов присутствующих.

– О могущественный Юпитер Всеблагой Всесильный! Если ты желаешь, чтобы так обращались к тебе, назову тебя так, если нет – назову любым другим именем, какое ты изберешь! О великий бог или богиня – какой пол пожелаешь ты избрать, о ты, являющийся духом Рима! Прими, молю тебя, в дар это священное животное, которое я приношу тебе в знак искупления за мое неправомерное назначение твоим фламином. Молю тебя освободить меня от моих клятв и дать мне возможность служить тебе на другом поприще. Я подчинюсь твоей воле, но предлагаю тебе это самое лучшее, самое большое и самое сильное живое существо, надеясь, что ты удовлетворишь мою просьбу.

Он улыбнулся, глядя на вола, как казалось, с пониманием. Младшие жрецы выступили вперед. Цезарь и великий понтифик повернулись, каждый взял с треноги по золоченой чаше, а rex sacrorum – золоченый таз с пшеницей.

– Призываю к тишине! – громовым голосом крикнул Цезарь.

Наступила тишина – такая, что теплый и мягкий ветерок донес деловой шум от аркад, расположенных близ Форума. Флейтист приложил к губам инструмент, сделанный из берцовой кости врага, и стал наигрывать печальную мелодию, чтобы заглушить посторонние звуки.

Как только зазвучала флейта, rex sacrorum осыпал пшеницей голову животного. Вол высунул розовый язык и слизал с носа налипшие зерна. Помощник жреца, popa, встал перед жертвой, держа в руке молот, чтобы оглушить ее.

– Пора? Могу я ударить? – громко спросил он Цезаря.

– Ударь! – крикнул в ответ Цезарь.

Молот взметнулся вверх и опустился точно между глаз ничего не подозревающего животного. Вол тяжело упал на передние ноги, вытянув вперед голову. Задняя часть туловища медленно завалилась на правую сторону. Хороший знак.

Как и рopa, оголенный по пояс, cultarius взял в руки рога и поднял вверх безжизненную голову вола. Мускулы его рук напряглись, так как голова оказалась очень тяжелой – она весила более двадцати килограммов. Затем он стал опускать ее, пока нос животного не коснулся булыжников.

– Жертва согласна, – объявил он Цезарю.

– Тогда совершай жертвоприношение! – крикнул Цезарь.

Сultarius выхватил из ножен большой, острый как бритва нож и, когда рopa снова поднял голову вола, одним взмахом перерезал животному шею. Кровь хлынула, но не брызнула: служитель знал свое дело. Ни на кого, даже на него, не попало ни капли. Рopa аккуратно положил голову вола, повернув ее направо, Цезарь протянул сultarius свой кубок, и тот так ловко подставил сосуд под струю, что ни одна капля не запачкала его стенок. Затем протянул свой кубок и Метелл Пий.

Стараясь не наступить на обильную струю крови, стекавшую вниз по холму, Цезарь и великий понтифик направились к алтарному камню. Там Цезарь медленно вылил на камень кровь из своего кубка и сказал:

– О могущественный Юпитер Всеблагой Всесильный! Если ты желаешь, чтобы так обращались к тебе, назову тебя так, если нет – назову любым другим именем, какое ты изберешь! О великий бог или богиня – какой пол пожелаешь ты избрать, о ты, являющийся духом Рима! Прими, молю тебя, эту жертву как искупление! Прими также золото с рогов и копыт твоей жертвы и сохрани его для украшения твоего нового храма.

Затем и Метелл Пий опорожнил свой кубок:

– О могущественный Юпитер Всеблагой Всесильный! Если ты желаешь, чтобы так обращались к тебе, назову тебя так, если нет – назову любым другим именем, какое ты изберешь! Прошу тебя принять искупительную жертву Гая Юлия Цезаря, который был твоим фламином и остается твоим слугой.

Как только Метелл Пий четко произнес последнее слово своей молитвы, раздался коллективный вздох облегчения, достаточно громкий, чтобы его можно было слышать на фоне печальной мелодии флейтиста.

Последним был rex sacrorum. Он рассыпал из чаши оставшееся зерно на брызги крови, разлившейся звездами по камню.

– О могущественный Юпитер Всеблагой Всесильный! Если ты желаешь, чтобы так обращались к тебе, назову тебя так, если нет – назову любым другим именем, какое ты изберешь! Я свидетельствую, что тебе принесли жизненную силу этой лучшей, наибольшей и сильнейшей жертвы и что все свершилось в соответствии с предписанным ритуалом, без единой ошибки. По условиям нашего договора с тобой я заключаю, что ты очень доволен как принесенной жертвой, так и самим жертвователем Гаем Юлием Цезарем. Более того, Гай Юлий Цезарь желает сжечь свое приношение целиком ради твоего удовольствия и не хочет ни куска взять для себя. И пусть процветает Рим и все, кто живет в нем.

Вот и все. Закончилось без единой ошибки. Пока жрецы и авгуры снимали с голов покровы и спускались с Капитолийского холма по направлению к Форуму, младшие жрецы, которые были профессиональными исполнителями ритуала жертвоприношения, начали приводить все в порядок. С помощью лебедки и люльки они подняли с земли огромную тушу и водрузили ее на погребальный костер, затем поднесли факел, сопровождая все это песнопениями. Рабы таскали ведра с водой, чтобы смыть с земли последние следы крови. Уже разносился чудесный аромат жареного мяса и дорогих благовоний, которые Цезарь купил и разложил среди бревен костра. Кровь на алтаре будет оставлена до тех пор, пока туша вола не превратится в золу, а потом смоют и ее. А шар золота был уже на пути в казну, где он будет помечен именем дарителя с указанием причины и даты события.

Угощение, устроенное потом в храме Юпитера Статора на Велии, прошло так же безупречно, как и жертвоприношение. Пока Цезарь ходил среди гостей, призывая их отведать угощения и обмениваясь любезностями, множество глаз оценивающе смотрели на него. Эти глаза раньше просто не замечали молодого Цезаря. Теперь он по положению и по рождению стал их соперником на политической арене, а его манеры, его стать, выражение его красивого лица – все говорило о том, что он пристально наблюдал за всеми.

– Он напоминает твоего отца, – сказал Метелл Пий Катулу, упоенный своим успехом, ведь ему удалось провести церемонию четко, не заикаясь.

– В этом нет ничего удивительного, – ответил Катул, рассматривая Цезаря с инстинктивной неприязнью. – Мой отец был из Цезарей. Он симпатичный. Это я еще мог бы вынести. Но я не уверен, что смогу смириться с его ужасным самомнением. Только посмотри на него! Намного моложе Помпея! А вышагивает так, словно владеет всем миром.

Свиненок постарался найти оправдание:

– Ну а как бы ты чувствовал себя на его месте? Он освободился от этого ужасного фламината.

– Может статься, что мы будем проклинать тот день, когда позволили Сулле убедить нас освободить его, – сказал Катул. – Видишь его там, с Суллой? Два сапога пара.

Пораженный Свиненок в упор смотрел на Катула. Катул готов был откусить себе язык. На какой-то момент он забыл, что перед ним не Квинт Гортензий. Он уже привык к тому, что его шурин всегда рядом, готовый выслушать его. Но Гортензия не было, потому что, когда Сулла зачитал списки членов жреческих коллегий, имени Квинта Гортензия не прозвучало. И Катул посчитал решение Суллы непростительным. Такого же мнения держался и сам Квинт Гортензий.

Не ведая о том, что оскорбил Катула, Сулла тем временем беседовал с Цезарем, стараясь получить интересующие его сведения.

– Ты не усыпил свою жертву. Колоссальный риск, – заметил он.

– Я любимец Фортуны, – ответил Цезарь.

– Почему ты так думаешь?

– Ты только посмотри! Меня освободили от фламината. Я выжил после болезни, от которой обычно умирают. Ты не убил меня. И я успешно обучаю своего мула подражать аристократическому коню.

– У твоего мула есть имя? – усмехнулся Сулла.

– Конечно. Я назвал его Вислоухий.

– А как ты называл своего очень аристократичного коня?

– Буцефал.

Сулла затрясся от хохота, но ничего не сказал. Он оглядел присутствующих, а после молвил, протянув руку:

– Для восемнадцатилетнего юноши ты все замечательно устроил.

– Я следую твоему совету, – сказал Цезарь. – Поскольку я не способен смешаться с толпой, я решил, что даже этот первый пир должен быть достойным моего имени.

– О да, ты заносчив. Не переживай, Цезарь. Это незабываемое угощение. Устрицы, кефаль, тибрская рыба, перепела – такое угощение стоило тебе состояния.

– Конечно, больше, чем я могу позволить себе, – спокойно ответил Цезарь.

– Тогда ты транжира, – только и сказал Сулла.

Цезарь пожал плечами:

– Деньги – это инструмент, Луций Корнелий. Мне все равно, есть они у меня или нет. Возможно, ты полагаешь, что деньги существуют для того, чтобы их копить. Я считаю, что деньги должны находиться в постоянном движении. Иначе они застаиваются. Так же и экономика. Отныне все деньги, которые у меня появятся, я буду тратить на мою карьеру.

– Это прямой путь к банкротству.

– Я всегда справлюсь, – спокойно ответил Цезарь.

– Почему ты так уверен?

– Потому что я – любимец Фортуны. Мне сопутствует удача.

Сулла вздрогнул:

– Это я – любимец Фортуны! Это мне сопутствует удача! Но помни: за удачу приходится платить. Фортуна – ревнивая и требовательная любовница.

– Но зато самая лучшая! – воскликнул Цезарь и засмеялся так заразительно, что все замолчали.

Многие из присутствующих надолго запомнят этот смех Цезаря и часто будут потом вспоминать – не потому, что у них возникли какие-то предчувствия, а потому, что Цезарь обладал двумя особенностями, которых они не имели: он был молод и красив.

Конечно, он не мог уйти, пока помещение не покинет последний гость, а разошлись все много часов спустя. К тому времени Цезарь успел составить мнение о каждом из присутствующих. Таков уж был склад его ума – всегда откладывать в памяти все, с чем сталкивался. Да, интересная компания – таков был его вердикт.

– Но я не увидел никого, кого хотел бы назвать другом, – сказал он Гаю Матию на рассвете следующего дня. – Ты не хочешь отправиться со мной? Ведь ты должен отслужить свои десять кампаний.

– Нет, спасибо. Не хочу уезжать так далеко от Рима. Я подожду назначения. Надеюсь, это будет Италийская Галлия.

Прощание оказалось долгим. В душе желая как можно скорее с ним покончить, тем не менее Цезарь вынес все с терпением, на какое был только способен. Самое худшее во всем этом оказалось желание многих сопровождать его, хотя он наотрез отказался взять с собой кого-либо, кроме Бургунда. Его двое личных слуг были только что куплены – прекрасное начало с людьми, не знающими его матери.

Наконец он простился с Луцием Декумием и его сыновьями, братьями из таверны перекрестка, Гаем Матием, слугами матери, Кардиксой и ее сыновьями, сестрой Ю-ю, женой, матерью. Затем Цезарь оседлал своего ничем не примечательного мула и уехал.