Текст книги "Экономическая история мира. Том 5. Реформы 90-х годов XX века в странах Восточной Европы. Опыт мирового кооперативного движения"

3.3. Теория несовершенной конкуренции ДЖ. Робинсон

Дж. Робинсон (1903–1983), английский экономист, представитель кембриджской школы в политической экономии.

Как и Чемберлин, Дж. Робинсон в своей самой известной работе «экономическая теория несовершенной конкуренции» (1933 г.) исследовала те же проблемы: сдвиги в механизме рыночной конкуренции, проблемы монополизации рынка, механизм монополистического ценообразования. Решающим условием монопольного обладания продуктом Робинсон также считала дифференциацию продукта, т. е. такие изменения, которые не могут быть полностью компенсированы товарами-субститутами. Однако дифференциация продукта не является, по ее мнению, единственным условием монополии.

Значительное внимание в своем исследовании Робинсон посвятила вопросу поведения крупных компаний, олицетворяющих высокий уровень концентрации производства.

Для Робинсон монополия представляет собой явление не только рынка, но и концентрированного производства. Концентрацию же производства она связывала с экономией фирмы на масштабах, поскольку доля постоянных издержек, приходящихся на единицу продукции, с ростом объемов производства снижается. Сравнивая поведение компаний в условиях совершенной и несовершенной конкуренции, Дж. Робинсон показала, что крупные компании имеют возможность поддерживать более высокую цену, чем могли бы иметь в условиях совершенной конкуренции[72]72
  Графический анализ этих ситуаций воспроизведен в учебниках по курсу «Микроэкономика» в темах, рассматривающих поведение фирмы в условиях совершенной конкуренции, несовершенной конкуренции и чистой монополии.


[Закрыть].

Особое внимание Дж. Робинсон уделила такой характерной черте рыночного поведения крупных компаний, как маневрирование ценами. Ключевым вопросом в ее работах стало исследование возможностей использования цены как инструмента воздействия на спрос и регулирования сбыта. Именно Дж. Робинсон ввела в экономическую теорию понятие «дискриминация в ценах», что означало сегментацию рынка монополией на основе учета различной эластичности спроса по цене у разных категорий потребителей, маневрирование ценами для разных групп, на разных географических рынках. Она обратила внимание на проблемы формирования ценовой политики, которая совершенно отсутствовала в условиях совершенной конкуренции[73]73
  В условиях совершенной конкуренции спрос обладает абсолютной эластичностью: малейшее отклонение цены от точки равновесия приводит либо к полному прекращению покупок, либо к их резкому нарастанию, причем в любом случае конкуренция немедленно возвратит цену к равновесному уровню.


[Закрыть].

Дж. Робинсон показала, что монополист обретает возможность разбить рынок своего товара на отдельные сегменты и для каждого из них назначить особую цену, так, чтобы общая прибыль оказалась максимальной. Однако возникает вопрос – почему же монополист не назначает на всех рынках одинаково высокую цену? Оказывается, что это нецелесообразно, потому что в условиях несовершенной конкуренции у разных групп покупателей существует разная эластичность спроса по цене, и если повсеместно назначить высокую цену, спрос может резко сократиться.

Следовательно, в целях максимизации прибыли целесообразно действовать иначе: при выпуске нового «дифференцированного» товара сначала назначить очень высокую цену, обслужив наиболее состоятельную часть покупателей (рынок с низкой эластичностью спроса по цене, так называемый «сильный рынок»), затем понизить цену, привлекая менее состоятельных покупателей, и действовать так до тех пор, пока не будут охвачены рынки с высокой эластичностью спроса по цене («слабые рынки»). Подобная тактика «снятия сливок» основана на дискриминации в ценах по признаку групп с различными доходами. Но возможна и пространственная дискриминация, как, например, при установлении монопольно высоких цен на внутреннем рынке и демпинговых во внешней торговле.

Как бы то ни было, «золотое правило» политики ценовой дискриминации заключается в том, что самая высокая цена устанавливается там, где эластичность спроса меньше всего, а самая низкая – там, где эластичность спроса выше всего. Сопоставляя простую монополию и монополию, практикующую множественность цен, Дж. Робинсон показала, что в последнем случае фирма достигает и увеличения объема выпуска продукции, и увеличения валового дохода.

Анализируя поведение монополий, Дж. Робинсон пытается оценить желательность ценовой дискриминации с точки зрения общества в целом. По ее мнению, с одной стороны, монополия, использующая дискриминацию в ценах (по сравнению с простой монополией, не практикующей такого поведения), повышает объем выпускаемой продукции. С другой стороны, ценовая дискриминация, сохраняя монопольно высокие цены, ведет к неправильному распределению ресурсов и к их общему недоиспользованию. Кроме того, монополизация производства, по мнению Дж. Робинсон, в любом случае неблагоприятно влияет на распределение богатства между людьми.

Негативное отношение к монополизации проявляется и в учении Дж. Робинсон о монопсонии[74]74
  «Монопсония» в переводе с греческого означает «один покупаю», в то время как «монополия» – «один продаю».


[Закрыть]. Последствия монопсонии Дж. Робинсон анализирует на примере рынка труда, когда крупная фирма (монопсонист) приобретает услуги труда неорганизованных работников. В этом случае компания-монопсонист навязывает рабочим условия сделки, при которых реальная заработная плата может оказаться ниже предельного продукта труда рабочего[75]75
  Равенство предельно продукта труда цене фактора производства (в данном случае заработной плате) в рамках неоклассического направления представляло собой естественное, справедливое вознаграждение фактора производства (см. теорию Дж. Кларка).


[Закрыть]. По мнению Дж. Робинсон, это бы означало эксплуатацию труда. Факторами, противодействующими эксплуатации, Робинсон считала законодательство о минимальной заработной плате и политику профсоюзов[76]76
  Чемберлин же утверждал, что рыночная эксплуатация может затронуть любой из факторов производства, поэтому поиски эксплуататора вообще не имеют смысла.


[Закрыть].

В результате своих исследований Дж. Робинсон приходит к выводу, что возможность ценового маневрирования подрывает основные постулаты классической теории: независимость процесса ценообразования, отождествления равновесия спроса и предложения с оптимальным использованием ресурсов и оптимизацией общественного благосостояния. В этом ее принципиальное отличие от Чемберлина, который считал, что именно механизм монополистической конкуренции наилучшим образом обслуживает интересы экономического благосостояния.

3.4. Теория благосостояния В. Парето. «Оптимум по Парето»

До сих пор в центре нашего внимания были вопросы поведения экономических субъектов (потребителей и фирм), исследование условий оптимизации их поведения, которое сводится к максимизации полезности, предопределило наш интерес к проблемам формирования цен на факторы производства, которые одновременно являются доходами собственников этих факторов, и цен на продукцию фирм. Однако остался открытым вопрос, означает ли оптимизация поведения отдельных лиц максимизацию общественного благосостояния в целом? Ответ на данный вопрос, среди прочего, поможет ответить и на вопрос, препятствует ли существование монополий достижению этого состояния.

И. Бентам провозгласил в качестве единственной цели любого правительства «обеспечение наибольшего счастья наибольшему числу людей». Но каким образом? Принципиально различный ответ на этот вопрос дают авторы двух наиболее известных теорий экономического благосостояния – итальянский экономист В. Парето и английский экономист А. Пигу.

По своим экономическим взглядам В. Парето (1848–1923) можно отнести к представителям Лозаннской экономической школы.

Как и Вальрас, Парето считал политическую экономию своеобразной механикой, раскрывающей процессы экономических взаимодействий на основе теории равновесия. По его мнению, данная наука должна исследовать механизм, устанавливающий равновесие между потребностями людей и ограниченными средствами их удовлетворения.

Существенный вклад внес В. Парето в разработку теории потребительского поведения, введя вместо количественного понятия субъективной полезности – порядковые, что означало переход от кардиналистской к ординалистской версии теории предельной полезности[77]77
  Воззрения Парето состояли в том, что порядковый показатель, который способен правильно указать на степень индивидуального предпочтения данного варианта потребления в сравнении с альтернативными вариантами, вполне достаточен для экономической теории, причем абсолютная величина показателя не имеет ни малейшего значения. Так было положено начало ординалистской теории полезности, в рамках которой полезность предстает в виде порядкового индекса предпочтений и только. При этом в предельных условиях рыночного равновесия (модель рыночного равновесия Вальраса) никаких изменений не произошло, так как предельные полезности всегда могут быть представлены как соотношения, не зависящие от абсолютного размера предельных величин.


[Закрыть]. Далее, вместо сопоставления порядковой полезности отдельных благ Парето предложил сопоставление их наборов, где равно предпочтительные наборы описывались кривыми безразличия. По мнению Парето, всегда существует такая комбинация ценностей, при которой потребителю безразлично, в какой пропорции он их получит, лишь бы сумма этих ценностей не подвергалась изменениям и приносила максимум удовлетворения. Эти положения В. Парето легли в основу современной теории потребительского поведения.

Но наиболее известен Парето своим принципом оптимальности, который получил название «оптимум по Парето», который лег в основу так называемой новой экономики благосостояния.

Оптимум по Парето гласит, что благосостояние общества достигает максимума, а распределение ресурсов становится оптимальным, если любое изменение этого распределения ухудшает благосостояние хотя бы одного субъекта экономической системы. В ситуации, оптимальной по Парето, нельзя улучшить положение любого участника экономического процесса, одновременно не снижая благосостояния, как минимум, одного из остальных. Такое состояние рынка называется Парето-оптимальным состоянием.

Согласно критерию Парето (критерию роста общественного благосостояния) движение в сторону оптимума возможно лишь при таком распределении ресурсов, которое увеличивает благосостояние по крайней мере одного человека, не нанося ущерба никому другому.

Исходной посылкой теоремы Парето стали взгляды Бентама и других ранних представителей утилитаризма из числа экономистов о том, что счастье (рассматриваемое как удовольствие или полезность) разных людей сравнимо и аддитивно, т. е. может суммироваться в некое общее счастье всех. И, по Парето, критерием оптимальности является не общая максимизация полезности, а ее максимизация для каждого отдельного индивида в пределах обладания определенным исходным запасом благ.

Исходя из посылки о рациональном поведении индивида, мы предполагаем, что фирма при производстве продукции использует такой набор производственных возможностей, который обеспечит ей максимальное расхождение между валовой выручкой и издержками. Потребитель, в свою очередь, приобретает такой набор товаров, который обеспечит ему максимизацию полезности. Равновесное состояние системы предполагает оптимизацию целевых функций (у потребителя – максимизация полезности, у предпринимателя – максимизация прибыли). Это и есть Парето-оптимальное состояние рынка. Оно означает, что, когда все участники рынка, стремясь каждый к своей выгоде, достигают взаимного равновесия интересов и выгод, суммарное удовлетворение (общая функция полезности) достигает своего максимума.

И это почти то, о чем говорил А. Смит в своем знаменитом пассаже о «невидимой руке» (правда, не в терминах полезности, а в терминах богатства). Впоследствии действительно была доказана теорема о том, что общее рыночное равновесие и есть Парето-оптимальное состояние рынка.

Итак, суть взглядов Парето может быть сведена к двум утверждениям:

– любое конкурентное равновесие является оптимальным (прямая теорема);

– оптимум может быть достигнут конкурентным равновесием, что означает, что выбранный исходя из некоторых критериев оптимум наилучшим способом достигается через рыночный механизм (обратная теорема).

Другими словами, состояние оптимума целевых функций и обеспечивает сбалансированность на всех рынках. Оптимизация целевых функций, по Парето, означает выбор наилучшей альтернативы из всех возможных всеми участниками экономического процесса.

Однако необходимо отметить, что выбор каждого индивида зависит от цен и начального объема благ, которым он располагает, и варьируя начальное распределение благ, мы изменяем и, равновесное распределение, и цены[78]78
  Кстати, Парето отдавал себе в этом отчет и признавал, что в действительности имеется множество оптимумов: их столь же много, сколько имеется различных вариантов рыночного равновесия, основанных на разных способах распределения собственности на ресурсы.


[Закрыть]. Следовательно, рыночное равновесие – это наилучшее положение в рамках уже сформировавшейся системы распределения, и модель Парето предполагает невосприимчивость общества к неравенству.

Такой подход станет более понятен, если принять во внимание «закон Парето», или закон распределения доходов. На основе использования сведений о доходах граждан «вольных» городов Европы, начиная с Флоренции эпохи Ренессанса и кончая XIX столетием, Парето вычислил кумулятивную плотность распределения доходов. Затем он построил кривые распределения, устанавливающие зависимость между величинами доходов и количеством получающих их граждан. Оказалось, что все они имеют одинаковую форму, и, кроме того, распределение доходов выше определенной величины сохраняет значительную устойчивость. Это свидетельствовало, по мнению Парето, о неравномерном распределении природных человеческих способностей, а не о несовершенстве социальных условий. Отсюда вытекало крайне скептическое отношение Парето к вопросам социального переустройства общества.

Однако трудно оспаривать положение, что оптимальное, по Парето, очень часто является социально неприемлемым[79]79
  В частности, никто не может доказать, что частная собственность всегда и во всем распределяется справедливо. Но достаточно несправедливости однажды утвердиться, как принцип священности и неприкосновенности частной собственности эту несправедливость увековечивает.


[Закрыть]. Поэтому даже в русле неоклассического направления политической экономии формируются иные теории благосостояния.

3.5. А. Пигу и идея социализации рыночной экономики

Английский экономист А. Пигу (1877–1959) занимает почетное место одного из ведущих представителей кембриджской школы неоклассического направления экономической мысли, внесших существенный вклад в разработку большого круга теоретических проблем рынка.

В течение первой половины XX в. Пигу не раз привлекал к себе внимание ученых постановкой новых оригинальных вопросов в сфере исследования системы рыночных отношений. Его долгая и в целом успешная карьера талантливого профессора Кембриджского университета совпала со сложным и даже трагическим временем трансформации капитализма: по планете прокатились две кровопролитных мировых войны, рыночная экономика пережила катастрофический удар «великой депрессии» 1929–1933 гг., резко обострились многочисленные социальные конфликты в условиях массовой безработицы, а «невидимая рука» рынка, провозглашенная Адамом Смитом, начала все более активно дополняться видимой рукой государственного вмешательства хозяйственных процессов. В России же произошла социальная революция, и здесь началось активное построение централизованно планируемой экономики, в результате чего мир оказался втянутом в эпохальное экономическое соревнование двух способов производства: капиталистического и социалистического.

Поскольку экономические воззрения обычно выступают либо непосредственном, либо опосредованным продуктом своего времени, постольку и теоретические разработки Пигу в большей или меньшей степени являлись отражением эволюции рынка, которую он начал претерпевать в двадцатом столетии. И здесь нельзя не обратить внимание на тот очевидный факт, что взгляды Пигу подвергались критике со стороны как западных ученых (прежде всего, Джона Мейнарда Кейнса), так и советских экономистов. Причем, если в первом случае они были объектом целенаправленной атаки за содержащееся в них дальнейшее развитие классической традиции, опирающейся на постулат саморегулируемого рынка, то во втором речь, как правило, шла о разоблачении полной научной несостоятельности его идей в связи с обнаруженным в них откровенно буржуазным, апологетическим характером. Так, например, в широко известной в советское время четырехтомной энциклопедии «Политическая экономия» говорилось о том, что теория Пигу «практически направлена на защиту интересов класса капиталистов, на повышение степени эксплуатации наемного труда».

Между тем сегодня, когда рыночный тип хозяйствования уверенно шагает по Европе, да и по всему миру не в качестве «призрака», обреченного якобы на уход в историческое небытие, а в виде реальной и динамично развивающейся (при всех ее недостатках) социально-экономической системы, требуется значительно более объективный подход к рассмотрению ключевых теоретических концепций Пигу как одного из предтечей идеи социализма современной рыночной экономики.

Пигу родился в Англии и получил блестящее образование в Кембриджском университете – одном из старейших университетов Европы (основан в 1209 г.), где он овладел фундаментальными знаниями в области математики, истории, философии, психологии и политической экономии и был любимым учеником патриарха англосаксонской экономической науки Альфреда Маршалла. В 1908 г. когда Маршалл оставил руководство кафедрой политэкономии Кембриджского университета, он передал свою должность тридцатилетнему Пигу, который в дальнейшем бессменно возглавлял эту знаменитую кафедру 35 лет и вышел в отставку лишь в 1943 г. Выступив в качестве наследника основателя кембриджской школы Маршалла, Пигу в течение всей своей жизни способствовал укреплению ее роли среди других течений экономической науки первой половины XX в.

Круг интересов Пигу отличался чрезвычайным разнообразием: он принимал участие в многочисленных дискуссиях, касающихся не только экономики, но и философии, религии, искусства и даже поэзии. Он считался талантливым оратором и уделял особое внимание работе с молодыми учеными. При этом Пигу нередко исполнял ответственные государственные поручения: в 1918 г. он состоял членом правительственного валютного комитета, в 1919 г. – членом королевской комиссии по подоходным налогам, а в 1924 г. – членом комитета Чемберлина по вопросам денежного обращения.

Пигу был плодовитым автором и написал большое число работ, среди которых следует назвать такие книги, как «Принципы и методы достижения мира и согласия в промышленности» (1905 г.), «Богатство и благосостояние (1912 г.), «Безработица» (1914 г.), «Экономическая теория благосостояния» (первое издание – 1920 г., а четвертое переработанное и существенно дополненное, – 1932 г.), «Очерки по прикладной экономической теории» (1923 г.), «Колебание промышленной активности» (1927 г.), «Теория занятости» (1933 г.), «Экономическая теория стационарных состояний» (1935 г.), «Занятость равновесие» (1941 г.), «Отклонения от полной занятости» (1945 г.).

Однако главным сочинением (и главной теорией) Пигу является «Экономическая теория благосостояния», тогда как большинство других его работ представляют собой лишь определенную детализацию в ходе анализа общих проблем благосостояния.

Время обнаружило вполне очевидные недостатки и пробелы в отдельных теоретических позициях Пигу. Но то же время рождает к нему новый интерес, вызванный в первую очередь его попыткой обоснования социальной справедливости как неотъемлемой составляющей рыночной системы экономики.

В связи с этим необходимо обратить особое внимание на определение главной целевой направленности экономической науки, как ее понимал Пигу. Уже в первой главе своей знаменитой книги «Экономическая теория благосостояния» он подчеркивает, что «социальный энтузиазм, который восстает против убожества грязных улиц и безрадостного существования обездоленных людей, есть начало экономической науки». В основания экономической теории он старался положить известный философский принцип утилитаризма – «наибольшее благо для наибольшего числа граждан», считая, что сам человеческий разум должен служить «социальному состраданию».

Опираясь на триаду органически взаимосвязанных понятий – «социальный энтузиазм», «социальное сострадание» и, наконец, «социальная справедливость», уместно заключить, что все они являются не чем иным, как необходимыми компонентами социальной ориентации рыночной экономики.

Названная ориентация, нашедшая уже во второй половине XX в. свое отражение в известных западных теориях народного капитализма, диффузии собственности и демократизации капитала, общества изобилия и государства всеобщего благоденствия, некогда решительно отвергалась в политической экономии советского периода. Рыночная система целиком и полностью отождествлялась тогда с капитализмом, а сам капитализм трактовался исключительно в качестве системы «наемного рабства», системы жесточайшей эксплуатации наемного труда. Что же касается социализма, то он рассматривался как абсолютная противоположность капитализма и, разумеется, рынка. Все это четко вписывалось в следующую идеологизированную конструкцию. С одной стороны, социализм в виде «научного социализма» и одновременно первой ступени коммунистического общества мог возникнуть и развиваться только там, где был полностью ликвидирован капитализм, а, с другой стороны, капитализму была изначально и внутренне чужда какая-либо социализация, ему было навсегда отказано в возможности социальной ориентации экономики.

Отсюда, прежде чем обратиться к выяснению теории благосостояния. Питу не будет лишним совершить краткий экскурс в общую проблему достижения социальной справедливости на базе рыночных отношений, ибо ее реальное воплощение в жизнь отличается и сегодня неснижающейся актуальностью. Например, не секрет, что в нашей отечественной экономике, переходящей к рынку достаточно трудно и даже болезненно, все еще практически далек от завершения спор о несоциальной ориентации, о высокой социальной цене проводимых рыночных преобразований и, следовательно, об их социальной справедливости. В горниле названного противостояния есть желающие вернуться (не полностью) к прошлому, к огосударствленной экономике, поскольку именно в ней они продолжают видеть абсолютное торжество социальной справедливости. Есть и их прямые антиподы, призывающие неуклонно следовать курсом рыночных реформ, не учитывая число социальных жертв. При этом широким слоям населения нередко внушается мысль, что любая серьезная трансформация экономики всегда и объективно требует новых издержек, или, иными словами, – прежде думай о величии построения рыночной системы, а потом о себе.

Между тем экономическая жизнь общества находится в сложной взаимосвязи и взаимодействии с его социальными, политическими, культурными и, наконец, нравственными институтами. Отсюда и сама экономическая теория – это не только наука об эффективном приумножении богатства народов, об экономических отношениях между людьми и не только составная часть науки об обществе, но и неотъемлемая часть науки о человеке. Не случайно в фундаментальном труде Маршалла «Принципы экономики» (1890 г.) говорится, что экономическая наука «представляет собой, с одной стороны, исследование богатства, а с другой – образует часть исследования человека».

Ведь хозяйственной деятельностью (хорошо ли, плохо ли) занимаются люди, они вступают друг с другом в те или иные экономические отношения, и, может быть, именно этот субъективный (человеческий) фактор должен находиться в первооснове не только рациональной организации экономики и ее процветания, но и организации социально-справедливых систем.

Разумеется, рынок (как и любую другую систему) нельзя идеализировать. Современное человечество (как и отдельно взятый человек) все еще далеко от совершенства, и, следовательно, ему и в двадцать первом столетии не по силам создать совершенную во всех отношениях социально справедливую систему хозяйствования.

Однако данная посылка отнюдь не снимает проблему соотношения экономики и морали, богатства и человеческой нравственности. Некогда известный французский политический деятель Ш. Талейран (а это было еще в начале XIX в.) говорил: «Для того, чтобы иметь много денег, не надо иметь много ума, а достаточно не иметь совести». Подобный циничный подход к приобретению богатства процветал на практике много веков, не сдан в архив и сегодня и, к глубокому сожалению, переживает причудливый ренессанс в нынешней российской экономике.

В трудах экономистов прошлого нередко обнаруживается их намерение осуществлять двойственный подход к анализу общества и государства: с одной стороны, чисто экономический, а с другой – этический (понимая под этикой систему норм нравственности поведения людей). По сути речь здесь идет о попытках (порой наивных, но иногда и вполне верных) решить, выражаясь современным языком, проблему нравственной организации человеческих (и, в частности, экономических) отношений.

Уместно вспомнить, как русский купец И. Посошков, творивший в эпоху меркантилизма, в своей «Книге о скудности и богатстве» (1724 г.) своеобразно соединил экономическое исследование с этическим, переплетая тему «народного обогащения» с темой «правдоискательства». Разделив богатство на вещественное и невещественное, он усмотрел его невещественную форму в «истиной правде», сделав характерный вывод – «Без насаждения правды нельзя народ весь обогатить». Так у концепции «благосостояние для всех», разрабатываемой в экономической науке второй половины XX в., обнаружился любопытный прообраз в идее «народного обогащения», сложившейся в лоне русского меркантилизма начала XVIII в. Что же касается практической реализации этой идеи в самой России в петровские, а равно и послепетровские времена, то не лишне привести ее оценку, сделанную в 1910 г. талантливым экономистом и историком В. В. Святловским. «Вся тяжесть нашего меркантилизма, – отметил он, – упала на крестьянство».

Можно вспомнить и об этической парадигме А. Смита, написавшего почти за 20 лет до «Богатства народов» свой фундаментальный философский труд – «Теория нравственных чувств»…

Выясняя этический аспект изучения экономики в отечественной науке, бесспорно нельзя пройти мимо оригинального сочинения выдающегося русского мыслителя В. С. Соловьева «Оправдание добра. Нравственная философия» (1897 г.). В этой книге есть отдельная глава, имеющая небезынтересное название – «Экономический вопрос с нравственной точки зрения». Обосновывая мысль о необходимости достижения «общего блага» и рассматривая действия, которые идут ему в ущерб, Соловьев делает, в частности, следующее замечание: «Если нужно отказаться от денег как от зла, потому что многие люди делают зло через деньги, то необходимо также оказаться и от дара членораздельной речи, так как многие пользуются ей для сквернословия, празднословия и лжесвидетельства. Но на самом деле деньги, торговля и банки не суть зло, а становятся злом или, точнее, следствием зла уже существующего и причиной нового, куда вместо необходимого обмена служат корыстному обману». Не являясь теоретиком-экономистом, Соловьев прекрасно понимал объективную необходимость обменных процессов в развитии экономической жизни общества и не считал рынок как таковой изначально несправедливой в социальном отношении системой.

Следовательно, не стоит удивляться тому, что капитализм, будучи в своей первооснове рыночной системой и принявший некогда конкретную историческую форму эксплуатации наемного труда, был вынужден в конечном счете встать на путь собственной трансформации под знаком усиливающейся социализации экономических процессов.

Важной теоретической вехой на этом пути как раз и стала разработанная Пигу экономическая концепция благосостояния.