Текст книги "Антология современной польской драматургии 3"

Войцех Земильский
[Маленький рассказ]

[#471. Так трудно найти начало. Или лучше: трудно начать с начала. И больше не пытаться вернуться назад.]

Ты думаешь: Началось с имени.

[Войцех]

Думаешь: Войцех – имя неправильное.

Михал – это просто Михал. Матеуш – просто Матеуш. Марек, Анджей – хорошие имена. А Войцех – либо Войцех, и тогда звучит как-то официально и неестественно, либо Войтек, а это уже какой-то дворовый приятель. Имя Войцех никому не подходит.

Думаешь: Началось с того, что в 6 лет тебя отправили в Штаты. Полгода ты жил у сумасшедшей тетки, которая решила, что имя Войтек никто произнести не сможет, и стала звать тебя твоим вторым именем – Антоний. Шесть месяцев ты ходил в американскую школу, говорил по-английски, думал по-американски и представлялся всем Тони.

[Tony]

Когда много лет спустя ты оказался в Португалии и занялся театром, проблема имени вернулась.

В Португалии режиссеру по имени Войцех пришлось бы несладко. Даже если написать имя Wojtek таким вот образом, его все равно прочитают так:

[Уожтек]

Ты упростил.

Стал подписываться не так:

[Wojtek]

а проще, вот так:

[Voitek]

Позволил себе всего одну ностальгическую деталь: получилось так:

[Vvoitek]

Глядя на это сегодня, ты приходишь к выводу, что подобная запись имени дала тебе повод не торопиться с возвращением в Польшу.

[#472. Обучаясь языку, ребенок заодно узнает, что требует выяснения, а что – нет. Осваиваясь с тем, что в комнате стоит шкаф, человек учится не сомневаться в том, что данный предмет и впредь будет неизменно оставаться шкафом, а не просто бутафорией.]

Началось с фамилии. Кому-то в какой-то момент твоего детства пришло в голову, что у тебя должно быть две фамилии. Войцех Дзедушицкий-Земильский – это звучит гордо. Тебе хотелось бы верить, что сидящий в тебе Тони не дал собой манипулировать. Но скорее всего, началось с того, что не согласился отец.

Началось с кровавика. Когда тебе было 13, бабушка уговорила тебя носить перстень. Ты страшно возгордился. На то, чтобы поцарапать камень с прекрасным названием кровавик, тебе понадобилась всего неделя. Спустя три месяца ты его потерял.

Началось с бегства.

Началось, когда ты уехал вслед за девушкой. И в сотый раз рассказывал драматическую историю своей семьи во время войны, да, той самой войны, потому что в Польше мы называем войной Вторую мировую.

Началось, когда во время рассказа ты осознал, что не хочешь всей этой вашей истории. Не хочешь ни Второй мировой войны, ни Первой, ни коммунизма, ни краха коммунизма, не хочешь 1 сентября, 17 сентября, 8 мая, 11 июля, 3 мая, 19 апреля, 1 августа, 13 декабря, 4 июня[2]2
  Важные для истории Польши даты: 1 сентября 1939 г. – дата начала Второй мировой войны; 17 сентября 1939 г. советские войска, нарушив польско-советский договор о ненападении, вошли на территорию Польши; 8 мая – Национальный праздник победы и свободы; 11 июля 1943 г. – Кровавое воскресенье на Волыни, кульминация Волынской резни; 3 мая – Национальный праздник Третьего мая (в память о Конституции 3 мая 1791 года); 19 апреля 1943 г. началось восстание в варшавском гетто; 1 августа 1944 г. началось Варшавское восстание; 13 декабря 1981 г. в Польше было введено военное положение; 4 июня 1989 г. состоялся 1‐й тур первых полусвободных парламентских выборов в ПНР, именно эта дата считается днем конца социализма и перехода к демократии (здесь и далее прим. перев.).


[Закрыть]. Не хочешь холокоста, не хочешь пакта молотова-риббентропа, не хочешь солидарности, не хочешь.

Ни ноябрьского, ни январского, ни вообще какого бы то ни было восстания. Не хочешь ничего знать о том, как и когда возникал кто-то, кем ты не являешься. История, которой ты не являешься.

Началось примерно тогда, когда слово взял Тони, которого уже звали Vvoitek.

Началось с вопроса, а разве каждый из нас не self-made man?

Разве мы в первую очередь не наше собственное тело? Разве не с него все начинается и не им заканчивается?

[#189. В какой-то момент необходимо перейти от объяснения к простому описанию.]

Началось, когда Клаудиа Диас приклеила к своему телу предметы повседневного обихода и создала c их помощью карту, путешествие с проводником по своему миру.

Рецензент писал

Тело Клаудии Диас – это тело-предмет, служащее рамой или декорацией, в котором проявляется разочарование – и вновь очарованность – жизнью. Это тело, которое сбрасывает шелуху городского мира, превращаясь в интимную карту чувств.

[видео Клаудии]

Началось, когда французский хореограф Жером Бель заявил, что хочет познать самого себя. Если танец, то тело на сцене – вот с чего следует начинать.

Рецензент писал

Отсутствие утопии позволяет танцорам раскрыться. Их тела демонстрируются не ради того, чтобы вызвать отвращение или эмпатию, они показаны как важная составляющая идентичности их «обладателей». И впечатление тем сильнее, что они избегают искусственной театральности.

[видео Жерома Беля]

Началось, когда ты смотрел спектакль французского хореографа Ксавье Ле Руа под названием Self Unfinished. Ле Руа исходит из принципа, что наша сущность неоднородна, хоть вроде и сводится к одному телу.

Рецензент писал

…утрату идентичности он превращает в предмет дискуссии, исследуя точку, в которой пересекаются «Обладать» телом и «Быть» телом.

Как показать утрату контроля? Тело словно перестает быть носителем информации и становится расчлененной вещью, которая постоянно меняется в зависимости от угла зрения. Кажется, что у тела Ксавье Ле Руа есть туловище, но нет головы. Это, разумеется, иллюзия: именно голова движет этим существом, будь то на сцене или в уме.

Все началось осенью 2006 г.

[сканы статей]

[#504. Знаю ли я нечто, зависит от того, подкрепляет ли мою правоту очевидность или же она противоречит мне. Ибо фраза: человек знает, что испытывает боль, – ничего не значит.]

Все началось, когда зазвонил телефон и Мама сказала, что, видимо, все-таки это правда, по крайней мере, тот факт, что он писал.

Ты тогда сидел с приятелем на крыше дома в Лиссабоне, вы пили не порто и даже не вино, а какое-то паршивое португальское пиво «Сагреш». Был вечер и довольно прохладно, потому что почти зима, зато огоньки, зато множество огоньков, и вы наверняка разговаривали о жизни или о том, как ужасно, что португальцы так плохо о себе говорят.

Тогда-то все и началось.

Педро спросил, в чем дело, а ты ответил, что только что узнал, что твой дедушка был агентом коммунистов. Неделей раньше Педро пел «Сто лет»[3]3
  Sto lat – песня, которую в Польше по традиции исполняют, чтобы кого-то поздравить и выразить пожелания долголетия (в частности, на день рождения).


[Закрыть] на мотив «Интернационала», но участливо покивал.

И все началось с того, что ты сказал, понимаешь, когда он подписывал бумаги, сталинизм был в самом разгаре. А его обвинили в саботаже. А тогда за саботаж расстреливали. А он был враг народа, потому что аристократ. Но – инженер и директор мельниц. Но певец. Но рецензент. И как раз из‐за этого. И из‐за войны, из‐за концлагеря. Из-за трех концлагерей. Из-за привычки уступать. Из-за отца, который своими руками возделывал землю. А ведь был аристократ. Из-за того, как до войны. Из-за войны. Из-за коммунизма. Из-за глупости человека, который несколькими годами ранее вышел из лагеря, и верил, что выкрутится. Из-за глупости человека, который несколькими годами ранее вышел из лагеря, и верил, что не выкрутится. И не может быть, что он желал кому-то зла. Не может быть, ведь он помогал, даже позже, хранил листовки, прятал оппозиционеров, потому что была оппозиция, нелегальная оппозиция, не всегда было так плохо, потом было уже не так плохо, но он и тогда не перестал, а может, и перестал, кто ж знает, и вообще в чем заключался донос, кто видел донос, был ли донос непременно злом. Сейчас-то нам, упрямым, честолюбивым историкам, легко говорить, но люди, этих людей их втянули, извини, что я тебя этим мучаю, но это важно, все было не так, не так, как ты думаешь, они все, все они были частью системы, делали фильмы и спектакли и музыку и даже на кисточки им выдавали, все зависит от времени, потому что такая уж у них была Польша, понимаешь, это тебе не Салазар[4]4
  Антониу ди Оливейра Салазар (1889–1970) – португальский государственный деятель, управлявший страной с 1932 по 1968 год.


[Закрыть], который не разрешал ничего, это было, сложно объяснить, понимаешь, история, человек, история, человек.

Началось с поиска названия.

[Войтýнё: лекция о современном сценическом искусстве. И об истории.]

[Тунё: сценическая попытка разобраться в себе]

[О Достоверности. Попытка прочтения.]

[Начало. Попытка чтения о себе.]

[Тунё и Я]

[ВОЙТУНË. Попытка прочтения.]

[Тунё. Небольшой сценический рассказ о ком-то другом.]

[Тунё. Лекция о небольших рассказах.]

[Меньше, чем рассказ]

[Маленькие рассказы]

[Маленький рассказ]

Началось со статьи ИНП[5]5
  Институт национальной памяти – польское государственное учреждение, занимающееся расследованием преступлений служб безопасности в 1944–1990 гг.


[Закрыть] «Жизнь в укрытии. Агентурное сотрудничество Войцеха Дзедушицкого с аппаратом безопасности Народной Польши в 1949–1972»

[#589. Как же учатся осознавать свое собственное состояние знания?]

Началось со случаев. Началось со случаев из статьи ИНП, единственного доступного источника истории.

Случай № 1

Дзедушицкий сообщал: «После спектакля советского Театра Моссовета на трамвае в сторону района Кшики ехали ред. Тадеуш Лютогневский из „Газеты Роботничей“, Мечислава Урбаньская из Воеводского отдела культуры, гр. Ольшевская из Союза крестьянской самопомощи. Лютогневский активно критиковал спектакль, утверждая, что он по-детски наивен и что советские артисты, видимо, не понимают, на каком высоком уровне находится театральное искусство в Польше».

Возможная линия защиты:

Тадеуш Лютогневский – коммунист. Тадеуш Лютогневский – человек, о котором все знали, что ЦК ПОРП прислал его уничтожить «Одру»[6]6
  «Odra» – общественно-культурный ежемесячный журнал, выходящий во Вроцлаве с 1961 года.


[Закрыть].

Случай № 2: «В своих донесениях для УБ[7]7
  Управление безопасности (польск. Urzad Bezpieczenstwa) – органы госбезопасности в период сталинизма (1944–1956). После оттепели 1956 года в результате реорганизации вошло в состав Министерства внутренних дел как Служба безопасности (СБ).


[Закрыть] он не обходил вниманием беседы случайно встреченных в поезде пассажиров. В данном случае поражает дотошность осведомителя, написавшего, в частности, следующее: „Путешествуя в спальном вагоне из Варшавы во Вроцлав 18 III 53 г., в 22.37 я слышал разговор двух пассажиров“. Разговор касался бесхозяйственности на строительной фирме в Тыхах. „К сожалению, я не смог выяснить фамилию пассажира. Он вышел в Ополе“».

Возможная линия защиты:

Чувство юмора. Все дело в чувстве юмора. Бессмысленная подробность отчета порождает абсолютно абстрактный образ беседующих в поезде анонимов. Скорее это доказывает (стремление автора), что автор стремился любой ценой завалить ненасытное УБ никому не нужными отчетами. Возможно, это самый бесполезный донос в истории».

Случай № 3

В апреле 1963 года СБ получила детальные характеристики работников культуры, в которых приводилось множество слухов, касающихся подробностей их интимной жизни. Информатор представлял собственные, порой весьма категоричные суждения: Радио и Телевидение – «Дир. Александр Мокжишевский. Знаю его мало. По рассказам, человек рассудительный. Ханек – начальник музыкального отдела – личность незначительная. Леслав Байер – телевидение – Никогда не имел ничего общего с театром, радио или кино, а решение поставить его во главе телевидения, несомненно, было весьма рискованным, что и подтвердили первые скандальные передачи».

Возможная защита: Не знаешь.

Случай № 4

Возможная защита: Не знаешь.

Случай № 5

Возможная защита: Не проверял.

Началось с того, что защита возможна.

Началось с того, что нет доступа к архивам. Началось с того, что в доступе отказали сначала семье, а потом журналистам и историкам. Началось с того, что память – национальная, а значит, не твоя. Началось с невозможности защиты.

Началось, когда ты поставил спектакль под названием «Маленький рассказ». Спектакль, в самом начале которого ты прервал чтение, встал и пальцем показывал на случайных зрителей, спрашивая: что ты знаешь? Что ты узнал? Что познал? Достаточно ли, что ты познаешь самого себя?

Началось со спектакля, в котором ты бесился, абсолютно достоверно, из‐за собственной слабости. В котором ты говорил этой кучке собравшихся, мы же вместе, нас много, мы можем что-то сделать, коль у нас не такие уж и разные убеждения, мы можем пойти, заставить открыть историю. Переписать ее, отбить, освободить. Изменить историю, так, как меняет ее каждый читатель. Мы можем узнать, кто мы такие, кем были наши дедушки и бабушки. Ну, разумеется, не ваши, сказал ты им в этом спектакле, не ваши, потому что это мой дедушка писал, а это и так много, (это) слишком много, это вынуждает меня задавать вопросы, которых вам задавать не надо. Слать на хер, так ты им сказал, на хер слать отсиживание в не-истории.

Началось с того, что у тебя был дедушка. И никакая история к нему не подходила. Но отсутствие истории ему тоже не подходило.

А вот тебе – очень даже. Ты отлично себя чувствовал, смотря третьего спайдермена с кока-колой и попкорном в руках. Его борьба с самим собой, его джекил и хайд, его портрет дориана грея, его зрелищность.

А начинается с того, что нет здесь никакой зрелищности. То, что важно, оказывается не для кино, оно не взрывается, не блестит, а происходит незаметно, какая жалость, происходящее размывается в банальности.

Ты восхищаешься молодчиками из ИНП, которые даже такое умеют подать красочно. Дело во лжи или в невежестве?

Но разве не получается так, что все мы, с Тунё во главе, не остановимся, пока у нас не выкристаллизуется красочная версия истории?

[#126. Мои сомнения образуют некую систему.]

[#127. Иначе как я узнаю, что кто-то сомневается? Как я узнаю, что он употребляет слова «Я сомневаюсь в этом» так же, как и я??]

Все началось с того, что Беата хотела, чтобы ты написал книгу. Началось с того, что ты сказал, я не хочу искусством препарировать свою личную историю, началось с того, что Беата сказала, это не твоя личная история. Началось с твоего ответа, тогда где моя личная история? Что случилось с моей личной историей? Не в том ли дело, что моя личная история становится общественной, потому что общественная история остается личной?

Началось, когда ты не хотел выходить на сцену, потому что не любишь быть на сцене, но никого другого кроме господ из Института национальной памяти не было, началось, когда Национальную память писала не нация, а парочка индивидуумов, началось, когда ты осознал, что вообще-то можешь говорить об этом публично, мало того, на сцене ты можешь пойти еще дальше, можешь сказать, что историки ИНП по фамилии Иванечко и Качмарский подлецы, ха, на сцене ты мог даже сказать, что они глупые подлые мудаки и долбоебы, которые во имя общественности скрывают факты, манипулируют, уничтожают человека, ты мог бы это сказать, а может, началось с того, что твой дедушка, если он и правда причинил столько зла, был глупым подлым мудаком и долбоебом, который во имя общественности скрывал факты, манипулировал, уничтожал людей. Началось с того, что одна возможная мерзость не исключает другой. Началось, началось началось с того, что ни у кого не было доступа к истории. Что его по-прежнему нет. Началось с того, что на протяжении двух последних лет своей жизни Тунё ни разу не выходил из дома.

Ровно с момента выхода статьи. Началось с того, что он бродил по дому. Что не помнил. Что был своим телом. С него он начинался и им заканчивался.

[#164. Неужели проверка не имеет конца?]

Началось с памяти. С твоей памяти вместо его памяти.

С утверждения Тунё, что он не помнит.

Началось с улыбки,

[Улыбки Тунё]

с обольстительной улыбки, ты это чувствуешь, она обольстительна вопреки тебе. А бывают курсы необольщения? Началось с улыбки, которая слишком напоминает ту чужую улыбку, улыбку кого-то другого из прошлого, это не твоя, не твоя улыбка, это чья-то чужая улыбка, чужое притворство. Как расплатиться за чужую память? Как расплачиваться случаями. И неожиданно, от случая к случаю, получается кто-то другой, кто-то, кто и есть ты, или скорее: кто тоже ты.

[черное]

Все началось с того, что, готовя этот спектакль, ты искал материалы о Тунё в интернете. Ты вбивал Дзедушицкий в поисковик видео, а вместо фильмов с Тунё появилось это:

[Спортзал весь экран]

Началось с колебания. С тела, которое колеблется. С замыкания в колеблющемся теле.

Началось с простого утверждения: Я не помню. Началось с сидения взаперти. С прогулок от спальни до кабинета и обратно. До спальни с выключенным телевизором.

Началось с того, что тело забыло.

Что оно продолжало существовать, замкнутое и непрозрачное, просыпалось утром для следующего сна, машинально машинально, писало само себя, пожирало самого себя, выплевывало самого себя. Началось, когда тело вознесли или понесли так, как несут расходы или жертву. Все началось, когда тело понеслось.

[black]

Все началось с того, что при подготовке этого спектакля у тебя возникли технические проблемы.

[XavLEROY remix]

Ты пытался найти общедоступные материалы, в идеале в интернете. И оказалось, что хоть ты и умеешь скачивать видео, но вот с форматом беда. И выходит нечто совершенно иное, а ведь началось с того, что это был формат. flv, ты думал, что запросто конвертируешь его в. avi, но ни одна из твоих программ не хотела все это конвертировать, наконец ты перевел в mp4, в конце концов это универсальный формат, но тогда почему-то слетели кодеки.

Началось с записи 2009-01-19:

Вчера звонит Павел, (что) украли надгробную плиту. Плиту целиком. Уже несколько дней ты слышал, как тетки судачили, что кто-то побывал на кладбище и разгромил могилу, наверное, «Всепольская молодежь»[8]8
  (польск.) Młodzież Wszechpolska – польская националистическая молодежная организация.


[Закрыть]. Но это, это вообще просто запредельно.

Нужно немедленно сообщить в полицию, сфотографировать… Ведь это наверняка была спланированная акция!

Мама звонит тебе как раз с полпути во Вроцлав. Минуту поколебавшись, ты все ей выкладываешь. А она начинает смеяться. И почти истерически смеясь, говорит: «Нет…» Ты думаешь, она совсем не в себе, но реакция какая-то странная, как в кино.

А мама сквозь смех говорит, что это каменотес. Он забрал плиту, чтобы заменить буквы.

Потому что надпись на ней плохая. Все время пропадает. И нужно ее без конца обновлять.

А ведь нельзя всю жизнь без конца обновлять золотые буковки.

Началось 1 ноября 2008[9]9
  1 ноября в Польше отмечают День всех святых, который также называют Днем поминовения усопших. В этот день принято навещать могилы родственников.


[Закрыть].

Вы идете на кладбище. Ты приехал во Вроцлав только за этим. Правда, собирался остаться на подольше – но (как-то) так уж вышло. Тебе удалось не приехать сюда ни разу за два месяца (хотя ты должен был «всем этим заниматься»).

Оказывается, мемориальную доску, на которой был Тунё, снял каменотес, потому что когда он пришел, на ней было спреем написано УБ.

Так что сегодня нет никакой доски. Тунё лежит в могиле анонимно, сказано про мать, сына, жену… А Тунё обошли молчанием. Лучше, чтобы ничего не было написано, чем написано плохо. Подумал каменотес. И выбросил. И никто из вас не отреагировал. На данный момент вы ни на что не решились. Конечно, в будущем вы поменяете плиту, поменяете буквы, этих букв вообще не видно, краска сразу же выцветает, это была плохая идея, новый камень, другой цвет, поярче, но траты, ну да, давайте подумаем, давайте скинемся, соберем деньги, соберем силы соберем волю решимся, а пока, а пока ты смотришь на толпы, расхаживающие по кладбищу, как на экскурсии. Они останавливаются, смотрят, о, Дзедушицкие, видишь, ну конечно, он умер, ты что, телевизор не смотришь, ну да, поэтому столько свечек, и все ясно.

Свечек восемь. Стоит ли пересчитывать?

Вы все потерялись в этих подсчетах. Скажем, один донос – это минус 100 статей. Или больше? Или меньше? А свечки – по сколько статей?

Люди соглашаются, смотрят с интересом, смотрят смотрят, словно ждут, что здесь произойдет что-нибудь необычное. И ничего не происходит, поэтому они кивают, ну да, ну да, и уходят, незаметно, немного смущаясь (правда!), и ты уже не сомневаешься, что главное – отсутствие доски, что она участвует в этой вашей динамике заблудших овечек. Пастырь, пастырь, ведь нет притчи о заблудшем пастыре.

Началось с того, что в День всех святых у твоего дедушки не было даже доски, потому что на временной кто-то написал спреем УБ, а может, СБ, и ее пришлось выбросить, и люди проходили и сомневались, да и откуда им было знать, а даже если и знали, то откуда им взять уверенность, вот именно, откуда, откуда им было взять уверенность, вот, могила без надписи, ну да, неприятная история, иногда кто-то из вас останавливался и шептал другим, вы перешептывались тише, чем когда-либо шептались на кладбище.

[#517. Но разве не могло бы случиться такое, что вовсе выбило бы меня из колеи? Свидетельство, которое сделало бы неприемлемым для меня самое надежное? Или же побудило бы меня отвергнуть самые фундаментальные мои суждения? (Верно или ошибочно – это здесь совершенно безразлично.)]

Началось 5 июня 1912 г.

Началось 12 февраля 1949 г.

Началось с псевдонима.

Тунё выбрал себе псевдоним ОДИН.

Ты точно помнишь, когда началось. Тебе четыре года, ты в кабинете Тунё. Ты пишешь. Придумываешь свой собственный алфавит, потому что не можешь вынести, что у взрослых есть алфавит, которого ты не понимаешь, что они пишут что-то, тебе недоступное. Поэтому ты придумываешь собственный алфавит, недоступный никому, кроме тебя. Ты пишешь, лежа на полу, а за тобой, за массивным деревянным письменным столом на львиных лапах, сидит Тунё и что-то выстукивает на машинке. Ритм выстукивания совсем другой, чем у твоих родителей-журналистов. Тунё сначала долго роется в бумагах, журналах, программах, потом сидит, глядя перед собой, в тишине – хотя ему совершенно не мешает, что его кабинет – это на самом деле проход из коридора в спальню, и здесь все время кто-то ходит, а в спальне обычно включен телевизор. А потом он склоняется над машинкой, и одна за другой вылетают буквы, беспрерывно, беспрерывно, беспрерывно. Сегодня ты бы сказал, что в этом есть какая-то одержимость, но в твоей памяти чистый, будто волнами плывущий звук литер, ударяющих по бумаге. Тунё останавливается, смотрит на тебя и спрашивает, что ты делаешь. Пишешь. А ты бы хотел научиться писать? Хотел бы. Ты встаешь и подходишь к Тунё и усаживаешься к нему на колени. Он берет листок желтоватой бумаги и карандаш. Потом проходит какое-то время, может, пара недель или дней, ты сидишь на коленях у Тунё и пишешь. Еще ты помнишь, как смотришь на то, что писал раньше, на своем языке, и не помнишь, что написал, и уже не можешь это прочитать.

[#522. Мы говорим: если ребенок овладел языком – а значит, его применением, – он должен знать значения слов]

Началось однажды после обеда в 1981 году, когда ты сидел на коленях у Тунё. Тунё как раз научил тебя читать. Ты помнишь буквы, очень отчетливо помнишь буквы, с этого началось.

[#523. Действительно, в данном случае у всех бесследно исчезают сомнения, никого не удивляет то, что о значении слов мы не просто догадываемся.]

А потом в награду Тунё начинает твою любимую игру. Он подбрасывает тебя на коленях, повторяя: едет, едет ПАН, на лошадке САМ.

Началось с текста. С чтения. С писания. С записывания. С пересказывания. С безрассудства языка. С проваливания в повествование. Началось со слова, а потом слово вписалось в тело.

Началось с того, что Беата хотела уговорить тебя написать книгу. А ты пожал плечами. И ничего не сказал, загадочно улыбнулся и подумал, что хочешь чего-то прямо противоположного. Ты хочешь вычеркивания. Только вот вычеркнуть ничего не получится, буквы гаснут медленно, а их эффект бабочки нам неведом, мы можем лишь спешно писать поверх, исписывать все новыми и новыми слоями, а ведь можно, ведь можно загадать, чтобы было проще. Что в этом лице в этой руке уже достаточно плоти предков, что она – своя собственная плоть, что в этой руке несравнимо больше этой руки, чем других рук. А раз так, раз мы можем, ради нашего блага, на это согласиться, то пусть все начнется с того, что проще.

Началось со спектакля Саймона Боуэса и его группы Kings of England. Началось с группы, которую он основал с уже очень пожилым отцом. Началось со спектакля Where We Live And What We Live For[10]10
  (англ.) Где мы живем и ради чего мы живем.


[Закрыть].

Рецензент писал:

В трогательной встрече на сцене Боуэс-младший ведет теряющего память отца в его собственное прошлое. Он рассказывает ему о падении, о том последнем, когда он потерял память, и о предыдущем, сохранившемся в семейном архиве, которое должно было стать прекрасным прыжком в море со скалистого обрыва, а завершилось падением. Почтенный пожилой мужчина воссоздает собственную жизнь, с ее простыми и серьезными решениями и не менее серьезными последствиями. А еще встреча – это смирение со всем тем, что нас формирует и на что мы не можем повлиять.

Начинается, когда Тунё учится прыгать в воду. Тебе лет 9 или 10. Тунё учится прыгать, сначала рыбкой, а потом с сальто. Кувырок в воду. Ты еще не умеешь плавать. Плаваешь по-собачьи, заглатывая воду. Но ты это обожаешь. Еще долго ты будешь плавать только по-собачьи. Зато сальто делаешь отлично.

[видео с Тунё]

Начинается с того, что ты встаешь утром, и поразительным образом ничего не изменилось. Начинается с того, что ты не можешь отличить его сегодняшнюю улыбку от вчерашней, да как это возможно, столько всего случилось, а здесь застольные беседы и как я рад вас видеть, конечно, спасибо, помогу, сделаю все, что в моих силах, в моих силах, в моих силах, но при этом ничего не изменилось, ты встаешь утром, а он сидит за пишущей машинкой или в кресле и смотрит в такую же пустоту, как и вчера, другого конца света не будет, сад все так же печально тонет.

Началось со статьи ИНП «Жизнь в укрытии. Агентурное сотрудничество Войцеха Дзедушицкого с аппаратом безопасности Народной Польши в 1949–1972».

Началось с подзаголовка:

«правда и свобода либо существуют вместе, либо вместе гибнут понапрасну»

[ «правда и свобода либо существуют вместе, либо вместе гибнут понапрасну».]

Это цитата из Иоанна Павла II.

Только неполная.

[ «Если у человека отбирают правду, любые попытки освободить его обречены, поскольку правда и свобода либо существуют вместе, либо вместе гибнут понапрасну».]

Началось, когда ты вернулся в Польшу. И умер Тунё, и снова то же самое, снова история снова не твоя снова снова снова снова, и нужно было написать какой-то текст, текст для газет, что так нельзя писать. И текст для похорон, чтобы не забыть. Началось с призыва не забыть и с лихорадочных поисков утешения. С посещений, началось с посещений книжных магазинов, потому что может кто-то где-то знает что-то еще, с безнадежно похожих, безнадежно непохожих историй других людей, но на самом деле, на самом деле это началось когда ты взял в руки маленькую книжечку Людвига Витгенштейна под названием «О достоверности»[11]11
  Цитаты из Витгенштейна приводятся по изданию: Витгенштейн Л. О достоверности // Вопросы философии. 1991, № 2. С. 67–120.


[Закрыть]. Не зная, что это последняя написанная им вещь. И последний параграф, этот последний трудный параграф, который он написал за два дня до смерти.

[# 676. Если это так и если наркоз лишил меня сознания, то по-настоящему я в этот момент не мыслю и не говорю. Я не могу всерьез предположить, что в данный момент вижу сон. Человек, говорящий во сне: «Я вижу сон», – даже если при этом он говорит внятно, прав не более, чем если бы он сказал во сне: «Идет дождь» – и дождь шел бы на самом деле. Даже если его сон действительно связан с шумом дождя.]

Началось, когда португальский хореограф Жоао Фиадейру встал посреди сцены в твоем спектакле I Am Here.

[Жоао Фиадейру]

И перед ним лежала его собственная огромная тень. А потом свет погас, и мы слышали, как он танцует, а может, только мечется, и когда зажегся свет, он вновь стоял, со своей тенью. Только слегка расплывшейся. И когда все несколько раз повторилось, мы обнаружили, что это не его тень, а черная краска. И пока хореограф не исчез, мы не могли понять, кто чья тень.

Рецензент писал:

Не поддавайся иллюзии, что Память, которая кажется тебе твоей, принадлежит тебе.

И это тело, здесь, перед тобой, не подсунет тебе внезапного озарения, не принесет спасения.

Мы смотрим на тело, а тело внезапно заканчивается ступнями, ладонями. Там оно заканчивается. Больше ничего нет, оно как скалистый утес над морем. И вдруг исчезает.

Перевод Мадины Алексеевой