Текст книги "«Лианозовская школа». Между барачной поэзией и русским конкретизмом"

Насекомые, кстати, тут выступают скорее как враги. В одном из замечательнейших стихотворений Кропивницкого, «Санитарка», с ними идет война, безумно забавная, но, кажется, мистически окрашенная:

 
Муж мой не прельстился вшами,
Муж мой занялся мышами —
Травит он мышей.
Я ж веду борьбу с клопами,
Умерщвляю вшей.
Я с клопами, я со вшами,
Мне не до мышей! (С. 311)
 

Здесь явно присутствует Гофман.

Еще один интереснейший текст – «Дом» (1952):

 
Дом. Он серого цвета
Этажей – ровно два.
Если теплое лето —
Окрест дома трава.
Но зимою холодной
В нем и сырость и хлад.
Для зимы он негодный
Ибо крив и покат.
В нем живут и зимою —
Голытьба в нем одна.
В щели веет пургою,
В дырки зимка видна.
И зима лишь начнется —
Начинается мор:
Тот да тот вдруг загнется,
Хотя жил до сих пор.
Плохо нищему люду:
Холода люду зло:
Ерзай, зябни, покуда
Не настанет тепло.
А тепло, как настанет,
То другой разговор:
Сразу весело станет
И окончится мор (С. 342).
 

Тут уж прямая (и размером, и содержанием) отсылка к Анненскому:

 
Полюбил бы я зиму,
Да обуза тяжка…
От нее даже дыму
Не уйти в облака.
Эта резанность линий,
Этот грузный полет,
Этот нищенский синий
И заплаканный лед!..459459
  Анненский И. Стихотворения и трагедии / Вступ. статья, сост., подг. текста и примеч. А. В. Федорова. Л.: Сов. писатель, 1990. С. 114.


[Закрыть]
 

Это лишь самый яркий пример. На самом деле таких неожиданных интонационных перекличек (иногда совершенно ненамеренных) у Кропивницкого много: с Блоком, с Кузминым…

Но при этом – ни для какого эстетства места нет. Зима в процитированном стихотворении – не предмет для любования, она (как и все на свете) воспринимается с точки зрения безопасности и удобства людей – и только. Связь с теми осколками представлений о «высоком», которые остались от прежних культур, если и выстраивается поэтом, то предельно прямолинейно:

 
Если бред все, если жизнь вся тайна,
Если смерть подстерегает нас;
Если мы до глупости случайны —
Кроме водки, что еще у нас?
 
 
А любовь! О, как она всевластна! —
Этот трепет похоти слепой,
Эта жуть, что так волшебно-ясна
Для рабов мятущихся толпой (С. 317).
 

Судя по всему, тут нет никакого «остранения», никакого сарказма, никакого второго дна. Сопоставление Кропивницкого с обэриутами (о чем первым заговорил Владислав Кулаков) – недоразумение. Автору «Земного уюта» чужда не только обэриутская метафизика и мистика, не только «бессмыслица», заумь, абсурд. Сама природа его примитивизма совершенно иная. Кропивницкий лишен всякого элемента пародии, автопародии, полупародии. Он не играет с разными уровнями своей личности: он просто последовательно отключает все уровни мышления и разговора, кроме самого элементарного (и самого высокого, уже надсловесного). Когда не отключает – выходит так, как мы только что видели.

Уж если искать параллели, то не с обэриутами, а с едва родившимся в 1940–1950-е годы (время расцвета таланта Кропивницкого) Олегом Григорьевым, который, впрочем, никогда не написал бы, что «жизнь есть тайна» (хотя хорошо знал это). Мне, впрочем, уже доводилось об этом писать460460
  Шубинский В. Вещи и осколки. (О лианозовцах: о двух из пяти и немного об остальных) // Шубинский В. Игроки и игралища: Избр. статьи и рецензии. М.: Новое литературное обозрение, 2018. С. 129–141.


[Закрыть].

Но Григорьев был одним из тех, кто заново создавал многомерный поэтический язык. Так же, как и младшие сподвижники Кропивницкого по «Лианозовской группе». Сам же Евгений Кропивницкий успел этот язык унаследовать и нашел для него – точнее, для его интонационно-синтаксического каркаса (не настаиваю именно на этом термине) совершенно неожиданную форму загробной жизни. Иную, чем Андрей Николев (Егунов), но соотносимую.

Марко Саббатини
АНАЛИЗ ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ
ЕВГЕНИЙ КРОПИВНИЦКИЙ. «СЕКСТИНЫ»461461
  Аполлонъ-77: Альманах / Под ред. М. Шемякина. Париж, 1977. С. 70. Это же стихотворение с некоторыми незначительными разночтениями под названием «Секстина» см.: Кропивницкий Е. Избранное: 736 стихотворений + другие материалы / Сост., коммент. И. Ахметьева. Предисл. Ю. Орлицкого. М.: Культурный слой, 2004. С. 306–307.


[Закрыть]

Секстины

 
    Молчи, чтоб не нажить беды,
    Таись и бережно скрывайся;
    Не рыпайся туды-сюды,
    Не ерепенься и не лайся,
⁵  Верши по малости труды
    И помаленьку майся, майся.
 
 
    Уж раз родился, стало – майся:
    Какой еще искать беды? —
    Известно, жизнь: труды, труды,
¹⁰ Трудись и бережно скрывайся.
    Не поддавайся, но не лайся,
    Гляди туды, смотри сюды.
 
 
    Хотя глядишь туды-сюды,
    Да проку что? – сказали: майся,
¹⁵  Все ерунда, – так вот, не лайся.
    Прожить бы только без беды,
    А чуть беда – скорей скрывайся.
    Но памятуй: нужны труды.
 
 
    Труды и есть они труды:
²⁰ Пошел туды, пришел сюды.
    Вот, от работы не скрывайся.
    Кормиться хочешь, стало – майся,
    Поменьше было бы беды,
    Потише было бы – не лайся.
 
 
²⁵ Есть – лают зло, а ты не лайся
    И знай себе свои труды:
    Труды – туды, труды – сюды;
    Прожить возможно ль без беды?
    А посему трудись и майся…
³⁰ И помаленечку скрывайся.
 
 
    Все сгинет – ну и ты скрывайся
    И на судьбу свою не лайся:
    Ты маялся? Так вот, отмайся,
    Заканчивай свои труды,
³⁵ В могилу меть – туды, туды,
    Туды, где больше нет беды.
 

1948

«Секстины» – одно из самых значительных стихотворений в литературном творчестве поэта и художника Евгения Кропивницкого (1893–1979). Это стихотворение было написано в 1948 году и впервые было опубликовано через лет тридцать, в январе 1977 года в парижском альманахе «Аполлонъ-77». Составленный Михаилом Шемякиным, «Аполлонъ-77» представлял многие направления московского и ленинградского «нонконформизма», уделяя равное внимание литературным, художественным и критическим явлениям (поэзии, прозе, фотографии, живописи, манифестам). Именно в этом «тамиздатском» альманахе, в редакции которого участвовали Константин Кузьминский и несколько деятелей неофициальной Москвы, впервые были собраны воедино самые репрезентативные произведения художников и литераторов «Второй культуры». Евгений Кропивницкий является там одним из главных представителей неофициоза и замечательным учителем «конкретистов» и «лианозовцев» (Г. Сапгир, Вс. Некрасов, И. Холин, Э. Лимонов, Слава Лён, Оскар Рабин и др.); о нем пишет В. Петров: «мы с благоговением воздаем честь таким гигантам самого старшего поколения, <…> как излучающий мудрость и доброту патриарх группы „Конкрет“ – Кропивницкий»462462
  Аполлонъ-77. С. 4.


[Закрыть]. О роли и важности «учителя» более подробно вспоминает его ученик Эдуард Лимонов463463
  Там же. С. 45. Пишет Эдуард Лимонов: «Творчество Кропивницкого находится в русле старой „классической“ пушкинской, тютчевской традиции, традиции, к которой принадлежит А. К. Толстой. Помню, что при мне Кропивницкий неоднократно неодобрительно отзывался о густой метафоричности Пастернака. Парадоксально, но на фоне полуофициально ставшего каноническим пастернако-ахматово-маяковского направления стихи Кропивницкого выглядят авангардистскими» (Аполлонъ-77, 1977. С. 45).


[Закрыть], и позже подобные слова произносит Николай Боков, в парижской «Русской мысли» 8 февраля 1979 года, когда им был опубликован некролог Кропивницкому, скончавшемуся в Москве 19 января 1979 года.

В произведениях Кропивницкого ярко проявились три главные черты современного искусства. Это романтический и одновременно философский взгляд на жизнь, побег от жизни и мудрое принятие ее. И если живопись Е. Л. остается бесконечно светлой и нежной, то литературе он препоручает размышлять о смерти, и ей же – защищаться иронией от наступления угрюмого быта «селедки и водки». Впервые несколько стихотворений поэта были опубликованы в Советском Союзе в 1976 году в детском сборнике, и только в 1977 году А. Глезер выпустил книжку, которая дает некоторое представление о его творчестве464464
  Кропивницкий Е. Печально улыбнуться… (стихи и проза). Париж: Третья волна, 1977.


[Закрыть]. Замечательные «Секстины» и другие стихи вошли в «Аполлонъ-77»465465
  Этот текст о светлой и доброй памяти Кропивницкого был перепечатан в № 5 парижского журнала «Третья волна» (Боков Н. Памяти Е. Л. Кропивницкого // Русская Мысль. 1979. 8 февраля; Так же // Третья волна. № 5. 1979. С. 135–137).


[Закрыть].

Итак, публикация «Секстин» в «Аполлоне-77», еще при жизни поэта, является блистательным примером литературного мастерства и, видимо, используется в качестве творческого образца для утверждения поэтики Е. Кропивницкого.

Без сомнения, наряду с минимализмом и конкретизмом, поэту свойственен стилистический эклектизм, заключающийся в использовании техники твердых жанровых форм. В стихотворении «Секстины» Кропивницкий обращает особое внимание на сложную поэтическую форму средневекового происхождения; тяжеловесные секстины провансальского трубадура Арнаута Даниэля вдохновляли Данте Алигьери и Франческо Петрарку на создание собственных изысканных произведений, а в России, начиная с XIX века, к этой особой твердой жанровой форме по-разному обращались Л. Мей, Ф. Тютчев, М. Кузмин, К. Бальмонт, В. Брюсов, И. Северянин и др.

Итак, в «Секстинах» Кропивницкий использует традиционную жанровую форму, обращая свое особое внимание на формальные детали строфической организации, на что намекает само заглавие текста. Стихотворение, написанное четырехстопным ямбом, состоит из шести шестистишных строф (36 строк) и относится к типу так называемой «большой секстины». Строго соблюдая правила композиции, автор выбирает классическую форму, где чередуются только две рифмы, мужская и женская, и в начале каждой новой строфы повторяется ключевое (рифмованное) слово предыдущей строфы («майся», «сюды», «труды», «не лайся», «скрывайся»). Таким образом слова-рифмы для первой строфы являются рифмами для всех остальных строф, но в обратном порядке, то есть рифмы, употребленные в первой строфе, в последовательности (1) «беды», (2) «скрывайся», (3) «сюды», (4) «не лайся», (5) «труды», (6) «майся» повторяются в последующих строфах по принципу retrogradatio cruciata 6-1-5-2-4-3.По отношению к первой строфе, во втором шестистишии чередуются рифмы (6) «майся», (1) «беды», (5) «труды», (2) «скрывайся», (4) «сюды», (3) «не лайся». Этот особый композиционный прием, где доминирует принцип управления рифмой, выделяется в каждой строфе по отношению к предыдущей466466
  Гаспаров М. Л. Очерк истории европейского стиха. М.: Наука, 1989. С. 149–151.


[Закрыть]. Обычно «большая секстина» заканчивается трехстишием, в котором содержатся все шесть рифмообразующих слов, но у Кропивницкого трехстишие пропускается и вместо завершения повторяется первое слово-рифма «беды», которое заканчивает последнюю, шестую строфу (aBaBaB BaaBBa aBBaBa aaBBaB BaaaBB BBBaaa)467467
  При такой схеме секстины выделяются рифмы-тезки (Эткинд Е. Г. Проза о стихах. СПб.: Знание, 2001. С. 253–257).


[Закрыть]. Неслучайно Кропивницкий приходит к структуре оригинально организованной секстины; как и другие классические формы, его «Секстины» выражаются в ироническом ключе. Вместе с цитатами и высказываниями русских классиков игра с приемами классической конструкции твердых форм намеренно помещает дидаскалические формы и заглавие в грубое, бытовое окружение «лиминального» и «барачного» происхождения468468
  Бурков О. Поэзия Евгения Кропивницкого: примитивизм и классическая традиция: Дисс. … канд. филол. наук. Новосибирск: НГПУ, 2012. С. 44.


[Закрыть].

Сохранение свободы слова и личности от внешнего воздействия советского строя общества, противостояние советской пропаганде и идеологическому диктату ударного труда являются очевидными подтекстами, которые создают эффект иронического восприятия стихотворения. Усиление антифразиса происходит на фоне знаменитых тютчевских секстин «Silentium!» (1830), где выделяются слово-цитата начала текста «Молчи» и схема нарастающего количества глаголов повелительного наклонения в повторе469469
  В стихах поэтов-конкретистов можно также рассматривать часто обыгрываемое противостояние своего и чужого слова (Орлицкий Ю. Б. Динамика стиха и прозы в русской словесности. М.: РГГУ, 2008. С. 706).


[Закрыть]. В отличие от трехчастной композиции Тютчева, соблюдая основополагающие принципы секстины, Кропивницкий закрепляет тавтологическое начало и смысловую избыточность стихов в шести строфах. У него, так же как у Тютчева, главный повтор звучит в подборе рифм, поэтому на первый беглый взгляд похоже, что Кропивницкий заимствует композиционную структуру Тютчева, хотя «Silentium!» состоит только из восемнадцати строк, поделенных на три секстины. В стихотворении Тютчева принцип управления рифмой редуцирован и выделяется лишь твердая схема смежной рифмовки (aabbcc ddeecc ffggcc). Единственная формальная деталь, которую Тютчев позволяет себе подчеркнуть, это повторяющиеся концевые мужские рифмы в последних строках секстин («Молчи!»)470470
  Тютчев Ф. И. Полное собрание стихотворений. Л.: Сов. писатель, 1987. C. 105–106.


[Закрыть]. Благодаря этой схеме каждая строфа тютчевского текста полностью замкнута в себе – по смыслу, интонационно, синтаксически и музыкально471471
  Королева Н. В. Ф. Тютчев «Silentium!» // Поэтический строй русской лирики / Отв. ред. Г. Фридлендер. Л.: Наука, 1973. С. 151.


[Закрыть]. В синтактическом плане стихотворение Кропивницкого во многом построено на риторических вопросах, которые выделяются во второй строфе «Какой еще искать беды? —», в третьей строфе «Да проку что?», в пятой «Прожить возможно ль без беды?» и в конечной шестой строфе, где мгновенный и прямой ответ в третьей строке повышает эстетический уровень пародийного уклона текста: «Ты маялся? Так вот, отмайся». Этот риторический прием был также заимствован из стихотворения Тютчева «Silentium!», во второй строфе которого выделятся ряд философских вопросов («Как сердцу высказать себя?», «Другому как понять тебя?», «Поймет ли он, чем ты живешь?»). Эти риторические вопросы выражают взволнованное настроение тютчевского лирического героя и готовят пространство афористическому стиху «Мысль изреченная есть ложь»472472
  Там же. С. 153–154.


[Закрыть].

Итак, на основании сравнительно-сопоставительного анализа стихотворения Кропивницкого и стихотворения «Silentium!» Тютчева можно сделать вывод, что главный акцент ставится на императивные высказывания. В композиционном плане само название и начало тютчевского стихотворения показывают, как, прежде чем делиться своими волнениями и мыслями, субъект советует и даже приказывает своему невидимому собеседнику – читателю («Молчи, скрывайся и таи»). Вообще все стихотворение Тютчева построено на глаголах в повелительном наклонении («Пускай <…> Встают и заходят оне», «Любуйся ими – и молчи», «Питайся ими – и молчи» и «Внимай их пенью – и молчи!..»). По всей видимости, за счет самой конструкции «Секстин» и нарастающего количества слов в повторе этот прием у Кропивницкого усиливается. Удивительным образом на столь малом стиховом пространстве увеличивается число глаголов и повелительных предложений: «Молчи», «Таись», «скрывайся», «Не рыпайся», «Не ерепенься и не лайся», «трудись», «майся», «отмайся», «Не поддавайся», «не лайся», «знай», «Заканчивай».

Хорошо адаптированные тютчевские лексические единицы «Молчи», «скрывайся», «таи», «свои» играют важнейшую роль в раскрытии механизмов создания иронического эффекта, хотя, согласно словам Николая Бокова, у Кропивницкого «ироничность бывала обманчивой. К тютчевской теме краткости и бренности человека он относился очень серьезно»473473
  Боков Н. [рец. на] Евгений Кропивницкий. Избранное. 736 стихотворений + другие материалы // Русская Мысль. 2005. 24 ноября. № 44 (4577).


[Закрыть]. Не случайно тютчевское начало «Молчи, скрывайся и таи» выделяется в первых двух строках стихотворения Кропивницкого, где неточная цитата работает как семантическая реминисценция и как ритмическое и лексическое эхо, которое распространяется во всем тексте благодаря повтору глагола «скрывайся» в рифме. В этом плане роль цитаты «скрывайся» обращает на себя особое внимание: этот призыв подан крупным планом и повторяется в каждой строфе, выделяя зацикленность тютчевского подтекста. Помимо этого, также выявляется пародийное начало рифмы и повторов вместе со стилистическим механизмом снижения лексики («Труды», «беды», «туды», «сюды», «майся», «отмайся», «не лайся»). Стратегия Кропивницкого, на пороге постмодернистского дискурса, сознательно использует правила секстины и предлагает игру цитат и откровенного подражания тютчевской интонации. Заимствование и вариация на чужие темы у Кропивницкого появляются на уровне сознательной вторичности; перефразируя известные изречения Тютчева, автор ориентируется на выражение общезначимого мнения посредством чужого слова. В этом плане «Silentium!» здесь представляет собой метадискурс, он является прообразом, описывающим правила риторической и литературной грамматики. Кроме того, цитатность «Секстин» использует механизм метадискурса для иронического преобразования кодов советского «культурного» поведения и нормативного мышления474474
  Эпштейн М. Н. Постмодерн в русской литературе. М.: Изд-во Р. Элинина, 2005. С. 85–86.


[Закрыть].

Функция контрастного соположения лексических пластов (просторечного, пропагандистского, нейтрального, высокого) на фоне лирической интонации тютчевской поэзии производит впечатление той самой примитивной и искусственной простоты стиха Кропивницкого, которую отмечали многие его критики. Именно в этом плане использование приемов народных жанров и форм (пословица, рефрен, повтор) и одновременное обращение к классическим высоким формам является ключевым приемом. Через эффект рифмованного повтора сниженная лексика, представленная здесь просторечными наречиями «туды», «сюды», «туды-сюды», уживается в зацикленности со словом «труды» и с навязчивым призывом «трудись». Подобное стилистическое снижение «способствует „одомашниванию“ традиционных высоких форм, их семантической деформации»475475
  Орлицкий Ю. Б. Стратегия выживания литературы: Евгений Кропивницкий // Кропивницкий Е. 2004. С. 9.


[Закрыть].

Нужно еще заметить, что в концовке стихотворения «В могилу меть – туды, туды, / Туды, где больше нет беды», Кропивницкий, по-видимому, отсылает к широко известной «Песне Миньоны» И. В. Гёте «Kennst do das Land?» («Ты знаешь край?..»), особенно к концовке текста: «Ты знаешь край?.. туда, туда съ тобой / Хотѣла бъ я укрыться, милый мой!…»476476
  Эти стихи Гёте появились в России в начале 1850-х годов в переводе В. Жуковского, М. Михайлова и Ф. Тютчева. См.: Гёте И. В. «Ты знаешь край, гдѣ миртъ и лавръ растетъ…» (Перевод Федора Тютчева) // Современникъ. 1854. Т. XLIV. № 3. С. 49–50.


[Закрыть].

Активизируется здесь и другой подтекст, который касается языка советских лозунгов о труде. В июне 1930 года Сталин произнес знаменитые слова:

самое замечательное в соревновании состоит в том, что оно производит коренной переворот во взглядах людей на труд, ибо оно превращает труд из зазорного и тяжелого бремени, каким он считался раньше, в дело чести, в дело славы, в дело доблести и геройства477477
  Сталин И. В. Политический отчет Центрального Комитета XVI съезду ВКП(б), 27 июня 1930 г. // Соч.: В 16 т. Т. 12. М.: Гос. изд-во полит. лит., 1949. С. 315.


[Закрыть], —

отсюда появился общеизвестный лозунг социалистической пропаганды «Труд в СССР есть дело чести, славы, доблести и геройства», который вошел в обиход именно в те самые 1930-е годы, когда отмечалось массовое расширение сети исправительно-трудовых лагерей.

При данном историческом и культурном контексте, на содержательном уровне, в этом стихотворении усиление поэтического пафоса проявляется через главные черты поэтики Кропивницкого: побег от суеты и конформизма, иронический и философский зрелый взгляд на действительность и, следовательно, мудрое восприятие любого жизненного опыта. Видимо, поэт чувствует отчужденность от советской действительности и, переживая свою инородность, выражает неприязнь к сталинской пропаганде и диктату тоталитаризма. На самом деле в тютчевской манере Кропивницкий ставит ряд вопросов полушуточного характера; этот прием оказывается органичным для поэтики Кропивницкого, для его собственной манеры «печально улыбаться»478478
  Кулаков В. Поэзия как факт. М.: Новое литературное обозрение, 1999. С. 15.


[Закрыть]. На семантическом уровне новой аллегорической образностью акцентируется и актуализируется нонконформистская направленность его поэзии. Косвенно возникают вопросы о манипуляции общественным мнением, о чувстве страха и пропагандистском клише «врага народа» в контексте советской культуры и о положении индивида в массовом обществе. Мудрый человек обычно молчалив, он не желает привлекать к себе лишнее внимание; народная мудрость, закрепленная в пословице «слово – серебро, молчание – золото», также является подтекстом в «Секстинах» Кропивницкого. Подобная «мудрость», отсылая к философско-поэтической сути «Silentium!» Тютчева, непосредственно усиливает двусмысленное значение «молчания», «затаенности» и «скрытности» в контексте террора. Как известно, мудрые и скрытные люди не допускают лишней огласки, и этот мотив в советской России был связан с особой страшной обстановкой сталинских репрессий.

Переходя к более философским и культурологическим размышлениям, Михаил Эпштейн различает два вида молчания в русской культуре: политическое и мистическое. С одной стороны, есть недоверие к молчанию, которое воспринимается как форма приспособленчества. С другой стороны, «у Тютчева молчание относится к глубочайшей душевной тайне, к тому, что должно остаться неизреченным и противопоставляется слову-лжи»479479
  Эпштейн М. Н. Слово и молчание: Метафизика русской литературы. М.: Высшая школа, 2006. С. 200–202.


[Закрыть]). У Кропивницкого тютчевский подтекст играет также противоположную роль: тишина, молчание и скрытность не являются лишь поводом для мистического и философского углубления, они относятся к проблемам власти, подавляющей свободное слово, и противопоставляются правде и гласности480480
  Maurizio M. Evgenij Kropivnickij e altri esperimenti di sopravvivenza letteraria. Bari: Stilo Editrice, 2018. P. 89. Ср. также: «Особенность русской традиции – толкование политического молчания как мистического, поиск единства этих двух форм молчания» (Эпштейн М. Н. 2006. С. 203).


[Закрыть].

В твердых формах стихов Кропивницкого речь о свободе слова находит свой особый стилистический отзвук и тонкую полемическую амплификацию; несмотря на количество повелительных предложений, текст риторически направлен против контроля над человеком. Эта диалектическая противоречивость стихотворения интенсивно работает с издевательством над здравым смыслом, конформизмом и советскими ценностями.

Как известно, взаимоотношение слова и молчания, конформизма и независимого выражения мысли являются актуальными проблемами для современного человека. В традиционной пропагандистской системе допустимое мнение или распространение какой-либо точки зрения являются символом независимости личности, но также становятся знаком равенства между манипулированием и пропагандой. Видимо, Кропивницкий также ставит вопрос о так называемой «фабрикации согласия» и показывает, каким образом она активно использует «спираль молчания» и сосредоточивается на склонности людей к социальному согласию, их стремлению придерживаться конформизма и не выбиваться из общего мнения. При этом пропаганда не исключительное достояние советского, тоталитарного или недемократического режима, а универсальное явление. В этом плане актуальность и универсальность стихотворения Кропивницкого очевидны. Одна из ловушек пропаганды использует возможность выражения свободного слова и мысли и право на протест: эти права неизбежно вызывают эффект бумеранга и усиливают стратегии тотального контроля над человеком и обществом.

Своевременность текста Кропивницкого заключается также в том, что его стихи провоцируют читателя, адресата, и призывают его к размышлению о собственной свободе. Как известно, будучи по своей сути манипуляцией, пропаганда использует социальные и культурные стереотипы с целью создания у человека впечатления, что тот самостоятельно и без внешнего воздействия пришел к нужным для власти выводам и оценкам; сознательно или бессознательно, конформизм требует, чтобы люди не противоречили мнению большинства и молча находились на стороне большинства. Кропивницкий вполне сознательно подходит к теме, и в конечном счете парадоксальным образом из его «Секстин» вытекает вся актуальность вечных тем «слова и молчания», «свободы и рабства». Там, где на поверхностном уровне молчание и труд работают на конформизм и на сохранение статус-кво, с другой стороны, на глубинном, косвенном уровне для Кропивницкого в определенных контекстах «спираль молчания» становится необходимым приемом автоцензуры и средством самоспасения человека от воздействия на него идеологии, (цифровой) пропаганды и контроля власти. По-видимому, в «Секстинах» ощущение поэтической провокации вытекает из живого перемещения твердых жанровых форм, субстратов народной премудрости и тютчевской философской речи, даже если эти подтексты кажутся не последними из признаков, по которым здесь можно различить высочайшую изысканность поэзии Кропивницкого.