Текст книги "Исторический сборник «Память». Исследования и материалы"

Редакционная работа

Последующие этапы работы (обсуждение, обработка, макетирование материалов и т. д.) соответствовали традиционной самиздатской практике, с присущими ей конспиративностью и коллективностью.

Выглядело это так. Любой человек из ближнего круга мог предложить какую-то тему или текст. Предложение обсуждалось в личных беседах. Как правило, центральной фигурой при таких обсуждениях был А.Б. Рогинский. Он предлагал и направлял, генерировал идеи и распределял работу[220]220
  По воспоминаниям А.Ю. Даниэля, на каждой общей встрече А.Б. Рогинский раздавал всем рабочие задания, которые записывал на листочках, вырываемых из блокнота (см.: Интервью А.Ю. Даниэля. С. 345).


[Закрыть]. Однако нельзя сказать, что Рогинский был авторитарным руководителем. По ощущениям самих участников, происходило совместное творчество. И для Рогинского было очень важно (и комфортно) работать в режиме «живого и непосредственного диалога», хотя решающее слово часто оставалось за ним.

Как было сказано выше, представители ближнего круга что-то писали сами, что-то заказывали, а также приводили в качестве авторов своих друзей и знакомых. Каждый предназначенный для сборника текст перепечатывался в нескольких экземплярах либо самим автором, либо машинисткой. Первой для «Памяти» в Ленинграде стала работать Елена Русакова, прежде уже печатавшая самиздатские тексты[221]221
  Интервью А.Б. Рогинского. С. 318.


[Закрыть]; были и другие[222]222
  «В Москве было довольно много таких машинисток – все, как одна, пожилые дамы с прошлым; кроме открытых текстов они печатали и полуподпольные. За плату, конечно же» (Интервью А.С. Коротаева. С. 261).


[Закрыть]. Вспоминает Русакова:

С 1978 года я печатала на машинке материалы сборника «Память» для Арсения Рогинского. По специальности я была корректором. Я не была новичком в самиздатском деле, печатала Солженицына и Шаламова, несколько раз «Хронику», но новая работа отличалась от того, что приходилось делать прежде. ‹…› Сейчас, конечно, этим никого не удивишь, но мне и в голову не приходило, где можно найти и для чего могут понадобиться, например, воспоминания эсеров, да еще с такой тщательностью откомментированные, да еще с такими вступительными статьями, каких не встретишь в исторических журналах. Но постепенно все выяснилось – публикаторы и редакторы отыскивали документы и готовили их к публикации за границей[223]223
  Русакова Е. Письмо к И.З. // Воскреси – свое дожить хочу… С. 243.


[Закрыть].

Затем текст распространялся среди членов редакции, которые обсуждали его в личных беседах; особенно веским по-прежнему считалось мнение Рогинского. Некоторые тексты отвергались, другие принимались, третьи с редакционными замечаниями возвращались автору. После посильной доработки печатался в нескольких копиях чистовой экземпляр, и все члены редакционной коллегии собирались вместе, чтобы вычитать и окончательно обсудить собранные материалы.

По традиции, заведенной в диссидентской среде, такие встречи чаще всего проходили в пустующих квартирах чьих-то родственников или знакомых, что должно было более или менее защитить от возможного обыска или ареста. Например, общее собрание по поводу первого выпуска «Памяти» состоялось в апреле 1976 года в ленинградской мансарде-ателье фотографа Якова Назарова, знакомого А.Б. Рогинского и С.В. Дедюлина[224]224
  О нем см.: Интервью А.Б. Рогинского. С. 314 – 315.


[Закрыть]; из Москвы туда приехали Л.И. Богораз и А.Ю. Даниэль.

В этот раз решено было работать в Ленинграде, чтобы не возить собранные бумаги туда-сюда. Сеня меня встретил и отвез в пустую квартиру своего друга. Это была даже не квартира, а что-то вроде маленькой мансарды, мастерской художника. Впрочем, хозяин мастерской был не художник, а фотограф, куда-то уехавший в это время. Отдельное жилье с отдельным ходом (редкость в Ленинграде). Меня оставили там одну, велели никуда не выходить и с осторожностью спускать воду в уборной (чтобы соседние жильцы не обратили внимания, что в пустом помещении кто-то есть). Ребята приносили мне еду – это обычно были консервы: курица с овощами, – я разогревала их на плитке здесь же, в комнате, а ночью меня выводили погулять – если не ошибаюсь, по набережной Мойки и ближним улочкам. Несколько дней я прожила на этой конспиративной квартире, в основном сидя над машинописными страницами сборника[225]225
  Богораз Л.И. Сны… С. 215.


[Закрыть].

Подобные встречи происходили и в Москве, например в квартирах, которые снимали на лето для занятий с абитуриентами Д.И. Зубарев и приезжавший из Ленинграда А.Б. Рогинский (они подрабатывали репетиторством)[226]226
  «Летом они приезжали в Москву, чтобы подработать репетиторством. Для них это был, так сказать, хлебный сезон. По такому случаю снимали у кого-нибудь из знакомых квартиру. Помню, к примеру, что работали у Людмилы Поликовской, в переулке около Патриарших прудов. А в соседнем доме была гостиница ЦК (сейчас это отель “Марко Поло”), и Сеня Рогинский злобно говорил, стоя на балконе: “Плюнуть негде, кругом стукачи!” Короче говоря, ребята давали уроки – русскую литературу прежде всего; кажется, и историю тоже. А по вечерам, как говорится, “занимались они делом”…» (Интервью А.С. Коротаева. С. 263).


[Закрыть]. Конечно, иногда с квартирами бывали накладки[227]227
  «С этой квартирой на Башиловке связан забавный эпизод. Андрей Мирер, хозяин квартиры, был не очень в курсе того, что мы делаем. И поэтому, наверное, получилось так, что параллельно с нами в квартире живут две юные привлекательные особы, уж не знаю, кем они Миреру приходились. Нас человек пять-шесть, а квартира не очень большая. Девочки издали наблюдают за нашими трудами, ничего не понимают. Удивляются, что мы на них не обращаем никакого внимания, пытаются с нами кокетничать – не получается, нам не до того. И вот в какой-то момент, когда мы с Арсением сидим на кухне, пьем кофе и выверяем очередной текст, одна из них заходит и говорит: “Мальчики, мальчики, а я знаю, что вы делаете. Вы самиздат делаете, вот что!” Я как-то растерялся – ну, что отвечать? А Арсений моментально сообразил: взял пару листков машинописных, протянул ей и произносит буквально следующее: “Милая барышня! Разве бывает самиздат со сносками?” Она смотрит и так разочарованно произносит: “Не-а, не бывает…” И сразу скучнеет: видно, мы в ее глазах потеряли романтический ореол» (Интервью А.Ю. Даниэля).


[Закрыть]. Но как правило, во время этих совместных обсуждений царила радостная, творческая атмосфера. Вспоминает Л.И. Богораз:

Самым замечательным временем в моей жизни мне кажется период с лета 1975 по лето 1980 года. Это было время интенсивной работы, когда я чувствовала, что занимаюсь настоящей работой. Дело не в том, что я понимала ее важность и полезность, и не в ее ощутимых результатах – которые все-таки были, а в ощущении интенсивного труда. Теперь я знаю, что это и есть счастье. Это была работа над сборником исторических материалов, сборником, которому мы дали, может быть, несколько претенциозное название «Память»[228]228
  Богораз Л.И. Сны… С. 210.


[Закрыть].

Примерно в той же тональности говорит о работе над «Памятью» С.В. Дедюлин[229]229
  Интервью А.С. Коротаева, С. 282.


[Закрыть].

Так как во время обсуждений все участники могли предлагать собственные комментарии и формулировки, некоторые мемуаристы полагают, что авторство многих опубликованных в сборнике материалов вполне условно. «Официальных» авторов не было, и редакция считала себя вправе дополнять, уточнять и перерабатывать подготовленные тексты. По словам Б.Н. Равдина,

большинство работ, опубликованных в «П[амяти]», были в каком-то смысле коллективными, хотя подписаны тем или иным именем (псевдонимом). И дело, конечно, не в том, что большинство авторов не претендовало на право собственности, и даже не в том, что любой материал подвергался многократному коллективному обсуждению, но в том, пожалуй, что существовала объединяющая всех постоянных авторов «П[амяти]» и причастных к сборнику людей не скажу школа, но что-то похожее, м[ожет] б[ыть] – шкала. М[ожет] б[ыть], важнее было не «что», а «как»; метод, способ, а не цель. Игра с материалом, который вдруг становится соучастником игры, напарником[230]230
  Равдин Б.В. Исторический сборник «Память» (1976 – 1982) // Воскреси – свое дожить хочу… С. 257.


[Закрыть].

Равдину вторит С.В. Дедюлин: «Главная отличительная черта сборников “Памяти” – это то, что не было никогда целиком индивидуального авторства, даже если оно имело форму индивидуального авторства»[231]231
  Письмо С.В. Дедюлина автору.


[Закрыть]. По воспоминаниям В.Н. Сажина, Рогинский однажды попросил его переписать одно из написанных им предисловий, поскольку оно «очень индивидуально»[232]232
  Интервью В.Н. Сажина. С. 242.


[Закрыть].

Эта особенность влечет за собой другую: как не было официального авторства, так не было и официальной редакции. И мемуаристы, основываясь на собственном опыте и часто противореча друг другу, называют разные составы фактической редакции, впрочем, неизменно включая в него А.Б. Рогинского. Сам же А.Б. Рогинский неоднократно говорил, что никакой редакции не было[233]233
  См.: Интервью А.Б. Рогинского. С. 292 – 293.


[Закрыть].

В связи с этим, на наш взгляд, необходимо иметь в виду два обстоятельства.

Во-первых, даже в официальных, т. е. институционально и юридически оформленных редакциях есть люди, не работающие непосредственно с текстами, а выполняющие другие технические функции. В неоформленной редакции, без четкого разделения должностных обязанностей и сфер деятельности, такие сотрудники тоже есть. Кроме того, заседания редакции без протокола и в атмосфере коллективного творчества трудно отличить от встречи друзей. Они всегда привлекали всевозможных «общих знакомых», каждый из которых мог на свое усмотрение принимать или не принимать участие в работе. Серьезному делу не мешали вино и девушки; кто-то просто «тусовался»; кто-то встречал-провожал и бегал в магазин (как, например, опекавший Л.И. Богораз в тот ее ленинградский приезд Борис Митяшин, не написавший для «Памяти» ни строчки, но непременно участвовавший в общих встречах[234]234
  О нем см.: Хроника текущих событий (далее – ХТС). Вып. 46; см. также: Митяшин Б. Жизнь и философия. СПб., 2011. Впрочем, с 1976 г. Митяшин, по его собственным словам, перестал участвовать – в силу изменений отношений с Рогинским.


[Закрыть]). Свои услуги в различной форме и с разной степенью эффективности предлагали Марк Печерский и Юрий Диков, не входившие в ближний круг[235]235
  Личное письмо С.В. Дедюлина автору.


[Закрыть]. На определенном этапе в референтный круг ближайших читателей входил Глеб Павловский. В отдельных встречах участвовал Михаил Бернштам, ставший потом в эмиграции известным историком-публицистом[236]236
  Интервью А.Ю. Даниэля. С. 346.


[Закрыть]. Кто-то привлекал авторов, как известный впоследствии адвокат Юрий Шмидт или один из авторов знаменитого сборника «Из-под глыб» Вадим Борисов[237]237
  «С 1977 – 1978 годов важным для “Памяти” человеком стал еще один давний знакомый – Вадим Борисов, московский историк, близкий друг Гарика Суперфина и Наташи Горбаневской. Он и материалы какие-то предлагал в сборник – вокруг истории духовного сопротивления главным образом, – и с людьми знакомил, которые потом становились авторами. Например, через Диму я попал к Юдифи Матвеевне Каган, с которой мы подружились и которая стала готовить публикации для “Памяти”. И квартира ее (она жила вместе с матерью Софьей Исааковной и родственницей Наташей Макаровой) стала одним из московских центров нашей работы. Там мы и со многими людьми познакомились, и многие интереснейшие материалы увидели. В некоторые домашние архивы я попал тоже благодаря Диме, его рекомендациям (например, в архив Шаховских). И через него же возник контакт с Евгением Борисовичем Пастернаком, ведь это Дима, если я не ошибаюсь, был автором публикации о Пастернаке и Мандельштаме в четвертом выпуске. И много еще чего он для сборника делал. В том числе и вполне технические вещи. Например, он взял на себя труд по пересылке за границу четвертого выпуска “Памяти”. Мы сговорились, я принес ему домой две толстенные папки и все волновался: не многовато ли будет, об объеме-то у нас с ним речь до того не шла. Он поглядел, ухмыльнулся и успокоил меня: мол, сколько наработали, столько и наработали, все будет нормально. И действительно, все дошло без приключений» (Интервью А.Б. Рогинского; там же дана подробная характеристика взаимодействия редакции «Памяти» с еще целым рядом людей). О В.М. Борисове см.: Вадим Борисов. Статьи, документы, воспоминания / Сост. А. Карельская, М. Алхазова. М.: Новое издательство, 2017.


[Закрыть]. Кто-то готов был обсуждать или редактировать чужие тексты, не предлагая своих; таковы близкий друг Рогинского тех лет историк Л.Я. Лурье и его же приятель со студенческих тартуских лет Б.Н. Равдин. Последний вспоминал: «Как автор-соавтор я в ней [работе] участвовал всего ничего. Смотрел материалы, что-то прикидывал, предлагал то слово поменять, то абзац снять, то какую-то справочку уточнить, то “блоху” поменять на “стрекозу”, то заметочку составить»[238]238
  Равдин Б.В. Исторический сборник «Память»… С. 235.


[Закрыть]. В.Н. Сажин, опубликовавший на страницах сборника немного собственных текстов, помогал в поиске архивных материалов и обсуждениях. Были авторы, которые приносили свои тексты, но в редактирование чужих не включались. С.В. Дедюлин вспоминает, как кто-то крикнул В.В. Иофе: «Веня, ну что вы шляетесь без дела?!»[239]239
  Письмо С.В. Дедюлина автору.


[Закрыть] На первых порах атмосфера свободного общего дела отдавала творческим хаосом бахтинского карнавала. С другой стороны, были люди (в основном более старшие по возрасту), которые в общих встречах – тусовках – не участвовали, зато вычитывали, а порой и редактировали практически все тексты[240]240
  Может быть, они в какой-то степени, в отличие от Л.И. Богораз, тяготились молодежной «тусовкой», либо, как считает А.Ю. Даниэль, молодые редакторы полагали приличным не «звать их к себе, а самим ходить к ним» (Письмо А.Ю. Даниэля).


[Закрыть]. Это, например, М.Я. Гефтер, позднее Д.М. Бацер, в какой-то степени Я.С. Лурье. Порой за советами в «индивидуальном порядке» обращались к таким представителям старшего поколения, как активная «самиздатчица» Р.Б. Лерт[241]241
  О ней см.: Вессье С. За вашу и нашу свободу. С. 474.


[Закрыть]. Изначально в стороне от общих собраний были Ф.Ф. Перченок и А.И. Добкин[242]242
  Интервью В.Н. Сажина. С. 243.


[Закрыть].

И второе обстоятельство надо иметь в виду: состав фактической редакции не оставался неизменным. Так, например, в первом номере не участвовал Д.И. Зубарев. Игравший важную роль в подготовке первых трех выпусков С.В. Дедюлин в силу различных причин постепенно отошел от редакторской работы, а роль А.И. Добкина и Ф.Ф. Перченка, напротив, со временем только возрастала[243]243
  См.: Интервью А.Б. Рогинского (с. 294) и Интервью А.Ю. Даниэля (с. 360).


[Закрыть].

С учетом сказанного, на наш взгляд, можно назвать лидеров редакции в узком смысле слова. Это А.Б. Рогинский, С.В. Дедюлин, Л.И. Богораз и А.Ю. Даниэль, сделавшие решающий вклад в работу над текстами, которые вошли в первый номер[244]244
  Хотя по мнению А.Ю. Даниэля, в эту группу входят только Рогинский, Дедюлин и Добкин.


[Закрыть].

На начальном этапе большинство членов редакции не имели опыта собственно редакторской работы; им приходилось учиться по ходу дела. Понятно, что в то время особенно ценился вклад тех, кто такой опыт имел, – Л.И. Богораз и А.Б. Рогинского. Но постепенно на первый план стали выходить иные фигуры, в первую очередь Добкин и Перченок. Именно они будут составителями последнего опубликованного – пятого – выпуска «Памяти» и неопубликованного шестого. Л.Я. Лурье пишет: «Среди людей этого круга Добкин был поначалу мало заметен: по общим вопросам не высказывался, больше молчал. Его можно было встретить в Публичке, но не в “Сайгоне”. ‹…› Именно Саша, как я теперь понимаю, фактически возглавил ленинградскую часть исторического альманаха, возобновленного вскоре после ареста Рогинского под новым названием “Минувшее”»[245]245
  Лурье Л. [Рец. на: ] In Memoriam. Исторический сборник памяти А.И. Добкина. СПб.; Париж.: Феникс-Atheneum, 2000 // Новая русская книга. Критическое обозрение. 2000. № 4 – 5. С. 94. О соотношении «Памяти» и «Минувшего» см. в нашей статье ниже.


[Закрыть].

Как составлялись комментарии, сноски и биографические справки? Насколько позволяют реконструировать этот процесс доступные источники, вполне традиционно. В поисках информации члены редколлегии регулярно отправлялись в библиотеки (в Ленинграде – в Публичку, в Москве – в самые разные, в зависимости от тематики), поднимая всевозможные справочники и библиографические указатели[246]246
  «…я предпочитал работать в Иностранной библиотеке и в Исторической, в справочно-библиографических отделах, где стояли в открытом доступе иностранные энциклопедии и справочники на всех языках. И можно было почти про любого интересующего нас человека получить сведения именно из энциклопедий и справочников. Плюс к этому огромные картотеки газетно-журнальных публикаций и научных работ – тоже по персоналиям, на всех языках» (Интервью Д.И. Зубарева).


[Закрыть]. Довольно активно привлекались издания 1900 – 1940-х годов, в частности периодика. Если этой информации не хватало, искали свидетелей и очевидцев. Порой необходимые для составления комментариев книги заказывали зарубежным знакомым[247]247
  «Помню, как однажды Стивен Коэн, с которым мы познакомились то ли у Гефтера, то ли у Тани Баевой (тоже ведь наша близкая сочувственница), принес в большущей сумке, а может, даже в чемодане, немалую часть комплекта “Социалистического вестника”. У кого он его в Америке выпросил, знать не знаю – но как же я и все мы были счастливы и благодарны ему!» (Интервью А.Б. Рогинского).


[Закрыть]. Иногда их же просили уточнить те или иные сведения.

Приемам источниковедческой работы учились методом проб и ошибок, и постепенно профессиональное мастерство росло. Самостоятельно осваивали и азы редактирования. Каждый текст подвергался перекрестному чтению; все члены редакции делали свои замечания, предлагая что-то сократить, добавить комментарий или доработать стиль. В архиве В.Е. Аллоя сохранил текст, написанный для второго номера «Памяти» Ю.М. Даниэлем с редакторской правкой А.И. Добкина и А.Б. Рогинского[248]248
  Архив Forschungsstelle Osteuropa an der Universität Bremen (далее – FSO). F. 139. Фонд В.Е. Аллоя.


[Закрыть]. А уж, казалось бы, вполне маститый литератор. Свою правку предлагала и зарубежная редакция.

По словам К.М. Поповского, первая ленинградская встреча с совместной читкой оказалась далеко не единственной – их было около десятка для каждого выпуска. Еще одна, например, состоялась в его ленинградской квартире: «Были – Сажин, Дедюлин, Рогинский, Добкин и Лариса Богораз. Работали довольно долго, что-то допечатывали, что-то сокращали»[249]249
  Письмо К.М. Поповского автору.


[Закрыть].

После нескольких обсуждений напечатали чистовик, «нулевку». Его отправили в Париж Н.Е. Горбаневской, но работа продолжалась. В тексты вносили дополнения и уточнения, и в Париж отправился доработанный вариант. С него уже были сделаны копии для распространения в самиздате. Но их было немного[250]250
  По свидетельству Рогинского, три-четыре экземпляра (Из интервью Арсения Рогинского польскому журналу «Карта»). В результате сохранились самиздатские экземпляры только двух первых выпусков «Памяти», которые хранятся в архиве московского «Мемориала» (см.: Комароми А. «Митин журнал» и способы бытования текста // Вторая культура. Неофициальная поэзия Ленинграда в 1970 – 1980-е гг. М., 2013. С. 153). В январе 2015 года в Бременский архив от С.В. Дедюлина поступил черновой вариант 3-го выпуска. По словам А.Ю. Даниэля, количество рукописных экземпляров было бо́льшим (по меньшей мере две закладки по 5 экземпляров).


[Закрыть], так как ставка делалась на тамиздатский книжный вариант.

Весьма интересно, какие же материалы были забракованы редакцией и почему. Прежде всего отклонялись такие тексты, которые не соответствовали критериям профессионализма, культивировавшимся редакцией. Например, статья упомянутого М. Бернштама, попытавшегося составить биографии региональных чекистов по материалам официальной печати и предвыборных плакатов 1937 года, была отвергнута как «сыроватая и недотянутая»[251]251
  Интервью А.Ю. Даниэля. С. 346.


[Закрыть]. Статью известного советского археолога Г.Б. Федорова не приняли потому, что, по мнению редакции, автор слишком сосредоточился на своей «персональной войне» с другим известным археологом, академиком Б.А. Рыбаковым, и его научными концепциями[252]252
  Личное сообщение А.Ю. Даниэля.


[Закрыть].

При отборе материалов (в том числе и публикуемых источников) неукоснительно действовал конвенциальный принцип «интересно – неинтересно», и неинтересное отклонялось. Кроме того, редакция (в первую очередь сам Рогинский) внимательно следила за соблюдением заявленного «идеологического равновесия». Если, например, в очередном номере намечался крен в сторону социалистов, какие-то их воспоминания могли быть отложены в редакционный портфель.

Теоретическая программа

Когда сборник в основном был сформирован, пришло время подумать о традиционном для подобного рода новых изданий программном предисловии. Оно появилось в июне 1976 года в Москве. Конечно, основные идеи были сформулированы заранее, в коллективных беседах. На этой основе, под устные комментарии А.Б. Рогинского и С.В. Дедюлина А.Ю. Даниэль написал текст[253]253
  Интервью С.В. Дедюлина. С. 222.


[Закрыть]. Затем в его обсуждении приняли участие А.Б. Рогинский, С.В. Дедюлин и М.Я. Гефтер[254]254
  А.Ю. Даниэлю вспоминается несколько иной алгоритм работы над предисловием: «Действительно, “рыба”, обсужденная всеми еще весной, была написана мной, в мае или нач[але] июня, затем в Москву приехал Дедюлин, и мы с ним вместе основательно посидели над текстом, он внес существенную правку. Сидели мы с Дедюлиным не в квартире родственника Коротаева, а в пустой квартире моего друга, переводчика и поэта Георгия Ефремова (сам он был в отъезде). Потом была еще верхняя правка Рогинского, возможно – вместе с Дедюлиным, этого я не знаю. Но Гефтеру, точно, он показывал. И окончательная мелкая правка (наша с А[рсением] Р[огинским]) – в момент окончательной сборки первого тома, которая действительно происходила в течение нескольких дней в квартире родственника Коротаева – его кузена Андрея Мирера, недалеко от метро “Беговая”» (письмо А.Ю. Даниэля А.В. Свешникову).


[Закрыть]. Текст действительно получился программный.

Прежде всего авторы констатируют важность полноценного знания о прошлом. Однако, говорят они, в современном советском обществе «существуют заменители общественной памяти, и долгое пользование ими порождает своеобразное привыкание к пропускам в истории, к замалчиваниям, к фальсификациям. ‹…› Там, где нарушена общественная память, там место всем другим общественным бедам и недугам. Там, где обеднена память, обеднена – в самых жизненных основаниях – культура, а с нею вместе и нравственность во всех своих проявлениях от политики до быта[255]255
  От редакции // Память. Исторический сборник. Вып. 1. С. V.


[Закрыть]. ‹…› Нет прошлого, закрыто будущее»[256]256
  Там же. С. VII.


[Закрыть].

Деформация образа прошлого – это результат давления власти. Именно идеологически выдержанная, официальная советская историография создает миф о прошлом, т. е. его искаженный образ, заменяющий в угоду власти историческую истину. А поскольку «история пишется по источникам», важнейшее средство сохранения мифа – архивная политика государства: ограничение доступа в архивы и периодические их чистки в зависимости от политической конъюнктуры.

Однако положение дел изменилось. «Еще вчера это была по-своему целостная мифологическая система. Сегодня она дала глубокие трещины, обнажившие несоответствия отдельных ее составляющих»[257]257
  Там же. С. VI.


[Закрыть]. Об этом свидетельствует «нарастающая в глубинах общества, особенно у молодого поколения, потребность в исторической правде. Даже больше чем потребность – страсть, неодолимая тяга к достоверному, к возрождению забытого и вычеркнутого»[258]258
  Там же. С.VII.


[Закрыть].

В восстановлении «подлинного исторического прошлого», вопреки лжи официальной историографии, и состоит задача нового сборника. И «первоочередной своей целью редакция ставит сбор исторических свидетельств и последующую их публикацию. Наиболее важным здесь для нас является извлечение исторического факта из небытия, спасение его от забвения и введение в оборот – научный и общественный»[259]259
  Там же. С. IX.


[Закрыть]. Это возможно благодаря тому, что помимо документов, хранящихся в контролируемых государством архивах, существуют «неподконтрольные» личные воспоминания, письма многочисленных свидетелей и участников исторических процессов недавнего прошлого. «…главные наши исторические тайны – особого рода. В эти тайны посвящены миллионы людей. Можно тайно подготовить 1937 год, но осуществить его тайно представляется затруднительным. Миллионы свидетелей, и многие из них еще живы»[260]260
  Там же. С. VIII.


[Закрыть]. В стране «существуют непочатые источники – огромные резервы исторической памяти»[261]261
  Там же.


[Закрыть].

Авторы понимают масштабы поставленной задачи и не претендуют на ее всестороннее разрешение: «Сделаем, что сможем»[262]262
  Там же. С. IX.


[Закрыть]. Сборник изначально позиционируется как «публикаторское» по преимуществу издание. «Редакция считает своим долгом спасать от забвения все обреченные ныне на гибель, на исчезновение исторические факты и имена, и прежде всего имена погибших, затравленных, оклеветанных, судьбы семей, разбитых или уничтоженных поголовно; а также имена тех, кто казнил, шельмовал, доносил»[263]263
  Там же.


[Закрыть].

В предисловии сказано также о периодическом характере издания (что, по словам авторов, имеет свои плюсы, такие как возможность «диалога с читателем») и о его политической и идеологической неангажированности[264]264
  От редакции // Память. Исторический сборник. Вып. 1. С. IX.


[Закрыть]. Содержание первого выпуска подтверждает стремление «Памяти» показывать реальную, не искаженную идеологической интерпретацией историю во всей ее сложности и противоречивости: «…мы печатаем ‹…› мемуары эмигрантки-монархистки, петербургской учительницы, арестованной “за религию”, коммуниста, социалистки»[265]265
  Там же. С. X.


[Закрыть].

При этом неподцензурность издания не позволяет назвать его строго научным.

«Память» стремится приблизиться к научному изданию. Однако наш сборник не может, к сожалению, стать изданием по-настоящему научным.

Научная редактура требует непременной проверки источниковой ценности попадающих в сборник сообщений. Но поскольку «Память» составляется нами из материалов, которым – из-за темы, концепции, имени автора или упоминаемых лиц, иногда по причинам совершенно необъяснимым – закрыт доступ в подцензурную печать, то соответственно и источники для проверки их по большей части находятся в спецхранах библиотек и архивов.

В силу этого, а также и потому, что многим фактам и не существует подтверждения (опубликованного), мы не берем на себя смелости уверять читателя в полной непогрешимости сборника. Тем не менее основное стремление редакции – это стремление к достоверности и точности публикаций[266]266
  Там же.


[Закрыть].

На наш взгляд, эта ярко, четко и целостно изложенная программа нуждается в некоторых комментариях.

Прежде всего, в ней, как уже говорилось, очевидно присутствует несколько архаичное – с точки зрения уже проявившихся тогда в западной методологии и теории истории – противопоставление идеологически ангажированной и подлинной, правдивой, честной, т. е. «объективной» истории. Таким образом, авторы как бы реанимируют даже не старый позитивистский, а некий эрудитский идеал исторической науки. Конечно, это можно объяснить тем, что члены редакции не были знакомы с новейшей литературой по теории исторического познания. Но как бы то ни было, по их мнению, именно такое представление прошлого востребовано современным общественным сознанием. Люди стремятся знать «как оно было на самом деле»; их ожидания сформировались в классический период историографии и с тех пор не изменились[267]267
  См. статью Б. Мартин в настоящем издании (с. 58).


[Закрыть]. Однако несмотря на этот «архаизм», редакция делает ход, который вполне укладывается в современный западный тренд, явно опережая в этом официальную советскую историографию. В рассказах простых людей, попавших в жернова истории, проступает вся сложность и противоречивость исторического процесса.

И наконец, вопреки сделанному в предисловии заявлению, сборник получился политически ангажированным, если поместить его в контекст идеологической ситуации второй половины 1970-х годов. С одной стороны, он явно антисоветский, а это, безусловно, идеологическая позиция. Впрочем, в какой-то степени авторы это осознавали, полагая, что сама «нормальная жизнь» и «объективность» идут против советского идеологического извращения. С другой стороны, в широком спектре взглядов – как официальных, так и неподцензурных – сборник явно тяготеет к правозащитному, т. е. либерально-социалистическому, светскому, прозападническому крылу. Отсюда, например, постоянная полемика с Солженицыным и его историческими и историософскими взглядами. По словам А.Б. Рогинского, «книга Солженицына построена вокруг одной идеи. Нам трудно было с ней полемизировать и трудно было согласиться. Александр Исаевич утверждает: когда-то была настоящая Россия, а потом вдруг свалились с неба большевики и овладели невинной душой русского народа. Порча коснулась всех, кроме тех, кто сохранил веру в Бога. Только они остались средоточием сопротивления и нравственности»[268]268
  Из интервью Арсения Рогинского польскому журналу «Карта»…


[Закрыть]. А.Ю. Даниэль несколько иначе прокомментировал идею сквозной полемики с Солженицыным[269]269
  «Литературно очень хорошо сделано. Публицистически прекрасно сделано. И это произвело, конечно, колоссальное впечатление.
  И еще одно очень важное свойство этой книги (я не уверен, что тогда мог так четко сформулировать, но впоследствии мне стало это совершенно понятно). “Архипелаг…” сделан на соединении двух потоков памяти: непосредственной памяти жертв террора (личной памяти, мемуарной либо устной истории) – и диссидентской, интеллигентской рефлексии вокруг исторических проблем. Это грандиозная попытка соединить два потока, до этого почти не пересекавшихся. И Солженицын очень хорошо справился с этой задачей; по тем временам и при том круге источников, которыми он был ограничен, – блестяще справился. И в каком-то смысле мы тогда понимали, что наши замыслы – это продолжение вот этой наметившейся линии работы. Мы должны уточнять, проверять, искать новые факты, новые тексты, новые документы, публиковать их, вводить в научный оборот и так далее. Мы видели свою задачу в значительной степени и в продолжении, и в полемике, потому что у Солженицына прослеживалась некоторая идеологическая конструкция, с которой мне лично хотелось спорить. У него немножко гегельянская концепция истории: большевизм равный самому себе и, в общем, не менявшийся в течение всех десятилетий своей истории, в течение всей этой эпохи террора, а лишь развивавший то, что в нем изначально было заложено. (Конечно, будучи замечательным литератором, Солженицын не мог игнорировать и не игнорировал “запах эпохи”; в его изложении у тридцатых годов все-таки иной звук, чем у двадцатых, а у сороковых – иной, чем у тридцатых; но это прорывается за счет его художественной интуиции и вопреки идеологической концепции.) А мне казалось, что каждая эпоха, каждый этап, каждый сюжет имеет свой колорит, свой контекст, свою логику. Ужасно не хотелось обобщать. Мне кажется, в сборнике “Память” мы придерживались именно этого подхода: есть конкретный сюжет, он существует в определенном историческом контексте; надо понять связь между этим сюжетом и контекстом и рассказать об этом читателю. А объяснять его исключительно на фоне общей картины победного шествия абсолютного зла – контрпродуктивно, так мы не поймем ни людей конкретных, ни их поступков. Вот такой была моя собственная установка; и, по-моему, у всех нас – или у большинства из нас – были похожие подходы» (Интервью А.Ю. Даниэля).


[Закрыть]. Но в любом случае заявленная авторами «объективность» оказалась недостижимым идеалом. Сборник получился таким, каким получился.

Первый выпуск. Издание и реакция на него

К началу осени 1976 года сборник был готов. Он получился довольно объемным, более 700 машинописных страниц. После того как напечатали несколько окончательных экземпляров, встал вопрос об издательстве. Один экземпляр передали в Париж Н.Е. Горбаневской, работавшей в редакции журнала «Континент»[270]270
  По воспоминаниям А.Ю. Даниэля, с этим был связан достаточно забавный казус, свидетельствующий о «детском» уровне конспирации. «…мы через какую-то оказию договорились, каким образом узнаем, что она получила рукопись очередного (не помню, какого именно) выпуска. Предложение с нашей стороны было такое: я позвоню ей с почты и спрошу: “Наталья, а ты уже поднималась на Эйфелеву башню?” Если она ответит: “Да”, – значит, выпуск получен. Ну, отправили мы этот выпуск. Прошло какое-то время, я ей звоню (а это же тогда целое дело было: автоматической международной связи не существует, значит, надо ехать на Центральный телеграф, заказывать разговор и т. д.), спрашиваю, как дела, как дети, а потом задаю этот самый вопрос: “Ты уже поднималась на Эйфелеву башню”? А она, конечно, начисто забыла о том, что это условная фраза. И злобно так отвечает: “А за каким чертом мне лезть на эту дурацкую башню?” (Она, видать, как Мопассан, Эйфелеву башню не любила.) “Да нет, – говорю, – ты не поняла! Ты поднималась на Эйфелеву башню или нет?” И так мы с ней долго пререкались; наконец она вспомнила и как закричит: “Ах, на Эйфелеву башню? Ну, конечно! Конечно, поднималась!” Такая у нас с ней вышла конспирация» (Интервью А.Ю. Даниэля).


[Закрыть]. Но и после этого работа над сборником продолжалась. Дорабатывались тексты, вносились новые комментарии. В наибольшей степени изменениям подвергся текст Ф.Ф. Перченка, посвященный Академии наук. Дополнения и новый вариант также были отправлены в Париж.

Однако уже получив сборник, Н.Е. Горбаневская не смогла сразу найти издателя. Тем временем вторая часть одного из экземпляров далеко не окончательного варианта сборника (и притом без титульного листа) попала в руки известного деятеля диссидентского движения В.Н. Чалидзе[271]271
  О нем см.: Антология самиздата…


[Закрыть], возглавлявшего в Нью-Йорке русское издательство «Хроника», и заинтересовала его[272]272
  «…зарубежный представитель долго не мог найти никакого издателя, тем временем в руки основателя и руководителя издательства “Хроника” Валерия Чалидзе не совсем случайно попала одна из двух папок самиздатской рукописи, со второй половиной первоначального чернового варианта сборника и вовсе без титульного листа, содержания и программного манифеста “От редакции”! ‹…› Высоко оценив даже такие осколки манускрипта, он уже принял решение сдавать имеющийся текст в набор, но в этот момент в телефонном разговоре (Нью-Йорк – Париж) с Н. Горбаневской счастливым образом похвастался ей своей новинкой. Началась досылка недостающих и – несмотря на настоятельные просьбы внутрироссийской редакции – крайне избирательная и недостаточная правка макета по окончательному беловому варианту…» (Исторический сборник «Память» // Библиограф. Вып. 1. С. 8).


[Закрыть]. В телефонном разговоре с Горбаневской он сказал, что получил «интересные диссидентские материалы», и тут выяснилось, что это исторический сборник «Память», официальным представителем которого и является Горбаневская[273]273
  Интервью С.В. Дедюлина. С. 222. Иную версию этих событий см.: Аллой В.Е. Записки аутсайдера // Минувшее. Вып. 22. С. 153 – 156.


[Закрыть]. Подписали договор и приступили к издательской подготовке сборника. Начался интенсивный, хотя и далеко не регулярный (в силу различных причин) обмен письмами с вопросами, корректурой, дополнениями между Москвой, Нью-Йорком и Парижем[274]274
  Так, в архиве Н.Е. Горбаневской хранятся письма от редактора нью-йоркского издательства Е. Дорман с вопросами относительно согласования вариантов, полученных из Парижа и Ленинграда (FSO. F. 24. Фонд Н.Е. Горбаневской).


[Закрыть]. Некоторые поздние редакционные дополнения и исправления вносились в экстренном порядке, некоторые вовсе не вошли в издательский макет. Процесс шел, хотя и не так быстро, как хотелось бы членам редколлегии. И вот в 1978 году в возглавляемом Чалидзе издательстве «Хроника-Пресс» вышел первый выпуск сборника «Память». Поскольку за основу был взят далеко не чистовой вариант, самиздатский первый выпуск оказался гораздо более качественным, чем тамиздатский. И хотя в книгу вошли фотографии, с которыми у редакции было связано много хлопот, текст местами выглядел неряшливо[275]275
  Интервью С.В. Дедюлина. С. 223. В.Е. Аллой, следующий издатель «Памяти», оценивает книжный вариант первого выпуска крайне негативно («…первый том “Памяти” вышел в совершенно непотребном виде, ребята были расстроены и даже решили было, что издание окончательно загублено и никогда не сможет выйти из обычного самиздатско-диссидентского ряда» – Аллой В.Е. Записки аутсайдера // Минувшее. № 22. С. 154), но с такой категоричностью вряд ли можно согласиться.


[Закрыть].

Сборник отметила эмигрантская пресса, и рецензии в основном были положительными[276]276
  Копелев Л. [Рец. на: ] Память. Исторический сборник // Русская мысль. 05.07.1979; Блехман Р. Беспамятство // 22. 1978. VIII. № 3. С. 249 – 253; Вишневская Ю. О памяти // Синтаксис. 1979. № 3. С. 114 – 119.


[Закрыть]. Их авторы высоко оценивали как тематику опубликованных материалов, так и качество их подготовки. Некоторые отмечали мужество редакторов, в «тяжелейших условиях», с риском для жизни «восстанавливающих подлинную картину прошлого». Лишь Р. Блехман отозвался о книге довольно критически, но его мнение явно выбивалось из общего ряда.

Напряженный труд, практическая цель которого выглядела порой утопично, дал свои результаты. Сборник состоялся и вошел в коммуникативное пространство – по крайней мере в пространство эмигрантской периодики.

Второй выпуск

Тем временем началась работа над вторым выпуском. По словам А.Б. Рогинского, хотелось расширить тематические границы:

Нам скоро стало тесновато в ГУЛАГовской теме ‹…› Хотелось найти что-либо «положительное», что показывало бы пути выхода. Постепенно появилась культурная тематика, тексты об интеллигентских кружках после революции, публикации о кооперации, о других общественных инициативах.

Кстати, только тогда я начал всерьез задумываться о месте независимой общественности в жизни страны. Я занялся историей общественных организаций 1920-х годов, был потрясен их фантастическим количеством и разнообразием. Я выискивал в библиотеках и архивах упоминания об их деятельности, уставы, отчеты. Сами названия: «Общество любителей Вагнера», «Союз евреев-переселенцев», «Общество содействия бывшим военнопленным» – звучали для меня как музыка. И все они были уничтожены. Мог ли я подумать тогда, что через 20 лет жизнь сделает меня профессиональным «общественником» и едва ли не экспертом по модной ныне теме «Развитие гражданского общества в современной России»[277]277
  Из интервью Арсения Рогинского польскому журналу «Карта»…


[Закрыть].

Свои материалы дали Р.И. Пименов[278]278
  Пименов Р.И. Воспоминания. Часть 1. Один политический процесс // Память. Вып. 2. С. 160 – 262. Правда, впоследствии выяснилось, что Р.И. Пименов передал эти материалы для публикации и в другой самиздатский журнал – «Поиски». В ответ на недоуменные вопросы представителей обоих изданий автор ответил: «Я передал материалы в самиздат, а там уже не мое дело». В итоге воспоминания вышли в двух выпусках «Памяти», но эта ситуация охладила отношения редакции с Пименовым (см. Интервью с С.В. Дедюлиным). По словам А.Ю. Даниэля, «Память» опубликовала сокращенный вариант воспоминаний, и какого-то ухудшения отношений с автором это не вызвало (Письмо А.Ю. Даниэля А.В. Свешникову).


[Закрыть], Д.И. Зубарев, С.В. Дедюлин[279]279
  Булатов А. О последних изданиях Анны Ахматовой // Память. Вып. 2. С. 454 – 480.


[Закрыть]. Большой фрагмент воспоминаний бывшего Главкома Красной армии И.И. Вацетиса, расстрелянного в 1938 году, подготовил к публикации А.И. Добкин «под руководством» А.Б. Рогинского[280]280
  Вацетис И.И. Гражданская война. 1918 / Предисл. и примеч. С. Далинского // Там же. С. 7 – 81.


[Закрыть]. Воспоминания И.И. Вацетиса публиковались ранее в советской печати, но в «Памяти» впервые появились именно те фрагменты, которые были выброшены цензурой. Как и в первом выпуске, раздел по истории религии подготовил К.М. Поповский[281]281
  «Второй материал, над которым я работал, появился во втором томе “Памяти” и представлял из себя воспоминания Василевской о Катакомбной церкви. С этим материалом я поехал в Москву к своему духовному отцу Александру Меню, с которым меня познакомил в 1973 году мой отец, Марк Поповский, и у которого я крестился в мае 1974-го. Выяснилось, что автором воспоминаний оказалась родная тетка отца Александра. На мою просьбу о публикации этих воспоминаний отец Александр дал согласие» (Письмо К.М. Поповского автору).


[Закрыть].

В целом рабочий механизм был вполне отлажен, но круг авторов значительно расширился. Например, во второй сборник вошли воспоминания известного лингвиста И.А. Мельчука – знакомого Л.И. Богораз, который в 1977 году эмигрировал в Канаду[282]282
  Мельчук И.А. Мои встречи с КГБ // Память. Вып. 2. С. 568 – 578.


[Закрыть]. Особенно важно, что к работе подключились авторы более старшего поколения: Марк Александрович Поповский (1922 – 2004)[283]283
  О взаимоотношениях редакции «Памяти» с М.А. Поповским см.: Интервью А.Ю. Даниэля. С. 349 – 350.


[Закрыть], Александр Вениаминович Храбровицкий (1912 – 1989)[284]284
  См.: Храбровицкий А.В. Очерк моей жизни. Дневники. Встречи. М.: НЛО, 2012. Характеристику участия А.В. Храбровицкого в работе «Памяти» см. в Интервью А.Б. Рогинского (с. 309 – 310).


[Закрыть], Евгений Александрович Гнедин (1897 – 1983), Давид Миронович Бацер (1905 – 1987).

М.А. Поповский (сын которого, Константин, участвовал в «Памяти») – известный журналист и автор 14 популярных книг, посвященных преимущественно деятелям советской науки, член Союза писателей и Союза журналистов СССР[285]285
  В эмиграции М.А. Поповский опубликовал ряд книг с критикой советской научной политики, см., в частности: Поповский М.А. Управляемая наука. 1978; Он же. Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга. 1979; Он же. Дело академика Вавилова. 1983.


[Закрыть]; эмигрировал в 1977 году. Для сборника он предоставил материалы о епископе Луке (Войно-Ясенецком)[286]286
  Из материалов к биографии В.Ф. Войно-Ясенецкого (Архиепископа Луки). Сообщение М.П. // Память. Вып. 2. С. 513 – 524.


[Закрыть] и фрагменты своей книги о Н.И. Вавилове, сопровождаемые интервью с автором. Изначально М.А. Поповский сам сформулировал вопросы, но затем согласился ответить на те, что предложил С.В. Дедюлин[287]287
  Поповский М.А. Дело Вавилова (главы из книги). Вместо предисловия – интервью с автором / Примеч. И. Мдивани // Память. Вып. 2. С. 263 – 373.


[Закрыть], который подготовил также введение и комментарии к тексту о Вавилове. Кроме того, уезжая в эмиграцию, М.А. Поповский вынужден был оставить в Советском Союзе свой богатейший архив. Впоследствии сын писателя передал эти разрозненные материалы А.Б. Рогинскому[288]288
  Письмо К.М. Поповского автору.


[Закрыть]. В архиве, в частности, хранились воспоминания крестьян-толстовцев[289]289
  Воспоминания об этом сюжете А.Ю. Даниэля несколько отличаются от версии К.М. Поповского: «Насколько помню, архив М.А. Поповского не был “передан” Рогинскому (т. е. не был отдан в его полное распоряжение). Дело было так: за несколько лет до своего отъезда из страны М[арк] А[лександрович] побывал на Алтае, в селе, где некогда существовала толстовская коммуна “Жизнь и труд” и где еще доживали уцелевшие после лагерей и ссылок члены коммуны. Оттуда он и привез эту кучу документов и мемуаров толстовцев: Моргачева ‹…› Янова, Шершнева, остальных не помню, но их было не меньше десятка. (Кстати, спустя несколько лет в этом же селе побывала Л[ариса] И[осифовна] и выслушала от стариков-толстовцев несколько нелицеприятных высказываний в адрес М[арка] А[лександровича]: оказывается, он обещал старикам вернуть рукописи – и не вернул.) Перед своим отъездом он отдал этот архив с просьбой разобрать и систематизировать его (у него это все хранилось как на свалке), заодно посмотреть, не сгодится ли что-нибудь для “Памяти” (это было его собственное предложение), а в дальнейшем, по возможности, переправить ему за рубеж. Что и было постепенно, кусками, сделано. Для “Памяти” мы выбрали Моргачева, но М[арк] А[лександрович] взбрыкнул (кажется, он сам захотел его издать – воспоминания были первоклассные; увы, так и не знаю, осуществил ли он свое намерение), и пришлось заменить его Яновым, тоже неплохим» (Письмо А.Ю. Даниэля).


[Закрыть]. Родилась идея опубликовать некоторые из них на страницах «Памяти», однако возникла проблема. Поначалу Марк Поповский предоставил воспоминания толстовца Моргачева, но когда они были отредактированы, решил (уже будучи в эмиграции) сам вернуться к этой теме[290]290
  См.: Поповский М.А. Русские мужики рассказывают. 1983.


[Закрыть] и потребовал их вернуть. В результате во втором сборнике появились воспоминания другого крестьянина-толстовца, В.В. Янова, подготовленные Д.И. Зубаревым[291]291
  Янов В.В. Краткие воспоминания о пережитом // Память. Вып. 2. С. 82 – 159. Позднее эти воспоминания войдут в книгу, подготовленную А.Б. Рогинским и Д.И. Зубаревым. См.: Воспоминания крестьян-толстовцев (1910 – 1930). М.: Книга, 1989.


[Закрыть]. Впоследствии М.А. Поповский, человек с непростым характером, писал Н.Е. Горбаневской:

Приобрел «Память»-2, с интересом прочитал, высоко оценил работу моих друзей и вместе с тем был опечален. Не ими, а Вами и Н. Струве. Дело в том, что я действительно разрешил создателям «Памяти» использовать главы из книги «Дело Вавилова». Очевидно, это было осенью 1976 или зимой 1977 года. Тогда еще не было видно ничего ни о моем выезде (меня не выпускали), ни о публикации «Памяти» на Западе. С 6 ноября 1977 года я – на Западе. В те же дни я позвонил Н. Струве. Писал ему из Рима, пишу из Нью-Йорка. То есть он все время знает, где я нахожусь. И тем не менее ни он, ни Вы как представитель «Памяти» не сочли нужным сообщить мне о публикации и не спросили, как я отношусь к этому. Иными словами, зная, что автор на Западе, его произведение печатали как самиздат – без разрешения, без договора. Между тем тут права автора охраняются куда серьезнее, чем в России, и я легко найду защиту своих интересов. Мне нанесен серьезный ущерб: американское издательство, которому я продавал права на «Вавилова», протестует против появления ста страниц книги в «ИМКА-Пресс». Поведение Струве иначе как пиратским не назовешь, но ведь и Вы отлично знаете, что я уже полтора года в Европе и Америке и нельзя публиковать книгу без согласия автора. Я уже получил серьезный удар: издательство отказывается выпускать Вавилова по-русски. ‹…›

P.S. Я хотел бы обратить Ваше внимание еще на некоторые другие детали опять-таки неэтичного свойства. В «Памяти»-2 приведено мое предисловие к книге Вл. Луки Войно-Ясенецкого, но меня как автора почему-то скрывают за инициалами. Из моего оставленного в России архива изымают фотографию Луки, и тоже неизвестно откуда что. Из моего архива берут и публикуют рукопись толстовца Янова. Рукопись служит литературным источником для моей большой работы о толстовцах. Работа еще не написана, а сырые материалы уже в печати. И неизвестно, откуда они. Если к этому прибавить, что материалы о Короленко я тоже принес, выпросив их у моего друга Храбровицкого, то почти половина «Памяти»-2 сделана на моих материалах[292]292
  А.Ю. Даниэль сообщил: «Янов был помещен нами в “Памяти” уже в полном согласовании с М[арком] А[лександровичем], так что его претензии насчет Янова в письме к Наташе совершенно беспочвенны. Как и прочие его претензии: публикация глав о Вавилове была согласована с ним еще до его отъезда – и откуда мы должны были узнать, что после отъезда его издательские планы изменились? То же и с Войно-Ясенецким: мы публиковали предисловие в том виде, в котором он нам его передал, и никаких пожеланий относительно замены инициалов на полное имя мы не получали. Что касается материалов Храбровицкого, на которые М[арк] А[лександрович] в этом письме, кажется, заявляет тоже нечто вроде претензии на собственность, то с Храбровицким у нас были и свои отношения, не через М[арка] А[лександровича] (через Бацера, насколько я помню)» (Письмо А.Ю. Даниэля).


[Закрыть]. Я же в благодарность имею только неприятности. И все оттого, что понятие о литературном произведении как собственности у советских людей начисто вытравлено[293]293
  FSO. F. 24. Фонд Н.Е. Горбаневской.


[Закрыть].

Впоследствии конфликт был улажен[294]294
  «Дорогая Наташа, Ваше письмо настолько доброжелательно и содержательно, что одно искупает все Ваши прошлые вины. Вины, увы, есть, но мне уже не хочется возвращаться к ним. Как будто книга о владыке Луке наконец (через 3 года!) родилась из чрева YMСA-Press, хотя я еще ее не видел. Как будто появление 100 стр[аниц] Вавилова также не повело к расторжению моего договора с амер[иканским] издательством, хотя не исключено, что Андрей Стипулковский (Overseas Publication, London) теперь уже издавать Вавилова по-русски не станет. А жаль ‹…›
  Рад, что в “Континенте” появится рецензия на “Управляемую науку” и “Память”. Второй том “Памяти” очень хорош. Мне неудобно писать о нем в НРС, так как в нем много моих материалов, но я пытаюсь подбить на это здешних литераторов. Как обстоит с “Памятью” 3 и 4? Обыски у Дедюлина очень беспокоят меня. Не имеете ли каких-нибудь вестей на эту тему?» (Там же).


[Закрыть], но и во время его, и после М.А. Поповский выражал свое одобрение «Памяти» и желание всячески ей помогать[295]295
  «Надеюсь, что Маша Слоним передала Вам мои ответы и мои вопросы. Последние относятся к судьбе II и III тома “Памяти”. Что с ними? Каковы перспективы их выхода в ближайшее время? “Грани” заказали мне рецензию на I “Память”, но в Риме у меня не было экземпляра. 29-го вылетаю в Нью-Йорк и, надеюсь, там найду I том. Если у Вас есть каналы в Россию, передайте от меня сердечный привет мальчикам.
  Я готов в Америке помогать им по мере сил, тем более что буду жить в одном городе с Чалидзе» (Там же).
  Или позднее (04.01.1980): «Прочитал о скором выходе “Память”-3. Поздравляю, хотя при каждом упоминании о “Памяти” внутренне вздрагиваю. После ареста Тани Великановой, о. Глеба и Игоря Губермана мерещится самое плохое…» (Там же).


[Закрыть].

А.В. Храбровицкий, известный исследователь творчества В.Г. Короленко (некогда женатый на его внучке), предложил неопубликованные письма писателя М. Горькому и неопубликованное интервью из личного архива дочери писателя, где Короленко критикует революцию и политику советской власти[296]296
  Два письма В.Г. Короленко А.М. Горькому // Там же. С. 422 – 428; Неопубликованное письмо В.Г. Короленко // Там же. С. 429 – 431.


[Закрыть].

Е.А. Гнедин, сын известного деятеля немецкой социал-демократии А.Л. Парвуса, бывший сотрудник Народного комиссариата иностранных дел, отсидевший более 10 лет в лагерях[297]297
  См.: Гнедин Е.А. Выход из лабиринта. New York: Chalidze Publ., 1982. О нем см.: Орлова Р., Копелев Л. Мы жили в Москве. Харьков: Права Людини, 2012. Часть 1. С. 73 – 79. Евгений Гнедин. Мир как война за мир без войны / Сост. С.Д. // Новый библиограф. Париж, 2014. Вып. 10.


[Закрыть], предоставил статью с анализом международных отношений предвоенного периода, не укладывающуюся в каноны официальной советской историографии[298]298
  Статья Гнедина с тщательными комментариями Д. Зубарева и А. Коротаева присутствует в самиздатовском варианте «Памяти», но в печатный не вошла. Она была опубликована В. Чалидзе отдельной брошюрой без подготовленных «Памятью» комментариев: Гнедин Е.А. Из истории отношений между СССР и фашистской Германией (документы и современные комментарии). Нью-Йорк: Хроника, 1977. Впоследствии статья Гнедина с комментариями, сделанными для «Памяти», была опубликована С.Д. Дедюлиным по сохранившейся рукописи. См.: Гнедин Е. Мир как война за мир без войны // Новый библиограф. Париж, 2014. Вып. 10. С. 4 – 35.


[Закрыть].

Более значительной окажется роль Давида Мироновича Бацера. Бывший участник социалистических кружков 1920-х, он много лет провел в тюрьмах, ссылке и лагерях. В 1970-х годах, официально числясь бухгалтером, активно занимался библиографией, написал несколько библиографических работ. А.Б. Рогинский, собирая материал для «неподцензурного» словаря российских социалистов, в 1976 году познакомился с Д.М. Бацером и тут же привлек его к сотрудничеству. А.Ю. Даниэль писал[299]299
  Даниэль А.Ю. «Я прожил счастливую жизнь…» Об авторе «Соловецкого исхода» // Воспоминания соловецких узников / Под ред. В. Умнягина. Т. 1: 1923 – 1927. Соловки: Спасо-Преображенский соловецкий ставропигиальный мужской монастырь, 2013. С. 515 – 527.


[Закрыть]: