Текст книги "Фавориты Фортуны"

Она засопела и позволила ему вытереть ей лицо своим носовым платком.

– Сморкайся! – приказал Цезарь.

Она высморкалась.

– Вот теперь хорошо. Нет нужды плакать. Ты моя жена и останешься моей женой, что бы ни произошло.

Теплая детская рука обвилась вокруг его шеи. Циннилла прижалась лицом к его плечу и вздохнула, счастливая:

– О Цезарь, я люблю тебя, правда! Так тяжело ждать, когда я вырасту.

Это потрясло его. И еще его поразило ощущение прикосновения ее маленьких грудей, потому что на нем была лишь тонкая туника. Он коснулся щекой ее волос, а затем осторожно отстранился, не желая начать того, чего не позволяла честь.

– У Юпитера Всесильного нет тела, в котором он может явиться нам, – сказала Циннилла, добропорядочный римский ребенок. – Он повсюду в Риме, поэтому и Рим – Всеблагой и Всесильный.

– Какая хорошая фламиника получилась бы из тебя!

– Я постаралась бы. Ради тебя. – Она подняла голову и посмотрела на него. – Если Сулла велел тебе развестись со мной, а ты отказался, значит ли это, что он постарается убить тебя? Поэтому ты уезжаешь, Цезарь?

– Конечно, он постарается меня убить, и поэтому я уезжаю. Если бы я остался в Риме, он мог бы легко меня убить. У него слишком много слепых исполнителей, и никто не знает ни их имен, ни их лиц. Но где-нибудь в другом месте у меня будет шанс уцелеть. – Цезарь несколько раз подбросил ее на коленях, как это делал еще в те дни, когда она только пришла жить к ним. – Ты не должна беспокоиться обо мне, Циннилла. Нить моей жизни слишком прочна для ножниц Суллы, ручаюсь! Твоя задача – сделать так, чтобы мама не беспокоилась.

– Я постараюсь, – сказала она и поцеловала его в щеку, слишком неуверенная в себе, чтобы сделать то, что ей хотелось, – поцеловать его в губы и сказать, что она уже достаточно взрослая.

– Хорошо! – Он снял ее с колен и встал. – Я вернусь, когда умрет Сулла.

Когда Цезарь пришел к Квиринальским воротам, там его ждали Луций Декумий с сыновьями. Корзины с деньгами, разделенными поровну, были навьючены на двух мулов. Не было и обычных кожаных мешков для денег. Вместо этого Луций Декумий разложил монеты в скрытые отделения внутри корзин для книг. Сами корзины были наполнены свитками.

– За несколько часов, остававшихся до нашего отъезда, ты не успел бы сделать эти тайники, – усмехнулся Цезарь. – Значит, вот как ты перевозишь свою добычу?

– Ступай поговори со своей лошадью, но сначала одно слово для тебя. Пусть эти деньги носит Бургунд, – стал наставлять молодого друга Луций Декумий. Он повернулся к германцу и так посмотрел на него, что тот невольно попятился. – А теперь послушай, деревенщина: когда ты будешь брать в руки эти корзины, делай это так, словно они легче перышка. Слышишь меня?

Бургунд кивнул:

– Я слышу, Луций Декумий. Перышки.

– Положи вещи сверху, на эти книги. Если мальчик полетит как ветер, ты ни при каких обстоятельствах не отойдешь от этих мулов!

Цезарь стоял у своего коня, прижавшись щекой к его щеке и шепча ему что-то ласковое. Только потом, когда пожитки были привязаны к мулам, он отошел, позволив Бургунду подсадить себя в седло.

– Будь осторожен, Павлин! – крикнул Луций Декумий, стараясь перекричать ветер.

В глазах его стояли слезы. Он протянул Цезарю свою грязную руку, и Цезарь, помешанный на чистоте, взял эту руку и поцеловал.

– Да, отец.

И они скрылись за пеленой снега.

Конь Бургунда принадлежал семье Цезаря. Он стоил почти столько же, сколько Буцефал. Чистокровный конь нисейской породы, выведенной в Мидии, он был намного крупнее тех лошадей, которые водились по берегам Срединного моря. Такие кони редко встречались в Италии. Они годились только для того, чтобы нести на себе очень тяжелых всадников. Многие землевладельцы и торговцы выискивали их, чтобы использовать для перевозки грузов или впрягать в неподъемные повозки и плуги, потому что нисейцы обладали быстрым ходом и были намного умнее волов. Но, увы, когда на них надевали ярмо, они задыхались. При движении вперед упряжь сдавливала им трахеи. Как вьючные животные нисейцы тоже были бесполезны. Они слишком много ели. Но обычная лошадь не выдержала бы веса Бургунда. Такое было под силу разве что хорошему мулу, но при езде на муле ноги Бургунда бороздили бы землю.

Цезарь направился в сторону города Крустумерий, сгорбившись и прячась от ветра за гриву Буцефала. Зима стояла лютая!

Они ехали всю ночь, чтобы к утру быть как можно дальше от Рима, и остановились только с наступлением второй ночи. К тому времени они достигли города Требулы, недалеко от гребня первой горной цепи. Город был небольшой, но гордился своей гостиницей, которая также служила местной таверной, и поэтому там было шумно. Повсюду толпился народ, и было очень жарко. Грязь и небрежение не привели Цезаря в восторг.

– Все же будет крыша над головой и постель, – сказал он Бургунду после того, как осмотрел комнату наверху, где им предстояло спать вместе с несколькими пастушьими собаками и шестью курами.

Конечно, приезжие привлекли к себе внимание посетителей, которые все были местными и собрались выпить вина. Большинство из них потом доберутся по снегу домой, но найдутся, конечно, и такие (как признался хозяин), которые проведут ночь в таверне, прямо там, где упадут.

– Есть колбаски и хлеб, – сказал хозяин.

– Давай и то и другое.

– Вина?

– Воды, – твердо ответил Цезарь.

– Молод еще пить? – недовольно осведомился хозяин, основной доход которого составляла торговля вином.

– Моя мать убьет меня, если я выпью хоть глоток.

– А твой друг? Он-то достаточно взрослый.

– Да, но он умственно отсталый, и тебе не понравится, если он хлебнет вина. Он голыми руками разрывает гирканских медведей и запросто убил львов, которых хотел показать на играх один претор в Риме, – отозвался Цезарь с очень серьезным лицом.

Бургунд выглядел безучастным ко всему.

– О-о-о! – воскликнул хозяин и поскорее отошел.

Больше никто не пытался побеспокоить Цезаря, раз с ним был Бургунд. Поэтому они смогли посидеть в самом тихом месте этой шумной комнаты и понаблюдать за любимым занятием местных жителей, которое заключалось в том, чтобы усиленно угощать вином какого-нибудь уже подвыпившего юношу и гадать, сколько тот продержится, прежде чем его вырвет.

– Сельская жизнь! – сказал Цезарь, хлопнув Бургунда по голой руке. – Никогда не подумаешь, что Рим достаточно близко, чтобы эти деревенщины могли голосовать каждый год, да? А их голоса имеют значение, потому что они принадлежат к сельским трибам, в то время как умные люди, смыслящие в политике, страдают оттого, что родились в Риме и их голоса ничего не значат. Неправильно!

– Они даже читать не могут, – сказал Бургунд, который читать умел, потому что Цезарь и Гнифон научили его. На его лице стала медленно проявляться улыбка. – Это к лучшему, Цезарь. Наши книги в безопасности!

– Конечно. – Цезарь снова хлопнул его по руке. – Здесь полно комаров, проклятое отродье!

– Зимой они переселяются сюда, – пояснил Бургунд. – Здесь так жарко, что можно яйца варить.

Конечно, это было преувеличением, но в комнате действительно стояла невыносимая жара. Жар исходил от распаренных тел, набившихся в тесное помещение, и от огромного очага, разожженного в каменном ящике с толстыми стенами. Ящик был открыт, чтобы дым тянулся вверх. Никакой холод не мог бы потягаться с пылающими бревнами, толстыми, как человеческое туловище. Очевидно, обитатели Требул не любят мерзнуть, раз сжигают целые стволы.

Если темные углы комнаты кишели комарами, то кровати были полны блох и клопов. Цезарь провел ночь в жестком кресле и на рассвете с удовольствием тронулся в путь. После его отъезда люди долго гадали, почему этот юноша и его гигант-слуга путешествуют в такую погоду и к какому классу он принадлежит.

– Очень высокомерный, – сказал хозяин.

– Проскрипции, – предположила жена хозяина.

– Слишком молод, – заметил городского вида человек, который прибыл как раз в тот момент, когда Цезарь и Бургунд уезжали. – Кроме того, если бы Сулла гнался за ними, они выглядели бы испуганными!

– Возможно, он отправился кого-нибудь навестить, – сказала жена хозяина.

– Похоже, – отозвался незнакомец, вдруг засомневавшийся. – Интересно бы узнать. Заметная пара, правда? Ахилл и Аякс, – блеснул он своими познаниями. – Меня поразили их лошади. Стоят целое состояние! Значит, у них есть деньги.

– А возможно, и земля в Реате, – добавил хозяин. – Ручаюсь, лошади оттуда.

– От него так и несет Палатином, – сказал пришелец, которого все больше и больше охватывала подозрительность. – Должно быть, родовитый. Да, у него есть деньги.

– Если и есть, то не при нем, – сказал хозяин раздраженно. – Знаешь, что у них на тех мулах? Книги! Десять больших корзин книг! Говорю тебе – сплошь книги!

Выдержав сражение с ухудшившейся погодой, когда они поднимались на отроги Фисцельских гор, Цезарь и Бургунд наконец прибыли в Нерсы.

Мать Квинта Сертория была вдовой уже больше тридцати лет и выглядела так, словно у нее никогда и не было мужа. Она всегда напоминала Цезарю всеми любимого покойного Скавра, принцепса сената: небольшого роста, вся в морщинах, с очень поредевшими волосами, что необычно для женщины, и красивыми зелеными глазами, не замутненными старостью. Трудно представить себе, что такая кроха сумела родить столь большого человека, как Квинт Серторий.

– У него все хорошо, – сказала она Цезарю, выставляя на старый, но очень чистый стол разные копчености и запасы из кладовой.

Здесь вели деревенский образ жизни. Обедали все за общим столом, сидя на стульях.

– Ему легко удалось стать наместником Ближней Испании, но теперь, когда Сулла заделался диктатором, он ждет больших неприятностей. – Она весело засмеялась. – Ничего, ничего, Квинт Серторий доставит Сулле больше горестей, чем бедный Марий-младший! Он вырос неженкой. Чудесная женщина Юлия. И такая мягкая. А Марий был слишком далеко, когда мальчик нуждался в твердой отцовской руке. У тебя та же история, Цезарь: отец был далеко. Но зато твою мать не назовешь мягкой, правда?

– Правда, Рия, – улыбнулся Цезарь.

– Во всяком случае, Квинту Серторию нравится Испания. Всегда нравилась. Они с Суллой были там, когда много лет назад шпионили среди германцев. У него германская жена и сын в Оске, как он мне сказал. Я рада. Иначе у него не было бы никого.

– Он должен жениться на римлянке, – строго сказал Цезарь.

Рия надтреснуто засмеялась:

– Только не он! Не мой Квинт Серторий! Не любит женщин! Германка получила его, потому что он должен был жениться, чтобы иметь возможность жить в том племени. Нет, он не любит женщин. – Она сложила губы трубочкой и покачала головой. – Да и мужчин не любит.

Некоторое время разговор крутился вокруг Квинта Сертория и его подвигов, но в конце концов Рия выговорилась и перешла к планам Цезаря.

– Я бы с радостью оставила тебя здесь, но слишком хорошо известна наша связь, и ты не первый беглец: мой кузен Марий в свое время прислал ко мне царя вольков-тектосагов – ни больше ни меньше. Его звали Копилла. Очень приятный человек! Довольно цивилизованный для дикаря. Конечно, его задушили в темнице, после того как мой кузен Марий одержал победу. Я смогла скопить кое-какие сбережения, пока несколько лет заботилась о Копилле по просьбе Мария. Кажется, четыре года… Он всегда был щедрым, мой кузен. Заплатил мне целое состояние за ту работу. Да я сделала бы это и даром. Копилла составлял мне компанию… Квинт Серторий не был домоседом. Ему нравится война. – Она пожала плечами, хлопнула себя по коленям и перешла к делу: – Знаю я одну пару, которая живет в горах, на полпути между этим местом и Амитерном. Они будут рады заработку, и ты можешь им довериться. Я дам тебе письмо для них и, когда будешь уходить от меня, скажу, как их найти.

– Завтра, – сказал Цезарь.

Но она покачала головой:

– Не завтра! И не послезавтра. Будет сильная метель, и ты не найдешь дорогу. Ты не сможешь даже понять, где находишься. Германец провалится под лед прежде, чем сообразит, что там вообще есть река! Ты останешься у меня, пока зима не установится.

– Установится?

– Пока не закончатся метели и не грянет настоящий мороз. Тогда можно двигаться в путь без боязни. Лед будет толстым. Трудно на лошадях, но ты доберешься. Пусть германец идет впереди. Копыта его лошади достаточно широки, животное не будет скользить, и твой изящный конь сможет спокойно пройти следом по шершавому льду. Подумать только, привести такого коня сюда, да еще зимой! Ты с ума сошел, Цезарь.

– Моя мать тоже это говорила, – печально сказал Цезарь.

– Она-то умная. Сельские сабины – лошадники. Поэтому твое красивое животное заметят. К счастью, там, куда вы пойдете, некому будет обращать на него внимания. – Рия ухмыльнулась, показав несколько черных зубов. – Но тебе же только восемнадцать. Ты еще поумнеешь.

Следующий день доказал, что Рия была права, говоря о погоде. Снег продолжал сыпать, навалив огромные сугробы. Если бы Цезарь и Бургунд не расчистили снег, уютный каменный дом Рии вскоре был бы совсем занесен, и даже Бургунд не смог бы открыть дверь. Снегопад продолжался еще четыре дня, затем местами начало появляться голубое небо, а воздух сделался значительно холоднее.

– Я люблю, когда приходит зима, – сказала Рия, помогая им утеплять соломой конюшню. – В Риме холодная зима – несчастье, а в эту декаду у нас очень холодные зимы. Но здесь, по крайней мере, она чистая и сухая, как бы холодно ни было.

– Мне нужно двигаться дальше, – сказал Цезарь, подтыкая сено.

– Учитывая, сколько лопают твой германец и его коняга, я буду только рада, когда вы уйдете, – сказала мать Сертория, посмеиваясь. – Но не завтра. Лучше послезавтра. Если станет возможно проехать между Римом и Нерсами, здесь тебе будет небезопасно. Когда Сулла вспомнит меня – а он должен вспомнить, он очень хорошо знал моего сына, – он пришлет сюда своих наемников.

Но гостям Рии не суждено было уйти. В ночь, когда они планировали отъезд, Цезарь захворал. Хотя на улице трещал жуткий мороз, дом был хорошо прогрет, как это принято в деревне: жаровни стояли вдоль каменных стен и добротные ставни не пропускали ветер. Но Цезаря бил озноб, и ему становилось все хуже.

– Мне это не нравится, – объявила Рия. – Я даже слышу, как стучат твои зубы. Не похоже на простую лихорадку. – Она положила ему руку на лоб и поморщилась. – Ты горишь! У тебя голова болит?

– Очень, – пробормотал он.

– Завтра ты никуда не поедешь. Иди сюда, германская глыба! Уложи твоего хозяина в постель.

Цезарь оставался в постели, его трясла лихорадка, мучил кашель, не переставала болеть голова, его рвало.

– Caelum grave et pestilens – малярия, – сообщила знахарка, пришедшая к больному.

– Это не типичная малярия, – упрямо сказала Рия. – Это не четырехдневная и не трехдневная малярия. И он не потеет.

– Это малярия, Рия. Только необычная.

– Он умрет!

– Он сильный, – сказала знахарка. – Заставляй его пить. Лучшего совета я тебе дать не могу. Воду, смешанную со снегом.

Сулла развернул письмо от Помпея из Африки, когда в комнату вошел взволнованный управляющий Хрисогон.

– В чем дело? Я занят, должен прочитать вот это!

– Господин, знатная женщина хочет видеть тебя.

– Скажи ей, пусть проваливает.

– Господин, я не могу!

Сулла оторвался от письма и удивленно посмотрел на Хрисогона.

– А я и не думал, что существует кто-то в мире живых, перед кем ты можешь спасовать, – молвил Сулла, забавляясь. – Ты дрожишь, Хрисогон. Она тебя укусила?

– Нет, господин, – сказал управляющий, который был начисто лишен чувства юмора. – Но я думал, что она убьет меня.

– О, полагаю, я просто обязан увидеть эту женщину. Она назвала свое имя? Она смертная?

– Она назвала свое имя – Аврелия.

Сулла протянул руку, посмотрел на нее:

– Нет, я еще не превратился в прах.

– Впустить ее?

– Нет. Скажи ей, что я больше никогда не хочу ее видеть, – велел Сулла.

Но он не вернулся к письму Помпея. Письмо его больше не интересовало.

– Господин, она отказывается уйти, пока не увидит тебя.

– Тогда пусть слуги вынесут ее.

– Я пытался, господин. Они боятся дотронуться до нее.

– Да, правильно! – Раздраженный, Сулла закрыл глаза. – Хорошо, Хрисогон, впусти ее.

И когда Аврелия решительно вошла в комнату, он сказал:

– Садись.

Она села. Яркий зимний свет осветил ее всю. В палатке командующего в Теане свет сочился так скудно, что Сулла и не разглядел Аврелию толком, но теперь он видел ее отчетливо. Слишком худая – это должно было бы ее портить. Но получалось наоборот. Густой румянец, который раньше заливал ее щеки и красил губы, исчез, сделав кожу мраморной. Волосы не поседели. Не поддалась она и желанию выглядеть моложе, изменив стиль прически. Она продолжала зачесывать волосы назад и собирать их в пучок на затылке. Глаза Аврелии остались прекрасными, обрамленные густыми черными ресницами под черными бровями вразлет. Эти глаза в упор смотрели на Суллу.

– Пришла по поводу своего мальчика, конечно, – начал Сулла, откидываясь в кресле.

– Да.

– Тогда говори, я слушаю.

– Ты сделал это потому, что он так похож на твоего сына?

Потрясенный, Сулла не мог больше выдерживать ее упорный взгляд и уткнулся в письмо Помпея, пока боль от вонзенного жала не утихла.

– Да, я был поражен, когда увидел его, но нет, не поэтому.

И Сулла вновь устремил на нее холодный злой взгляд.

– Мне нравился твой сын, Луций Корнелий.

– Это не способ получить желаемое, Аврелия. Мой мальчик умер слишком давно. Я научился жить с моей болью, даже когда такие люди, как ты, пытаются извлечь из этого выгоду.

– Значит, ты знаешь, чего я хочу.

– Разумеется. – Он немного отодвинул кресло назад. – Ты хочешь, чтобы я сохранил тебе сына. Хотя своего сына я не сберег.

– Ты не можешь винить в этом ни меня, ни моего сына.

– Я могу обвинить любого, кого захочу. Я – диктатор! – выкрикнул он с пеной в уголках губ.

– Чепуха, Сулла! Ты сам не веришь в это! Я пришла просить тебя пожалеть моего сына, который заслуживает смерти не больше, чем заслуживал участи быть фламином Юпитера.

– Согласен, он не подходит для своей должности. Но он получил ее. Наверное, ты хотела этого.

– Ни я, ни мой муж. Нам приказали. Сам Марий, в промежутке между своими зверствами, – сказала Аврелия, презрительно вздернув верхнюю губу. – Марий же велел Цинне отдать моему сыну дочь. Цинна тоже не хотел, чтобы его дочь стала фламиникой!

Сулла сменил тему.

– Ты перестала носить одежды тех красивых цветов, которые раньше любила, – сказал он. – Это кружево тебе совершенно не идет.

– Опять ерунду говоришь! – не выдержала она. – Я здесь не для того, чтобы ласкать твой взор. Я здесь, чтобы просить за сына!

– Мне доставит большое удовольствие пожалеть твоего сына. Он знает, что ему нужно сделать. Развестись с отродьем Цинны.

– Он не разведется с ней!

– Почему? – воскликнул Сулла, вскочив. – Почему?

Легкий румянец покрыл ее щеки, окрасил ее губы.

– Потому, дурак, что ты сам намекнул ему, что она – его единственный способ избавиться от должности, которую он ненавидит всем сердцем! Развестись с ней, остаться фламином до конца своих дней? Да он лучше умрет!

Сулла так и разинул рот:

– Что?

– Ты дурак, Сулла! Дурак! Он никогда с ней не разведется!

– Не ругайся!

– Я буду говорить тебе все, что хочу, ты, злой старикашка!

Наступило странное молчание. Гнев Суллы утих так же быстро, как вспыхнул у Аврелии. Он отвернулся от окна и посмотрел на нее, словно на тяжкое испытание, которым она стала для него. Сейчас диктатор испытывал нечто большее, чем просто гнев.

– Давай сначала, – проговорил он. – Скажи мне, почему Марий сделал твоего сына фламином Юпитера, если никто из вас не хотел этого.

– Это связано с пророчеством, – пояснила она.

– Я слыхал об этом. Семикратный консул, Третий основатель Рима – он об этом всем уши прожужжал.

– Да, он рассказывал о пророчестве, однако далеко не все. Имелось еще одно предсказание, о котором он никому не говорил ни слова, пока не тронулся умом. Тогда он поведал Марию-младшему, который открыл все Юлии, а Юлия – мне.

Сулла опять сел, нахмурился и коротко бросил:

– Продолжай.

– Вторая часть предсказания касалась моего сына, Цезаря. Старая Марфа Сириянка предрекла, что он станет величайшим римлянином всех времен. И Гай Марий поверил ей и в этом. Он заставил Цезаря надеть одежды фламина, чтобы не дать ему возможности сделать политическую карьеру, – вымолвила Аврелия, побледнев.

– Потому что человек, который не может пойти на войну и не станет консулом, никогда не прославится, – кивнул Сулла и присвистнул: – Умница Марий! Блестяще! Сделай своего соперника фламином Юпитера – и ты победил. Не думал, что старик был так коварен.

– О, он был коварен!

– Интересная история, – заметил Сулла и снова взял письмо Помпея. – Ты можешь идти. Я тебя выслушал.

– Пожалей моего сына!

– Нет, пока он не разведется с дочерью Цинны.

– Он никогда этого не сделает.

– Тогда больше не о чем говорить. Уходи, Аврелия.

Еще одна попытка. Еще одна попытка ради Цезаря.

– Однажды я плакала по тебе. Тебе это понравилось. Сейчас я хотела бы заплакать снова. Но тебе не понравятся эти слезы. Они будут трауром по умершему великому человеку. Ибо сейчас я вижу человека, который стал таким маленьким, таким мелочным, что дошел до охоты на детей. Дочери Цинны всего двенадцать лет. Моему сыну восемнадцать. Они дети! А вдова Цинны бесстыдно гуляет по всему Риму, потому что она выскочила замуж за кого-то. И этот кто-то твой человек. Сына Цинны ты сделал нищим, ему осталось только покинуть страну. Еще один ребенок. А вдова Цинны процветает. Она-то не ребенок. – Аврелия насмешливо улыбнулась. – Анния рыжеволосая. Это ее волосы на твоей лысой старой башке?

После этого саркастического замечания она резко повернулась и вышла. Сразу же ворвался Хрисогон.

– Я хочу, чтобы кое-кого разыскали, – сказал Сулла, выглядевший отвратительно. – Найди одного человека, Хрисогон. Он не внесен в списки и не убит.

До смерти желавший узнать, что же произошло между хозяином и той необычной женщиной, – конечно же, между ними что-то было в прошлом! – управляющий вздохнул про себя: никогда ему этого не узнать. И он ответил очень спокойно:

– Личное дело, да?

– Можно сказать и так! Да, личное дело. Два таланта награды тому, кто отыщет Гая Юлия Цезаря, фламина Юпитера. Его следует доставить ко мне. И при этом ни один волос не должен упасть с его головы! Проследи, чтобы все они знали об этом, Хрисогон. Никто не убьет фламина Юпитера. Я просто хочу, чтобы он был здесь. Понял?

– Конечно, господин.

Но управляющий все не уходил. Он тихо кашлянул. Сулла уже вернулся к письму Помпея, однако, услышав кашель, поднял голову:

– Да?

– Я подготовил план, который ты поручил мне составить, господин, – когда я попросил тебя назначить меня ответственным за реализацию проскрипций. Я также нашел второго управляющего. Ты можешь с ним поговорить, если сочтешь нужным дать мне дополнительное поручение.

Последовала улыбка не из приятных.

– Ты действительно уверен, что справишься с двумя работами сразу, когда я найду тебе помощника?

– Будет лучше, если я начну совмещать обе работы, господин. Прочти мой план. Ты убедишься, что я разбираюсь именно в этой области. Зачем поручать проскрипции какому-нибудь казначею? Он побоится обращаться к тебе лично за разъяснением и будет использовать методы, принятые в казначействе, вместо более эффективных.

– Я подумаю и дам тебе знать, – сказал Сулла, снова беря злополучное письмо Помпея.

Он равнодушно смотрел, как управляющий выходит из комнаты, пятясь и кланяясь, потом кисло улыбнулся. Отвратительное существо! Жаба! Но именно такой человек и нужен, чтобы делать эту работу. Гнусная тварь. Но надежная. Если поручить это Хрисогону, можно быть уверенным, что никаких привилегий не будет. Без сомнения, Хрисогон найдет, как извлечь для себя выгоду, но никто лучше Хрисогона не знал, что ему будет очень-очень плохо, если это каким-либо образом отразится на Сулле. Последние конфискации следовало провести с соблюдением должных приличий: продажа имущества, опись финансов, драгоценностей, мебели, предметов искусства, акций и долей. Сулла, конечно, не мог справиться со всем этим сам, следовательно, делать это должен кто-то другой. Хрисогон прав. Лучше он, чем чиновник казначейства! Поставь на эту работу кого-нибудь оттуда – и ничего не будет сделано. Все надлежит проделать быстро. Но так, чтобы ни у кого не было повода сплетничать, будто Сулла нажился за счет государства. Хотя Хрисогон был теперь вольноотпущенником, он оставался человеком Суллы. И Хрисогон знал, что, если он допустит ошибку, хозяин тут же убьет его.

Довольный тем, что он решил главную проблему с проскрипциями, Сулла наконец обратился к письму Помпея.

Обстановка в провинции Африка и в Нумидии мирная и спокойная. Мне понадобилось всего сорок дней, чтобы выполнить твое задание. Я уехал из Лилибея в конце октября с шестью легионами и двумя тысячами кавалерии, оставив на Сицилии Гая Меммия. Оставлять на Сицилии гарнизон мне показалось нецелесообразным. Приехав на Сицилию, я сразу начал собирать флот и к концу октября имел уже восемьсот кораблей. Я люблю четкую организацию, это экономит массу времени. Как раз перед моим отплытием я послал гонца к мавретанскому царю Богуду, который держит войска в Иоле. Богуд сейчас правит из Иола, а в Тингисе он посадил младшего царя, Аскала. Все эти изменения произошли из-за раздора в Нумидии, где царевич Иарб узурпировал трон царя Гиемпсала. Мой гонец велел царю Богуду немедленно войти в Нумидию с запада, не задерживаясь ни под каким предлогом. Моя стратегия заключалась в том, чтобы заставить царя Богуда гнать Иарба на восток, пока он не наткнется на меня, и тогда я смог бы его атаковать.

Я высадился двумя отрядами, один – в Старом Карфагене, другой – в Утике. Вторым отрядом командовал я сам. Едва я сошел на берег, мне сдались семь тысяч солдат Гнея Агенобарба, что я посчитал хорошим знаком. Агенобарб решил сразу дать бой. Он боялся, что, если сражения не будет, перебежчиков станет еще больше. Он расположил армию на дальней стороне лощины, думая заманить меня в ловушку, когда я буду проходить через нее. Но я поднялся на высокую скалу и увидел его армию. Поэтому я не попал в западню. Начался дождь (в провинции Африка зима – это сезон дождей), и я воспользовался тем, что дождь бил в лицо солдатам Агенобарба. Я одержал большую победу, и мои солдаты на поле сражения провозгласили меня императором. Но Агенобарбу и еще трем тысячам его людей удалось бежать. Солдаты продолжали чествовать меня на поле боя, но я остановил их, сказав, что у них еще будет такая возможность. Легионеры хорошо поняли меня, и мы все бросились к лагерю Агенобарба и убили его и всех его людей. После этого я позволил своим солдатам провозгласить меня императором на поле сражения.

Затем я направился в Нумидию. Провинция Африка сдалась, но все мятежники были на свободе. Я казнил их в Утике. Узурпатор Иарб укрылся в Булле-Регии – городе в верховьях реки Баграды, – как только услышал, что я иду с востока, а Богуд – с запада. Конечно, я пришел в Буллу-Регию раньше Богуда. Булла-Регия открыла ворота, как только я подошел, и выдала мне Иарба. Я сразу казнил его и еще одного аристократа по имени Масинисса. И снова посадил на трон в Цирте царя Гиемпсала. Сам я нашел время поохотиться на диких животных. Эта страна кишит дичью всякого рода, от слонов до очень больших зверей, похожих на коров. Пишу это письмо из лагеря на Нумидийской равнине.

Я намерен скоро возвратиться в Утику, подчинив за сорок дней всю Северную Африку, как уже говорил. Там не обязательно оставлять войска. Ты можешь, не сомневаясь, посылать туда наместника. Я собираюсь посадить на свои корабли мои шесть легионов и две тысячи кавалерии. Затем вернусь по Аппиевой дороге в Рим, где хотел бы отпраздновать триумф. Мои люди провозгласили меня императором, военачальником-победителем на поле боя, поэтому я имею на это право. Я усмирил Сицилию и Африку за сто дней и казнил всех твоих врагов. У меня также много трофеев, которые я могу продемонстрировать.

Разобрав послание Помпея, Сулла смеялся до слез, не зная, что больше его забавляет: заносчивость юнца или важное сообщение о том, что зима в Африке – это сезон дождей, а Булла-Регия находится в верховьях реки Баграды. Конечно, Помпей знал, что Сулла провел в Африке годы и самолично пленил царя Югурту. К концу своего сорокадневного пребывания в Африке Помпей знал уже все. А сколько раз он написал, что войска провозгласили его императором на поле сражения? Тьфу!

Сулла взял лист и составил ответ Помпею. Такое письмо он не хотел диктовать секретарю.

Каким удовольствием стало для меня получить от тебя письмо! Благодарю за интересные сведения, которые ты поведал мне об Африке. Я должен постараться как-нибудь съездить туда – хотя бы для того, чтобы увидеть эти существа, похожие на коров. Как и ты, я тоже узнаю слона, когда его увижу.

Поздравляю. Какой ты шустрый парень! Сорок дней. Это, я думаю, тот отрезок времени, за который Месопотамия была затоплена тысячу лет назад.

Я знаю, что могу верить тебе в том, что ни в Африке, ни на Сицилии не обязательно оставлять войска, но, дорогой мой Помпей, следует соблюдать осторожность. Поэтому я приказываю тебе оставить пять твоих легионов в Утике и вернуться домой с одним легионом. Мне все равно с каким, если у тебя среди них имеется любимый. Кстати, о любимых. Определенно ты сам один из любимцев Фортуны!

К сожалению, я не могу разрешить отпраздновать триумф, несмотря на то что солдаты многократно провозгласили тебя императором на поле сражения. На триумф имеют право только члены сената, которые получили статус претора. Ты еще одержишь много побед, Помпей. Рано или поздно, но ты будешь праздновать свой триумф.

Я должен поблагодарить тебя за быструю доставку той части Карбона, которой он ел, видел, слышал и которая ужасно воняла. Нет ничего лучше головы, чтобы убедить в том, что некто повержен в прах, говоря словами Гомера. Моя речь о том, что Карбон мертв и в Риме нет консулов, получила убедительное под– тверждение. Как умно ты поступил, поместив голову в уксус! Спасибо тебе и за Сорана, и за старого Брута.

Есть еще одна мелочь, мой дорогой Помпей. Я бы все-таки предпочел, чтобы ты выбрал менее демонстративный способ избавиться от Карбона. Я начинаю верить тому, что говорят люди. Каждый человек из Пицена в глубине души – галл. Когда ты плюхнулся в курульное кресло судьи в toga praetexta и окружил себя ликторами, ты предстал перед всеми олицетворением Рима. Но повел ты себя вовсе не как римлянин. Промучив бедного Карбона несколько часов на палящем солнце, потом ты вдруг объявляешь барственным тоном, что он-де не заслуживает суда и должен быть казнен на месте. Поскольку в течение нескольких дней до этого мучительного публичного процесса ты содержал его в дрянном помещении и кормил отвратительно, Карбон был болен. Но когда он умолял тебя позволить ему удалиться, чтобы перед смертью без свидетелей освободить кишечник, ты отказал ему! Он умер, как мне сказали, весь в дерьме, но достойно.