Текст книги "Межполушарное взаимодействие"

Раздел 2. Межполушарная организация психопатологических феноменов

Психопатология очагового поражения правого полушария[4]4
  Доброхотова Т.А., Брагина Н.Н. Функциональная асимметрия и психопатология очаговых поражений мозга. М.: Медицина, 1977. Глава 2.


[Закрыть]. Доброхотова Т.А., Брагина Н.Н.

‹…› Поэтому из всех возможных вариантов изложения психопатологической симптоматики поражения того и другого полушарий мы выбрали такой, при котором будут описаны пароксизмально возникающие и постоянно наблюдающиеся или перманентные психопатологические феномены, синдромы, составляющие характерную для право– и левостороннего поражения мозга картину психических нарушений. Специально не разбираются и лишь упоминаются многие другие частные вопросы, каждый из которых мог бы быть предметом исследований. К ним, например, относится вопрос о том, как отражается внутриполушарное расположение очага поражения на психопатологической симптоматике; вопрос о зависимости психических нарушений от характера патологического процесса и о дифференциальной диагностике опухолевых, воспалительных, сосудистых заболеваний и эпилепсии с расположением очага эпилептогенной активности в правом полушарии и т. д.

Здесь авторы имели в виду описать нарушения психической деятельности, возникающие в момент эпилептических припадков и, следовательно, составляющие психопатологический компонент последних. Эти припадки подчас представляют собой кратковременные психотические состояния, имеющие определенную психопатологическую структуру, характерную в данном случае для поражения правого полушария у правшей.

В рамках поражения правого полушария интересно отметить, что припадки со сложными психопатологическими феноменами отмечаются при страдании височного, височно-теменно-затылочного отделов. Припадки же при поражении лобного отдела не включают в себя таких ярких «продуктивных» психопатологических феноменов. Протекают они по типу «общих эпилептических припадков» (Шмарьян А.С., 1949) или фокальных, с поворотом головы и глаз влево, судорогами (иногда более выраженными в левых конечностях), ранней потерей сознания. В припадках у наблюдавшихся нами больных с поражением правой лобной области имелись также позывы на мочеиспускание, дефекацию.

Многообразные и в то же время ограничивающиеся определенными рамками психические нарушения возникают во время припадка у больных с избирательным страданием височных, височно-теменно-затылочных отделов (опухолевые и иные очаговые поражения указанной локализации, эпилепсия с очагом эпилептогенной активности в указанных отделах правого полушария). Ниже будет представлено описание психопатологических феноменов в структуре пароксизмальных синдромов.

Во время припадка у больных с преимущественным страданием правого полушария возникают чаще всего обонятельные галлюцинации. В.Я. Смирнов (1975) ‹…› установил, что обонятельные галлюцинации возникали во время припадка у 23 больных, из них у 17 отмечено правостороннее расположение опухоли, у 4 – левостороннее, а 2 больных имели отклонение от праворукости. На более частое возникновение обонятельных галлюцинаций при поражении правой височной доли указывал еще М.И. Аствацатуров (1911). Однако в последующих работах по этому вопросу (Саган О.М., 1964; Вяземский Н.М., 1964; и др.) авторы подчеркивают, что обонятельные галлюцинации возникают при поражении височных отделов, но не останавливаются на зависимости их частоты от стороны поражения.

Обонятельные галлюцинации очень редко составляют самостоятельный припадок. Чаще всего они во время припадка сочетаются со вкусовыми, слуховыми (музыкальными или ритмическими) галлюцинациями, резкими аффективными расстройствами, явлениями дереализации, деперсонализации, а также с крайне выраженными и многообразными висцерально-вегетативными нарушениями (Брагина Н.Н., 1974; Доброхотова Т.А., 1974). Среди последних – неприятные ощущения и урчание в животе, учащение сердцебиения и дыхания, гиперемия или побледнение лица, выраженная саливация, повышенное потоотделение. Все это сочетается с резкой общей слабостью, оральным гиперкинезом (причмокивание, облизывание губ, жевание, глотание и т. д.).

Впечатлению исключительной тягостности, мучительности припадка в целом в немалой степени способствуют клинические особенности обонятельных галлюцинаций. В самоописаниях больных, как правило, подчеркивается неприятный характер обонятельных обманов. Запахи обычно незнакомы больным, и они испытывают заметные затруднения в их обозначении, определении, часто употребляя довольно однотипные фразы, как, например: «Кажется, что такого запаха в природе нет вообще». Некоторые больные в стремлении довести все-таки до сведения врача, что это за ощущение запаха, сравнивают его с запахом гнили, жженого железа, испорченного мяса, тухлого лука и т. д. Непременно при этом подчеркивают, что речь идет лишь о сходстве ощущаемых ими запахов с перечисленными выше, но не в совпадении их.

Интересно, что во время разных припадков у одного и того же больного возникает ощущение одного определенного тягостного запаха (разные запахи отмечаются реже). Столь же затруднительно для некоторых больных и описание локализации мнимых запахов. Некоторые больные говорят, что запах окружает нос, лицо, и, чтобы отгородиться от запаха, закрывают во время приступа нос платком. О.М. Саган пишет, что обонятельные галлюцинации у большинства больных не имеют экстрапроекции; запах ощущается внутри тела, «где-то в глубине груди, носоглотки»; одна из больных, наблюдавшихся автором, ощущала запах в правой половине носа, что соответствовало стороне расположения опухоли.

Обычно, ощущая во время припадка неприятный запах, больные убеждены, что его чувствуют только они, что этот запах «болезненный» и окружающие его не ощущают. Однако некоторые больные на первых этапах болезни вдруг возникающие запахи воспринимают как реальные и считают, что их ощущают и окружающие; больные жалуются родным на то, что «неприятно пахнет», пытаются выяснить у них, откуда «идет запах». Лишь приобретая опыт переживания приступов с мнимыми запахами, больные убеждаются, что запах им только кажется.

Обонятельные галлюцинации во время припадка возникают на фоне резко повышенной чувствительности к запахам вообще. Недаром некоторые из больных запахи, кажущиеся им в момент припадка, определяют как «застревание запахов», поясняя, что слишком долго тянется ощущение запаха, когда-то как будто действительно воспринятого ими, но уже давно исчезнувшего.

Обонятельные галлюцинации как слагаемое эпилептических припадков при опухолях правой височной доли обычно возникают вне связи со степенью выраженности гипертензионно-окклюзионных явлений (Смирнов В.Я., 1975). Однако у больных эпилепсией они во время припадка встречаются реже, чем у больных с опухолевым поражением (Чебышева Л.Н., 1975), Вкусовые галлюцинации встречаются значительно реже, чем обонятельные, и во время припадка обычно сочетаются с ними. ‹…› Выражаются они в кратковременном преходящем ощущении неприятного привкуса во рту, характер которого больные также затрудняются описать. Отмечают, что это ощущение во времени совпадает с возникновением мнимого запаха.

Слуховые галлюцинации, возникающие при избирательном поражении правого полушария у правшей, особенны тем, что носят не вербальный характер, а выражаются в кратковременном, появляющемся только в период припадка, мнимом восприятии музыки или природных, бытовых шумов, характеризующихся ритмичностью звучания. Соответственно эти обманы принято обозначать как музыкальные и ритмические слуховые галлюцинации. ‹…› Музыкальные и ритмические галлюцинации в клинике эпилепсии, по-видимому, являются более редкими, чем при опухолях правой височной области, феноменами. ‹…›

Музыкальные галлюцинации выражаются в явственном ощущении звучания музыки, появляющемся во время припадка. Больные обычно могут передать характер музыки: грустная, веселая, а иногда описывают ее содержание, а также указывают, где раньше слышали эту музыку и в чьем исполнении. У нас создалось впечатление, что в большинстве подобных наблюдений речь идет как бы о повторном, непроизвольном, внезапно наступающем оживлении исключительно убедительного впечатления от той музыки, которую больной действительно воспринимал когда-то в прошлом. Музыкальные галлюцинации очень редко составляют самостоятельный пароксизм, чаще всего они представляют собой лишь одно частное слагаемое более сложного (и по психопатологической структуре) припадка.

У больной С., 30 лет, на операции удалена протоплазматическая астроцитома из глубинных отделав правой височной доли. За 3 года до операции появились приступы болей в животе, сопровождавшиеся выделением большого количества тягучей густой слюны и ощущением покачивания. За 2 года до этого наблюдалось «странное состояние», потом никогда не повторявшееся: «Когда в своей квартире переходила из одной комнаты в другую, на душе что-то будто перевернулось, оборвалось… появилось чувство одиночества, стало тяжко… Обернулась назад, и вдруг показалось, что все здесь мне незнакомо, чуждо, не мое». Больная поясняла, что это быстро исчезнувшее состояние оставило ее «в таком ужасе», что она сразу громко зарыдала. Через год присоединились общие судорожные припадки с непроизвольным мочеиспусканием, прикусом языка. Перед каждым таким приступом «появлялось неприятное ощущение в животе, оно тянулось вверх, начинало выделяться много густой тягучей слюны, слева доносилась грустная… грустная… похоронная музыка… на душе наступала безысходная тоска, слева налетала темнота, потом – ощущение, будто лечу и кувыркаюсь, и на этом теряю сознание».

Как видно, музыкальные галлюцинации, появившиеся в ауре больших судорожных припадков, выступают в составе сложного пароксизма: висцеро-вегетативных и вестибулярных симптомов, аффективных расстройств в виде выраженной тоски, а затем потери сознания и большого судорожного припадка. Больная в своих самоописаниях приводит характеристику слуховых галлюцинаций: мнимые музыкальные мелодии слишком кратковременны, имеют грустное содержание, доносятся до больной слева.

Очень редко в самоописаниях больных выступала менее определенная характеристика музыкальных обманов. Но и в этих наблюдениях обращало на себя внимание то, что из множества слишком необычных переживаний, ощущений, приходящихся по существу лишь на мгновение какого-то отрезка припадка, больные отчетливо запоминали, удерживали впечатление звучания музыки. Они затруднялись описать будто слышанные ими мелодии, совершенно четко подчеркивая факт их появления в только что пережитом припадке. Но те же больные сами отмечали, что они «забывают» ту мелодию, которую слышат в «преддверии» припадка, во время которого теряют сознание, а выходя из припадка, не удерживают в памяти и музыкальную мелодию.

Больной Т., 22 лет, страдает эпилепсией. Очаг эпилептогенной активности определяется в височно-теменных отделах правого полушария. За 3 года до обследования впервые за следующий день после приема алкоголя на 2–3 мин вдруг потемнело в глазах, «все закачалось», прислонился к стене. Вскоре приступ повторился, когда лежал в постели: «все предметы поплыли», потерял сознание, были общие судороги, прикус языка; на следующей день испытывал недомогание, ничего не хотелось делать, «будто туман в голове». Перед следующим подобным припадком почувствовал недомогание, появился «какой-то неопределенный звук… подобие мелодии… как будто звучит электронная музыка… очень скоротечно… мелодии наплывают издалека». После припадка больной не мог воспроизвести эту музыку.

И здесь при всей «неопределенности» звука, отмечаемой больным, можно обратить внимание на ту динамику музыкальных обманов, которая вырисовывается в самоописании больного. При всей «скоротечности» он успевает «заметить» особенности звучания мелодии («как будто электронная музыка»); мелодия «наплывает» издалека. Ощущение переживания музыки настолько сильно, что оно отчетливо сохраняется у больного даже после припадка с потерей сознания.

Особого внимания требуют слуховые галлюцинации в виде природных и бытовых шумов, отличающихся ритмичностью звучания. Мнимые звуки, ощущаемые разными больными во время припадков, многочисленны: шум морского прибоя, работающего мотора, льющейся из крана воды, дверного звонка, а также комариный писк, жужжание пчелы, чириканье воробья и т. д. Но общим для всех перечисленных звуков является их ритмичность, то есть чередование отдельных элементов через более или менее правильные или одинаковые интервалы времени, монотонность такого чередования. Как видно, во время припадка у больных появляется ощущение звуков, шумов, знакомых им по опыту восприятия, накопленного в прошлом. При описании ритмических слуховых галлюцинаций, обозначении их путем сравнения с известными в природе, быту шумами, звуками больные обычно не испытывают трудностей. Некоторые больные совершенно отчетливо определяют и направление будто доносящихся до них звуков.

Зрительные обманы в целом менее актуальны в рамках пароксизмальной симптоматики как для опухолевого поражения правого полушария, так и для эпилепсии с расположением очага эпилептогенной активности в правом полушарии. Зрительные обманы, как правило, элементарны: больные видят светящиеся перемежающиеся точки, линии, зигзаги, иногда яркие цветовые полосы, «разноцветные искры», «рябь в глазах», которые могут проецироваться на левую половину поля зрения.

Но возможны зрительные обманы более сложной структуры. М.Б. Кроль (1936) описал больную, которая в момент припадка видела «рожи, гримасы», будто выглядывающие изо всех углов; одновременно она слышала «чудеснейшие сладкие мелодии, которые всегда повторялись с началом припадка и по которым она часто тосковала».

В рамках правостороннего поражения особый интерес представляют те наблюдения, правда, единичные, в которых во время припадков у больных появляются «насильственные зрительные представления», близкие к зрительным псевдогаллюцинациям. Во время припадка «внутри головы» видятся лица людей (пожалуй, наиболее часто), фигуры. Лицо человека в момент его «видения» может казаться знакомым и незнакомым, но ясности в сознании того, действительно ли знакомо лицо, а если знакомо, то кому оно принадлежит, больные обычно не достигают.

Такие непроизвольно возникающие видения, по характеристике больных, располагаются «в голове», «внутри глаз». Больные иногда говорят: «вижу в мыслях». Лица при этом могут быть неподвижными. Интересна такая деталь: если даже лицо, представляющееся больным в момент припадка, сейчас и неподвижно, его описывают как застывшее в каком-либо выражении – в гримасе смеха, улыбки, ужаса и т. д., то есть лицо «видится» как один застывший или выхваченный из движений мимики кадр. Эти «видения внутри головы» переживаются больными как «насильственные». Они отмечают ощущение, будто не могут «отвязаться» от «видения», пока не пройдет припадок. Как правило, нет впечатления «сделанности».

У больной М., 32 лет, ‹…› Первые припадки случались ночью: больная вытягивалась, теряла сознание, судороги были более выражены слева; припадок сопровождался непроизвольным мочеиспусканием. По окончании приступа больная спала. Припадки повторялись через 17 месяцев. Через год больная стала обычно просыпаться перед началом припадка (только на секунды!) и до потери сознания успевала ощутить, что кружится голова и она «проваливается». Теперь она и после припадка не сразу засыпала, а испытывала «какое-то беспокойство», ощущение случившейся катастрофы. По истечении двух лет после начала болезни такие припадки исчезли, но появились другие: «Меркнет свет… глаза будто начинают дрожать… в них появляется какая-то голова… чье-то лицо… видится оно нечетко, неясно… кажется, будто оно знакомо, мучительно вглядываюсь, хочется увидеть лучше, понять, но не удается». Далее перед глазами появляются «все цвета радуги», ощущение, что голову «ведет влево». За последний год присоединились припадки, во время которых сама больная представляется себе «отрешенной от внешнего мира», а весь мир «кажется измененным, нереальным, неестественным». Бывают состояния «черной тоски», наступает она внезапно, беспричинно, потом «отходит»; в момент тоски больная испытывает резкое сердцебиение, удушье; звуки в этот момент слышатся как будто издалека, «как сквозь вату».

В стационаре больная малообщительна, медлительна, подавлена. С врачами беседует охотно. Говорит тихим голосом. Выражает озабоченность своим состоянием. Особенно ее беспокоит то, что она «может не справиться с собой», когда наступают тоска и раздражение.

В приведенном наблюдении зрительные обманы появились не в первых припадках, а в последующих. Они состояли в ощущении, будто больная «в глазах» видит лицо, голову. В самоописании больной подчеркивается мучительная для нее незавершенность этого зрительного ощущения в том смысле, что возникает впечатление знакомости лица, но это ощущение не очерчено, не достигнута ясность в осознании этого ощущения. Видно, что психопатологические феномены в припадках многообразны: аффективные расстройства, искаженное восприятие звуков, явления дереализации и деперсонализации. Выражены висцеро-вегетативные симптомы.

В самоописаниях некоторых больных вырисовывается отчетливая динамика зрительных обманов. Наблюдавшаяся нами больная в начале припадка «видела мелькание» в левой половине поля зрения, а потом постепенно это «мелькание» превращалось в «рожицы», застывшие в «издевательской улыбке». На этом этапе больная теряла сознание, и далее следовал большой судорожный припадок.

Тот факт, что у больных зрительные обманы в момент припадка чаще выражаются в видении человеческих лиц, интересен. Но еще большее внимание привлекают и такие особенности, которые свидетельствуют о значительно большей (чем только зрительное ощущение) комплексности этих феноменов. Ведь больные видят не просто лица, а лица, для них значимые, исходя из всего опыта прошлого их восприятия: то они представляются им знакомыми, то (это особенно важно) обязательно несущими на себе выражение определенного эмоционального переживания, пусть даже застывшее, не развивающееся.

Тактильные галлюцинации оказались редкими в рамках психопатологической картины поражения правого полушария феноменами. ‹…›

Представляет интерес бросающаяся в глаза во время припадка диссоциация между ощущениями, относящимися к двигательной и чувствительной сферам. При полной обездвиженности («полное оцепенение, не могу шевельнуться») больные испытывают чрезвычайно убедительные тактильные, соматические обманы: будто к ним прикасается кошка и они ощущают лапы, шерсть, чувствуют тяжесть этой кошки на себе; нередко возникающие вместе с обездвиженностью ощущения относятся к сексуальной сфере, и больные испытывают целый ряд последовательных сексуальных ощущений. ‹…›

‹…› При первом типе характерно возникновение чрезмерных по силе аффектов с оттенком страдания – тоски, страха, ужаса. Они проявляются чаще всего с обонятельными, вкусовыми галлюцинациями и в обрамлении резко выраженных висцеро-вегетативных изменений. Врач, наблюдающий больного в момент подобного приступа, поражается тому, до какой степени внешне выразительны переживаемые больными аффекты и как эти приступы (из-за чрезвычайных вегетативных нарушений) изнуряют больного даже за короткое мгновение. Лицо, в начале припадка гиперемированное, становится бледным, покрывается капельками пота и выражает доведенную до крайней степени гримасу ужаса или страха: глаза широко раскрыты, во взгляде – мучительное, неразрешимое страдание и беспомощность, ноздри раздуты, резко учащено сердцебиение, дыхание. Мимика чрезмерного страдания на какой-то миг сменяется выражением отвращения. Выходя из такого припадка, больные бледные, с заострившимися чертами лица, беспомощно откидываются к спинке стула, некоторое время они лишены возможности делать какие-либо движения, испытывают резкую слабость и опустошенность. Лишь по истечении нескольких минут больные способны пояснить, как тягостны подобные приступы, во время которых они испытывают еще и неприятные обонятельные галлюцинации.

Особенно трудны для описания и квалификации аффективные нарушения второго типа, сочетающиеся в припадке с явлениями дереализации и деперсонализации. Во всяком случае, более или менее определённо можно сказать, что в той ретроспективной оценке собственного эмоционального состояния, которую больные дают обычно уже после выхода из припадка, безусловно, содержится и эмоциональная реакция на пережитое. Нами было высказано предположение, что в припадках с дереализационно-деперсонализационными феноменами речь скорее идет, видимо, о резком внезапном уменьшении или даже выключении аффективного тонуса, из-за чего исключается эмоциональность вообще и психическое состояние в частности, восприятие окружающего мира и самого себя лишается эмоциональной окраски. Это состояние в целом незнакомо не только норме, но и резко отлично от глубоко болезненных состояний с измененной (но не отсутствующей вовсе) эмоциональностью. Но больным, пережившим во время припадков подобное состояние, приходится описывать его, пользуясь тем же словарным запасом, который приспособлен для характеристики многообразных вариантов эмоциональных переживаний. Бывшее в момент припадка состояние больные называют «ужасным», «страшным». Но в этих словах, по-видимому, содержится указание скорее на необычайность, исключительность, безэмоциональность психического состояния, чем на ужас, страх, то есть отчетливые, имеющие определенное содержание и внешнее выражение аффекты.

‹…› В результате наших исследований все более явственным становилось впечатление, что с изменением характера дереализационно-деперсонализационных переживаний (как мы постараемся показать далее, это происходит тогда, когда ограниченно-височное поражение становится височно-теменно-затылочным) заметно иным становится и описываемое больными эмоциональное состояние во время припадка. Больные используют уже не такие определения, как «ужасное», «тягостное» и т. д., а подчеркивают ощущение приятности, благостности. Эмоциональное состояние больных в период таких припадков может быть обозначено как эйфорическое. Сами больные сравнивают его с состоянием опьянения. Это состояние не принадлежит к активным эмоциональным переживаниям, не сопровождается действенным поведением, а, напротив, ему сопутствует пассивность, расслабленность.

Приведем описание нескольких фрагментов подобных пароксизмов у больной, подробно изученной В.Я. Смирновым.

У больной М., 20 лет, ‹…› на операции удалена опухоль (ганглиоастроцитома) из правой височно-теменной области. За 3 года до поступления в институт во время игры в волейбол вдруг почувствовала, как по телу разливается ощущение приятного тепла, наступает «душевный подъем», «великолепное настроение». В этот момент небо будто приобрело яркий синий оттенок, более контрастным стало солнце. Это состояние длилось секунды, никто из товарищей больной ничего не заметил. Продолжая играть, больная «про себя удивилась» случившемуся.

Через неделю (вновь во время игры в волейбол) неожиданно небо и солнце приобрели «небывалую яркость, листья деревьев стали более сочной окраски», наступило состояние «райского самочувствия», «какого-то особого восприятия окружающего».

При третьем приступе, случившемся спустя неделю, заметила, что наряду с яркостью, контрастностью окружающих предметов изменилось и лицо одноклассника: его черты будто стали более правильными, глаза приобрели какой-то приятный оттенок, взгляд «излучал душевную теплоту», «весь он был обаятельный». Но спустя секунды все стало мрачно, серо; краски, только что воспринимавшиеся яркими, померкли, приобрели «безжизненный, мертвенный оттенок». Лицо того же одноклассника стало «грубым и несуразным», в нем появилось что-то «отталкивающее, будто увеличились губы и нос». После припадка «снизилось настроение», хотелось уединиться, никого не видеть.

Один из припадков, случившийся в стационаре Института нейрохирургии, больная описывала так: «Утром расчесывала волосы. В палату вошла женщина-врач, начала беседовать с одной из больных. Посмотрев на врача, заметила, что контуры как будто расплывчатые… произошло как бы стирание граней… в этот же миг наступило что-то легкое… возвышенное… приятное растекается по рукам и полоской проходит по груди, как бы приятно меня парализуя. В это время ни с кем не хочется говорить… хочется вкушать… ощущать это чувство, этот рай. Все окружающее как бы вторит великолепному настроению, самочувствию. Лицо врача стало привлекательным, голос – звонким, четким. Губы, покрытые помадой, приобрели более яркий оттенок, глаза стали приятно голубоватыми… туфли броские, контрастные… Теряется чувство времени… не могу сказать, сколько это длилось, но потом к приятному теплому ощущению примешивалось уже холодное, будто происходило слияние теплой и холодной воды… этот период сопровождается чем-то неприятным… тревогой, что ли. Холодное приливает больше… безжизненное лицо врача стало отталкивающим, а ее движения – какими-то кукольными, резкими, сама она будто превратилась в марионетку, в какую-то фарфоровую. Я будто от всего отключилась… комната какая-то большая, не имеющая границ, стены ее серые, неестественные».

Поясняя различие «приятной» или «неприятной» фазы припадков, как их обозначала больная, она еще отмечала, что общую продолжительность припадка может определить, ориентируясь только на протяженность «неприятной» фазы, так как в период «приятной» фазы она как будто перестает воспринимать время, а в период «неприятной» – время не просто воспринимается ею, а воспринимается «тяжело», «оно будто течет медленно».

‹…› Основным расстройством в припадках этой больной оказывались дереализационные-деперсонализационные явления, на которых остановимся специально далее. Сейчас лишь отметим, что они пароксизмально развиваются у больной, обнаруживающей снижение чувствительности на левой стороне тела, ограничение левой половины поля зрения. Здесь же необходимо подчеркнуть различие эмоционального сопровождения двух почти противоположных вариантов измененного восприятия окружающего мира и самого себя. Сам этот факт представляет исключительный интерес.

Первые припадки, а в последующих припадках первая их часть содержит резкий сдвиг эмоциональности в сторону такого состояния, которое самой больной переживается как приятное; больная в этот момент расслаблена или, как сама характеризует, «приятно парализована», ее поведение лишено действенности. Этому эмоциональному строю соответствует такое измененное восприятие окружающего, когда «искажение» всего мира, людей в восприятии больной субъективно для нее приятно; обращает на себя внимание изменение цветовой окраски мира в сторону приятных оттенков, увеличение контрастности объектов; теряется «чувство времени».

Про вторую – «неприятную» фазу припадков можно сказать, что в ней уже по-другому измененное восприятие окружающего мира, самой себя сочетается с совсем иным эмоциональным состоянием, в описании которого сама больная испытывает почти непреодолимые трудности. В ретроспективное самоописание несомненно привносится оценка, взгляд больной на пережитое в припадке состояние, причем больная в обычном для нее состоянии пытается оценить собственные ощущения в момент приладка, исходя из своего предыдущего опыта эмоциональных переживаний, и это реализуется тогда, когда больная «здорова», она упоминает «тревогу». Однако больная сомневается в адекватности такого обозначения собственного эмоционального состояния в момент припадка.

В наблюдении вырисовывается еще одно различие между «приятной» и «неприятной» фазами припадков. Его сейчас, пожалуй, даже невозможно обозначить более или менее четко, оно требует дальнейшего изучения, но кое-что сказать можно, исходя из самоописания больной. И в «приятную», и в «неприятную» фазу припадка у больной изменяется, видимо, восприятие реального пространства и времени, но по-разному: в «приятную» фазу, когда больная испытывает «райское ощущение», она расслаблена полностью, она отмечает утерю чувства времени, тогда как время ею воспринимается в «неприятную» фазу, но воспринимается измененно – только так, что оно ей кажется медленно текущим. Различно изменено, видимо, и отношение больной к реальному пространству. Есть, в частности, указание, что в «неприятную» фазу появляется ощущение увеличения помещения, где она находится, оно как бы теряет свои границы, стены помещения кажутся серыми, неестественными.

Это наблюдение, как и многие последующие, заставляет предположить, что эмоциональное состояние больного в моменты подобных пароксизмов, изменение восприятия окружающего мира и самого себя, по-видимому, теснейшим образом взаимосвязаны с особенностями восприятия больным реального пространства и времени, обусловливают друг друга. ‹…›