Текст книги "Вершина Великой революции. К 100-летию Октября"

Т. Краус
Диктатура и демократия – на практике

Гораздо вероятнее, конечно, что и в мелких государствах без гражданской войны социализм не осуществится, и поэтому единственной программой интернациональной социал-демократии должно быть признание такой войны, хотя в нашем идеале нет места насилию над людьми.

Ленин В. И. О карикатуре на марксизм и об «империалистическом экономизме»

Конституционными иллюзиями называется политическая ошибка, состоящая в том, что люди принимают за существующий нормальный, правовой, упорядоченный, подзаконный, короче: «конституционный» порядок, хотя его в действительности не существует. Может показаться на первый взгляд, что в современной России, в июле 1917 года, когда конституции никакой еще не выработано, не может быть и речи о возникновении конституционных иллюзий. Но это – глубокая ошибка. На самом деле весь гвоздь всего современного политического положения в России состоит в том, что чрезвычайно широкие массы населения проникнуты конституционными иллюзиями.

Ленин В. И. О конституционных иллюзиях

Роспуск Всероссийского учредительного собрания. Демократическая иллюзия или историческая реальность?

РСДРП и Ленин всегда признавали необходимость созыва Учредительного собрания как части программы-минимум буржуазно-демократических преобразований. Однако после Февральской революции события быстро вышли за рамки «демократического этапа», вследствие чего изменилась и позиция Ленина, хотя, учитывая вероятность протеста со стороны других партий, он даже и в «Государстве и революции» еще не отказался от созыва Учредительного собрания. В то же время уже задолго до октября у него были серьезные сомнения в связи с созданием такого всероссийского собрания. Как свидетельствует эпиграф к настоящей главе, в отношении Учредительного собрания он придерживался своей сложившейся ранее точки зрения, согласно которой представление о буржуазно-демократической системе и возможности ее утверждения в России являются политической иллюзией. После февраля 1917 года Ленин мыслил уже не категориями буржуазно-демократического режима, принявшего облик «бонапартизма», а однозначно выдвигал на передний план цели «пролетарского самоуправления» (коммуны), которое, как мы уже видели в предыдущей главе, должно было последовать за революционным периодом. В конечном итоге Ленин пытался в принципиальной и политической плоскости совместить идею выборов в Учредительное собрание и декларированные цели социалистической революции[473]473
  Р. Сервис пишет, что «большевики обещали выбранное народом правительство, но распустили Учредительное собрание» (Service R. Lenin. Vol. III. P. 1). На самом деле все было сложнее, и сложившаяся ситуация должна рассматриваться в нескольких плоскостях. Это может быть показано в ходе взвешенного анализа, выводящего ход событий из конкретных обстоятельств политической классовой борьбы. Например, Сервис даже не ссылается на давно известные ученым факты: документы из архива партии эсеров ясно показывают, что уже в период избирательной кампании, в конце декабря 1917 года, правые руководители партии планировали в случае победы осуществить контрреволюционный поворот совместно с киевской Радой, Калединым на Дону и кавказскими и приволжскими националистическими организациями и группировками. (Помимо этого, как известно, шла подготовка к выступлению кадетов и вооруженной контрреволюции.) См.: Городецкий Е. Н. Рождение Советского государства 1917–1918. Наука. М., 1987. С. 273–281.


[Закрыть]. После июльских дней (да и позже) Ленин, в отличие от меньшевиков, видел в Учредительном собрании своего рода советский конвент, который в конечном итоге был бы выразителем власти Советов или, возможно, высшим Советом. В то же время он ни на минуту не предполагал, что без революции Учредительное собрание сумеет избежать участи «франкфуртской говорильни» или I Думы[474]474
  Ленин В. И. О конституционных иллюзиях // Ленин В. И. ПСС. Т. 34. С. 37. (Впервые напечатано 4 и 5 августа 1917 года в газете «Рабочий и солдат».) В статье «За деревьями не видят леса» Ленин спорил с Мартовым, который в августе отказался от своей прежней оценки июльских дней, когда он требовал перехода власти к Советам. Свой августовский поворот Мартов объяснял тем, что переход власти к Советам возможен «лишь в процессе гражданской войны». Однако Ленин возражал ему, указав на то, что гражданская война уже началась именно в июльские дни. При этом Ленин различал монархистскую и буржуазную контрреволюцию, «бонапартистскую буржуазную контрреволюцию», которая, собственно говоря, воплотилась в деятельности Временного правительства, принудившего большевиков уйти в подполье. Там же. С. 80 и далее. (Статья впервые была опубликована в газете «Пролетарий» № 6, 1 сентября (19 августа) 1917 года с подписью: Н. Карпов.)


[Закрыть]. «Чтобы… быть конвентом, для этого надо сметь, уметь, иметь силу наносить беспощадные удары контрреволюции, а не соглашаться с нею». В этой же статье о конституционных иллюзиях, посланной из подполья для опубликования в конце июля, Ленин однозначно выделил три позиции, «мелкобуржуазную эсеро-меньшевистскую», «большевистскую пролетарскую» и «буржуазную», по вопросу об Учредительном собрании, поместив всю эту проблематику в конкретный контекст политической классовой борьбы. «С самого начала революции, – писал он, – наметились два взгляда на Учредительное собрание. Эсеры и меньшевики, насквозь пропитанные конституционными иллюзиями, смотрели на дело с доверчивостью мелкого буржуа, не желающего знать классовой борьбы: Учредительное собрание провозглашено, Учредительное собрание будет, и баста! Что сверх того, то от лукавого! А большевики говорили: лишь в меру укрепления силы и власти Советов созыв Учредительного собрания и успех его обеспечен. У меньшевиков и эсеров центр тяжести переносился на юридический акт: провозглашение, обещание, декларирование созыва Учредительного собрания. У большевиков центр тяжести переносился на классовую борьбу: если Советы победят, Учредительное собрание будет обеспечено, если нет, оно не обеспечено. Так и вышло. Буржуазия все время вела то скрытую, то явную, но непрерывную, неуклонную борьбу против созыва Учредительного собрания»[475]475
  Ленин В. И. О конституционных иллюзиях. С. 36.


[Закрыть].

Таким образом, очевидно, что в ленинском подходе принципиальные, политические и правовые соображения составляли различные стороны одной и той же проблематики. Принципиальная позиция Ленина не изменилась и после октября, по его мнению, советская власть в принципе нуждалась в Учредительном собрании. Изменилась «лишь» политическая ситуация, соотношение политических и классовых сил, так как и в январе 1918 года еще нельзя было говорить об «укреплении власти Советов». Таким образом, до октября Ленин соглашался с актом созыва Учредительного собрания, хотя, как мы видели, он уже тогда искал политическую роль этого учреждения и намечал ему роль конвента. Уже тогда, летом 1917 года, ключевым вопросом был переход власти к Советам.

Когда в конце августа – начале сентября 1917 года в Советах явно обозначилось изменение соотношения сил в пользу большевиков, Ленин, допуская возможность «мирного» развития революции, снова выдвинул лозунг «Вся власть Советам!». Этот лозунг еще допускал созыв Учредительного собрания, так как в то время Ленин еще считал возможным компромисс с «мелкобуржуазной демократией». «Компромиссом, – писал он, – является, с нашей стороны, наш возврат к доиюльскому требованию: вся власть Советам, ответственное перед Советами правительство из эсеров и меньшевиков»[476]476
  Ленин В. И. О компромиссах. Там же. С. 134. (Впервые напечатано в газете «Рабочий путь» № 3, 19 (6) сентября 1917 года.)


[Закрыть].

Однако такая компромиссная ситуация не сложилась, «мелкобуржуазная демократия» не смогла самостоятельно встать на ноги. В так называемом предпарламенте (создание которого Ленин, использовав выражение Маркса, назвал «парламентским кретинизмом») сами партии категорически отвергли компромиссное предложение Ленина. Незадолго до начала восстания в уже цитированном письме И. Т. Смилге Ленин, надеявшийся на успешный захват власти, оптимистически отзывался и о выборах в Учредительное собрание, предположив, что большевики вместе с левыми эсерами смогут получить в нем большинство: «Вы можете начать сразу осуществлять тот блок с левыми эсерами, который один может нам дать прочную власть в России и большинство в Учредительном собрании»[477]477
  Там же. С. 266. Этот тезис Ленин повторил 1 (14) октября 1917 года в Письме в ЦК, МК, ПК и членам Советов Питера и Москвы большевикам: «С левыми эсерами мы явное большинство в стране. …Большевики не вправе ждать съезда Советов, они должны взять власть тотчас». Там же. С. 340. См еще: Заседание Центрального Комитета РСДРП(б) 16 (29) октября 1917 г. Доклад. Там же. С. 394–395. По мере приближения восстания Ленин все менее оптимистично относился к выборам в Учредительное собрание, но не отрицал необходимости их проведения. «Ждать до Учредительного собрания, которое явно будет не с нами, – считал он, – бессмысленно, ибо это значит усложнить нашу задачу». Заседание Центрального Комитета РСДРП(б) 10 (23) октября 1917 г. Доклад. Там же. С. 392. Причиной более пессимистичного (реалистичного) настроения Ленина было то, что он считал трудным привлечение голосов сторонников левых эсеров, так как левые эсеры еще не создали отдельной партии.


[Закрыть].

Такова была историческая ситуация, от которой нельзя отделить и точку зрения Ленина на Учредительное собрание после октябрьского восстания. Анализ показывает, что в его оценке этого вопроса не произошло радикального, принципиального перелома.

Дискуссии и псевдодискуссии: новое и старое в исторической науке

Нужно отметить, что в подходе к этой тематике в современной исторической литературе произошли интересные перемены. После распада СССР в 1991 году российские, экс-советские историки, принадлежавшие к «западническому» направлению в исторической науке, осуществили открытый «презентистский» поворот, стараясь изобразить Учредительное собрание условием присоединения к западному парламентаризму, единственной прогрессивной (политической) цивилизации[478]478
  Например, российский историк Л. Г. Протасов в своей работе об истории Всероссийского учредительного собрания (Всероссийское учредительное собрание: история рождения и гибели. РОССПЭН. М., 1997) представляет дело так, будто бы Учредительное собрание являлось предысторией «вестернизации» 1991 года, причем в обоих случаях можно говорить о прогрессивном «цивилизационном переломе». Западнический автор настолько увлекся, что в качестве аксиомы провозгласил Учредительное собрание высшей стадией демократии, как будто один институт может быть отождествлен с системой властных отношений.


[Закрыть]. В свою очередь, вдохновленные славянофильством националистически-патриотические консервативные историки писали о возвращении к «изначальным русским ценностям», к российскому «органическому национальному развитию». Следовательно, либеральные авторы выбрали преувеличение возможностей парламентаризма западного типа в период, предшествовавший Октябрьской революции 1917 года, а консервативные течения славянофильской стороны видели в Учредительном собрании выражение российской специфики. Что же касается окрепшего направления «национального коммунизма», то его представители, наоборот, регистрируют в разгоне Учредительного собрания факт избавления от «западной заразы», знаменующего естественный путь русской революции[479]479
  Фроянов И. Я. Октябрь семнадцатого (глядя из настоящего). СПб.: Изд-во СПбГУ, 1997.


[Закрыть]. Эта последняя точка зрения, собственно говоря, представляет традиционную концепцию советской исторической науки в своеобразной романтически-националистической, этатистской оболочке. Может быть, лучший советский исследователь данной темы, умерший несколько лет назад О. Н. Знаменский[480]480
  В сборнике, выпущенном к 70-летию О. Н. Знаменского его учениками и коллегами, он назван уже «российским» историком. (Историк и революция. СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин», 1999. См. еще: Городецкий Е. Н. Рождение Советского государства.)


[Закрыть], в работах, опубликованных в 1970–1980-х годах[481]481
  Знаменский О. Н. Всероссийское учредительное собрание: история созыва и политического крушения. Л., 1976; Он же. Интеллигенция накануне Великого Октября (февраль – октябрь 1917 г.). Л., 1988. После смены общественного строя Л. Г. Протасов в своей упомянутой книге вступил с ним в полемику, изображая Учредительное собрание «центральной идеей русской национальной мысли», на которой настаивали с момента своего образования, то есть с рубежа веков или – самое позднее – с первой русской революции, все политические партии и организации, требовавшие его созыва. Проблема заключалась «лишь» в том, что практически все политические партии и организации по-разному представляли себе функции и характер Учредительного собрания.


[Закрыть], считал, что Учредительное собрание представляет лишь исторический интерес, так как российские корни буржуазной демократии оказались слабыми и нежизнеспособными, а революция лишь придала форму спавшим в глубине силам. Историк не видел в разгоне Собрания диссонансного момента.

В исторических работах, практически независимо от их направленности, смешивались два вопроса. Вопрос о том, почему большевики разогнали Учредительное собрание, не был отделен от вопроса: почему они вообще смогли его разогнать? Хотя в исторической науке разделение объективных и субъективных моментов является, быть может, самой трудной теоретической задачей, в данном случае нужно (было бы) хотя бы имплицитно принять во внимание это методологическое требование. Ссылка на историческую органичность имеет в этой связи чисто идеологический характер. Несомненно, что вечные идеи всемирно-исторических изменений живут множеством жизней и в той или иной форме появляются во всех концах мира (в самой различной социальной среде), там, где имеется реальная или латентная возможность для их осуществления. В Россию не нужно было привносить идею конституционализма, ведь хорошо известны ее средневековые и позднейшие предпосылки и формы (от Земского собора до Думы). Но какая же связь была (могла быть) между этой линией развития и западноевропейской буржуазной идеей учредительных собраний? Как можно говорить в данном случае об органичности и линейности развития? Сторонники этой концепции просто не учитывают тех определяющих социальных и культурно-исторических различий, которые скрываются за этими двумя традициями конституционализма. Ведь конституционалистские устремления в правящих классах России означали нечто совсем иное (что-то похожее на одну из форм монархии), чем «современные», созданные на основании всеобщих и тайных выборов учредительные собрания, парламенты, порожденные американской и французской революцией или капиталистическим развитием Англии. Трудно было бы найти в России хотя бы одну социальную группу, которая представляла бы идею революционного конституционализма такого типа. Как я постарался показать в предыдущих главах, в изучаемую эпоху многие в России уже осознали, что историческое развитие России, как по своим конкретным политическим условиям, так и по социальной основе, социальной структуре, радикально отличалось от американского или французского. Особое значение это имеет и в наши дни, когда общественные науки с таким трудом соответствуют требованиям всеобщности и системного подхода[482]482
  См. опубликованный в 1994 году доклад руководимой Иммануелем Валлерстайном Комиссии Гульбенкяна: A társadalomtudományok jövőjéért: nyitás és újjászervezés. Napvilág Kiadó. Budapest, 2002. Р. 54 и далее.


[Закрыть], особой склонностью к которому обладал Ленин.

В конце концов необходимо поставить вопрос: элементом какой (социальной и политической) системы можно считать Всероссийское учредительное собрание? Как известно, история самого Учредительного собрания была короткой и жалкой. Его члены собрались 5 января 1918 года в петроградском Таврическом дворце, а утром 6 января, по приказу Ленина и большевистского руководства, начальник караула матрос Железняков разогнал Учредительное собрание, заявив, что «караул устал». Собрание имело немало значение с точки зрения нового строя. Характер этого строя, который к тому же в 1918 году был лишь в стадии становления, с трудом поддавался определению. Сами руководители революции не слишком верили тогда в то, что революционная власть в России сможет продержаться в одиночестве более нескольких месяцев. Как мы уже писали, сложившуюся к тому времени систему они сопоставляли с Парижской коммуной. С тех пор в восточноевропейской (может быть, прежде всего в венгерской, восточногерманской и советской) марксистской историографии – но и не только в ней – стало традиционным стремление к точному определению возникавших в различные эпохи экономических и политических систем и ведение продолжительных дискуссий по этим вопросам. Ныне нам уже привычны крупные споры о характере сталинского режима, но речь идет не о каком-то специфически российском явлении, достаточно вспомнить о том, что, например, споры о режиме Хорти в венгерской исторической науке имеют уже сорокалетнее прошлое и по-прежнему не прекращаются. Каковы бы ни были причины этого явления, несомненно одно: сегодня, благодаря применению сравнительно-исторического метода, спектр исследований снова расширяется[483]483
  В одной из своих статей Иван Харшани затронул историческую проблему определения характера системы в связи с изучением испанского либерализма. См.: Harsányi I. A spanyol liberalizmus történeti útja. In: Múltunk, 1998, № 3–4. Р. 299–343. Кажется, что в полупериферийных европейских странах от России до Испании существует некая общая тенденция, заключающаяся в том, что в острые исторические периоды, во время гражданской войны либерализм теряет здесь свою почву, перестает существовать как самостоятельная политическая сила, его политическая судьба во многом зависит от той роли и от тех интересов, которыми располагает буржуазная демократия развитых стран в полупериферийном регионе. (Там же. С. 310–311.)


[Закрыть]. В венгерской исторической науке также продолжается полемика об исторических предпосылках современного парламентаризма в Восточной Европе, которая связана и с проблемой исторического характера режима Хорти[484]484
  Представляется характерным, что еще несколько лет назад на одном из «юбилейных» заседаний в Институте политической истории снова были подняты старые вопросы, типичные для историографических дискуссий, ведущихся ныне в нашем регионе. Отредактированный протокол заседания был опубликован Л. Шипошем: A XX század az 1945 utáni történetírásban. In: Múltunk, 1999, № 2. P. 233–257. C точки зрения интересующей нас проблемы сто́ит коснуться выступления И. Ромшича и П. Шипоша. (Там же. С. 244–257.) Ромшич подчеркнул, что режим Хорти, за исключением его «начала и конца», не был репрессивным режимом террора. Однако возникает вопрос, где начинается «начало» и «конец» режима. П. Шипош предостерегал от упрощений. Входят ли в понятие «репрессивный режим террора» жандармская власть в деревне, с помощью которой правящие классы удерживали в подчинении «три миллиона нищих», казнь Шаллаи и Фюрста, законы о евреях, нападение на Югославию и СССР, убийства на Украине, холокост в Кёрёшмезё и т. д.? Правда, режим Хорти не был фашистской диктатурой, но его вполне можно определить как «парламентскую диктатуру», при которой парламент является скорее карикатурой западноевропейских парламентов. Фашистская диктатура в Италии до 1926 года функционировала в рамках «многопартийного» парламента, однако вряд ли этим определялся характер режима. Следовательно, количество партий само по себе еще не является решающим аргументом по вопросу о демократии и диктатуре, особенно если принять во внимание богатство форм демократии и диктатуры, не говоря уже о том, что и демократия содержит черты диктатуры не только в политической, но и прежде всего в экономической и социальной сфере.


[Закрыть].

Оживление интереса к проблеме парламентаризма, конечно, неотделимо от крупных политических изменений 1989 года. Эти изменения поставили в центр функционирования политической системы парламент и парламентарные институты. Поэтому неудивительно, что в соответствии со старыми привычными структурами мышления началось преувеличение исторической роли парламентаризма. На службу политически-легитимационным требованиям было поставлено и упрощенное (но именно поэтому широко распространенное в общественном мнении), ненаучное представление о том, что достаточно различать лишь две политические системы: парламентаризм (демократию) и диктатуру (однопартийную систему). Кажется, будто бы предан забвению тот факт, что в истории существовало много различных форм диктатуры и парламентаризма (причем с очень разным социальным и политическим содержанием, функциями), и что, наряду с демократиями и диктатурами, в истории и в наши дни, особенно в восточноевропейском регионе, наблюдались и наблюдаются другие политические системы. Иначе говоря, часто забывают о том, что парламент может функционировать и в рамках различного типа диктатур и может существовать при таком строе, который не является ни диктатурой, ни демократией[485]485
  Сошлемся здесь на расстрелявший легитимный парламент режим Ельцина, который можно определить как своеобразную комбинацию авторитарного и элитарного парламентаризма. Характерные черты такого режима в различных пропорциях присутствуют после смены общественного строя и в государственном устройстве других стран Восточной Европы. Об этом см.: Краус Т. О ельЦИНИЗМЕ. In: Ельцинщина. Magyar Ruszisztikai Intézet. Budapest, 1993. С. 75–103; Конец ельцинщины. Magyar Ruszisztikai Intézet. Budapest, 1999.


[Закрыть]. (Как мы видели на страницах «Государства и революции», Ленина уже тогда угнетало, если кто-то говорил о демократии и диктатуре вообще, отвлекаясь от конкретного политического содержания и социальной, социологической и экономической обусловленности этих понятий.)

История русской революции показывает, что в результате возрождения возникших в 1905 году Советов участвовавшие в революции социальные силы создали режим непосредственной демократии, который, пусть на короткое время, как в принципе, так и на практике вышел за рамки традиционной оппозиции «демократия – диктатура». Однако было бы совершенно неисторично измерять пришедший в октябре 1917 года к власти режим Советов и деятельность воплотивших его революционных сил и их представителей меркой буржуазного учредительного собрания, как было бы ошибкой думать, что люди хотели привести к власти большевиков[486]486
  Это очень хорошо сформулировал А. Рабинович в своей до сих пор замечательной истории революции: «…Массы в Петрограде, которые в той или иной степени поддерживали большевиков, выступавших за свержение Временного правительства, сделали это не потому, что как-то симпатизировали идее прихода к власти одних большевиков, а потому, что верили: над революцией и съездом нависла угроза. Только создание представительного полностью социалистического правительства – за которое, как считали массы, и выступали большевики – могло дать им надежду, что не будет возврата к ненавистной жизни при старом режиме, что удастся избежать смерти на фронте, что Россия сумеет быстро выйти из войны и вообще жизнь станет лучше» (Рабинович А. Большевики приходят к власти. Революция 1917 года в Петрограде. М:. Прогресс, 1989. С. 334. Первоначальное издание на английском языке: Rabinowitch А. The Bolsheviks Come to Power: The Revolution of 1917 in Petrograd. W. W. Norton and Co. New York, 1976).


[Закрыть]. Революционный режим в принципе функционировал в форме рабочего самоуправления, в важнейших, принципиальных проблемах и функциональных недостатках которого отдавала себе ясный отчет и революционная демократия той эпохи. Если мы не хотим покинуть почву профессионализма, то должны анализировать изучаемое явление с точки зрения его собственной логики, структуры, возможностей, функций, понятий и целей. Такой системно-критический анализ был осуществлен еще Р. Люксембург в ее знаменитой работе 1918 года, надолго похороненной сталинским режимом (в венгерском переводе она тоже была опубликована только в 1980-е годы)[487]487
  Luxemburg R. Az orosz forradalom. In: Rosa Luxemburg és az orosz forradalom. ELTE ÁJTK, Politikatudományi Füzetek. Budapest, 1983. К работе Р. Люксембург мы еще вернемся, а пока лишь заметим, что высказанная ею критика свидетельствовала о том, что революционная диктатура (диктатура большевистской партии) и институты рабочего самоуправления существовали и рядом друг с другом, переплетаясь и усиливая друг друга, и противостоя друг другу.


[Закрыть]. Ее анализ, независимо от того, в чем она была права, а в чем ошибалась, интересен потому, что сформулированная ею критика была историчной, иначе говоря, она старалась оценивать и критиковать большевиков, исходя из их собственных предпосылок и целей.

Историческая ситуация

Весной 1917 года начало работу «Особое совещание», в работе которого приняли участие Н. И. Лазаревский, В. М. Гессен, В. Ф. Дерюжинский, Б. Э. Нольде и другие либеральные ученые. Это совещание осуществляло правовую подготовку Учредительного собрания, в ходе которого выяснилось, что представители «буржуазно-демократической власти» считают правовое регулирование решающим вопросом легитимации своей власти[488]488
  В этой связи см. сентябрьский документ в кн.: Учредительное собрание. Россия 1918. Стенограмма и другие документы. «Недра». М., 1991. С. 25–27.


[Закрыть]. Все это отчетливо отражалось и в правовом документе о порядке открытия Учредительного собрания, в котором считается очевидным, что именно Учредительное собрание должно «организовать высший орган исполнительной власти», как будто Центрального исполнительного комитета Советов вовсе и не существовало[489]489
  Там же. См. еще: Запись Особой комиссии по составлению проекта основных законов при Временном правительстве. Заседание 14 октября 1917 года. № 2. Там же. С. 35–38.


[Закрыть]. Деление различных тем при выработке законов также показало, что вся власть должна была сосредоточиться в руках Учредительного собрания, Советы как возможный источник власти даже не упоминались. Авторы документов мыслили исключительно категориями представительной власти, не ссылаясь на возможность непосредственной демократии. Правда, в то же время не предполагалось оставить землю в частной собственности, поскольку тогда доминировала концепция эсеров, предусматривавшая, по предложению Учредительного собрания, раздел общенародной собственности, но не намечавшая ее капитализации. (Как известно, концепция эсеров была перенята большевиками, больше того, они уже начали ее реализацию на практике, к чему мы еще вернемся позже.) Однако в проекте Учредительного собрания не содержалось положения о немедленном выходе из войны, о котором было объявлено в особом декрете II съезда Советов. Несмотря на это, выборы прошли в порядке, хотя многие избиратели не отдавали себе отчета в том, какова властная ставка голосования. 1 января 1918 года неизвестные лица обстреляли машину Ленина, что не предвещало ничего хорошего. Хотя стрелявшие не были найдены, предполагалось, что за покушением могли стоять члены партии эсеров, получившей большинство в Учредительном собрании. Ленин и его сторонники – уже по тактическим соображением – особо старались предотвратить любые насильственные действия против делегатов. Об этом свидетельствует телеграмма Ленина в штаб Красной гвардии от 3 (16) января 1918 года, в которой говорилось: «Совет Народных Комиссаров предписывает штабу Красной гвардии выдать для специальной внутренней охраны Таврического дворца тридцать (30) револьверов»[490]490
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 25.


[Закрыть]. Это предписание обосновывалось и тем, что в городе под руководством эсеров велась подготовка демонстрации. Руководитель партии, В. М. Чернов, вспоминал, что с помощью этой демонстрации ее организаторы намеревались морально скомпрометировать большевиков[491]491
  Л. Г. Протасов подробно описал события этого дня. См.: Протасов Л. Г. Всероссийское учредительное собрание. С. 305–308.


[Закрыть], позже это уже казалось не слишком мудрым решением. По противоречивым причинам и при не поддающихся выяснению обстоятельствах демонстранты, двигавшиеся к Таврическому дворцу, были обстреляны[492]492
  Нельзя доказать, что приказ на эту акцию был дан большевистским центром, который к тому же и не был в ней заинтересован, так как во время Учредительного собрания советское правительство как раз пыталась доказать свои мирные намерения. Согласно протестам, сформулированным меньшевиками и эсерами, участвовавшими в демонстрации в защиту Учредительного собрания, «братоубийственный» расстрел демонстрации 5 января был осуществлен красногвардейцами. В этих документах говорилось о дюжинах жертв, а ответственность за происшедшее возлагалась на Ленина. См.: Меньшевики в большевистской России. 1918–1924 г. Меньшевики в 1918 году. М.: РОССПЭН, 1999. С. 92–102.


[Закрыть]. По многим источникам, в ходе этого инцидента погибло 12 человек. Предписание председателя Совета Народных Комиссаров, данное в ночь с 5-го на 6-е (с 18-го на 19-е) января, то есть как раз во время заседания Учредительного собрания, отражает намерение избежать дальнейшего насилия: «Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно выпуская всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых приказов»[493]493
  Ленин В. И. ПСС. Т. 50. С. 26.


[Закрыть]. В телефонограмме, посланной 8 января в Народный комиссариат юстиции, Ленин выразил возмущение в связи с убийством двух бывших министров Временного правительства: «Я только что получил донесение, что сегодня ночью матросы пришли в Мариинскую больницу и убили Шингарева и Кокошкина. Предписываю немедленно: во-первых, начать строжайшее следствие; во-вторых, арестовать виновных в убийстве матросов»[494]494
  Там же.


[Закрыть]. Ленин и другие руководители большевиков, видимо, по тактическим соображениям, соединили технику роспуска с нежелательным распространением насилия, поскольку факт роспуска Учредительного собрания оказался связан с другими факторами, которые указывали на расширение и обострение сложившегося чрезвычайного положения.

В эти дни Ленин прежде всего занимался проблемой спасения Петрограда от голода. Временному правительству не удалось решить этой задачи «демократическими» средствами. Советское правительство, Совет народных комиссаров, продолжило работу с того пункта, где ее прекратило предыдущее правительство, то есть с «указного» управления, так как наиболее эффективными казались в то время чрезвычайные меры. Тогда просто не было времени на правовую регламентацию, например, выдачи оружия (для охраны поездов с зерном нужны были вооруженные красногвардейцы), да, видимо, это и не считалось важнейшей задачей[495]495
  Там же. С. 28–33.


[Закрыть]. Социальные силы, составлявшие «фон» революции, ожидали применения насилия для защиты революции, рассматривая это насилие в качестве расплаты за прошлые, действительно тяжелые страдания или ответа на контрреволюционное насилие[496]496
  О социальном фоне гражданской войны см.: Party, State and Society in the Russian Civil War. Explorations in Social History. (Eds. D. P. Koenker, W. G. Rosenberg, R. G. Suny). Bloomington, Indiana University Press, 1992. Богатый материал о тенденциях разрастания массового насилия содержится в кн.: Булдаков В. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М.: РОССПЭН, 1997.


[Закрыть]. Вопреки современным модным утверждениям, нельзя преувеличивать роль Ленина и Совета народных комиссаров в развитии спонтанных процессов, в контролировании событий и развязывании насилия, нельзя проецировать более позднее положение дел на период 1917–1918 годов. В разрастании насилия играл роль именно тот факт, что большевистские руководители (и, конечно, руководители контрреволюционных организаций) не располагали необходимой информацией о реальных тенденциях развития событий и процессов.

Великая национальная идея, требование Учредительного собрания, рано или поздно (всегда в революционный или, во всяком случае, в кризисный период) захватила почти все значительные политические силы, хотя все они представляли себе Учредительное собрание по-разному. Значительная часть крестьянства, в соответствии со своими общинными традициями, видела в создании конституции непосредственный, исключающий государство народный акт, истинное выражение которого виделось ему в крестьянских захватах земли. Левое крыло социал-демократии, как мы уже видели у Ленина, придавало Учредительному собранию роль революционного конвента, другие течения смотрели на него как на средство осуществления буржуазной или социалистической перестройки, к тому же у эсеров и меньшевиков были и сильные внутренние разногласия по вопросу об Учредительном собрании. Так, например, меньшевики на рубеже 1917–1918 годов видели в нем воплощение высшей власти, Мартов высказывал мнение, что Учредительное собрание не следует противопоставлять Советам[497]497
  См.: Ненароков А., Павлов Д., Розенберг У. В условиях официальной и полуофициальной легальности. Январь – декабрь 1918 г. // Меньшевики в большевистской России. С. 25.


[Закрыть]. Мартов тоже понимал, что на восприятии Учредительного собрания сказывается то, что оно, как буржуазно-демократический институт, не имело прочных корней в глубинных слоях общественного мышления (и общественной деятельности), немногие понимали его роль, к тому же оно напоминало о прежних господах, в отличие от Советов, считавшихся народными организациями.

Накануне октября все важнейшие политические силы, кроме, пожалуй, черносотенцев, требовали выборов в Учредительное собрание[498]498
  Протасов Л. Г. Всероссийское учредительное собрание. С. 12–20 и далее.


[Закрыть]. Правда, по тактическим соображениям все относились к нему по-разному, но в конце концов было достигнуто единогласие в отношении проведения выборов[499]499
  Точки зрения по тактическим вопросам определялись тем, какой политической силе удастся использовать в своих целях Учредительное собрание в период революции. Было очевидно, что в условиях царизма невозможно созвать Учредительное собрание, так как это означало бы конец самодержавия, установление республики. Конечно, в России существовали утопии, провозглашавшие либеральную идею конституционной монархии, как будто Россия могла перенять английскую модель развития. Наиболее влиятельным представителем этой идеи был министр иностранных дел Временного правительства, известный историк П. Н. Милюков.


[Закрыть]. Как ни странно, результаты выборов преподнесли сюрприз именно социал-демократам. Главным образом разочарование постигло меньшевиков, которые получили всего 2 % голосов, что дало им 20 депутатов из 765. Может быть, еще сильнее были разочарованы большевики, так как они не принимали концепцию разделения власти. В то же время с точки зрения сохранения власти или роспуска Собрания они находились в благоприятном положении, так как располагали прочным большинством в крупных городах и важнейших военных соединениях[500]500
  Соответствующие данные и их анализ см. в кн.: Городецкий Е. Н. Рождение Советского государства. С. 268–269.


[Закрыть]. Известно, что большевики получили 24 % (около 11 млн) голосов, в то время как эсеры, собравшие более 19 млн голосов, уверенно победили и располагали хорошими возможностями для заключения коалиции, ведь, помимо большевиков, ни одна из партий не соглашалась с концепцией и практикой «диктатуры пролетариата».

Уже упоминалось о том, что в сентябре 1917 года Ленин еще считал, что в интересах мирного развития революции возможно широкое сплочение политических сил. За 52 дня до Октябрьской революции он предложил создать такую коалицию. «Компромиссом, – писал он, – является, с нашей стороны, наш возврат к доиюльскому требованию: вся власть Советам, ответственное перед Советами правительство из эсеров и меньшевиков. <…> Оно могло бы обеспечить, с гигантской вероятностью, мирное движение вперед всей российской революции и чрезвычайно большие шансы больших шагов вперед всемирного движения к миру и к победе социализма. Только во имя этого мирного развития революции – возможности, крайне редкой в истории и крайне ценной, возможности, исключительно редкой, только во имя ее большевики, сторонники всемирной революции, сторонники революционных методов, могут и должны, по моему мнению, идти на такой компромисс. Компромисс состоял бы в том, что большевики, не претендуя на участие в правительстве… отказались бы от выставления немедленно требования перехода власти к пролетариату и беднейшим крестьянам, от революционных методов борьбы за это требование»[501]501
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 134–135.


[Закрыть].

Едва закончив эту статью, Ленин уже констатировал, что предложенный им компромисс потерял смысл, поскольку партия эсеров и «вся мелкобуржуазная демократия» связала свою судьбу с буржуазией. По прочтении субботних и воскресных газет Ленин объявил свое предложение запоздавшим, так как Керенский уйдет из партии эсеров и «укрепится при помощи буржуа». «Остается послать эти заметки в редакцию, – завершил статью Ленин, – с просьбой озаглавить их: „Запоздалые мысли“… иногда, может быть, и с запоздалыми мыслями ознакомиться небезынтересно»[502]502
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 139.


[Закрыть]. Несмотря на это, позже начались переговоры о таком сотрудничестве, об «однородном социалистическом правительстве». Представлявшие «мелкобуржуазную демократию» социалисты (эсеро-меньшевистский лагерь), в том числе ВИКЖЕЛЬ, Всероссийский исполком железнодорожного профсоюза, при котором велись тогда переговоры, вскоре показали, что даже после октября 1917 года не желают принять программу революции, включая важнейшие декреты советской власти о земле и немедленном мире без аннексий и контрибуций[503]503
  См. убедительный анализ В. И. Миллера: Миллер В. И. Гражданская война: исторические параллели // Миллер В. И. Осторожно: история! С. 143–152.


[Закрыть]. При создании нового правительства, Совета народных комиссаров, Ленин, несмотря на протест многих большевистских руководителей (Каменева, Ногина и других), был уже непреклонен в вопросе о коалиции, ссылаясь на то, что революционное правительство, не способное проявить единогласие даже по важнейшим вопросам, обречено на гибель.

Только большевики и левые эсеры открыто признавались, в том числе и в Учредительном собрании, в том, что не видят выхода из создавшегося положения без осуществления диктатуры. В целом можно сказать, что в 1918–1921 годах в России не было такой политической силы, которая, придя к власти, не попыталась бы упрочить свое положение и стабилизировать положение на подвластной ей территории, установить по-разному понимаемый «порядок» с помощью диктаторских мер[504]504
  Историк Г. А. Бордюгов, занимающийся этой тематикой, так характеризует безальтернативность сложившейся исторической ситуации: в 1917 году «на политическую арену легально выходят две альтернативные формы демократии, советская, неопробованная, и „учредиловская“, опирающаяся на думские традиции и тяготеющая к европейским образцам. Носители обоих типов демократии обещали народу вывести страну из мировой войны и глубочайшего кризиса, причем на началах, исключающих режим Усиленной или Чрезвычайной охраны, с правилами которых, начиная с 1881 года, успело хорошо познакомиться большинство территорий Российской Империи. История предоставила обеим сторонам – и большевикам, и их политическим оппонентам – возможность проверить эту ключевую установку. Довольно быстро идеи демократии лишились массовой поддержки. И советская, и „учредиловская“ ее формы, не найдя способы соглашения и компромисса, оказались в состоянии кризиса, сворачивают на путь использования, казалось бы, отживших систем. Выбор страна совершает не между советской и „учредиловской“ формой демократии, а между диктатурами „красной“ и „белой“. Советская демократия подчинила свои принципы однопартийной, обраставшей наслоениями милитаризма, диктатуре, „учредиловская” стала сотрудничать, а потом и подчинилась белым генералам, с их реставраторскими устремлениями». См.: Borgyugov G. A «különleges rendszabályok és a rendkívüli állapot» a Szovjet Köztársaságban és a többi államalakulatban Oroszország területén 1918–1920-ban. In: 1917 és ami utána következett. P. 19 и далее.


[Закрыть]. Оказавшись в оппозиции, эти же силы начинали протестовать против диктатуры, следуя объективной логике сохранения власти. На территории России устанавливалась «твердая власть» «с особой ролью в ней чрезвычайных органов, но прежде всего «чрезвычайщины», сознательно, без всякой нужды, запускаемой правящими режимами ради сохранения власти[505]505
  Там же. Р. 19–20. Систематическую историю диктатур, установленных белыми генералами, см. в кн.: A tábornokok diktatúrái – a diktatúrák tábornokai. Fehérgárdista rezsimek az oroszországi polgárháborúban 1917–1920. Magyar Ruszisztikai Intézet. Budapest, 2005.


[Закрыть]. Не следует забывать о том, что быстрая поляризация политических сил началась уже после Февральской революции 1917 года, летом-осенью 1917 года почти во всех газетах появлялись пророчества о гражданской войне и установлении диктатуры. Уже в апреле, по воспоминаниям А. И. Деникина «Очерки русской смуты» – в начале апреля 1917 года правые, партия кадетов и стоявшие еще правее ее генералы и офицерство начали «поиск диктатора» для обуздания «революционного хаоса». Наконец финансовые круги и промышленные магнаты сошлись на кандидатуре генерала Корнилова, хотя в числе возможных претендентов уже тогда упоминалось и имя будущего сибирского диктатора, А. В. Колчака[506]506
  См. об этом: Злоказов Г. И., Иоффе Г. З. Из истории борьбы за власть в 1917 году. Сборник документов. ИРИ РАН. М., 2002. С. 44–46. (См. также все Введение.)


[Закрыть].

Соображения Ленина (и большевиков)

На II Всероссийском съезде Советов, который, как известно, покинули меньшевики, факт свершения Октябрьской революции был декларирован передачей верховной власти съезду и выбранному на нем Центральному исполнительному комитету, перед которыми несло ответственность за свою деятельность новое правительство, Совет народных комиссаров. Сразу после октябрьского захвата власти была юридически оформлена одна из сущностных норм непосредственной демократии, право на отзыв депутатов[507]507
  После того, как советское правительство (СНК) особым постановлением от 27 октября подтвердило ранее назначенный срок проведения выборов, 12 ноября, Центральный исполнительный комитет, исходя из принципов истинной демократии и истинного народного представительства, издал 21 ноября декрет о праве «отзыва избирателями своих выборных», назвав это право «принципиальным положением истинного демократизма» (Учредительное собрание. С. 54, 56).


[Закрыть], с помощью которой большевики попытались добиться радикализации представительной демократии. То, что большевики считали решающим вопрос о власти, отчасти вытекало из их теоретической точки зрения и принципиальной позиции, а отчасти – из конкретной исторической ситуации, которая в значительной степени обусловила обстоятельства открытия, деятельности и роспуска Учредительного собрания. Это с полной ясностью было сформулировано в сообщении СНК от 28 ноября 1917 года, в котором говорилось: «На Урале и на Дону Корнилов, Каледин и Дутов подняли знамя гражданской войны против Советов крестьянских, рабочих и солдатских депутатов»[508]508
  Злоказов Г. И., Иоффе Г. З. Из истории борьбы за власть… С. 57.


[Закрыть]. Главной силой политически организованной контрреволюции в сообщении не без основания называлась партия кадетов во главе с П. Н. Милюковым, вследствие чего, учитывая чрезвычайное положение, эта партия была объявлена «партией врагов народа» и поставлена вне закона[509]509
  «Врагам народа, помещикам и капиталистам, не должно быть места в Учредительном собрании! Спасти страну может только Учредительное собрание, состоящее из представителей трудовых и эксплуатируемых классов народа!» (Там же. С. 58–59.) Уже в конце 1917 г. был издан декрет об аресте членов руководящих учреждений партии кадетов. См.: Декресты Советской власти. Т. 1. М., 1957. С. 161–162, 540.


[Закрыть]. (Военная и политическая контрреволюция переплелись еще накануне октября, не стоит рассуждать о юридических тонкостях их разделения, поскольку тогда не удавалось обеспечить даже правовое регулирование гораздо более важных вопросов.)

В свете этого очевидно, что мысль о роспуске Учредительного собрания буквально витала в воздухе, о ней позволяла догадываться и резолюция ВЦИК, в которой, с одной стороны, смывалась разница между различными группами политической оппозиции, а с другой стороны, практически одновременно с Учредительным собранием созывался III Всероссийский съезд Советов: «На 5 января назначено открытие Учредительного собрания. Партии открытой и замаскированной контрреволюции, кадеты, меньшевики, правые эсеры, корниловцы и чиновники-саботажники стремятся и надеются превратить Учредительное собрание в крепость богатых против бедных, в оплот имущих классов против рабочей и крестьянской власти»[510]510
  Учредительное собрание. С. 61.


[Закрыть]. В то же время Учредительному собранию были поставлены условия, которых оно не могло выполнить, по существу, от него требовалось отправление функций Советов: «К лозунгу „Вся власть Учредительному собранию“ присоединились все без исключения контрреволюционные элементы. <…> Учредительное собрание сможет сыграть благотворную роль в развитии революции только в том случае, если оно решительно и безоговорочно станет на сторону трудовых классов, против помещиков и буржуазии, подкрепит советскую власть, утвердит декреты о земле, рабочем контроле, национализации банков, признает права всех народов России на самоопределение и поддержит внешнюю политику Советов, направленную на скорейшее достижение демократического мира»[511]511
  Учредительное собрание. С. 61–62.


[Закрыть].