Текст книги "Исторический сборник «Память». Исследования и материалы"

Тем не менее редакция стремилась выработать определенные правила конспирации: работа и хранение материалов в самых разных, чужих квартирах, ограничение общих встреч[353]353
  По мнению Л.Я. Лурье, именно в силу этой предосторожности не произошло массовых арестов членов редакции. См.: Лурье Л.Я. [Рец. на: ] In memoriam. Исторический сборник памяти А.И. Добкина. СПб.; Париж: Феникс-Athenium, 2000 // Новая русская книга. Критическое обозрение. 2000. № 4 – 5.


[Закрыть], соблюдение мер предосторожности при хранении и переноске материалов, при возможной слежке и т. п. Сформировался особый «конспиративный» язык; так, сборник «Память» в личной переписке и разговорах назывался вначале «Сборник П.», а потом, по предложению А.И. Добкина, и вовсе «говнюшка» или «гвнх»[354]354
  Письмо С.В. Дедюлина автору.


[Закрыть]. Безусловно, существовали серьезные правила конспирации при передаче материалов на Запад. Вот, например, какую инструкцию в письме из Америки дает Гизеле Райхерт-Боровски литератор Кирилл Успенский, уже имевший опыт общения с КГБ:

Великая к Вам просьба: по приезде в Л[енинград] – из элементарной осторожности (все же Вы говорите по-русски с некоторым акцентом!) не звоните Сене. Это может добавить, пусть немного, к материалам КГБ. Свяжитесь в первую очередь с Веней Иофе – это ближайший друг Сени, стоящий несколько в стороне, поэтому звонить ему можно спокойнее. Его телефон: 271–54–23, адрес – 10-я Советская ул., д. 15/27, кв. 29. Скажите ему (или его жене – Лиде), что Вы приехали из, скажем, Таллина, Риги (оправдать акцент) от Кирилла, привезли какой-то там подарок – эстонский джин, янтарные бусы, что угодно. НИКАКОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ТЕЛЕФОНУ. НИКАКИХ РАЗГОВОРОВ В ЗАМКНУТЫХ ПОМЕЩЕНИЯХ. Все прослушивается. Или почти все. Постарайтесь разговаривать на улице, во время прогулки. Только после встречи с Веней встречайтесь с Сеней – если Веня сочтет это возможным. И в этом случае (с Сеней) лучше в помещении достаточно нейтральном, но ОБЯЗАТЕЛЬНО письменно («русско-русский разговорник», а на языке КГБ – «самостирающийся шпионский блокнот». (На полях от руки: Звоните только из автоматов! – А.С.)[355]355
  Письмо К.В. Успенского Г. Райхерт-Боровски от 04.04.1979 // FSO. F. 30.129. Фонд Г. Райхерт-Боровски.


[Закрыть]

Элементом конспирации являлись и псевдонимы, которыми подписана бо́льшая часть опубликованных в сборнике материалов. Такова была стратегия редакции, заботящейся о безопасности авторов. Впрочем, некоторые авторы принципиально публиковались в «Памяти» под своими настоящими именами – когда им не угрожали аресты или сами эти имена были семантически нагружены (так публиковались А.В. Храбровицкий, Р.И. Пименов, А. Марченко, М.Я. Гефтер). Редакция хотела, чтобы псевдонимы тоже были семантически нагружены, и многие авторы относились к этому требованию серьезно. Так, С.В. Дедюлин опубликовал обзор работ о новых изданиях А.А. Ахматовой под псевдонимом «А. Булатов», потому что родился в доме, когда-то принадлежавшем декабристу Александру Булатову. А.Б. Рогинский взял псевдоним «С. Еленин» в честь своей матери. Ф.Ф. Перченок публиковал свои статьи под псевдонимами «И. Вознесенский» (он родился в городе Иваново-Вознесенске) и «Д. Анастасьин» – как дед своей внучки Насти. Некоторые авторы отдавали свои тексты без подписи: «Придумайте псевдоним сами». Это порой вызывало раздражение части членов редакции. Но придумывать псевдонимы приходилось. Например, статья В.В. Иофе получила подпись «И. Песков», отсылавшую к названию района Ленинграда Пески, где жил автор. Правда, в результате редакторской неточности этот псевдоним трансформировался в «Н. Песков».

Конспирация была особенно тщательной при переносе и хранении материалов. По словам машинистки Татьяны Притыкиной, «работу приносили, чередуясь, двое, чем-то неуловимо похожие друг на друга, – Феликс и Саша[356]356
  Ф.Ф. Перченок и А.И. Добкин.


[Закрыть]. Кроме имен, по правилам о них ничего знать не следовало ‹…› Они же знали больше: где я живу»[357]357
  Притыкина Т. О них ничего знать не следовало… С. 246.


[Закрыть]. Не обходилось без накладок. Другая машинистка, Елена Русакова, вспоминает, как однажды ждавшие ее на улице Ф.Ф. Перченок и А.И. Добкин, принесшие материалы для перепечатки, были случайно остановлены милицией.

Неожиданно к ним подошел милиционер и предложил «пройти в опорный пункт народной дружины», который находился в ближайшей «стекляшке». Они «прошли».

– Откройте сумку и портфель.

Они открыли.

– Извините, пожалуйста. Можете идти, – милиционер взял под козырек.

Не помню уж как ‹…› но вскоре выяснилось, что в тот день осуществлялась операция по вылову шайки домушников, носивших инструменты именно в таком портфеле, как у Сани, причем в тот день их и взяли[358]358
  Русакова Е. Письмо к И.З. // Воскреси – свое дожить хочу… С. 243. См. описание еще ряда подобных случаев в этом же издании.


[Закрыть].

Однако последующие события показали, что основания для опасений были, причем доморощенная, «детская» конспирация не представляла для КГБ серьезной проблемы. 4 февраля 1977 года сотрудники КГБ провели обыски в квартирах А.Б. Рогинского и его тещи Ю.А. Фрумкиной[359]359
  ХТС. Вып. 45.


[Закрыть]. Официально обыски проводились в связи с делом арестованного накануне правозащитника А.И. Гинзбурга. В ходе обысков были изъяты книги (воспоминания Н.Я. Мандельштам и «Котлован» А. Платонова), а через несколько дней Рогинского с женой вызвали на допрос. 16 июня 1977 года Рогинскому, «по результатам обыска», было вынесено предупреждение по Указу ПВС СССР от 25.12.1972, подписать которое он отказался[360]360
  Там же. Вып. 46.


[Закрыть].

6 марта 1979 года прошли обыски у А.Ю. Даниэля в Москве и у А.Б. Рогинского, С.В. Дедюлина и В.Н. Сажина – в Ленинграде. По словам С.В. Дедюлина, обыски в Ленинграде проводились по прямому распоряжению из столицы и были неожиданными даже для самих ленинградских сотрудников госбезопасности, уже около двух лет ведущих слежку[361]361
  Письмо С.В. Дедюлина автору.


[Закрыть]. В ходе обысков были изъяты различные книги, машинописные материалы и печатные машинки[362]362
  ХТС. Вып. 53.


[Закрыть]. На следующий день Рогинского, Сажина и Дедюлина вызвали на допрос, где им задавали вопросы об изъятых материалах и о «Хронике текущих событий». В Москве позднее были допрошены А.Ю. Даниэль и А. Коротаев, у матери которого, Р.П. Цейликман, 6 марта также прошел обыск[363]363
  Там же.


[Закрыть]. На допросе А. Коротаева уже была упомянута «Память».

Круг подвергнутых обыскам людей и характер вопросов явно продемонстрировали, что КГБ в целом известно о работе над «Памятью». С.В. Дедюлин рассказывал:

После выхода в свет на Западе летом 1979 года второго сборника «Память» мы должны были стать уже почти прозрачными для КГБ; и к тому времени целых два года нас вплотную просматривали, прослушивали, фотографировали, знали едва ли не всех наших знакомых (‹…› все же не всех и далеко не как следует, так что несмотря на множество разных обысков ‹…› главные места хранения обширного самиздата вообще – их было несколько – и основные объемные материалы к очередным сборникам «Памяти» так и не были ни разу обнаружены!)[364]364
  Саббатини М. К истории создания «Северной почты». С. 4.


[Закрыть].

29 марта, после отказа уволиться «по собственному желанию», А.Б. Рогинский приказом РОНО был уволен из вечерней школы № 148, где работал учителем литературы. Попытки опротестовать это увольнение через суд к успеху не привели[365]365
  См.: Интервью А.Б. Рогинского. С. 322.


[Закрыть]. В трудовой книжке появилась запись об увольнении за «аморальный поступок, позорящий звание советского учителя»[366]366
  Там же.


[Закрыть]. Рогинский пытался обжаловать увольнение в суде, но и это не дало результатов[367]367
  См.: Кассационная жалоба А.Б. Рогинского (FSO. F. 20.129. Фонд Г. Райхерт-Боровски).


[Закрыть]. Из этой же школы уволился «по собственному желанию» работавший там учителем химии С.В. Дедюлин[368]368
  Саббатини М. К истории создания «Северной почты». С. 7.


[Закрыть]. После неудачных попыток устроиться куда-либо преподавателем А.Б. Рогинский (чтобы избежать обвинения в тунеядстве) оформился литературным секретарем писательницы Н.Г. Долининой (дочери известного репрессированного литературоведа Г.А. Гуковского), а после ее кончины – литературным секретарем историка Я.С. Лурье.

Прекращать работу над «Памятью» после этих событий никто не собирался. Но определенных результатов КГБ достичь удалось: молодые люди испугались, даже запаниковали. Утром 7 марта, провожая С.В. Дедюлина на допрос, А.Б. Рогинский сказал: «Скорее всего, ты оттуда уже не вернешься»[369]369
  Письмо С.В. Дедюлина автору.


[Закрыть].

В ситуации откровенного давления между членами редакции произошел конфликт, который и теперь, по прошествии многих лет они воспринимают достаточно болезненно. И потому абсолютно по-разному интерпретируют произошедший раскол в первоначальной команде. В диссидентских кругах широко распространилась информация о том, что в ходе обысков основным пострадавшим оказался С.В. Дедюлин, у которого изъяли огромное количество печатных и машинописных материалов, тогда как у остальных «почти ничего не нашли». С одной стороны, это привело к массовой поддержке С.В. Дедюлина в западной и эмигрантской печати[370]370
  К организации этой кампании были причастны Н.Е. Горбаневская и печатавшийся в «Памяти» Ю.А. Гастев (FSO. F. 24. Фонд Н.Е. Горбаневской).


[Закрыть]. Многочисленные открытые письма в его защиту подписывали такие известные деятели, как Э. Ионеско, Ж. – П. Сартр и др. А с другой стороны, от С.В. Дедюлина начали «шарахаться как от зачумленного» друзья и знакомые, в том числе из круга авторов «Памяти», считавшие, что он находится «под колпаком КГБ»[371]371
  См.: Саббатини М. К истории создания «Северной почты». С. 6 – 7.


[Закрыть]. С.В. Дедюлин рассказывал М. Саббатини, что неформальный лидер «Памяти» А.Б. Рогинский принял тогда непростое и неоднозначное решение. Встретив С.В. Дедюлина на Невском проспекте, он якобы публично запретил ему ходить в гости к общим друзьям, сказав, что как «индивидуальному библиографу» ему достаточно бывать «дома и в Публичке»[372]372
  Там же.


[Закрыть]. С точки зрения других мемуаристов (в первую очередь А.Ю. Даниэля и А.Б. Рогинского), дело обстояло иначе. Действительно имевшее место ухудшение отношений (на грани полного разрыва) Дедюлина и Рогинского произошло по личным причинам, не имеющим отношения к «Памяти». А шумная кампания поддержки была «нормальной диссидентской реакцией», призванной действительно защитить Дедюлина от возможного ареста[373]373
  «Это нормальный диссидентский рефлекс, к тому времени всеобщий: когда человек в наибольшей опасности, про него надо много говорить. Считалось, что это может помочь, может удержать наших, так сказать, оппонентов от резких движений. Конечно, не гарантия, но хоть что-то. Одно дело, когда решают судьбу никому не известного учителя химии, другое дело – когда речь идет о человеке, вокруг которого поднят шум за границей» (Интервью А.Ю. Даниэля. С. 362.).


[Закрыть].

Так или иначе, С.В. Дедюлин очень болезненно воспринимал ситуацию, тем более что, по его словам, при обыске было изъято не более 10 процентов всей имеющейся у него запрещенной литературы. Считавшийся отстраненным от редакционной работы, он впоследствии участвовал в подготовке «Памяти» только как автор и работал исключительно со своими материалами[374]374
  Там же.


[Закрыть]. Общение с А.Б. Рогинским на некоторое время практически прекратилось. Вместе со своим дальним свойственником, поэтом В. Кривулиным, Дедюлин начал издавать самиздатский журнал «стихов и критики» «Северная почта»[375]375
  См.: Саббатини М. К истории создания «Северной почты».


[Закрыть]. Рогинский с сожалением упоминает об этом конфликте: «Я, помню, очень огорчился, сперва даже немного разозлился на него из-за этого, мне его каждодневного участия очень не хватало. Потом, конечно, все утряслось. По сути-то, он никуда не делся, всегда был рядом»[376]376
  Интервью А.Б. Рогинского. С. 292.


[Закрыть].

Как бы то ни было, припугнув сотрудников «Памяти», КГБ, видимо, решил «никого сразу не арестовывать, а несколько выждать»[377]377
  Саббатини М. К истории создания «Северной почты». С. 5.


[Закрыть]. Примерно год.

А в редакции сборника произошло вынужденное переформатирование. После сокращения участия С.В. Дедюлина и отхода В.Н. Сажина[378]378
  Интервью В.Н. Сажина. С. 242 – 243.


[Закрыть] начала возрастать роль Ф.Ф. Перченка и особенно А.И. Добкина, на котором в значительной степени держалась работа над последними номерами.

Такой ценой «Память» удалось сохранить.

Четвертый выпуск

В четвертом выпуске была наконец эксплицирована позиция по отношению к официальной исторической науке, причем как советской, так и западной. (Ранее эта позиция уже была обозначена в редакционном предисловии, в статьях Перченка и, косвенно, в комментариях к воспоминаниям Н.П. Анциферова.) Прежде всего эта позиция проявилась в публикации фрагментов воспоминаний В.В. Шульгина по делу Бейлиса с указанием купюр в официальном издании этого текста[379]379
  Шульгин В.В. Бейлисиада / Предисл. и примеч. М. Григорьева // Память. Вып. 4. М., 1979 – Париж, 1981. С. 7 – 54.


[Закрыть]. Во-вторых, в развернутой рецензии на книгу Р. Пайпса, написанной А.Б. Рогинским, Я.С. Лурье и Л.Я. Лурье под псевдонимом А. Шанецкий[380]380
  Шанецкий А. Американский ученый о русском историческом процессе // Там же. С. 415 – 441. См.: Интервью А.Б. Рогинского. В.Е. Аллой относит к авторам рецензии еще и А.И. Добкина (см.: Аллой В.Е. Записки аутсайдера // Минувшее. Вып. 21. С. 120.)


[Закрыть]. В-третьих – в резко критической рецензии на книгу А.В. Антонова-Овсеенко «Портрет тирана», написанной А.Б. Рогинским и Д.М. Бацером[381]381
  Недавно опубликованное С.В. Дедюлиным письмо А.Б. Рогинского парижским участникам «Памяти» от 01.03.1981 свидетельствует о том, что изначально обе рецензии предназначались для следующего, пятого, выпуска, но их решили перенести в четвертый (см.: Малый библиограф. Вып. 10. С. 51).


[Закрыть].

В публикации фрагментов воспоминаний В.В. Шульгина специально указано, какие куски и по каким причинам были выброшены из книги, вышедшей в 1979 году в издательстве АПН[382]382
  См.: Шульгин В.В. Годы. М.: АПН, 1979. Первые фрагменты этих воспоминаний В.В. Шульгина публиковались в журнале «История СССР» в 1966 и 1967 гг. под редакцией и в сопровождении статей В.П. Владимирова и А.Я. Авреха.


[Закрыть]. Это позволяет увидеть «на живом материале», как работает мифотворческий механизм советской исторической науки, искажая текст публикуемого источника[383]383
  О судьбе и различных изданиях воспоминаний В.В. Шульгина см.: Макаров В.Г., Репников А.В., Христофоров В.С. Василий Витальевич Шульгин: штрихи к портрету // Тюремная одиссея Василия Шульгина: материалы следственного дела и дела заключенного. М.: Книжница; Русский путь, 2010. С. 5 – 10.


[Закрыть].

Смысл этих «редакторских уточнений» очевиден – их функция: выстроить отечественную историю по той схеме, которая и есть «единственно верная» на сегодняшний день в «советской исторической науке». А по этой схеме все было просто: царь и его придворные наслаждались жизнью и ни о чем не беспокоились, буржуазия заботилась о наживе и своих «буржуазных» свободах, о народе же, кроме большевиков, никто не думал. В этой схеме нет места сложным спорам вокруг будущего России, разнообразию оттенков общественного мнения, динамической игре общественных сил и настроений, всем тем клубкам и клубочкам национальных, религиозных, государственных, экономических правовых и многих других проблем, которые с такой силой сплелись и завязались накануне 1917-го. [Причем] с наглостью редакторской «обработки» соперничает ее безграмотность[384]384
  Шульгин В.В. Бейлисиада. С. 9 (Предисловие М. Григорьева).


[Закрыть].

В письме Н.Е. Горбаневской смысл работы над Шульгиным изложен более детально:

[текст] про В.В.Ш., быть может, слишком длинен, тогда, дорогая, сократи, соедини как-нибудь с тем, что сделала сама, – в общем, тебе полный простор – делай что хочешь. Главное, надо, чтобы дошло до людей: два этапа было работы: 1-й – он писал новые главы (в том числе Бейлисиаду) и переделывал старые из «Дней» под себя нового. Причем вся работа проходила под постоянным влиянием субчиков вроде Владимирова и Д. Жукова[385]385
  Имеются в виду советский историк и публицист В.П. Владимиров (Вайншток) и писатель Д.И. Жуков.


[Закрыть]. Но все-таки он еще отчасти оставался собой и в конце концов получилось бол[ее] – мен[ее] ничего. Но тут он умер – и они дорвались и доделывали что хотели. Собственно, не обязательно они (Жуков и Владимиров), а они теперь уже другие – чисто АПНовские. Обязательно надо отметить, что мы печатаем главу в сокращении (сняли небольшой и совсем уж маразматический кусочек). Будет отличие, мы указываем, что сокращаем, они – нет, мы, конечно, не купируем, они – да, у нас попытка критического отношения к источнику, у них – нет и т. д.[386]386
  FSO. F. 24. Фонд Н.Е. Горбаневской.


[Закрыть]

В рецензии на книгу Р. Пайпса дается общая характеристика советской историографии:

Советские историки-профессионалы до настоящего времени лавируют в пределах качественно и количественно меняющихся оценок. Они принуждены писать или заведомую ложь (некоторые, впрочем, делают это с удовольствием), или уходить в те специальные периферийные области, где определяемая сверху историческая истина не закреплена так жестко, как, скажем, в истории советского общества или в истории политической борьбы начала XX века[387]387
  Шанецкий А. Американский ученый о русском историческом процессе. С. 420.


[Закрыть].

Данная оценка, конечно, не лишена публицистичности, но общая интенция критики официальной историографии проступает в ней вполне явственно.

Книга Р. Пайпса, по словам рецензентов, привлекает внимание потому, что в ней предпринята попытка дать более или менее целостный, концептуальный и даже историософский взгляд на историю России; когда лживость (и непродуктивность) официальной идеологической концепции очевидна, потребность в выработке новой, альтернативной концепции не вызывает сомнений. Другое дело, что авторы рецензии выбрали русский перевод научно-популярной книги маститого американского историка, английский оригинал которой вышел в 1974 году. Понятно, что сам этот жанр предполагает некое упрощение; в подобных работах концепции не создаются и не обосновываются, а презентуются неподготовленному, неискушенному читателю. Выбор объекта невольно обнаруживает уровень историографической культуры рецензентов, за пределами внимания которых остается современная западная историография: наряду с Р. Пайпсом в рецензии упоминаются С. Коэн и рецензии на американское издание книги Р. Пайпса в газетах. И всё.

Рецензенты реконструируют концепцию истории России, принадлежащую американскому ученому. В нарисованном «широкими мазками» историографическом контексте взгляды Р. Пайпса оказываются близки представителям так называемой государственной школы[388]388
  Там же. С. 423 – 424.


[Закрыть]. Достаточно подробно описана идея формирования «вотчинного государства», его последующей трансформации в «полицейское», а впоследствии «тоталитарное»[389]389
  Там же. С. 416 – 419.


[Закрыть]; особое внимание обращено на логические неувязки этой конструкции, в первую очередь на непонятность тезиса о том, почему вполне модернистское полицейское государство превратилось в тоталитарное. Отдельно авторы останавливаются на слабых моментах концепции Р. Пайпса («культурная отсталость средневековой Руси», отсутствие «русского феодализма», понимание русской интеллигенции и ее исторической роли) и многочисленных фактических ошибках. Из рецензии следует, что концепция Р. Пайпса ошибочна и непродуктивна[390]390
  «…жесткость конструкции часто заставляет автора прибегать к натяжкам, совершая такие промахи в отборе и интерпретации фактов, что его концепция постепенно теряет для внимательного читателя свою доказательную силу «(Там же. С. 440).


[Закрыть], однако альтернативной концепции в ней нет; авторы лишь замечают, что не стоит подчеркивать исключительность России, и предлагают более продуктивный, на их взгляд, подход: сравнение с другими странами «догоняющей модернизации» (Турцией, Персией, Китаем)[391]391
  Там же. С. 438 – 439.


[Закрыть].

Если критика Пайпса оставалась в рамках вежливой научной дискуссии, то рецензия на книгу Антонова-Овсеенко написана в совершенно другом ключе. Книга сразу объявляется «ненаучной», «лубком» и подвергается резкой критике: ее основная идея («Сталин – уголовник»[392]392
  «“Уголовник” и “хулиган” ‹…› – вот почти единственные слова, которые находит автор в своем лексиконе для характеристики Сталина. Но сказать о нем только это – значит ничего не сказать» (Там же. С. 443). «Видеть в жертвах этой исторической трагедии только “слабаков” и “фраеров” – с научной точки зрения бессмысленно» (Там же. С. 446). «Некритическое отношение к фактам Антонов-Овсеенко проявляет не раз» (Там же. С. 447).


[Закрыть], который победил в борьбе за власть «слабых» представителей советской верхушки) абсолютно непродуктивна. Кроме того, книга содержит огромное количество фактических ошибок и противоречий разного рода. За непрофессионализм достается не только автору, но и издателю[393]393
  Довнер М. Лубок вместо истории // Память. Вып. 4. С. 454 – 455.


[Закрыть]. Последнее весьма любопытно, поскольку книга Антонова-Овсеенко вышла в том же нью-йоркском издательстве «Хроника», что и первый выпуск «Памяти». Вероятно, в определенной степени резкость рецензии можно объяснить личной обидой. По словам Д.И. Зубарева, они с Рогинским подарили при встрече Антонову-Овсеенко два первых номера «Памяти», а он использовал материалы из них в своей книге без всяких сносок[394]394
  Интервью Д.И. Зубарева. С. 195 – 196. Позднее при создании общества «Мемориал» конфликт А.Б. Рогинского с Антоновым-Овсеенко получил продолжение.


[Закрыть].

В целом основная интенция историографического блока вполне очевидна. Существующие в профессиональной историографии концепции и подходы оказываются по разным причинам непродуктивными.

Особое место в четвертом выпуске занимал подготовленный Ф.Ф. Перченком блок по истории АН СССР[395]395
  Материалы к истории Академии наук // Память. Вып. 4. С. 459 – 462; Протоколы общих собраний РАН от 12 и 21 ноября 1917 года // Там же. С. 463 – 465; К биографии Г.А. Левитского // Там же. С. 466 – 468.


[Закрыть], в какой-то степени продолжающий историографические сюжеты. Этот блок включал небольшую статью и публикацию протоколов Общих собраний РАН от 18 и 21 ноября 1917 года. Приведенные в статье данные дополняли статью первого номера о пострадавших от советской власти ученых. Автор достаточно подробно перечислял тех, кто был репрессирован или «подвергался травле и дискриминации», причем речь шла не только о политических репрессиях.

Процесс огосударствления науки (завершение этого перелома – перевод Академии наук в Москву) создавал для ученых соблазн возможностей, и иммунитета против этого соблазна не было ни у кого (хоть и у И.П. Павлова). Эти возможности: командные должности, право отбирать (отзывать, откомандировывать) для себя (для дела науки) множества людей, фантастические денежные средства, создание новых специализированных исследовательских учреждений – такого не было тогда нигде в мире. Результат: советский прорыв в науке, масса открытий. ‹…› Однако эксплуатация названного соблазна, кроме очевидного положительного эффекта, давала и скрытый отрицательный. При нередкой среди ученых фанатической преданности своей системе взглядов концентрация возможностей в одних руках приводила к подавлению иных взглядов и конкурирующих научных школ. Этот эффект вполне прояснялся лишь тогда, когда наверх пробивалась специфически карьеристская поросль, так что соблазнившиеся возможностями могли и не ощущать конечного духа и полного смысла той перестройки, которую начинали[396]396
  Материалы к истории Академии наук… С. 461 – 462.


[Закрыть].

Публикуемые протоколы должны были опровергнуть тезис официальной историографии о том, что «передовая российская наука с восторгом» приняла смену политической власти. На общих собраниях Академия наук однозначно осуждает большевистский захват власти.

В исторический блок были включены воспоминания С.В. Сигриста, переданные им в Париже Н.Е. Горбаневской[397]397
  Ростов А. Дело четырех академиков // Память. Вып. 4. С. 469 – 495.


[Закрыть]. Оказавшийся в 1942 году в Германии, бывший выпускник Императорского училища правоведения, доцент Саратовского и профессор Ленинградского университетов, проходивший по «Академическому делу» и получивший пять лет лагерей с последующей ссылкой, сменил фамилию на Гротов, работал в Римском университете и активно публиковался в эмигрантской периодике под псевдонимом Алексей Ростов. В 1958 году он опубликовал в журнале «Возрождение» статью, которая оказалась первой публикацией, посвященной «Академическому делу». Прочитав в первом выпуске «Памяти» материал Ф.Ф. Перченка, опубликованный под псевдонимом И. Вознесенский, С.В. Сигрист прислал Горбаневской свой, представляющий собой переработанный и дополненный личными воспоминаниями вариант предыдущей статьи[398]398
  Письма С.В. Сигриста Н.Е. Горбаневской см.: FSO. F. 24. Фонд Н.Е. Горбаневской.


[Закрыть]. Редакция была очень довольна возможностью создать тематический блок из разных материалов.

Кроме этого, в выпуск вошли подготовленные к публикации А.И. Добкиным и А.Б. Рогинским три главы из воспоминаний Н.П. Анциферова[399]399
  Анциферов Н.П. Три главы из воспоминаний / Предисл. С. Примеч. С. Еленина и Ю. Овчинникова // Память. Вып. 4. С. 55 – 152. Позднее, продолжив работу над воспоминаниями Н.П. Анциферова, А.И. Добкин подготовил и издал более полный («книжный») вариант с прекрасными комментариями. См.: Анциферов Н.П. Из дум о былом / Под ред. А.И. Добкина. М., 1991.


[Закрыть]; фрагменты из «Петербургского дневника» З.Н. Гиппиус, подготовленные А.Б. Рогинским, А.И. Добкиным и Д.И. Зубаревым[400]400
  Гиппиус З.Н. Петербургский дневник («Выписки из дневника З.») // Память. Вып. 4. С. 353 – 373.


[Закрыть]; блокадный дневник Е.И. Кочиной[401]401
  В нелегальном письме Рогинского говорится: «Этот текст я получил от некой дамы – Шарымовой – приятельницы Руткевича, получил за час до обыска когдатошнего, и вместе с ним меня и взяли. Экземпляр, вынутый из портфеля, я у них отбил, но между тем в процессе длинного шмона куда-то запропастился и не нашелся даже на след. шмоне титульный лист с фамилией автора. По памяти я написал Кочина, но это неправильно, хотя похоже. Не сможете ли найти Шар-ву и спросить у нее, как фамилия автора – это то ли ее школьная учительница, то ли кто-то еще. Шарымова под какой-то другой фамилией печатается в “Гранях” и “Ковчеге”, я видел мельком ее статьи, так что найти ее легко. Если выяснится, что текст липовый и сочинен каким-то писателем, тогда его выкидывайте, что делать, хотя сама тема – падение – таким образом нигде (из мне известного, в т. ч. Солсбери) не освещалась. ‹…› Если не захотите ее искать, а между тем текст пойдет – пусть идет под фамилией Кочина» (FSO. F. 139. Фонд В.Е. Аллоя).


[Закрыть] и письма молодого Н.А. Бердяева; материалы о взаимоотношениях М.М. Бахтина и М.И. Кагана; статья В.Г. Короленко о голоде в послереволюционной России (подготовлена А.В. Храбровицким)[402]402
  Короленко В.Г. Голод в послереволюционной России // Память. Вып. 4. С. 394 – 401.


[Закрыть]; материалы о комитете помощи голодающим (коллективная подготовка к печати с решающим вкладом А.Б. Рогинского); записанный Л.И. Богораз автобиографический рассказ Натальи Костенко[403]403
  Судьба Натальи Костенко. Запись Л. Богораз // Там же. С. 402 – 414.


[Закрыть]. Как мы видим, с точки зрения тематики речь уже идет не столько о государственном терроре и протестном движении, сколько о поиске альтернативы. И, соответственно, основные герои выпуска – не жертвы системы и борьбы с ней, а культовые фигуры «неофициальной» советской культуры 1970-х.

Безусловно, одной из изюминок четвертого выпуска стали фрагменты «Черных тетрадей» З.Н. Гиппиус, неоднократно переиздававшиеся впоследствии в постсоветской России. Рукопись дневника писательницы хранится в Публичной библиотеке, где на нее и обратил внимание В.Н. Сажин[404]404
  «…один человек, получивший отношение из университета, сидел и все время ее копировал» (Интервью В.Н. Сажина. С. 253).


[Закрыть]. Для публикации Д.И. Зубарев при участии А.Б. Рогинского и А.И. Добкина подготовил тщательные комментарии. По словам В.Н. Сажина, было принципиально важно опубликовать текст именно как дневник З.Н. Гиппиус, но при этом не засветить источник рукописи; поэтому придумали легенду в виде письма профессора Иллинойсского университета Темиры Пахмусс, раскрывающего подлинное имя автора «дневника З.» после публикации его фрагментов в газете «Русская мысль». Однако другие члены редакции «Памяти» (например, А.Ю. Даниэль) эту версию не принимают. Отнестись к этой версии критически побуждает и письмо «внутрисоюзной» редакции В.Е. Аллою:

По поводу З. Ох уж эта З. Наша мелкая хитрость не удалась. Нашлась-таки на весь белый свет одна Темира, которая, единственная, могла угадать и которая угадала. Конечно, надо делать как ты собираешься, но как-то нас от этого устранить. Только как? М[ожет] б[ыть], дать старое заглавие, а в скобках раскрыть имя, как бы подчеркнув этим, что мы-то здесь имени не знали и у нас действительно только выписки на руках, а не целый текст. М[ожет] б[ыть], сократить ее письмо там, где она говорит о находящемся в наших руках полном тексте? Наша боязнь – выход от имени на текст и его читателя (публикатора) – вполне оправданна. (Это мы как бы «поток сознания» наших боязней на тебя обрушиваем.) Словом, необходимо подчеркнуть, что здесь она называлась так, а все открытия – тамошнее дело, и ограничить здешнее невежество и «случайно попавшие в руки выписки» от дневника известного лица[405]405
  FSO. F. 139. Фонд В.Е. Аллоя.


[Закрыть].

А вот предисловие к воспоминаниям Н.П. Анциферова вполне достоверно. Редакция действительно установила контакт с его дочерью, проживающей в США, через Н. Перлину[406]406
  Именно она, по собственным словам, обнаружила в отделе рукописей Публичной библиотеки воспоминания Н.П. Анциферова и, эмигрируя, указала на них Рогинскому (Письмо Н. Перлиной Раде Аллой (FSO. F. 139. Фонд В.Е. Аллоя)). На момент суда над Рогинским в листе использований воспоминаний Анциферова значились три фамилии читателей: Перлина, Рогинский, Сажин. Последний, по его собственным словам, выносил печатные страницы воспоминаний из библиотеки и перепечатывал дома (см.: Интервью В.Н. Сажина. С. 242).


[Закрыть] и получила разрешение на публикацию воспоминаний ее отца. В связи с чем в этой публикации, в отличие от предыдущей, имя автора воспоминаний названо полностью.

Достаточно автономно выглядели публикуемое в этом выпуске открытое письмо К. Гамсахурдия[407]407
  Гамсахурдия К. Открытое письмо Ульянову-Ленину (Публикация П.И. Маркова) // Память. Вып. 4. С. 374 – 381.


[Закрыть] к Ленину и размышление об этом письме М.Я. Гефтера[408]408
  Гефтер М. Несостоявшийся диалог (По поводу открытого письма З. Гамсахурдия В. Ленину) // Там же. С. 496 – 513.


[Закрыть]. К последнему материалу, выполненному в жанре эссе, редакция отнеслась довольно скептически, но решающим фактором оказался личный авторитет М.Я. Гефтера[409]409
  См.: Интервью А.Ю. Даниэля. С. 337.


[Закрыть]. А.Б. Рогинский написал в рабочем письме: «Очень серьезный и глубокий ученый, которого нельзя подпускать к бумаге. Но отказывать ему нельзя. Что и как исправимо – не понимаю. Я плюнул, перепечатал, что он дал, вот и все»[410]410
  FSO. F. 139. Фонд В.Е. Аллоя.


[Закрыть]. Редакция писала Н.Е. Горбаневской:

Ты совершенно справедливо ругаешь этот текст. Невнятный, заумный, плохо сделанный, раздражающий. Так мы и думаем, и, если помнишь, много по этому поводу говорили в сопроводительном письме (взгляни, если близко). Но это тот случай, когда, кажется, никуда не деться. У нас с ним особые отношения, через него кое-что нам перепадает, надеемся, будет перепадать и впредь, и хотя мы все единодушны в оценке текста, но непечатание здесь автоматически означает разрыв. Он обидчив до невероятности, кроме того, совсем уже не молод, болен, он считает себя «одним из нас», несколько раз под разными предлогами мы его уже выкидывали из предыдущих, теперь уже невозможно. (Что до опасения, что «забросают аналогичными опусами», то – не забросают. Здесь теперь уже никто не способен (или не желает) «забрасывать».) М[ожет] б[ыть], дать каким-нибудь мелким шрифтом? М[ожет] б[ыть], сделать примечание, что, мол, печатается только потому, что это как бы сопроводительный материал к публикации (если придумаешь второе, то не дай Бог, чтобы оно было резким по отношению к нему – это еще хуже, чем выкинуть, – в этом случае можно свалить на тебя, а в случае резкости – нет). Так что – некуда деться[411]411
  Там же.


[Закрыть].

Очевидно, что отношения с самым известным профессиональным историком в «историческом сборнике» складывались очень непросто. И тем не менее четвертый выпуск оказался (не столько по идеям, сколько по стилю и содержанию), пожалуй, наиболее приближенным к стандартам и идеалам научного. А колебания указывают на то, что поиски идентичности издания еще продолжались.

Работа над четвертым выпуском шла при измененном составе редакции. По разным причинам, как уже говорилось, от нее отошли С.В. Дедюлин, В.Н. Сажин и К.М. Поповский, зато возросла роль А.И. Добкина и Ф.Ф. Перченка. Рогинский значительную часть работы выполнял, приезжая в Москву. Явно возросло участие парижан – Н.Е. Горбаневской и В.Е. Аллоя.

«Память» в информационном пространстве. Шумы и поддержка

На тот момент «Память» стала уже достаточно заметным общественным явлением как в мире русской эмиграции, так и среди советских читателей неподцензурной литературы[412]412
  См. рецензии на «Память» в эмигрантской литературе: Байда Гр. Память и мы…; Дюжева Н. Свободным от лжи языком // Континент. 1980. № 25. С. 349 – 351; Чертков Л. [Рец. на: ] «Память». Исторический сборник. Выпуск 5 // Русская мысль. № 3457 от 24.03.1983. С. 10.


[Закрыть]. Это произошло не только в силу тематической актуальности и качества издания, но и благодаря тому, что члены редакции, а порой и просто авторы по мере сил способствовали распространению и популяризации издания. Например, С.В. Дедюлин[413]413
  См.: Интервью С.В. Дедюлина. С. 226.


[Закрыть] вступил в контакт с математиком С.Ю. Масловым[414]414
  О нем см.: Самиздат Ленинграда…; Долинин В. «Сумма» в контексте самиздата // «Сумма» за свободную мысль. СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2002. С. 23 – 30; Маслова Е. О Сергее и Нине Масловых (Не говори: «Забыл он осторожность…») // Там же. С. 31 – 37.


[Закрыть], издававшим в Ленинграде реферативный самиздатский журнал «Сумма», и поместил в его втором номере за 1979 год информацию о первых трех выпусках «Памяти» (с подробной аннотацией материалов двух первых)[415]415
  «Сумма» за свободную мысль… С. 185 – 186; 217 – 226.


[Закрыть]. Причем он специально отметил расхождение печатного и самиздатского вариантов второго выпуска, т. е. те материалы, которые убрал В. Аллой[416]416
  Там же. С. 217 – 219.


[Закрыть]. В этом же номере «Суммы» были опубликованы фрагменты некоторых публикаций (В.Г. Короленко и М.А. Поповского) из второго выпуска «Памяти»[417]417
  Там же. С. 145 – 150.


[Закрыть] и выдержки из рецензий на первые два выпуска исторического сборника, появившихся в эмигрантской печати[418]418
  Там же. С. 186 – 192.


[Закрыть]. В следующем, третьем, выпуске «Суммы» был опубликован реферат еще одной рецензии на «Память»[419]419
  Там же. С. 264 – 265.


[Закрыть]. Несколько раз «Память» анонсировалась А.Ю. Даниэлем в «Хронике текущих событий».

Наряду с членами редакции в Москве и Ленинграде популяризацией сборника занималась и Н.Е. Горбаневская в Париже. Более того, поскольку она была объявлена единственным «официальным» представителям сборника и только на ее почтовый адрес приходила корреспонденция западных читателей, ей приходилось вести переписку, отвечать на критику, анонсировать и готовить рекламную информацию. Подобной работы было немало. Письма приходили по разным поводам и из самых неожиданных мест. Например, от В.А. Стацевича из Сан-Франциско:

В мои руки попали самиздатовские воспоминания М.Л. Шапиро (1700 страниц машинописи). Небольшая часть этих воспоминаний (134 стр.) была опубликована Чалидзе в 1978 г. в сборнике «Память», которым было указанно, что представителем этого московского сборника являетесь Вы. Ввиду того что Сан-Франциско является центром дальневосточной эмиграции в большинстве своем из Харбина, я уверен, что воспоминания харбинки М. Шапиро вызвали бы в ее среде большой интерес. ‹…›

Лично я нахожу, что эти воспоминания настолько хорошо и правдиво написаны, что они не могут не вызвать интереса у бывших харбинцев (и не только у них).

‹…›

Именно эти побуждения (отнюдь не материального порядка) заставляют меня просить Вашего разрешения на печатанье воспоминаний М. Шапиро газетой «Русская жизнь», к которой, кстати, я не имею никакого отношения[420]420
  FSO. F. 24. Фонд Н.Е. Горбаневской.


[Закрыть].

29 октября 1983 года, когда издание «Памяти» фактически прекратилось, к Горбаневской обратился известный впоследствии историк Ю. Фельштинский:

Если я не ошибаюсь, Вы являетесь в настоящее время редактором сборника «Память». Это так? Если да, то у меня есть для Вас одно предложение, которое, возможно, Вас заинтересует.

Я просматриваю сейчас материалы архива Троцкого, хранящиеся в Гарвардском университете, в Бостоне. Там есть довольно много материалов, сотни и сотни страниц, которые могут быть интересны русскоязычному читателю. Я не знаю точных правил для авторов сборника, всегда ли они должны быть жителями России. Но если нет – не интересуют ли Вас публикации сделанных мною подборок из архива? Если да, то в каком объеме. (Надеюсь, что Вы понимаете, что я не собираюсь заниматься пропагандой троцкизма, и примерно представляете себе, что публиковать интересно, а что нет.)

Раз уже я взялся писать Вам в связи с «Памятью», то, может быть, мне стоит задать тот же вопрос касательно самого «Континента». Интересуют ли а) документальные публикации и б) просто подборки документов.

Я бы хотел сначала выяснить этот вопрос принципиально, так как есть одно осложняющее обстоятельство. Чтобы сделать копию с документа, архиву, в котором он хранится, нужно заплатить примерно 4 франка за страницу (ксерокопии). Чтобы сделать какие-то полноценные публикации, нужно снять копии с сотен и сотен документов. Если предположить, что со временем все это будет опубликовано, то копии можно делать со спокойной совестью, но для этого мне хотелось бы иметь хотя бы неформальное «принципиальное» согласие печатать эти документы. Повторяю, их очень много, причем страниц 100 уже есть в моем распоряжении (и по Вашей просьбе я готов выслать копии для предварительного ознакомления)[421]421
  FSO. F. 24. Фонд Н.Е. Горбаневской.


[Закрыть].

Не получив ответа, Ю. Фельштинский написал:

До сих пор не получил никакого ответа на мое предложение относительно публикации материалов Троцкого. Ни из «Континента», ни из «Памяти» – ни слова. Если молчание «Памяти» можно объяснить местонахождением редакции, то во всех случаях трудно понять, почему молчит «Континент». Во всех случаях я попросил бы об очень приблизительном, неформальном ответе, чтобы я примерно понимал ситуацию. Я предложил «Континенту» и «Памяти» самые лучшие «мои» материалы, которые до сих пор берегу для вас и никому не даю, хотя давным-давно мог бы опубликовать в любом журнале[422]422
  Там же.


[Закрыть].

И потом еще раз: