Текст книги "Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве"

«Некоторая „экстравагантность“ слога В. Ерофеева не нуждается ни в защите, ни в порицаниях, хотя может покоробить малоподготовленного читателя» («Странник…»);

«<Эти кризисы> очень хорошо экстравагантным слогом изложены в „Заметках психопата“» (Интервью В. Ерофеева Дафни Скиллен[743]743
  Там же. С. 33.


[Закрыть]).

Эти параллели можно продолжить. Стилистическая близость автора эссе о Ерофееве самому Ерофееву вряд ли может быть объяснена только проницательностью рецензента. На это наводят уже прямые совпадения – например, использованное автором «Странника…» латинское выражение Sub specie aeternitatis («С точки зрения вечности») Ерофеев цитирует в записной книжке 1961 года[744]744
  Ерофеев 2005. С. 25.


[Закрыть].

В завершение перечисления наиболее выразительных параллелей отметим такой фрагмент из «Странника…», в котором осведомленность его автора о ерофеевском круге чтения достигает высшей точки:

«О, смертная тоска, оглашающая поля и леса, широкие родные просторы! ‹…›» Цитата может показаться живым куском, выхваченным из Ерофеева. Однако это не так. Это «Мелкий бес» Ф. Сологуба (1904 г.). Ерофеев не испытывает влияния книги, которой не читал[745]745
  Говоря о влиянии, автор «Странника…», вероятно, имеет в виду фрагмент из «Москвы – Петушков»: «О, эта утренняя ноша в сердце! ‹…› Чего в ней больше, в этой ноше ‹…› истощения нервов или смертной тоски где-то неподалеку от сердца?» (Ерофеев 2003. С. 124).


[Закрыть].

Здесь мы сталкиваемся с типичной лукавой формулой Ерофеева, повторенной им много раз в интервью и разговорах, когда речь заходила о влияниях различных книг на «Москву – Петушки». Так, Сергею Куняеву Ерофеев сообщил, что, когда писал свою поэму, еще не читал Розанова[746]746
  Куняев С. [Вторая часть последней беседы писателя] // День литературы. 2000. № 9–10 (май). С. 4.


[Закрыть]; Константину Кузьминскому – что не читал Кафку[747]747
  Кузьминский К. Четыре Ерофеева в параллельных текстах. http://kkk-pisma.kkk-bluelagoon.ru/erofeev1.htm (дата обращения: 14.05.2021).


[Закрыть], а итальянскому журналисту Марко Полити – что не читал Гоголя[748]748
  Politi M. L’anima in bottiglia [Intervista a Venedikt Eroféev] // Il Messaggero. 1990. 17 febbraio. P. 17.


[Закрыть]. Все это легко опровергается опубликованными дневниками Ерофеева. Однако в данном случае для нас важнее, что рецензент либо прозрачно проговаривается (в том случае, если он и объект рецензии – одно лицо), либо дает понять, что советовался с Ерофеевым при написании статьи. Самое же, на наш взгляд, правдоподобное: автор «Странника…» предварительно подробно поговорил с Ерофеевым или даже попросил его набросать автобиографию, а после – показал Ерофееву свой текст, в который тот внес несколько значимых поправок.

Определенно ответить на вопрос, является ли Ерофеев автором или соавтором этого сочинения, вероятно, у нас не получится. В первом случае нужно предположить, что при работе над «Странником…» Ерофеев периодически намеренно переключался в несвойственный ему стилистический и смысловой регистр – умение ему доступное[749]749
  Мы это знаем из найденного Евгением Шталем ерофеевского сочинения о Маяковском, которое он написал на вступительном экзамене во Владимирский педагогический институт в 1961 году (Ерофеев 2019. С. 237–238).


[Закрыть], но неясно, по какой причине использованное. Вторая же гипотеза, пожалуй, наиболее достоверно прозвучит, если предположить, что автор «Странника…» – человек, плотно общавшийся с Ерофеевым и в значительной степени разделявший его литературный вкус и жизненную позицию. Не берем на себя ответственность уверенно сужать круг таких лиц, однако упомянем здесь две напрашивающиеся фамилии. Первая – сокурсника Ерофеева по учебе в Орехово-Зуевском педагогическом институте (1959–1960) Валерия Бармичева[750]750
  Валерий Николаевич Бармичев (р. 1941), прозаик, поэт.


[Закрыть], чьи стихи завершают подраздел «Литературная страница» этого номера журнала «Вече» и идут непосредственно после публикации «Василий Розанов глазами эксцентрика»[751]751
  См. вкладку иллюстраций, с. 7.


[Закрыть]. Вторая фамилия – лучшего друга Ерофеева Владимира Муравьева. Вспомним, что именно ему Ерофеев доверил написать предисловие к первому отдельному изданию «Москвы – Петушков», вышедшему в СССР[752]752
  Муравьев В. Предисловие // Ерофеев В. Москва – Петушки и пр. М., 1990. С. 5–14.


[Закрыть].

Юрий Иваск
Венедикт Ерофеев. Москва – Петушки
Имка-Пресс, 1977 г. 79 стр.[753]753
  Печ. по: Новый журнал (Нью-Йорк). № 129. 1977. С. 290–291. Юрий Павлович Иваск (1907(?)–1986), поэт, литературный критик, историк литературы, видный представитель второй волны русской эмиграции. Подробнее о нем см., например, в предисловии Н. А. Богомолова к публикации: Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску // Диаспора. Новые материалы. Т. 5. СПб., 2003. С. 402–557. – Примеч. сост.


[Закрыть]

Руси есть веселие пити! Но в этой пьяной эпопее веселия нет. Есть горе-злосчастье, прикрытое гротескной иронией хотя бы в перечислении фантастических напитков, включающих духи «Белая сирень», средство от потения ног, спиртовый лак. Главного героя зовут так же, как и автора, но из этого не следует, что они идентичны. Венедикт-Веничка цитирует Канта и Сартра, Пушкина и Блока. Бродит по Москве, где он только в конце повести увидел Кремль. С вокзала он едет на станцию Петушки. Там будто бы райская жизнь: всегда поют птицы и никогда не отцветает жасмин. Там же живет «любимейшая из потаскух». Здесь, конечно, ирония. Он ведь не верит, что в Петушках «сольются в поцелуе мучитель и жертва» и зло исчезнет. Иногда он кощунствует, иногда молится, и об этом Ерофеев говорит иронически. Саможалости нет. Но есть жалость к другим – к пьяной и не очень старой бабоньке, которая на все готова за «ррупь». И здесь ирония почти отсутствует. Веничка живет в пьяном аду, как и все его собеседники в Москве и поезде. Трезвых он не встречает. Глядят на него пустые выпуклые глаза «моего народа». В эпилоге появляются четверо хулиганов-пошляков, не прощающих Веничке его отличие от других безмозглых пьяниц: он ведь образован, осмеливается мыслить. Они вонзили шило в самое горло Венички: «И с тех пор я никогда не приходил в сознание, и никогда не приду».

Всякие замысловатые гротески теперь в моде у некоторых писателей и художников как «внутренней», так и «внешней» эмиграции. Они претендуют на авангардность, но явно не замечают, что их модернизм – залежалый товар почти столетней давности. У Ерофеева таких претензий нет. За его гротесками – острая жалость, невымышленный ужас, жгучая боль и едкая ненависть к советскому казенному лицемерию и советской обывательской пошлятине. Ерофеев остроумен, меток, но все же его можно упрекнуть в многоглаголании. Зощенко сократил бы повесть вдвое или втрое. Все же нельзя сомневаться в том, что ему есть что сказать о пьяном горе-злосчастье в Сов<етском> Союзе.

На обложке – снимок с картины В. Калинина Жаждущий человек в давно уже знакомом нам стиле раннего «голубого Пикассо». Повесть Ерофеева была впервые опубликована в Израиле и переведена на польский язык Шехером и на английский – Тьялзмой.

<Без подписи>
Венедикт Ерофеев. Москва – Петушки
Имка-Пресс, Париж, 1977[754]754
  Печ. по: Континент (Париж). 1977. № 14. С. 369–371. Татьяна Викторовна Максимова, вдова главного редактора «Континента» Владимира Емельяновича Максимова (1930–1995), по нашей просьбе очертила круг наиболее вероятных кандидатур на авторство рецензии: это поэт и переводчик Василий Павлович Бетаки (1930–2013), его тогдашняя жена поэтесса Виолетта Исааковна Иверни (1937–2018) и поэтесса и правозащитница Наталья Евгеньевна Горбаневская (1936–2013). «О Ерофееве написал бы каждый из них с радостью, – рассказывает Татьяна Максимова. – На моей памяти раза два в месяц Виолетта и Василий приходили в редакцию, и муж им раздавал книги на рецензии. Наташа параллельно работала по соседству в „Русской мысли“ и бывала в редакции гораздо чаще. Так что, скорее всего, это кто-то из них». Елена Вадимовна Кассель, последняя жена Бетаки, подтверждает, что ему принадлежит ряд безымянных рецензий в «Континенте», и отмечает, что текст о «Москве – Петушках» написан в его стиле. Склоняемся к версии авторства В. Бетаки и мы. – Примеч. сост.


[Закрыть]

Венедикт Ерофеев назвал свое произведение поэмой, и поскольку он имел на это не только право, но и основания, то и мы будем называть «Москву – Петушки» поэмой. Впервые она была напечатана в Израиле, в русском журнале «АМИ» № 3 за 1973 год, и с тех пор журнал давно прекратил свое существование. Но публикацией поэмы Венедикта Ерофеева он застраховал себя от забвения. Десятки журналов и журнальчиков, вскормленных замыслами столь же грандиозными, сколь тощими были карманы их основателей, обречены были вымереть почти безымянно; «АМИ» избежал – не гибели, нет, – но братской могилы. Он не был отправлен в литературное небытие с номерной биркой на ноге: с ним связано появление на Западе имени и поэмы Венедикта Ерофеева.

Весьма любопытный факт: отдельным изданием «Москва – Петушки» вышла вначале по-французски, а не по-русски. Похоже на то, что увенчанные благородными сединами зарубежные русские издательства сочли своего московского соотечественника слишком «не комильфо» – даже газета «Русская мысль» напечатала рецензию на поэму Ерофеева только после выхода французского издания. Причем рецензент читал ее по-французски: русской публикации, о которой всем было хорошо известно, как бы и не существовало. Она казалась слишком неприличной. Впрочем, французская тоже показалась неприличной, но молчать было уже неудобно, потому что французы слишком громко восхищались. И вот наконец через четыре года книга «Москва – Петушки» увидела свет на родной кириллице: издательство «ИМКА-ПРЕСС» сделало офсетную копию с публикации в «АМИ» и одело ее в обложку с фотографией картины В. Калинина «Человек жаждущий». Надо признаться, что увидевшие в поэме Ерофеева непристойность имели на это некоторые основания (а любители стыдливо натягивать на Венеру сиреневые трико разве не имеют на это оснований?): «Москва – Петушки» трактует философский вопрос об отношениях между материей и сознанием в аспекте, для неподготовленного читателя несколько экстравагантном. В самом деле, воплощенная в форму спиртного, материя исчезает (но не в никуда, как известно из физики) и немедленно переходит в энергию «достать еще». Однако совершенно ясно, что появлению материи (спиртного) предшествует сознание того, что надо выпить (мучительное сознание). Таким образом, Ерофеев предстает перед нами несомненным идеалистом. С изысканной изворотливостью гражданина первого в мире материалистического государства Ерофеев пользуется услугами материализма, дабы кормить криминальный идеализм: он отодвигает окружающий его мир в хмельное небытие, созидая в своем сознании мир иной, где скорбь и страх, мучающие его, не только не постыдны, но поразительно, очищенно прекрасны; где человеческие образы и реальные жизненные ситуации приобретают дивную способность испаряться даже без «сгинь!», по одному только неопознанному движению души; где Бог лучезарно близок, а дьявол смраден и никогда не торжествует; где есть земля обетованная, зовущаяся «Петушки», и там на перроне стоит рыжая с белыми ресницами и длинными косами, а еще чуть дальше за Петушками – восхитительный трехлетний мальчик, знающий букву Ю. И нет никакого сомнения в том, что рай с рыжей царицей и мальчиком, знающим букву Ю, может существовать только в сознании, укрепленном двумя четвертинками российской, двумя бутылками кубанской и розовым крепким за рупь тридцать семь, потому что иначе – вне – все ценности оказываются расщепленными на химические элементы, каждый из которых ничем не напоминает целого, и вообще целого не существует, а существуют только горечь и смрад душевного запустения. Живое и буквальное ощущение слов «мировая скорбь», в котором признается автор, делает его книгу – его поэму – при всей непереносимости для розовых дамских ушек некоторых слов, обозначенных отнюдь не многоточиями, – одним из самых целомудренных, самых трагических и самых правдивых произведений нашего времени.

Виктор Некрасов
Как не всегда важно быть серьезным[755]755
  Печ. по: Новое русское слово. 1977. 2 октября. С. 5, 8. В названии обыгрывается заглавие знаменитой пьесы Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным». Мы благодарим Виктора Кондырева, Андрея Никитина-Перенского и Екатерину Четверикову за возможность опубликовать здесь эту статью и выверить ее по первоисточнику публикации. Здесь и далее (если это не оговорено особо) примечания составителей.
  Эта статья была написана В. Некрасовым для лондонского журнала Survey. Оригинальный, русский текст В. Некрасов предоставил «Новому русскому слову». – Примеч. редакции НРС.


[Закрыть]

Дорогой, неведомый мне английский читатель. Не знаю, как ты относишься к советской литературе. И вообще знаком ли ты с ней. Если нет, то да будет тебе известно, что это самая серьезная литература в мире. Серьезная, потому что говорит только о серьезном – жизнеутверждении, оптимизме, энтузиазме, любви к работе и, главное, о формировании нового человека. Тут не до шуток. Ирония, анекдот, намек, недомолвка – это не ее оружие. Ее оружие из другой стали. Крепкой, непробиваемой и всегда сияющей. И называется оно – социалистический реализм. Задачи этого своеобразного литературного направления просты и ясны – доказать, что все сделано было не зря и для твоей же пользы, читатель. Читатель (советский, разумеется) не спорит, но предпочитает «Королеву Марго» или то, о чем я хочу тебе (английский читатель) рассказать. А рассказать я хочу тебе о двух книгах, которыми безусловно может гордиться русская советская (и в то же время несоветская, нонсоцреалистическая) литература последних лет[756]756
  Вторая статья В. Некрасова была опубликована в «Новом русском слове» через неделю, 9 октября, и посвящена «Иванькиаде» Владимира Войновича (Некрасов В. Войновичиада // Новое русское слово. 1977. 9 октября).


[Закрыть]. Обе эти книги лишены, к сожалению, массового читателя и в случае их обнаружения на таможне Шереметьевского аэропорта в лучшем случае будут изъяты. Но это ни в какой степени не умаляет, а, я бы сказал, даже усугубляет их значение. На черном рынке, где их, озираясь по сторонам, можно все-таки купить, стоить они будут не меньше, чем фунт паюсной икры.

Париж – Петушки

Для начала представь себе, дорогой читатель, на минуту следующую ситуацию. Некий англичанин написал книгу. Прочитал друзьям. Тем понравилось, смеялись. Дали читать другим, тем тоже понравилось, и, перепечатав на машинке, дали еще другим. И случилось так, что весь читающий Лондон, передавая из рук в руки рукопись, читал и смеялся. Смеялся и Ливерпуль, и Бирмингам, и Оксфорд, и Кембридж. Но в издательства автор книгу свою не давал, чего-то остерегался. То ли Каллагхэна[757]757
  Леонард Джеймс Каллагэн (Leonard James Callaghan; 1912–2005), британский политик-лейборист, премьер-министр Великобритании с 1976 по 1979 год.


[Закрыть], то ли Скотланд-Ярда, не ясно. В довершение всего, книга, вернее рукопись, оказалась во Франции. И не только во Франции, а в крупном парижском издательстве. Прочитали, как и в Англии, долго смеялись и, в результате, издали. Успех. Во всех газетах рецензии. Успех успехом, а вот кому платить деньги – непонятно: у автора, как выяснилось, нет адреса. Нет, и все тут, неизвестно, где живет. Но кончилось все благополучно – у автора оказался друг в Париже. Друг этот, предъявив доверенность, получил в бухгалтерии деньги и, накупив целый ворох джинсов, рубах и всякой обуви, через друзей передал их в Англию автору книги, который, к слову сказать, сидел без копейки.

Вот и вся история. Правда, смешная? И абсолютно неправдоподобная, – добавишь ты, читатель, пожав плечами.

А вот и правдоподобная. Но случилось это не в Соединенном Королевстве, а в некоей могущественной державе, где свобода слова, печати, митингов и собраний обеспечена новой Конституцией, с нетерпением ожидаемой всем народом, хотя и старая представляла те же свободы. Практически, правда, они почти не встречались, но право на них было, золотыми буквами сияло на скрижалях. А в Соединенном Королевстве, говорят, все эти свободы есть, но какова им цена, если самой Конституции-то нет и ничто нигде не сияет золотыми буквами.

Но перейдем к фактам, и довольно любопытным, добавлю я. Некто, человек явно подозрительный (потерял паспорт и военный билет, а без этого никто человека на работу не возьмет и становится он тунеядцем, что влечет за собой обычно высылку в отдаленные края великой державы), от нечего делать или от обилия свободного времени взял да написал книжку. Называется она «Москва – Петушки». Москва это Москва, а Петушки – маленькая станция по Курской железной дороге[758]758
  На самом деле Петушки расположены по Горьковскому направлению Московской железной дороги. Скорее всего, путаница произошла из‐за того, что Веничка уезжает с Курского вокзала.


[Закрыть], в ста с чем-то километрах от столицы. Автора книги по имеющимся, правда до конца не проверенным, сведениям зовут Венедикт Ерофеев. По тем же сведениям, лет ему тридцать девять, рост – метр девяносто пять[759]759
  По воспоминаниям Галины Ерофеевой (Носовой), рост Ерофеева был 1 м 87 см (Ерофеев 2003. С. 603).


[Закрыть], глаза голубые, волосы седые. Специальности – никакой. Учился много, но доучиться по целому ряду обстоятельств так и не удалось. Беспартийный. Женат. Даже дважды. Имеет сына. Любит выпить… Но стоп! Я забегаю вперед.

И вот тут-то, рассказав об авторе все то немногое и не вполне ясное, что до меня дошло, я стал в тупик. Настало время и о книжке рассказывать, а я не знаю, как к этому приступить, как ответить на вполне законный, хорошо известный нам еще со школьной скамьи вопрос: «Что хотел автор сказать своей книгой?» В трудном я положении. И все же попытаюсь.

Начнем издалека. Впрочем, может быть, это не так уж далеко, но так или иначе начнем с проблемы, которая давно волнует все народы, всех ученых и врачей мира, о которой не устают говорить все газеты и написаны сотни томов. Речь пойдет об алкогольных напитках, о вреде (или полезности), приносимом ими человечеству.

Со всей ответственностью человека опытного и уже пожившего, утверждаю, что по сю (т. е. западную) сторону Берлинской стены просто не знают по-настоящему, что такое алкоголь и какие виды его есть. Под алкоголем подразумеваю, конечно, все, что крепче 40°, вино не в счет.

Не улыбайся снисходительно, читатель, и не начинай мне перечислять все виды водок, коньяков и виски. А вместо этого скажи мне прямо, без утайки, приходилось ли тебе пить напиток, составные части которого я сейчас приведу. Если да, напиши мне письмо, прямо на редакцию. Головой ручаюсь, что в странах капиталистических, неприсоединившихся и так называемых развивающихся, от Северного до Южного полюса, нет и не было такого человека.

Вот ингредиенты этого коктейля, именуемого «Сучий потрох»: пиво «Жигулевское» (светлое) – 100 граммов, шампунь «Садко – богатый гость» – 30 г, резоль для очистки волос от перхоти – 70 г, средство от потливости ног – 30 г, дезинсекталь для уничтожения мелких насекомых – 20 г.

Итак, жду письма!

И еще: пил ли ты когда-нибудь мазь для чистки сапог, в просторечье – ваксу? Не делай круглых глаз. Наши, т. е. Советской армии, солдаты пьют. И делается это так: намазывается кусок хлеба толстым слоем этой самой ваксы и выставляется на солнце. Через полчаса спиртные пары, входящие в состав ваксы, пропитывают хлеб, вакса аккуратно снимается ножом, а хлеб съедается. Эффект соответствующий. Думаю, что ни один солдат на земном шаре, будь он в войсках Ее Величества или у самого Иди Амина, не пробовал таким образом веселить душу…

К чему я все это веду? С одной стороны, чтобы заинтриговать, с другой, чтоб предостеречь. Если ты человек непьющий (ну, не о ваксе речь, а допустим, о рюмочке-другой скоч-виски или коньячка по вечерам у себя в пабе), то и не бери в руки предлагаемую книгу. Напрасная трата времени. Сюжета никакого, композиция рыхлая, одни разговоры да размышления не совсем, скажем прямо, трезвого человека, да к тому же и женских образов нет, так только, воспоминания… Но если ты по вечерам все-таки грешишь в своем пабе, а не дай Бог и по утрам, то рекомендую. Интересно все же знать, как живут в других странах люди. И поучительно. На этом настаиваю – учиться всегда надо, в любом возрасте.

Но вернемся, вернее приступим, наконец, к книге, из которой, кстати, и взят рецепт «Сучьего потроха». О чем же она, и почему автор этих строк взялся все же представить ее английскому читателю?

Приступим же… Приступаю и тут же оговариваюсь. Нет, эта книга написана (а значит, и читается) вовсе не для того, чтобы кто-то узнал что-то незнакомое ему. Напротив, это книга сопереживаний. В художественной литературе, когда-то называвшейся прекрасным словом беллетристика, есть два, грубо выражаясь, сорта книг (фантастику и Достоевского оставим за пределами нашей классификации). Это или незнакомый нам мир (нездешняя любовь, страсти, убийства, ну и жизнь других классов, племен, сословий), или, наоборот, нечто узнаваемое, близкое, знакомое, родное – «смотри, точно как у нас… и как это он подсмотрел, подслушал». К первой категории отнесем, допустим, «Сагу о Форсайтах», книгу, которую, думаю, у меня на родине знают куда лучше, чем в Англии. Когда несколько лет назад «Сагу» показывали по телевидению, жизнь в стране останавливалась, все неслись домой и прилипали к телевизору. Да, жили люди, не то что мы, грешные… И качали головами. Примера для второй категории в советской литературе, пожалуй, нет (в немногих правдивых книгах всегда есть какой-то предел точности, а значит, и правды). Возможно, для дореволюционной интеллигенции таким писателем был Чехов, как никто другой постиг он болезни века.

Ну а Ерофеев – вторая категория – постиг ли он болезни века? И тут у меня из груди вырывается – о-ох!

Книга начинается с того, что герой ее сетует: никогда он, коренной москвич, не видел Кремля. Всю жизнь мечтал об этом, но как-то все не получалось. Вот и вчера, говорит, тоже собирался, но, выйдя с вокзала, для начала выпил стакан зубровки. «Потом, – цитирую, – на Каляевской другой стакан, только уже не зубровки, а кориандровой… Там же, на Каляевской, я добавил еще две кружки жигулевского пива и из горлышка альб-де-десерт… Вы, конечно, спросите: а дальше, Веничка, а дальше – что ты пил? Да я и сам путем не знаю, что я пил. Помню – это я отчетливо помню – на улице Чехова я выпил два стакана охотничьей. Но ведь не мог я пересечь Садовое кольцо, ничего не выпив? Не мог, значит, я еще чего-то пил…»

Подсчитаем. С чего же начал свое путешествие к Красной площади наш герой. 1 стакан зубровки, плюс 1 стакан кориандровой, плюс 2 кружки пива, плюс, будем считать, один стакан альб-де-десерт, плюс 2 стакана охотничьей, плюс не знаем что, но минимум 2 кружки пива. Итого – 600 граммов крепкого алкоголя и 2 литра пива. С таким количеством жидкости в желудке закончился (почему-то в каком-то незнакомом подъезде) вчерашний день. С чего же начался сегодняшний? Не будем сейчас подсчитывать (в книге подсчитано точно, до копейки – девять рублей восемьдесят девять копеек – смею вас уверить, это сумма), скажу только, что за один лишь день, которому посвящена книга, было выпито героем стаканами и глотками из горлышка, пожалуй, не меньше, чем героями хемингвэевской «Фиесты» вместе взятыми за все время. В этом и вся разница…

Между чем и чем? – слышу я уже вопрос и чувствую некоторую настороженность по отношению к себе после всего, что я успел рассказать… И никакой грубости, никакого высокомерия в этом ответе не будет. Будет только констатация факта, точнее разности привычек с детства. А привычка, жизненный уклад рождают со временем и взгляд на жизнь, на все ее перипетии. Француз с детства привыкает к вину, он не мыслит себе обеда без бутылки какого-нибудь «божолэ», англичанин тоже к чему-нибудь с детства привык, а вот русский… Но тут умолкаю, прочти предлагаемую книгу, и что-то тебе, думаю, станет ясно…

Ах, опять загадочная славянская душа – L’âme slave mystérieux…

Душа-то, конечно, душа – не зря человек, мечтающий о спиртном, говорит у нас: «душа горит». Но загадочного в этом нет ничего. Просто душа действительно горит, а раз пожар – надо его залить. Вот и заливаем… Есть, правда, и другое выражение: «залить горе». Бывает и это, но корень зла (зла ли?) таится в другом. А в чем, не скажу, хотя, на мой взгляд, знаю. Двумя словами не ограничишься, тема серьезная, она для трактата или исследования, я ж к этому не пригоден. В художественной же форме… Одним словом, кладу тебе на стол книгу «Москва – Петушки».

Есть, кстати, уже французский перевод под идиотским названием Moscou sur vodka. Идиотским, потому что, кроме вокзала, магазина и непонятных подъездов, Москвы как таковой там фактически нет. Существует она как некий фон, географическое понятие, отправная точка для поездки в эти самые Петушки, куда наш герой и едет, так и не добравшись до Кремля. А едет туда потому, что по дороге к Кремлю, как всегда, подвернулся Курский вокзал, а в Петушках его вроде ждет нечто восхитительное и желанное в образе женщины. Но и туда он тоже, в силу целого ряда обстоятельств, не попадает и оказывается, в конце концов, все же на Красной площади, где его злые люди убивают. А может, и не убивают, а просто это ему приснилось в одном из очередных подъездов. Вот и весь сюжет. Как видим, не сложный.

Действующих лиц тоже немного. В основном, вагонные попутчики, ресторанная официантка – роль чисто эпизодическая – и изредка прилетающие откуда-то на помощь герою симпатичные, доброжелательные ангелы. И о чем-то они все в вагоне разговаривают, рассуждают, вспоминают даже Тургенева и Гете, которого герой кое в чем даже разоблачает, излагает какие-то свои теории, иногда на минуту умолкая, чтоб утолить жажду, а когда герою это надоедает, он скрывается в тамбуре и там уже беседует с самим собой.

Одним словом, «томление духа», вот что, если подвести какой-то итог, ты найдешь в этой книге. Но не только это. Еще и полное раскрепощение, великолепную свободу, рожденную купленными в магазине за 9 руб. 89 коп. (что поделаешь, проболтался) двумя бутылками кубанской, двумя четвертинками российской (слово «водка» в таких случаях не произносится, само собой понятно) и бутылкой розового крепкого. Не было бы их, этих бутылок, не было бы и книги, которую в Москве вот уже восемь лет читают, передавая из рук в руки потрепанные машинописные листки. И никогда, увы, не увидят в стране социалистического реализма типографии эти листки, так как нет в книге ни жизнеутверждающей силы, ни сияющих горизонтов, ни радостного вдохновенного труда. Но есть в ней и еще кое-что существенное, кроме уже сказанного выше. Сквозь смертную тоску и усталость не очень-то в жизни устроенного человека пробивается и растекается по всем страницам книги то, без чего нельзя жить, как без хлеба и воздуха. Имя этому – юмор. И ироническое отношение ко многим вещам в жизни. В том числе и к себе. Только умные люди позволяют себе такую роскошь. А если они берутся за перо, то и книги у них получаются умные. А может, при всем том и веселые, хотя и с грустным концом.

Ну что, дорогой мой незнакомый английский читатель, понятно ли я изложил суть книжки? Думаю, что не очень. Да я, признаюсь, и не стремился к этому. Мне хотелось только заинтересовать тебя. Если мне это не удалось, несмотря даже на рецепт коктейля (а их в книге еще несколько: «Ханаанский бальзам», «Дух Женевы», «Слеза комсомолки», «Поцелуй тети Клавы», «Поцелуй без любви», или проще – «Инесса Арманд», ну и, конечно, известный тебе «Сучий потрох»), то виноват в этом только я, а не ты и не автор книги. Приношу тогда свои извинения.