Текст книги "Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси (сборник)"

Ин Чуань
Нельзя оборачиваться

1

Ху Цзиньшуй стремительно скатился с кровати на пол. В его массивном теле зияли девять ножевых ран, из-за чего он напоминал нефтепровод, в котором образовались утечки. Мелкие капли крови с силой брызнули фонтанчиками на пожелтевшую москитную сетку, сухую циновку, темный потолок и бледное лицо Хуан Яна. Хуан Ян сжимал в руках нож, с которого стекала кровь. Звук, с которым вязкие капли падали на пол, напомнил ему стук дождя, шедшего всю ночь, когда на рассвете последние несколько капелек ударяются о зеленовато-серую черепицу.

Вскоре из Ху Цзиньшуя вытекла вся кровь, тело постепенно опало. Нужно было еще кое-что доделать. Хуан Ян снова занес нож, в этот раз с трудом, – руку, казалось, пришлось вытаскивать из липкого теста. Когда рука поддалась, Хуан Ян резко ее опустил и отрубил Ху Цзиньшую мужское достоинство. Хуан Ян взвесил его в ладони – даже пары лянов[44]44
  Лян – китайская мера веса, около 50 г. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть] не будет – и подкинул вверх, сделал несколько взмахов ножом и разрубил причиндалы Ху Цзиньшуя на мелкие кусочки, которые закружились в воздухе, как лепестки цветов.

Оказывается, превратить живехонького человека в молчаливый труп так легко. Из горла Хуан Яна вырвался неприятный смешок, напоминавший карканье старой вороны в горах. Хуан Яна этот звук напугал, но удержаться от смешка не получилось, и возникло ощущение, будто бы хохотнул какой-то другой человек, спрятавшийся внутри его тела. На фоне этого смеха ночь показалась еще более безмолвной. Хуан Ян выскочил за дверь и нырнул в прохладные сумерки. Мир снаружи окутал белесый туман. Капельки воды разъедали тело, проникали в поры, действовали как снотворное. Внезапно веки Хуан Яна налились такой тяжестью, что их невозможно было разомкнуть, походка стала нетвердой, он не различал предметы вокруг. Наконец ноги обмякли, и Хуан Ян рухнул на землю.

Этот сон не мог продлиться долго. Когда Хуан Ян пробудился, вокруг сгустилась тьма. Он распрямился, оцепенело просидел три минуты. Содеянное им промелькнуло перед глазами, как электрическая вспышка, снова все ожило, стало даже ярче. Хуан Ян поднес руку к носу: между пальцами чутко, словно дождевой червь, прятался запах свежей крови. Хуан Ян задрожал всем телом, да так, что поднял облачко пыли под ногами. Он вскочил и помчался прочь под стрекот сверчков в ночи. Нужно было найти реку, только вода сумеет смыть с него пугающий запах крови и успокоить взбудораженную душу.

Он не мог определить, как далеко убежал, когда перед глазами возникла речка, которая, спрятавшись среди лесных зарослей, с журчанием несла свои воды с запада на восток. Хуан Ян даже не стал проверять, глубоко там или мелко, а просто прыгнул. Ледяная вода накрыла его с головой. Хуан Ян широко открыл рот, и туда тут же набились водоросли, вонючие и скользкие. Рыбки слизали грязь с его ног, вода вымыла кровь из пор. Хуан Ян медленно всплыл на поверхность, светло-желтый лунный свет погладил его тощее тело, а кожа стала такой же чистой и мягкой, как у младенца. Свежий ветер обдувал лицо, ночь была очень тихой, она тоже уснула, и в этой дреме Хуан Ян ощущал себя так, словно бы ничего и не произошло и он ничего-то не натворил.

Но это невозможно. Нож уже вонзился в тело, кровь уже вытекла наружу. Ничего назад не воротишь, и река несет свои воды только вперед. Хуан Ян подумал, что теперь ему придется бежать, бежать, не оборачиваясь.

В предрассветных золотистых лучах Хуан Ян увидел шоссе, которое тянулось вдоль берега, повторяя изгибы реки.

2

– Братец, ты куда едешь?

– В Хуапин.

– Подвези меня.

…

– Отец, куда направляешься?

– В Цзычжулинь.

– Подбрось меня.

…

– Дядя, ты куда путь держишь?

– В Бахэчжэнь.

– А где это?

– Ой, далеко, триста километров отсюда.

– Мне чем дальше, тем лучше. Слушай, я сяду в кузов, подкинь меня, ладно?

Дорога дальняя, с попутчиком веселее. Шофер покивал и разрешил Хуан Яну запрыгнуть в грузовик. Хуан Ян вскарабкался в пустой кузов, уселся, уткнулся лбом в колени и, обхватив голову руками, уснул. Он ехал уже месяц не останавливаясь, сменил множество видов транспорта, включая грузовики, рейсовые автобусы, тракторы, и даже проехал на телеге, запряженной волом. Колеса вращались, клубилась желтая пыль, и Хуан Ян уезжал от родного Поюэ все дальше и дальше. Сейчас Поюэ казался призрачным краем, как пустующая новостройка-многоэтажка. В его городке текла река, полноводная в любое время года, и пусть даже по обе стороны улочек росли нежно-зеленые манговые деревья, летом усыпанные оранжевыми плодами, аромат которых разливался на сотню ли. Пусть даже от красоты здешних мест у приезжих перехватывало дух от восторга, все равно Поюэ – призрак, словно окутанный мелкой изморосью, не дававшей воспоминаниям Хуан Яна приблизиться к нему.

Когда Хуан Ян бодрствовал, он чаще всего думал о своей матери Лю Ланьсян. В его воображении мать всегда делала одно и то же: сидела, сгорбившись, в темной комнате и утирала слезы. Он думал: как матери не плакать? Стропила в доме скоро древоточцы в труху превратят, денег нет на новые, цементный завод, на котором она пахала всю жизнь, обанкротился, а тут еще и сын стал убийцей. Лю Ланьсян, кроме как вытирать слезы, больше особо ничего и не делала.

Время от времени Хуан Ян думал и про Ху Цзиньшуя. Тот представал перед ним как живой: красноватое лицо, усеянное прыщами, грубый голос. Ху Цзиньшуй размахивал руками, шлепал губами, будто читал кому-то нотации. Давно ему пора было сдохнуть. Хуан Ян ни капли не жалел, что убил Ху Цзиньшуя. Стоило вспомнить, как он свел счеты с Ху Цзиньшуем, и его охватывал неописуемый восторг. Хуан Яну казалось, что этот поступок стал своеобразной инициацией, самым значимым событием за все двадцать лет его жизни.

Ху Цзиньшуй и Хуан Ян были погодками, хотя по их внешности и не скажешь. Ху Цзиньшуй выше Хуан Яна на полголовы, стоило ему вступить в пору возмужания, как на подбородке выросла борода, густая, как дикая трава в поле. Он не упускал ни единой возможности оголиться, например, во время игры в баскетбол Ху Цзиньшуй сразу же скидывал на площадке рубашку, демонстрируя темные продолговатые мышцы. Чтобы привлечь еще больше взглядов, он частенько неправильно перехватывал подачу, неуклюже и бессмысленно разыгрывал с соперником спорный мяч, в итоге судья останавливал игру и заставлял их начать заново. На площадке Ху Цзиньшуй ощущал, что все девушки испепеляют его взглядами, и эта пылкость сконцентрирована на его развитых грудных мышцах и крепком брюшном прессе. Разумеется, можно по отдельным признакам составить общую картину, и девушек, которые думали о нем, было еще больше, чем тех, кто смотрел. Ничто не доставляло Ху Цзиньшую большего удовольствия, ему было плевать, выиграет он в итоге или проиграет.

То, чем гордился Ху Цзиньшуй, для Хуан Яна стало причиной для самобичевания. Все местные хором твердили, что Хуан Ян похож на мать. В народе мальчик, похожий на мать, считается подающим большие надежды. Однако женственность облика Хуан Яна была слишком очевидной: белая нежная кожа, алые губы, узкие плечи. Самое ужасное – когда пришла пора появиться бороде, у Хуан Яна ни одной волосинки не выросло, даже не проклюнулось. Глядя на поросль на подбородках товарищей, Хуан Ян заволновался. Он услышал, что если почаще проводить по коже бритвой, борода начнет расти. Он украл у матери из корзинки десять юаней, купил бритвенный станок и упаковку лезвий и скоблил лицо до тех пор, пока лезвия не тупились и не ломались. Кожа воспалилась, но борода так и не подумала вырасти.

Ху Цзиньшуй заявил, что у Хуан Яна волосы не растут не только на лице, но и пониже, и когда он говорил об отсутствии волос, его лицо кривилось в злой усмешке. Сказано это было перед всем классом, и некоторые одноклассники возразили, мол, не видел, так и нечего напраслину возводить. Ху Цзиньшуй воодушевился и поманил Хуан Яна рукой. Хуан Ян напрягся и отступил на пару шагов, но Ху Цзиньшуй выпучил глаза и хмыкнул. Такое впечатление, что это властное хмыканье потянуло Хуан Яна, и он, понурив голову, подошел к Ху Цзиньшую, а тот одним ловким движением сдернул с Хуан Яна брюки, обнажив промежность. Поскольку Хуан Ян никогда не носил трусов, теперь его «петушок» подрагивал, и действительно, в паху не было ни одной волосинки. Хохот одноклассников накатывал волнами. Ху Цзиньшуй похлопал Хуан Яна по плечу, словно бы похвалил за то, что они совместными усилиями выполнили какое-то выдающееся задание. «Хуан Ян, ничего страшного, главное, что достоинство отросло, а так мы и без группы прикрытия всех отымеем», – пошутил Ху Цзиньшуй.

Это был не первый раз, когда Ху Цзиньшуй сдергивал с него штаны, и Хуан Ян понимал, что не последний, – это уже стало для него забавой. Когда наконец это кончится? Разве что когда Ху Цзиньшуй сдохнет, подумалось Хуан Яну.

Ху Цзиньшуй разболтал всем еще один секрет: у Хуан Яна одно яичко большое, а второе маленькое. Это правда так. В четырнадцать лет у Хуан Яна воспалилось яичко. Лю Ланьсян отвела его в местный санитарный пункт к врачу. Там работала Пи Ушуан, которая совмещала должность врача и начальника санитарного пункта, а еще она была мамой Ху Цзиньшуя. Если бы тогда Хуан Яну покололи две недели пенициллин, то с воспалением справились бы, однако у Лю Ланьсян не было денег. Лю Ланьсян сидела в кабинете Пи Ушуан и умоляла: «Сделайте сыну противовоспалительные уколы, я потом принесу деньги». Вообще-то Пи Ушуан с Лю Ланьсян открыто не враждовала, однако поговаривали, что ее мужа, главу поселкового народного комитета Ху Даго, с Лю Ланьсян связывают какие-то непонятные взаимоотношения. Но разве же Пи Ушуан не знала, что за фрукт ее супруг?! Она не осмеливалась скандалить с Ху Даго, зато давно таила ненависть к Лю Ланьсян. Пи Ушуан заявила:

– Мы государственное учреждение, а не частная лавочка, в кредит не обслуживаем! Как это у такого взрослого парня вдруг да заболело срамное место?! Небось занимался чем-то постыдным. Тогда и поделом!

Лю Ланьсян и в обычных ситуациях не слишком умела красиво говорить, а тут, услышав язвительное замечание Пи Ушуан, и вовсе стушевалась, рассердилась и потащила сына за руку прочь из санитарного пункта. Без противовоспалительных уколов Хуан Ян кричал от боли, зажимая руками пах, а у матери от его криков сердце разрывалось. Лю Ланьсян говорила: «Я бы лучше умерла, чтоб только не слышать твоих криков, я уже достаточно пожила».

Мать весь день талдычила, что хочет умереть, и до того прониклась этой идеей, что посреди ночи откинула одеяло Хуан Яна и заявила:

– Сынок, а давай вместе отправимся к папке?

Глаза Лю Ланьсян блестели, как два блуждающих огонька. Хуан Ян испугался и сжался в комочек:

– Мам, я не хочу умирать, я не хочу умирать…

Лю Ланьсян сказала:

– Не бойся, там, думаю, неплохо, раз уж твой папка ушел и не вернулся, бросил нас с тобой.

Хуан Ян испугался еще больше, он соскочил с кровати и плюхнулся на колени перед матерью:

– Я не хочу умирать и не хочу, чтобы ты умерла.

Лю Ланьсян оцепенела, потом вздохнула, потрепала сына по макушке и спокойно вернулась в свою постель.

Хуан Ян лежал в кровати и боялся уснуть, он тайком следил за матерью в страхе, что она не оставила мысли отправиться вслед за мужем. В тот момент Хуан Ян особенно скучал по своему отцу Хуан Цао. Если бы он не умер, они жили бы иначе. Во время сильного пожара в гроте Бай-няо в Поюэ всех кадровых работников отправили тушить пламя. Хуан Цао был всего лишь дворником при поселковом комитете, но тоже увязался с остальными. Пожар распространялся по ветру, и тут вдруг ветер резко поменял направление, и Хуан Цао, оказавшийся среди кустов и стогов полевой травы, сгорел заживо. Когда Хуан Цао удалось вытащить из огня, он уже полностью обуглился. Лю Ланьсян рыдала, обнимая то, что осталось от мужа, и только несколько дней спустя разжала руки и позволила родственникам заняться похоронами. Хуан Яну было всего восемь. Ему на голову намотали белую траурную повязку, и мальчик громко ревел, разевая рот, в котором отсутствовали передние молочные резцы.

Хуан Цао не был устроен на работу официально, поэтому поселковый комитет выплатил за его смерть символическое пособие. Лю Ланьсян же считала, что муж пожертвовал собой во благо страны и для всеобщей пользы, поэтому снова и снова обращалась к председателю поселкового комитета с просьбой решить вопрос о пенсии. Председатель поселкового комитета слыл большим мастером по соблазнению женщин, а Лю Ланьсян в его глазах была легкой добычей. Увидев, что она еще и довольно-таки симпатичная, Ху Даго уложил ее прямо в кабинете, а потом, даже рук не помыв, выписал бумагу о выплате ей от поселкового комитета ежемесячного пособия по потере кормильца в сумме двадцать девять юаней. Но Лю Ланьсян предписывалось получать его подпись, только после этого ей выдавали деньги. Каждый месяц Лю Ланьсян с этой бумагой шла в поселковый комитет, а потом сидела на заднем дворе на пороге дома и снова и снова нашептывала, обращаясь к солнцу: «Чтоб ты, Ху Даго, без потомства остался…»

3

Хуан Ян выпрыгнул из машины, и колени у него подогнулись. Он подвернул штанины и обнаружил, что на ступнях вздулись волдыри. Он скинул промокшие кроссовки: на подошвах образовался толстый слой белесой отмершей кожи. Это от долгого сидения в машине, результат того, что ноги не касаются земли. Лицо Хуан Яна стало еще пухлее, чем раньше, и это опять же результат недосыпа и недоедания. Хуан Ян шлепнулся на землю, растер подошвы, потянул шею и осмотрелся. Здесь не было гор, местные жители общались на каком-то птичьем наречии и передвигались очень быстро. Что это за место? Хуан Ян подумал: раз уж я не знаю, где оказался, полиция тем более не догадается, где я.

При этой мысли Хуан Ян замедлил шаг, ему не хотелось никуда торопиться. Он купил карту, нашел на ней родной городок и обвел кружком. Кружок олицетворял Поюэ. Хуан Яну все равно, куда идти, лишь бы держаться подальше от него.

Хуан Ян стал подрабатывать чернорабочим: иногда носильщиком на вокзале, иногда грузчиком на пассажирской станции. Ему нравилось трудиться в этих местах – можно было заработать деньги и сразу же исчезнуть. Когда приходили наниматели, Хуан Ян протискивался в первые ряды таких же, как он, чернорабочих, без конца подпрыгивал на месте и кричал что есть мочи: «Меня наймите! Меня!» Однако работодатели не спешили нанимать Хуан Яна, они выбирали из толпы высоких, мускулистых парней. Но Хуан Яну хватало и того, что упускали другие. В работе Хуан Ян не щадил сил. Если приходилось пахать под палящим солнцем, то остальные прикрывали голову шапками, а Хуан Ян шапку не надевал, а частенько еще и раздевался до пояса. Он надеялся, что под солнцем лицо загорит, а белые телеса превратятся в покрытые темной кожей мышцы. Сначала было тяжело, обгоревшая кожа слезала пластами, но новая была такой же белой, как и раньше. Однако перед его упорством кожа сдалась, не захотела больше мучиться и постепенно потемнела.

Обычно Хуан Ян водился с другими местными разнорабочими. Они жили в незаконно сооруженных бараках на окраине города по двадцать человек. Ночью здесь воняло по́том, немытыми ногами, раздавался громкий храп, в бараке становилось очень жарко. Хуан Яну даже сны перестали сниться. Зато в таких местах было безопасно, поскольку всех жильцов объединяло одно желание – заработать. Никто не допытывался, откуда ты и как тебя зовут.

Несколько раз ему попадался старик по имени Чжун Бо. Во время перерыва он частенько угощал Хуан Яна сигаретами. Хуан Ян закуривал, делал две-три затяжки, во рту тут же скапливался тяжелый сигаретный вкус. Хотя Хуан Ян и не понимал, в чем суть курения, он упорно учился. Чжун Бо нравилось говорить с ним о житейской мудрости. Основными темами были: не надо открывать бабам свое сердце, не надо завидовать городским, не надо думать, что ты особенный, и так далее. Хуан Яна наиболее интересовала тема «не надо думать, что ты особенный», созвучная нынешней его ситуации. Чжун Бо рассказывал: «Когда я был молод, проходил как-то раз мимо пруда, где выращивали рыбу, и некоторые рыбки то и дело выпрыгивали из воды. Так я и возомнил, что я необычный. А когда я поднимался в горы, меня обдувал свежий ветерок, и я еще больше утвердился в собственной незаурядности, решил, что бог смотрит на меня как на избранного, и мне предстоят великие дела. Глазом не успел моргнуть, как минуло несколько десятков лет, и только тут я обнаружил, что в моей жизни не произошло ничего из ряда вон выходящего, и я с головы до пят простой смертный».

Хуан Ян верил сказанному Чжун Бо и его мировосприятию, но его мучили сомнения, и он спросил у Чжун Бо:

– А если какой-то человек совершил убийство, у него еще есть возможность стать простым смертным?

Чжун Бо без лишних раздумий отрезал:

– Нет! Как может убийца стать простым смертным? Пусть даже у него заурядная внешность, но вот душа не такая, как у обычного человека…

Когда Чжун Бо произносил эти слова, он выглядел как тот, кто постиг суть жизни. Однако увидев, что приближается очередной работодатель, он тут же выкинул сигарету и со скоростью, какой и молодые позавидуют, рванул вперед. Хуан Яну жалко было выбрасывать сигарету, он сделал еще пару затяжек, а Чжун Бо уже ушел за работодателем. Хуан Ян подумал, что надо не просто полюбить эти грубые сигареты, но и стать таким, как Чжун Бо.

Время от времени Хуан Ян роскошествовал и позволял себе ночь пожить в гостинице, ведь там можно было принять горячую ванну, выстирать одежду и сладко выспаться. Тогда-то ему снова, как по расписанию, снился тот самый сон: лезвие блестит холодным блеском, раз удар, два удар, три… всего девять… Нож порхает как бабочка. Ху Цзиньшуй быстро скатывается с кровати, в его массивном теле пламенеют девять ножевых ран…

Когда ему приснился этот сон в первый раз, Хуан Ян пробудился в холодном поту. Он не понимал, почему произошедшее без каких-либо изменений разыгрывается во сне. Он достал нож, спрятанный под подушкой, и внимательно рассмотрел: клинок был белоснежным, а ближе к ручке тянулась маленькая бороздка, в которую набилась какая-то грязь. Хуан Ян считал, что эта грязь – кровь и душа Ху Цзиньшуя. На нож налипла душа Ху Цзиньшуя, а еще той ночью его душа выскользнула и проникла прямо в мозг Хуан Яна. По его спине побежал холодок, он помчался на мост, чтобы выкинуть нож. Мост был высоким, стоило только разжать руку, и нож упал бы в бездонную реку. Хуан Ян, глядя на желтую поверхность воды, начал разжимать пальцы по одному, но в последний момент передумал, протянул вторую руку, поймал нож в воздухе, прямо за лезвие, оно вошло в кожу, и кровь вскоре залила ладонь. Хуан Ян сказал: «Ху Цзиньшуй, ты и впрямь спрятался внутри, да еще цапнул меня. Я тебя не стану выкидывать, а то один мотаюсь по свету, избавлюсь от тебя, кто ж мне компанию составит?» С тех пор Хуан Ян не боялся снов, которые появлялись из ножа.

Ему очень часто снился этот сон, и Хуан Ян перестал считать его сновидением, а стал воспринимать как кинофильм. На каждом новом показе Хуан Ян обнаруживал детали, которых раньше не замечал. Например, однажды он услышал, как Ху Цзиньшуй выкрикнул его имя, а в другой раз он рассмотрел, что в момент последнего удара нога Ху Цзиньшуя дернулась с такой силой, что большой палец пробил дыру в циновке.

На какое-то время Хуан Ян задержался в городе, который можно назвать железнодорожным узлом. Через него проходило много составов, курсирующих с севера на юг и обратно. Хуан Ян с легкостью зарабатывал деньги и не торопился уезжать. Однажды вокруг доски объявлений на вокзале собралась целая толпа народу, и любопытствующие продолжали стекаться со всех сторон. Работавшие вместе с Хуан Яном грузчики, невзирая на гнев работодателя, побросали свои ноши и тоже побежали поглазеть на объявление. Хуан Ян не справился с любопытством и помчался следом за другими. Стоило пробиться в толпу, как он услышал, как кто-то говорил: мол, паренек на вид такой культурный, так и не скажешь, что убийца. Кто-то зачитал содержание объявления: полиция разыскивает преступника, обещана награда в сто тысяч. Толпа зацокала языками и стала напирать сильнее, как будто тот, кто сорвет бумажку, и получит сто тысяч. Стоящий перед Хуан Яном грузчик заявил: «Ежели этот убийца объявится среди нас, так я его мигом опознаю!»

Хотя Хуан Ян еще не видел объявления, он уже почувствовал, что дело плохо. Сердце екнуло, икры напряглись, потом ноги стали как ватные, и напиравшая вперед толпа буквально выдавила его наружу. Все пытались оказаться поближе, и только Хуан Ян пятился в противоположном направлении. По площади пронесся порыв ветра, а может, и не было никакого ветра, просто выбравшемуся из толпы Хуан Яну так показалось. Он подумал: беда все равно пришла, бегал-бегал он, а смертоносная бумажка нагнала его, словно у нее выросли ноги.

Хуан Яну казалось, что он движется не спеша, не привлекая к себе внимания. На самом же деле шаги становились все шире и шире, он размахивал руками и практически мчался. Миновав подземный туннель, Хуан Ян вышел на товарные пути. К этому моменту он уже хорошо знал здешние места. Слава богу, на путях как раз стоял грузовой поезд, готовый к отправлению. Хуан Ян уцепился за поручни и вскарабкался в вагон. Поезд вскоре тронулся, Хуан Ян поднялся с кучи холщовых мешков, валявшихся в вагоне, и уставился на пейзаж за окном, пытаясь сохранить воспоминания об этом городе, как-никак он провел тут какое-то время. Жизнь, вынуждавшая Хуан Яна все время перескакивать с места на место, подобно стрекозе, скользящей по водной глади, научила его особенно ценить ощущение, что что-то тебе знакомо.

Товарный состав ехал два дня. Хуан Ян тайком выходил ночью на полустанках, чтобы раздобыть воды, а так почти ничего и не ел. Когда поезд доехал до пункта назначения, он уже ослаб и если бы не опирался на мешки, то давно не смог бы удержаться на ногах. В животе было пусто, но слух не притупился, и Хуан Ян услышал, как к поезду приближается большая группа людей, судя по громкому топоту в отдалении, таких же грузчиков, как он. Хуан Ян воспользовался случаем, смешался с толпой и покинул станцию.

Это была маленькая станция, пассажиров мало, и уж тем более отсутствовала доска объявлений, но тем не менее Хуан Ян увидел на столбе крохотное объявленьице размером в одну шестнадцатую листа, которое легкомысленно приветствовало его. Хуан Ян опознал в бумажке тот самый ордер на арест, у которого выросли ноги, и подумал, что в этот раз от судьбы не уйдешь, может, его и на предыдущем месте уже опознали, и теперь полиция здесь устроила засаду. Неужели придется запрыгивать в очередной товарняк? Но голод и слабость, от которых сжималось нутро, заставили отказаться от этой идеи. Он решил: наемся, а там будь что будет, пусть даже придется взойти на плаху, делать нечего. В торговой палатке неподалеку от злосчастного ордера на арест Хуан Ян купил три пампушки и два яйца, отваренных в чае с приправами. Он внимательно изучал лицо торговца, но тот на него не смотрел, взгляд его был обращен куда-то вдаль в поиске потенциальных клиентов. Хуан Ян подумал, что если найдет здесь какого-нибудь доброго человека, то договорится с ним, чтобы получить награду, а потом они поделят деньги пополам. Вот было бы здорово! Свою долю он отправил бы матери, чтобы ей хватило на безбедную старость. Вот только где искать такого человека? Внутри себя Хуан Ян громко кричал.

Мелкие кусочки пампушек и вареных яиц проскальзывали в пищевод Хуан Яна. Пока Хуан Ян ел, он обнаружил, что никто из прохожих на него не смотрит. Неужто этим людям не нужны сто тысяч юаней?! Ордер на арест висел такой же одинокий, как сам Хуан Ян. В груди Хуан Яна поднялась волна храбрости. Он решил подойти посмотреть, как он на нем выглядит. Хуан Ян очень редко фотографировался, как он помнил, всего дважды. В первый раз он в семь лет с родителями отправился в местное фотоателье сделать семейный снимок. На следующий год отца не стало, а фотография осталась висеть в центре гостиной. Второй раз, который он смог припомнить, – выпускная фотография в школе, Ху Цзиньшуй одолжил тогда в доме культуры фотоаппарат, делал вид, что наводит фокус, и долго-долго расставлял одноклассников. Наконец он взвел затвор, пулей подскочил к Хуан Яну и положил руку ему на плечо. Раздался щелчок, Хуан Ян с Ху Цзиньшуем обнимались, как братья. Если подумать, этот снимок выглядел бы сейчас забавно. Как показалось Хуан Яну, вероятность, что на ордере на арест именно он, довольно велика, потому что это единственная его взрослая фотография.

Хуан Ян подошел к объявлению, помимо воли считая шаги. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. Через восемь шагов он мог уже четко рассмотреть все, что было написано в объявлении. На фото был не он, а паренек, похожий на студента, с виду интеллигентный и красивый, вот уж точно ни капельки не похож на разыскиваемого преступника.

Хуан Ян нащупал за пазухой кошелек, еще довольно пухлый. Вечером он снял одноместный номер в гостинице. Хуан Ян принимал ванну и, намыливая ляжки, остолбенел. В том месте, которое было изначально гладким-прегладким, ладонь больше не проскальзывала беспрепятственно, ей что-то мешало. Хуан Ян смыл с ног белую мыльную пену, присмотрелся при тусклом свете и увидел, что, начиная с лодыжек и до самого верха, на его теле вырос черный пушок, напоминающий свежую весеннюю зелень. Это уже не прежние бледные тощие ножки-палочки: пока Хуан Ян был в бегах, они раздались вширь и окрепли, стали плодородной почвой для молодой поросли, как в степи. Ах, степь, прекрасная степь, которую стоило бы воспевать! Хуан Ян дотронулся мыльными руками до глаз – больно, просто ужасно! Он вытянул шею, закричал: «Мама, мамочка!» и натер глаза до слез.

Проснувшись на следующий день, Хуан Ян принял решение: нужно пойти на станцию и выбрать какой-нибудь рейсовый автобус. Неважно, куда этот автобус его отвезет, но следует устроиться на новом месте и нормально там жить.

4

Хуан Ян купил билет на ночной автобус: по словам кассира, ночку поспать – и приедешь в Саньцзянкоу. Хуан Ян раньше уже слышал об этом месте, где соединяются три реки, да еще и выход к морю имеется. Народ там разводит рыбу и креветок, зарабатывает деньги и живет в достатке.

Хуан Ян сел в автобус самым первым и занял верхнюю полку в последнем ряду. Он специально выбрал это место, чтобы не привлекать внимания окружающих. Сев в автобус, он сразу закрыл глаза, уже научившись отдыхать в пути. Пассажир справа появился к самому отправлению, плюхнулся рядом с Хуан Яном, и тому в спину ударила волна чужого тепла. Но попутчик обладал и физической оболочкой: на Хуан Яна тут же пахнуло жареным во фритюре соевым творогом, жареным мясом и моченым редисом, раздалось чавканье и причмокивание. Хуан Ян на ужин съел только миску лапши, и от дразнящих ароматов в душе все смешалось, а тело непроизвольно дернулось. Это едва заметное движение тут же уловил попутчик позади него, и вдруг раздался звонкий женский голос:

– Не спите? Хотите поесть?

Хуан Ян все еще размышлял, к нему ли обращены эти слова, а чья-то рука уже постучала по спине. Хуан Ян развернулся и сел. На него, смеясь, смотрела девушка, которая совала ему что-то съестное в рот. Хуан Ян мотал головой и отмахивался, мол, спасибо, не надо, а девушка, воспользовавшись моментом, когда он открыл рот, ловко запихнула ему туда шашлычок со словами:

Если вы не будете, то мне одной как-то неудобно.

Когда жареное до хруста мясо оказалось во рту, у Хуан Яна обильно выделилась слюна, и он уже не смог совладать с собой и вонзил в мясо зубы. Девушка озорно рассмеялась и сама стала есть с еще большим воодушевлением. Она взяла жареный соевый творог на бамбуковой шпажке и запихнула в рот целиком, из уголка губ потекло масло, и острый язычок время от времени облизывал губы по кругу, собирая его.

Девушка представилась:

– Меня зовут Хэ Тянь.

Лежа рядом с девушкой, плечо к плечу, бедро к бедру, Хуан Ян испытывал чудесные ощущения, его тело расслабилось, и нервы тоже, и он назвал соседке свое настоящее имя.

– А меня Хуан Ян.

Ему нравилось смотреть, как эта девушка ест. Она ела, как Минмэй. Чем сейчас занята Минмэй, так любившая всякие вкусности? Ху Цзиньшуй-то помер, она наверняка переживает. Когда между парнем и девушкой такие отношения, даже самая равнодушная и то не сможет остаться безразличной. А что в этом Ху Цзиньшуе было такого хорошего?! Почему он понравился Минмэй? Если бы не это, может, Ху Цзиньшуй и прожил бы еще пару лет.

В выпускном классе все были заняты повторением пройденного. Хуан Ян давно уже знал, что Минмэй не поступит. Ее мозг не создан для учебы. Нет, она очень умная, вот только ее ум заточен под другое – под наряды и еду. Она умела красивым шелковым платком или вязаным шарфом так подвязать свои иссиня-черные волосы, что казалась еще красивее. Кончики платка реяли в воздухе, бередя сердца парней. А еще Минмэй очень любила поесть. Она частенько залезала в чужой огород и воровала тыквы, потом прокаливала на огне семена и лакомилась, а из очищенной от кожуры мякоти сушила цукаты.

Кроме того, Минмэй умела среди дикорастущих растений отыскивать съедобные. Например, попался им один куст, ветки которого сплошь поросли длинным желтым пухом, выглядел он пугающе. Но Минмэй велела Хуан Яну нарвать огромный пучок. Маленьким ножичком она соскребла кору с покрытых пухом веток, потом кинула нежную зелень в кипящую воду, сварила и оставила на ночь, а на следующий день масса в кастрюльке превратилась в прозрачный зеленоватый суп. Минмэй налила полную миску, суп был очень вкусным, сладким, с кислинкой. Хуан Ян волновался:

– Минмэй, ты раньше такое когда-нибудь пробовала?

– Неа.

Тогда откуда знаешь, что это съедобно?

– Я думаю, что съедобное, если боишься отравиться – не ешь. Помру, так одна.

Услышав ее слова, Хуан Ян начал хлебать суп наперегонки с девушкой, приговаривая:

– Ты пока не ешь! Если через полчаса все будет нормально, тогда попробуешь.

Минмэй улыбнулась:

– Ты так боишься, что я помру?

Хуан Ян и Минмэй были соседями, их дома отделяла лишь невысокая стена, и в свободное время они болтали прямо поверх нее. Минмэй частенько подбивала Хуан Яна помочь ей стащить что-нибудь съестное, а потом перекидывала через стену, положив в мешочек. Хуан Ян мечтал, что позже они с Минмэй поженятся, и тогда он первым делом снесет эту стену.

Предвидя, что Минмэй не сможет сдать государственные экзамены, Хуан Ян тоже разленился, хотя сердце и болело при мысли, что матери придется платить за учебу. Но бороться с ленью не получалось, и в итоге все вышло, как Хуан Ян и загадал: он провалился. Услышав эту новость, мама Минмэй очень обрадовалась, сказала: «В следующем году будешь повторять с нашей Минмэй».