Текст книги "Вершина Великой революции. К 100-летию Октября"

В этом совершающемся на Западе процессе дело идет, таким образом, о превращении одной формы частной собственности в другую форму частной собственности. У русских же крестьян пришлось бы, наоборот, превратить их общую собственность в частную собственность.

Анализ, представленный в „Капитале“, не дает, следовательно, доводов ни за, ни против жизнеспособности русской общины. Но специальные изыскания, которые я произвел на основании материалов, почерпнутых мной из первоисточников, убедили меня, что эта община является точкой опоры социального возрождения России, однако для того чтобы она могла функционировать как таковая, нужно было бы прежде всего устранить тлетворные влияния, которым она подвергается со всех сторон, а затем обеспечить ей нормальные условия свободного развития

Имею честь, дорогая гражданка, оставаться преданным вам,

Карл Маркс»[43]43
  См.: Письмо Карла Маркса Вере Засулич. URL: http//www.marksizm.info/content/view/4046/.
  Это письмо написано К. Марксом 8 марта 1881 года. Впервые опубликовано в «Архиве К. Маркса и Ф. Энгельса», книга 1, в 1924 году. (Выделения в приведенном тексте письма сделаны мною. – Б. С.)


[Закрыть].

Итак, как мы видим, в этом кратком письме Маркс не дает однозначного ответа по поводу судьбы русской общины. Такой ответ у него есть лишь по поводу неправильного понимания его «мнимой теории» исторического процесса, представленной в предисловии к первому тому «Капитала». Этот ответ совпадает с тем, что он писал ранее в своем неотправленном письме в «Отечественные записки» по поводу уже цитируемого нами одностороннего или догматического понимания его очерка становления капитализма в Англии. Маркс был уверен, что люди сами творят свою историю и потому историческая истина не сводится к абстрактным философским понятиям, а всегда имеет конкретный характер.

Что касается исторической судьбы самой русской общины, то, по Марксу, она двояка и условна. Это связано с ее своеобразной дуальной формой существования: наличия у нее, с одной стороны, общественной собственности на землю, с другой – частного характера обработки земли, соответствующего индивидуального домовладения и ведения дворового хозяйства. По данным исторических источников, которые изучал Маркс, самые первые исторические варианты общин имели общие дома для всех членов общины и общее ведение хозяйства.

Первая характеристика общины (то есть общая собственность на землю) дает возможность избежать капиталистической стадии исторического развития, став «отправной точкой» ее «социального возрождения», но это может произойти лишь при условии, если община сумеет «устранить тлетворные влияния, которым она подвергается со всех сторон». В случае, если ей не удастся этого сделать (то есть избежать «тлетворного влияния»), она обречена пройти через все муки своего разрушения, которые связаны с капиталистическим развитием России. Как отмечал Маркс ранее, это «тлетворное» или пагубное влияние особенно усилилось в России после отмены крепостного права в 1861 году.

Следует также заметить, что из краткого ответа Маркса Вере Засулич прямо не вытекают его ответы на ряд других, не менее важных вопросов, касающихся русской общины[44]44
  Почему он их не привел в своем кратком варианте письма, остается открытым вопросом. На мой взгляд, это, возможно, результат сомнений Маркса, связанный с соответствующими возражениями со стороны Энгельса, который рассматривал судьбу русской общины пессимистически и допускал ее возрождение лишь при условии осуществления социалистической революции на Западе.


[Закрыть]. В частности, почему эта община может избежать стихийного вымирания, как это случилось с подобными общинами в других странах? Какие конкретно «тлетворные влияния» грозят ее существованию? Но, самое главное, как она реально может устранить эти «влияния», идущие на нее со всех сторон?

К счастью, ответы на эти вопросы у Маркса имелись: их находим в его черновых вариантах письма Вере Засулич. Приведем их.

Повторим, по его мнению, русская община отличается от подобных ей архаических общин в других странах тем, что она сохранилась в России как коллективный субъект производственной деятельности в широком национальном, а не местном масштабе, что было присуще соответствующим общинам Западной Европы. Таким образом, она стала «современницей более высокой культуры», связанной «с мировым рынком, на котором господствует капиталистическое производство»[45]45
  См.: Разные варианты письма Карла Маркса Вере Засулич. URL: http://www.marksizm.info/content/view/4046/.


[Закрыть]. Тем самым она, в отличие от своих исторических предшественниц, в определенной мере уже приспособилась к новым буржуазным порядкам.

Маркс считал, что наличие определенного частного элемента в общине может ей помочь в будущем безболезненно усвоить, например, прогрессивные элементы капиталистического развития, связанные с ростом индивидуальной культуры, технологическим прогрессом в сельском хозяйстве: появлением с/х машин для обработки больших участков земли, использованием севооборота, применением удобрений и т. п.

По Марксу, капиталистическое производство, с одной стороны, «чудесным образом развило общественные производительные силы», но, с другой, «оказалось несовместимым с теми самыми силами, которые оно порождает»[46]46
  Там же.


[Закрыть]. Такая несовместимость говорит о том, что капитал уже прошел пик своего прогрессивного развития и потому его история все больше становится историей «антагонизмов, кризисов, конфликтов, бедствий». В этом смысле, по его мнению, только слепой может не замечать «преходящего характера» капитализма[47]47
  Там же.


[Закрыть]. Из сказанного следует, что в этом случае у русской общины появляется историческое оправдание замены частной капиталистической собственности «высшей формой архаического типа собственности, то есть собственностью коммунистической»[48]48
  Там же.


[Закрыть]. Как мы видим, здесь Маркс фактически говорит о принципиальной возможности возвращения истории к «архаической», но в то же время более прогрессивной форме социально-экономического устройства, чем частнокапиталистическая форма производства и общения людей[49]49
  Маркс писал, ссылаясь на одного американского писателя, которого, по его словам, «никак нельзя заподозрить в революционных тенденциях»: «„Новый строй“, к которому идет современное общество, „будет возрождением (a revival) в более совершенной форме (in a superior form) общества архаического типа“. Итак, не следует особенно бояться слова „архаический“». См.: Разные варианты письма Карла Маркса Вере Засулич. URL: http//www.marksizm.info/content/view/4046/.


[Закрыть].

По его мнению, если же этого не случится и в России восторжествует капиталистическое производство, то огромное большинство крестьян, то есть русского народа будет «превращено в наемных рабочих и, следовательно, экспроприировано путем предварительного уничтожения его коммунистической собственности»[50]50
  Там же.


[Закрыть]. Как подчеркивал Маркс, здесь нельзя сбрасывать со счетов реально существующие негативные факторы, грозящие общине. Это прежде всего сохранение помещичьей собственности на лучшую землю, постоянно усиливающаяся государственная и капиталистическая эксплуатация общины со стороны новых буржуазных «столпов общества», низкая производительность традиционного общинного труда и другие негативные факторы «нового времени».

Таким образом, исходя из сказанного, у русской общины остается только один шанс на выживание – совершение как можно раньше социальной революции, которая вдохнет в общину новую жизнь, превратив ее в «точку» или «отправной пункт» социалистического преобразования и возрождения России. Вот подлинные слова Маркса по этому поводу: «С одной стороны, „сельская община“ почти доведена до края гибели; с другой – ее подстерегает мощный заговор, чтобы нанести ей последний удар. Чтобы спасти русскую общину, нужна русская революция»[51]51
  См.: Разные варианты письма Карла Маркса Вере Засулич. URL: http//www.marksizm.info/content/view/4046/.


[Закрыть].

Повторим еще раз, общий вывод Маркса из письма Вере Засулич условен: только тогда русская община может стать отправной точкой отсчета в социалистическом преобразовании России, если в ней произойдет социалистическая революция. Если же русские революционеры совершить ее не смогут, русская община распадется под влиянием капиталистического развития и тех социальных сил, которые в этом заинтересованы.

Как показала история XIX века, народники, делающие ставку на общину, не сумели использовать имеющийся у них единственный шанс на превращение России в социалистическую страну. Как известно, их тактика индивидуального террора не дала необходимого результата: в итоге предполагаемой революции в XIX веке не произошло. Поэтому силы разрушения общины, исходящие от помещиков и капиталистов, о которых предупреждал Маркс, взяли вверх, и страна стала развиваться по капиталистическому пути со всеми его классовыми антагонизмами, кризисами, войнами и революциями.

Со временем стало ясно, что анализ Маркса, проведенный в «Капитале» по отношению к капиталистической Англии, оказался верным не только для стран Западной Европы, но и для самой пореформенной России. В этом смысле фразу Маркса «de te fabula narrator!» теперь можно было отнести и к странам Восточной Европы, и к России, что нашло, на мой взгляд, свое отражение в предисловии ко второму русскому изданию Коммунистического манифеста 1882 года, подписанного не только Энгельсом, но и Марксом[52]52
  Вот его текст: «…Может ли русская община – эта, правда, сильно уже разрушенная форма первобытного общего владения землей – непосредственно перейти в высшую, коммунистическую форму общего владения? Или, напротив, она должна пережить сначала тот же процесс разложения, который присущ историческому развитию Запада?
  Единственно возможный в настоящее время ответ на этот вопрос заключается в следующем. Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития». См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 304–305.


[Закрыть].

После смерти Маркса эту позицию неоднократно подтверждал Энгельс, начав работать над подготовкой к изданию второго и третьего томов «Капитала», оставленных Марксом в разрозненных рукописях. Некоторые из этих рукописей, включая записки по русской общине, к сожалению, не вошли в эти тома. Время покажет справедливость его решений. Относится это и к тем текстам, которые подробно раскрывали конечные цели и идеалы рабочего движения. Вместе с тем профессиональная работа, проведенная Энгельсом над этими томами, лишний раз показывает общность мировоззрения Маркса и Энгельса, которое, на мой взгляд, вполне закономерно, а не случайно называется «марксизмом».

На рубеже XIX и XX веков марксизм стал распространяться по всему миру. Нашел он своих последователей и в России. В одно время он даже стал модным течением, понятия которого часто употребляли не только идейные выразители интересов рабочего класса, но и представители либеральной интеллигенции, сводящие нередко понимание марксизма к вульгарному экономизму. Однако увлечение марксизмом у них было недолгим. С появлением Социал-демократической рабочей партии марксизм становится основным мировоззрением и идеологией российского рабочего класса.

В этой связи всестороннее осмысление закономерностей развития буржуазной России стало принадлежать уже не столько «либералам» и «народникам», сколько марксистам, и прежде всего таким их выдающимся представителям, как Плеханов и Ленин. Но это уже совсем другая история, о которой подробнее пойдет речь в других текстах книги.

Г. Водолазов
Предтечи революции и социализма в России

Октябрь как проблема

Октябрь – сложное и внутренне противоречивое явление, содержащее в себе разные альтернативы и интенции. Две основные: одна – народно-демократическая, ставящая задачу удовлетворения материальных и духовных потребностей народа, создания системы народоправства, демократической власти трудящихся; другая – делающая акцент на насилии как способе решения всех проблем и толкающая общество к антидемократическому, тоталитарному режиму государственной власти.

И две основные социальные силы, питавшие эти тенденции. Одна – политически и культурно развитые рабочие, типа, условно говоря, Ивана Бабушкина, Якова Дубровинского, Александра Шляпникова. И другая – Шариковы, Швондеры, герои платоновских повестей, ограниченные, малокультурные, примитивно мыслящие люди, понимающие «социализм» как казарму военно-коммунистического типа («казарменным коммунизмом» называл Маркс подобную систему взглядов).

В революционных событиях 1917 года они шли вместе, плечом к плечу. Они вместе боролись за изменение ситуации в стране, за улучшение жизни простых людей, угнетенных и униженных в романовской России. Но по-разному видели будущее и способы борьбы за него.

Это противоречие культурно развитых сил революции и революционной (но темной, но культурно неразвитой) массы зримо проявилось уже в первые Октябрьские дни. «Ужас! – восклицал один из большевистских лидеров в дни переворота. – Наши революционные рабочие в Зимнем на „Рафаэле“ колбасу режут…» И этот знаменитый эпизод с Луначарским, одним из лидеров просвещенных революционных сил, описанный Джоном Ридом: «15 (2) ноября комиссар народного просвещения Луначарский разрыдался на заседании Совета народных комиссаров и выбежал из комнаты с криком: „Не могу я выдержать этого! Не могу я вынести этого разрушения всей красоты и традиции…“

Вечером в газетах появилось его заявление об отставке:

„Я только что услышал от очевидцев то, что произошло в Москве.

Собор Василия Блаженного, Успенский собор разрушаются. Кремль, где собраны сейчас все важнейшие художественные сокровища Петрограда и Москвы, бомбардируется. Жертв тысячи. Борьба ожесточается до звериной злобы. Что еще будет? Куда идти дальше? Вынести этого я не могу. Моя мера переполнена. Остановить этот ужас я бессилен. Работать под гнетом этих мыслей, сводящих с ума, нельзя. Вот почему я выхожу в отставку из Совета народных комиссаров. Я сознаю всю тяжесть этого решения, но я не могу больше…“».

Не мелочи, не пустяки, не какие-то второстепенные мировоззренческие частности разделяли эти две революционные силы. «Звериная злоба», выливающаяся в «тысячи жертв», – на одной стороне. И абсолютное неприятие этого – на другой.

Конечно, у интеллигентнейшего Анатолия Васильевича немного сдали нервы. И более стойкие его соратники упросили Луначарского остаться: предстоит борьба не только с силами монархии и капитала, но и внутри революционной массы – с темнотой, невежеством и жестокостью ее участников. И дезертировать с этого, становившегося все более главным участка борьбы культурным деятелям революции непозволительно.

Собственно, после окончания Гражданской войны, после победы над силами контрреволюции решался кардинальный вопрос дальнейшего социального развития страны: кто будет определять маршрут движения России – «Бабушкины» и «Шляпниковы» (поддерживаемые «Луначарскими») или невежественная и «злобная» масса Швондеров и Шариковых (науськиваемая и поощряемая политиками, которые впоследствии составят сталинскую команду).

Количественный перевес был, увы, на стороне последних. Но была одна политическая фигура, которая в программных установках и реальной деятельности обеспечивала доминирование культурных революционных сил. Этой фигурой в начале 1920-х годов был В. И. Ульянов (Ленин). Его, как он однажды выразился, «коренной» пересмотр взглядов на социализм, связанный с разработанной им Новой экономической политикой, его критика «леваков» (работа «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме»), его последние статьи (называемые «политическим завещанием»), в центре которых нэп, кооперация, культурная революция, наметили основные контуры будущего Культурного Социализма. «Культура» стала всеопределяющим словом-паролем Нового Социализма. И постепенно к этим позициям «просвещенного социализма» подтягивались Николай Бухарин (пересмотревший свои позиции начала 1920-х годов, периода написанной им с Преображенским «Азбуки коммунизма»), Леонид Красин, Алексей Рыков, Михаил Томский, Анатолий Луначарский…

Но в 1924 году умер Ленин. И силы, влияние Культурного Социализма были катастрофически ослаблены. Сталинская команда Швондеров брала постепенно всю полноту власти. Члены так называемой «ленинской гвардии» расстреливались в подвалах Лубянки или гибли за колючей проволокой ГУЛАГа. Ленинское политическое завещание было затоптано сворой получивших безраздельную власть казарменных псевдокоммунистических бюрократов. Надежды на Культурный Социализм угасали.

Сталинский «социализм» не был действительным социализмом, формацией, основанной на общественной собственности, социальном равенстве и народоправстве. Он был формацией, где собственностью реально владело и распоряжалось бюрократическое сословие. То была не общественная, а корпоративно-бюрократическая собственность. Там не было «свободного труда». Там не было народоправства, вся власть – и экономическая, и политическая – сосредоточивалась в руках бюрократического сословия; это была политическая диктатура бюрократии.

Вообще эта формация была сложным образованием, со сложнейшим переплетением мотивов деятельности различных социальных сил, с многовекторным историческим движением. Были там – особенно в сфере культуры и в сфере массового, «низового» политического сознания – и черты подлинно социалистической деятельности, питавшиеся импульсами, порожденными стихией массового освободительного движения в Октябре 17-го года. Но дирижерская палочка, направлявшая и определявшая всю деятельность социального «оркестра», была в руках класса бюрократии. Она, эта бюрократия (по-другому – «номенклатура») определяла общее лицо системы и логику ее движения.

Любопытно, что уже на ранних стадиях функционирования этой псевдосоциалистической, бюрократической системы (с конца 1920-х годов!), как было подмечено Юрием Лариным (известным экономистом и политиком той поры, хорошо знакомым изнутри с логикой той системы), бюрократическое сословие потянулось к богатству и обогащению и постепенно, потихоньку-полегоньку нацеливалось на то, чтобы превратить корпоративно-бюрократическую собственность в частно-бюрократическую, на то, чтобы приватизировать блага и привилегии, привязанные к их бюрократическим креслам. Отвязать бы их от этих кресел и привязать к себе, лично! Перечисляя способы «деятельности частных капиталистов» в эпоху нэпа, Юрий Ларин указывал на наличие их «соучастников» и «агентов» в государственном аппарате. «В составе государственного аппарата, – фиксировал он, – был не очень широкий, не очень многочисленный, измеряемый, может быть, всего несколькими десятками тысяч человек круг лиц, которые… служа в хозорганах… в то же время организовали различные предприятия или на имя своих родственников, компаньонов, или даже прямо на свое собственное. А затем перекачивали в эти частные предприятия находившиеся в их распоряжении государственные средства из государственных органов, где они служили. Совершив такую перекачку, они обычно оставляли вовсе госорганы и „становились на собственные ноги“». «Под лжегосударственной формой существования частного капитала, – пишет он далее, – я имею в виду то, когда частный предприниматель развивает свою деятельность, выступая формально в качестве государственного служащего, состоя на службе и получая служебные полномочия… На деле тут имеется договор между частным поставщиком, частным подрядчиком, частным заготовителем и государственным органом. Но формально этот поставщик, подрядчик, заготовитель и т. д., считаясь государственным служащим, действует не от своего имени, а от имени госучреждения… Одним словом, он пользуется всеми преимуществами, принадлежащими государственному»[53]53
  См.: Ларин Ю. Частный капитал в СССР / Антология экономической классики. Т. 2. М., 1993. С. 446.


[Закрыть]. Так корпоративно-бюрократическая (государственно-бюрократическая) собственность рождала тенденцию своего перерастания в государственно-капиталистическую.

А к середине 1930-х годов эта тенденция уже становилась все более преобладающим мотивом деятельности значительной части правящей бюрократии. И это блистательно (хотя и с вполне понятной горечью) зафиксировал один из главных творцов Октября, к тому времени вышвырнутый этой самой бюрократией из страны, Л. Д. Троцкий. Вот эти его глубоко пророческие характеристики: «Когда же напряжение отошло и кочевники революции перешли к оседлому образу жизни… в них пробудились, ожили и развернулись обывательские черты, симпатии и вкусы самодовольных чиновников. Не было ничего противоречащего принципу партии. Но было настроение моральной успокоенности, самоудовлетворенности и тривиальности… Шло освобождение мещанина в большевике (выделение мое. – Г. В.)». «Если сейчас (в 1930-е годы. – Г. В.)… она (номенклатура. – Г. В.) сочла возможным ввести чины и ордена, – замечает Троцкий, – то на дальнейшей стадии она должна будет неминуемо искать для себя опоры в имущественных отношениях. Можно возразить, что крупному бюрократу безразлично, каковы господствующие формы собственности, лишь бы они обеспечивали ему необходимый доход. Рассуждение это игнорирует не только неустойчивость прав бюрократа, но и вопрос о судьбе потомства. Новейший культ семьи не свалился с неба. Привилегии имеют лишь половину цены, если нельзя оставить их в наследство детям. Но право завещания неотделимо от права собственности. Недостаточно быть директором треста, нужно быть пайщиком. Победа бюрократии в этой решающей области означала бы превращение ее в новый имущий класс»[54]54
  Троцкий Л. Д. Преданная революция. М., 1991. С. 210.


[Закрыть]. Об этом же, о процессе «освобождения мещанина в большевике», повествовал Маяковский – в «Клопе» и «Бане».

А уж 1970-е годы, годы «брежневизма», были годами полного разложения государственно-бюрократической формации, годами исчерпания ею всякого исторически прогрессивного содержания, и одновременно – «золотым веком» для номенклатуры, приступившей (пока под покровом партийных лозунгов и идеологического трепа о том, что у нас «все – для человека») к скрытному массовому «первоначальному накоплению» богатств в своих руках (в прочном, добавим, союзе с теневой, околопартийной экономикой, опорными точками которой были «Управления делами» различных партийных и государственных органов).

При Горбачеве эта «номенклатурная приватизация», уже не слишком таясь, шла бешено нарастающими темпами. В 1990-е годы она уже была совершенно легализована. И превратилась в олигархический шабаш.

Иначе говоря, «лихие девяностые» не только не были, как иногда думают, прямой противоположностью сталинско-брежневской системы, но были продолжением целого ряда специфических частнособственнических тенденций, формировавшихся в лоне государственно-бюрократического правления.

Противостоять этим двум родственным (хотя и обладающим своей существенной спецификой) системам и идеологиям по-настоящему способна лишь идеология Культурного (Демократического) Социализма, основы которой формировались культурной, развитой частью революционных масс в дни Октября и в первые годы после его победы. Эта идеология, преследуемая, загоняемая в подполье, тем не менее продолжала существовать и в сталинское лихолетье, и в застойные брежневские времена. Достаточно назвать имена некоторых ее представителей, находивших способы под гнетом охранительно-бюрократической цензуры доводить идеи демократического, культурного социализма до своих соотечественников: Михаил Лифшиц, Эвальд Ильенков, Александр Твардовский (и вся его «команда» «Нового мира»), Михаил Гефтер, Андрей Сахаров, Юрий Буртин, Игорь Дедков, Татьяна Заславская, Кива Майданек, Юрий Красин, Владимир Хорос, Евгений Плимак, Игорь Пантин, Вадим Межуев, Георгий Багатурия, Солтан Дзарасов, Владислав Келле, Матвей Ковальзон, Валентин Толстых, Борис Славин. И – более молодое поколение: Александр Бузгалин, Борис Кагарлицкий, Андрей Колганов, Алла Глинчикова, Людмила Булавка… В общем, как говорил один тургеневский герой, представитель нарождающегося в России освободительного движения, «нас не так мало, как вы полагаете…»

Демократический, культурный социализм (блистательно обозначенный Марксом как «реальный гуманизм») – в этом надежда и спасение, в этом будущее России.

И, разрабатывая теорию «реального гуманизма» применительно к современным условиям, очень важно будет внимательнейшим образом проследить историю возникновения и развития идей культурного социализма в их противостоянии с идеями псевдореволюционной «бесовщины», на несколько десятилетий взявшими верх в нашем Отечестве. Важно будет наглядно, убедительно разделить эти два течения-антипода, недобросовестно объединяемых радикально-либеральными идеологами в целях компрометации социализма вообще (и в первую очередь в его демократически-гуманистических формах).

Это большая задача, большая работа – на долгий срок. Мы хотели бы ее начать несколькими весьма выразительными штрихами.

Чернышевский и Герцен: послание потомкам

Завет Чернышевского

Много глупостей понаписано о Николае Гавриловиче Чернышевском.

Одни (сегодня имя им – легион) с либерально-гуманистическим пафосом, негодующе пишут: «Чернышевский? Да это тот, который „звал Русь к топору“! И закончились эти призывы топорами кровавых сталинских репрессий. А ну его!».

Другие (оттертые на обочину идейно-политической жизни, а когда-то, в эпоху «реального социализма», – законодатели идеологических мод) слегка примолкли, но продолжают в своих маргинальных изданиях тянуть свои старые песни: «Да, звал к топору. И правильно делал! Как же без революции?».

Глупости – и то, и другое. Ни к какому «топору» не звал Николай Гаврилович. Наше время – это время сплетен. Текстов статей, книг идейных оппонентов не читают. Свои суждения на них не основывают. Все время ссылаются на какие-то частные разговоры и косвенные свидетельства. Вот кто-то там в эмиграции кому-то сказал, что Ленин этому «кому-то» однажды якобы сказал, что он готов уничтожить 9/10 русского народа во имя остающейся 1/10 – и поднимается на основе этой «информации» вой: вот каков этот Ленин – кровавый палач и ненавистник русского народа. Да у Ленина 55 томов текстов, открытых для всеобщего чтения и обозрения! Ну откройте их, ну найдите хотя бы отдаленный намек на вашу сплетню!

Мне хорошо понятна мотивация этих разносчиков сплетен. Тут говорит их классовый, сословный интерес. Ну хочется представить им дело так, что Колчак, Врангель – святые люди, ибо колчаковцы видели в социальном неравенстве благо. А это – моральное оправдание разносчикам сплетен, оправдание их богатств, награбленных в «лихие 90-е». А вот ленинцы – это «мерзавцы», ибо выступают за социальное равенство, требование которого ставит под угрозу миллиардо-долларовые состояния современных колчаковцев! Тут любая сплетня желанна. Чего ж тут удивляться? Чего ж тут не понять?

Ну и социалист Чернышевский, который Ленина «всего перепахал», конечно же, у них из разряда извергов кровавых: к топору, гад, звал Россию.

Оставьте же, наконец, вы эту сплетню, господа хорошие. Давно доказано и передоказано серьезными историками, бережно относящимися к фактам, что фраза о «топоре» принадлежит деятелю из того круга людей, к которым Чернышевский относился с большим подозрением и нескрываемой иронией[55]55
  Вот где о пресловутых «топорах». П. Г. Заичневский, прокламация «Молодая Россия» (1862): «Скоро, скоро наступит день, когда мы… двинемся на Зимний дворец истребить живущих там… Мы издадим один крик: „в топоры“ и… тогда бей императорскую партию, не жалея, как не жалеет она нас теперь». И «Письмо из провинции» («Колокол», 1860): «К топору зовите Русь!». (В. Кантор: «Сейчас уже ни для кого не секрет, что автором этого страшного письма был Огарев».)


[Закрыть].

Так что же, спросите вы, Чернышевский был вообще против революционной борьбы, против революции?

Да, отвечаю я, он действительно хотел бы избежать революции. Но не с помощью идиотских уверений, свойственных и некоторым нашим современникам, что «лимит на революции исчерпан». Его позиция – другая. Исключительно глубокая и в высшей степени поучительная для нынешнего поколения людей, готовящихся преобразовать Россию.

Вот его, по сути, Завещание. По нему и следует судить-рядить о Чернышевском.

Впрочем, для него оно не было «Завещанием». Оно стало таковым, по сути. Дело в том, что через пару месяцев его деятельность была пресечена. По сфабрикованному подлогу Чернышевский был приговорен судом «гуманного» императора Александра II к 14 годам каторги. По сути, это была форма убийства оппозиционного журналиста, террористический акт самодержавного государства. «Чернышевский был вами выставлен к столбу, – откликнулся на этот варварский приговор Герцен, – а вы, а Россия на сколько лет останетесь привязанными к нему. Проклятье вам, проклятье – и, если возможно, месть!» И – дальше: «неужели никто из русских художников не нарисует картины, представляющей Чернышевского у позорного столба? Этот обличительный холст будет образ для будущих поколений и закрепит шельмование тупых злодеев, привязывающих мысль человеческую к столбу преступников, делая его товарищем креста»[56]56
  Герцен А. И. Сочинения в девяти томах. Т. 8. М., 1958. С. 210.


[Закрыть].

«Завещание» Чернышевского называлось «Письма без адреса». Хотя адрес легко угадывался: Александр II. Это был очень серьезный и очень ответственный разговор с Властью.

Начинается он с очень откровенной и ясной обрисовки диспозиции: «Милостивый государь! Вы недовольны нами. Это пусть будет как вам угодно: над своими чувствами никто не властен, и мы не ищем ваших одобрений. У нас другая цель, которую, вероятно, имеете и вы: быть полезными русскому народу. Стало быть, не от нас вы и не от вас мы должны ждать настоящей признательности за ваши и наши труды»[57]57
  Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в пятнадцати томах. Т. Х. С. 90.


[Закрыть]. Итак, он идет на переговоры с Верховным правителем, но не рядится в тогу его советчика. Он не скрывает: мы по разные стороны баррикад. Но обстоятельства жизни русского народа и наше с вами в них положение складываются таким образом, что нам с вами придется сесть, что называется, за стол переговоров. Мы обязательно должны объясниться, мы должны понять предгрозовую ситуацию, в которой оказалось российское общество и мы с вами, как его часть. Иначе – Беда. Беда – и народу, о котором мы с вами так печемся, и вам, властителям, и нам, партии просвещения, партии русской демократической интеллигенции. Легкого, простого выхода из этой ситуации нет. «Вы сваливаете вину своих неудач на нас; некоторые из нас винят в своих неудачах вас. Как хорошо бы оно было, если б эти некоторые из нас или вы были правы в таком объяснении своих неуспехов. Тогда задача решалась бы очень легко устранением внешнего препятствия успеху дела». И дальше – главное (что стоит выделить жирным шрифтом): «Но грустно то, что никакие наши действия против вас или ваши против нас не могут привести ни к чему полезному». Почему же? «Апатичен остается народ: какой же результат могли бы произвести ваши заботы или наши хлопоты о его пользах, хотя бы вы или мы и остались на поле действия одни?»[58]58
  Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в пятнадцати томах. Т. Х. С. 91.


[Закрыть] «Народ не думает, чтобы из чьих-нибудь забот о нем выходило что-нибудь полезное для него»[59]59
  Там же.


[Закрыть]. Но однажды под давлением жизненных тягот он вынужден будет подняться на свою защиту – такая развязка событий чревата…

И далее – центральное место статьи:

«Когда люди дойдут до мысли: „ни от кого другого не могу я ждать пользы для своих дел“, они непременно и скоро сделают вывод, что им самим надобно взяться за ведение своих дел. Все лица и общественные слои, отдельные от народа, трепещут этой ожидаемой развязки (то есть революции. – Г. В.). Не вы одни, а также и мы желали бы избежать ее. Ведь между нами также распространена мысль, что и наши интересы пострадали бы от нее, даже тот из наших интересов, который мы любим выставлять как единственный предмет наших желаний, потому что он совершенно чист и бескорыстен, – интерес просвещения. Мы думаем: народ невежествен, исполнен грубых предрассудков и слепой ненависти ко всем отказавшимся от его диких привычек. Он не делает никакой разницы между людьми, носящими немецкое платье; с ними со всеми он стал бы поступать одинаково. Он не пощадит и нашей науки, нашей поэзии, наших искусств; он станет уничтожать всю нашу цивилизацию.

Потому мы также против ожидаемой попытки народа сложить с себя всякую опеку и самому приняться за устройство своих дел. Нас так ослепляет страх за себя и свои интересы, что мы не хотим даже рассуждать, какой ход событий был бы полезнее для самого народа, и мы готовы для отвращения ужасающей нас развязки забыть все: и нашу любовь к свободе и нашу любовь к народу.

Под влиянием этого чувства обращаюсь к вам, милостивый государь, с изложением моих мыслей о средствах, которыми можно отвратить развязку, одинаково опасную для вас и для нас» (курсив всюду наш. – Г. В.)[60]60
  Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в пятнадцати томах. Т. Х. С. 92.


[Закрыть].

Тут-то и изложена вся суть дела. Чернышевский против революционного способа разрешения социального тупика, ибо результат будет печален для всех – и «для вас», и «для нас», и «для самого народа». Он пытается разъяснить это правящим силам, склоняя их к принятию необходимых шагов навстречу народным интересам. И вместе с тем мало рассчитывает на успех этой своей попытки – слишком силен эгоизм сословия, стоящего у власти. Эгоизм этот отбивает даже чутье опасности, которая грозит самому этому сословию. Да, Чернышевский осознает: слишком ничтожны шансы достучаться до разума власть имущих. И все же он делает эту почти безнадежную попытку: а вдруг хоть что-то прочистится в мозгах правящих. И, во всяком случае, он сделал все, что мог, для цивилизованного (не кровавого) разрешения социальных противоречий. Он предупредил. Не внемлите – получите революционное потрясение, когда всем мало не покажется.