Текст книги "Традиции & Авангард. №4 (11) 2021 г."

Вернувшись, мы обнаружили Ульяну и Любомира – малыши так и не легли спать, невозмутимую Тюку и Аксинью, которая прибежала домой раньше нас и, довольная, пила шампунь с запахом абрикоса.

Ранним утром позвонила Виктория и сказала, что няня им пока не нужна, – семейные проблемы. «Ни работы, ни зарплаты», – подумалось мне.

– А поедем-ка, Поля, в театр «Шалом»! – предложил Лев Арнольдович.

– Хорошо, – без особого энтузиазма согласилась я.

– Оторвемся от суеты! – продолжил он. – Плюнем на все горести!

– А у нас есть билеты, папа? – Христофор, прогуливающий школу, держал ухо востро.

– Какие билеты?! – хитро усмехнулся Лев Арнольдович. – Я – еврей, а это – еврейский театр! Чувствуешь связь?

Добирались мы до театра «Шалом» несколькими автобусами и троллейбусом. Сетовали, что с нами нет Глафиры и Шухрат.

Антифашистское театральное действо мгновенно перенесло нас в матрицу полей Второй мировой войны.

После спектакля важных гостей пригласили на фуршет. Лев Арнольдович подмигнул нам и шмыгнул за кулисы. Высмотрев «Путинку» – так называлась водка, – он тут же приложился к бутылке, на ходу закусывая хрустящим соленым огурцом. Мы с детьми тоже не растерялись: набрали с тарелок в сумку мармелада и халу с кунжутом. Подбадривали мы друг друга фразой из бородатого анекдота: «Это для тети Сары!»

– Нам повезло, что мы чуть-чуть евреи! – щебетали Ульяна и Любомир.

После мы отыскали батут за сценой и прыгали на нем, а Лев Арнольдович, покачиваясь в разные стороны после «Путинки», влез на веревочную лестницу рядом с батутом и, болтаясь под потолком еврейского театра, кричал что было мочи:

– Я старый боцман! Наш бриг не потонет! На абордаж! Домой мы вернулись поздно. Христофор выложил съестную добычу перед матерью, ни на миг не отходившей от компьютера, и сказал:

– Угощайся!

Наскоро помыв детей, я уложила их спать.

– Когда кошки умели сражаться с тиграми и кузнечики прыгали до облаков… – начал было рассказывать «правдивую историю» Любомир, но мы уснули.

До самого рассвета мне мерещилась Сусанна Черешнева. Во сне она призналась, что хочет украсть дневники и продать их под чужим авторством на Запад.

– Ничего у вас не выйдет! – сказала я ей.

– Тогда я буду вредить тебе, – пообещала она.

Сон оказался в руку: утром Марфа Кондратьевна завела разговор о своей коллеге из Финляндии.

– Ничего я ей не дам, – твердо сказала я.

– Сусанна Черешнева нынче поехала в США. Там ей оказали финансовую поддержку. Планируется крупный проект по правам человека! Она обещала вывезти тебя в Германию, – то ли придумывала на ходу, то ли пересказывала беседу с подругой Марфа Кондратьевна. – Но раз ты, Полина, не хочешь передать ей военные записи, то с Германией всё отменяется.

– Отлично. В Сорбонне я уже «отучилась»! – отрезала я. Лев Арнольдович, опохмеляясь, не сдержался и фыркнул.

– Ухожу по делам, – предупредила я Льва Арнольдовича. И, дав задание детям прочитать книгу о Пиноккио, ушла, намереваясь передохнуть.

Старейший иудейский храм с величавым фасадом на «Китай-городе» встретил меня прохладно. Внутрь впустили, предварительно обыскав на наличие оружия. «Наверное, – подумалось мне, – евреям непросто охранять свои святыни».

Здание, выстроенное в эклектичном стиле, представляло собой купольную базилику. К его парадному фасаду примыкал портик, который образовали восемь спаренных колонн. Изнутри синагогу украшали мозаика, растительный орнамент и роскошная лепнина. Там располагалось четыре молельных зала, в два из которых пускали женщин.

Мать моего отца, бабушка Элизабет, была польской еврейкой.

В храме, как и в театре «Шалом», чувствовалось чтото родное. Сводчатый потолок я бы сравнила с крышкой волшебной шкатулки. Здание венчал серебряный купол, украшенный шестиконечной Звездой Давида.

В просторном зале стояли деревянные скамьи. Вытащив из сумки «Алхимика» Пауло Коэльо, я попросила Бога:

– Покажи мне истину… – и открыла книгу на первом попавшемся месте.

Сантьяго вдруг понял, что может смотреть на мир как бедная жертва жулика, а может – как храбрец, отправившийся на поиски приключений и сокровищ.

Неподалеку от синагоги располагались импровизированная Стена плача и скульптура «Птица счастья» – в виде бронзовой ладони, с которой взлетает голубь.

Я сфотографировалась рядом на память.

Дома всё было по-прежнему: Христофор требовал компьютерных игр, разбрасывал вещи и топтал их ногами. Любомир метался из стороны в сторону и кричал:

– Дозу! Я требую свою дозу!

Лев Арнольдович гонял детишек веником.

– Где мама?! – кричали они. – Она обещала нам компьютерные игры! Мы знаем пароль!

– Хочу игру про революцию! – плакала Ульяна. – Ленин с крейсера трах-бах! И всем трындец!

Марфа Кондратьевна впорхнула в прихожую за полночь.

– Гони ключ от кабинета, Тюка! – потребовал Лев Арнольдович.

– Ага, держи карман шире, – с перекошенной физиономией ответила Марфа Кондратьевна, отодвигая мужа транспарантом, на котором красовалась надпись «Путин и Медведев, мы ждем перемен!».

– Ключ! – настаивал Лев Арнольдович, и его белая борода тряслась от возмущения.

– Хрен тебе! – многозначительно ответила супругу Марфа Кондратьевна.

Лев Арнольдович разъярился:

– Я сейчас дверь в кабинет ногами выбью!

Соседи снизу стучали по батарее, намекая, что время позднее и негоже вести себя подобным образом.

Христофор и Любомир захохотали:

– Папа, у тебя ничего не получится!

– Да я голой пяткой выбью эту чертову дверь! – с вызовом пообещал Лев Арнольдович.

– Кто тебе поверит, старый пень? – презрительно бросила Марфа Кондратьевна.

Лев Арнольдович круто развернулся и стремглав побежал к кабинету, перепрыгивая через разбросанные вещи, игрушки и кошачьи «презенты». Раздался громкий удар. Замок мгновенно оказался на полу, а в самой двери образовалась дыра. Выдернув из нее ногу, Лев Арнольдович не успокоился. Он сходил за молотком, вернулся и продолжил колотить в дверь, приговаривая:

– Вот тебе заслонка! Будет тебе тайная комната! Получай!

Соседи, стучавшие по батарее, испуганно затихли. Мы с Христофором спрятались в кухне под стол, а Любомир и Ульяна полезли в платяной шкаф со словами:

– Хотим в Нарнию!

Марфа Кондратьевна недовольно сопела, сжимая связку теперь уже совершенно бесполезных ключей.

Дверь, изрешеченная дырами, тоскливо повисла на одной петле.

Лев Арнольдович орал на всю квартиру:

– Хочешь, барыня Тюка, на Руси командовать?! Не выйдет! Двери она с замками понаставила! От крепостных запираешь свои секреты?! Салтычиха!

– К психиатру тебя запишу, давно пора на сеанс, – растерянно бормотала Марфа Кондратьевна. – К проверенному. К Зинаиде.

Сидя в кухне под столом и обнимая напуганного Христофора, я вспомнила разговор у Потапа. Марфа Кондратьевна как-то уже отправляла Льва Арнольдовича к знакомому психиатру, красивой женщине сорока лет, а он в нее влюбился. Но Марфа Кондратьевна ничего об этом не ведала. Укладывала детей я в полной темноте, так как Лев Арнольдович в апогее буйства выкрутил пробки.

– Мата Хари притащила из кабинета кактус в зубах, – шепотом объяснил матери Христофор, вылезая на четвереньках из-под стола, когда она уколола ногу.

Звонку Виктории в шесть утра я страшно обрадовалась.

– Останься с Димой у нас дома на неделю или больше, – попросила она.

Наскоро собрав Любомира и Ульяну, я ушла к ней. Нам предоставили комнату, продукты и самое ценное – спокойствие. Христофор назвал это предательством.

Некормленые и оттого злые домочадцы ежедневно ожидали меня к позднему ужину. Тюка являлась с протестных пикетов, забывая купить еды.

Марфу Кондратьевну и Льва Арнольдовича в дом Виктории я предусмотрительно не пускала из опасения, что они могут меня опозорить. Как выяснилось, правильно делала.

По возвращении я обнаружила родное семейство, погрязшее во вшах.

– Почему вы не купаетесь в ванной? Горячая вода в кране! – моему возмущению не было предела. – У нас в войну ни у кого вшей не было, люди мылись даже под бомбами, топили снег и лед. Купались в тазу!

– Некогда нам! – отрезала Марфа Кондратьевна.

Сильнее всех чесалась Глафира. Судя по всему, вшей из интерната принесла именно она, а уж где развернуться, пухоедам было.

– Неряхи! – я продолжала читать нотацию. – Ну-ка, немедленно топайте в аптеку и покупайте средство от вшей!

– Меня из школы прогнали! – хныкал Христофор. – Всё потому, что ты, Полина, оставила нас! Вот вши и набросились!

Лев Арнольдович, услышав мой наказ, схватил кошелек супруги и убежал. Купленным средством я обработала волосы Марфе Кондратьевне, Глафире, Аксинье и Христофору, после чего они уселись на диван рядышком с «намыленным» отцом и то и дело трогали руками свои головы, на которые я нахлобучила чистые пакеты для мусора.

– Чтобы вши по всей квартире не разбежались! – пояснила я семье правозащитников.

Марфа Кондратьевна ловила шустрых паразитов на длинной черной юбке.

– У вшей тоже есть семья! – сказал Любомир.

Его и Ульяну я для профилактики тоже намазала специальным средством.

– Не по-христиански это – убивать малюток! – поддержала брата Глафира. – В Средние века монахи вшей уважали!

Марфа Кондратьевна поджала губы и чесалась молча, а Лев Арнольдович горько посмеивался в бороду.

Искупав по очереди детей и забрав в стирку их вещи, я обнаружила, что в доме совершенно нечего есть. Холодильник оказался абсолютно пуст.

Ночью я не отдыхала, стирала и гладила, а как только дети проснулись, отправила их к матери.

– Мы голодные. Мама, купи еды! – попросили они.

– Я уезжаю в интернат, хоть там поем. – Глафира хлопнула входной дверью.

– Вспомнит ли Салтычиха о холопах? – задал философский вопрос в пустоту Лев Арнольдович.

Минут через двадцать из кабинета появилась Марфа Кондратьевна. Она пошарила по закоулкам и вытащила то ли из-под плиты, то ли из какой-то сумки-авоськи заплесневелый черствый кусок хлеба. Отрезала самую зелень и, налив на сковороду подсолнечного масла, поджарила его с одной стороны.

– Гренки! – объявила она.

– Гренки – это белый хлеб, смоченный в молоке и взбитых яйцах, обжаренный с двух сторон до золотистой корочки, – возразила я.

Марфа Кондратьевна сделала вид, что первый раз такое слышит.

– Мне на митинг надо! – отмахнулась она.

Любомир, Христофор и Ульяна косились на «лакомство» с подозрением, принюхивались, но не ели. Кроме правозащитницы никто «гренки» не отведал.

Лев Арнольдович, встав с раскладушки и искоса посмотрев на заплесневелую корку, сочинил четверостишие:

Плесень вместе с паутиной Мужу к завтраку подать… Как перед детьми не стыдно?! Свиноматка! Свиномать!

Марфа Кондратьевна творчество супруга не оценила. Грозно посмотрев на меня, запихивающую очередную партию грязного белья в стиральную машинку, она выдала:

– Некоторые нахалки ходят по дому нарядные! Волосы уложат да расчешут! Губки бантиком сделают! А я – честная труженица, если не на митинге, то всегда в ночной рубахе и босая.

Лев Арнольдович не унимался.

– Читал я в книжке, – сказал он, оглядывая груды грязной посуды, накопившейся в мое отсутствие, – жила баба в Мексике. Детей не воспитывала, еду не готовила, в дому у нее был хлев, а она, эта баба, целыми днями в ночной сорочке бегала и демонстрации устраивала, а потом окончательно спятила. Скрутили ее санитары и отправили в дурдом. Но ты не переживай, Марфа Кондратьевна, в ее честь листовой чай назвали.

– Ах ты старый мерин! – взвилась Марфа Кондратьевна. – Ты вот совсем негодный стал! Еще одного ребеночка мне сделать не можешь!

– А что, у папы плохо работает? – полюбопытствовал Христофор.

– Раньше у меня молоточек был, а теперь отверточка осталась, – туманно пояснил Лев Арнольдович.

– Молоточек?! – Ульяна задумалась.

– Возьму девочку из приюта! Хочу еще ребенка! – завопила правозащитница. – Пусть детей в доме будет больше!

– Какую еще девочку из приюта?! – пошутила я. – Пропишите меня в Москве, выучите в московском вузе. Слабó?

Марфа Кондратьевна побледнела и замолчала, а дети начали скандировать:

– Полина – сестра! Полина – сестра! Полина нам вывела вшей! Ура!

– Жил с другой женой, была подушка, – пожаловался мне Лев Арнольдович. – А теперь, как спать захочу, единственные штаны с себя снимаю, сворачиваю и под голову подкладываю. Дети и гости разбирают подушки ловчее меня, никогда мне подушки не достается. По утрам штаны обратно надеваю. И это с тех пор, как последний раз женился!

Пыль в квартире лежала махровым ковром. Лев Арнольдович немного сопротивлялся генеральной уборке, но я настояла.

– Зловония не будет! – радовались дети, бестолково бегая за мной.

Кошки носились за ними следом, периодически рассыпая свой лоток, который Марфа Кондратьевна переставляла несколько раз: от своего кабинета к кухонной двери и обратно, чтобы ей меньше воняло. Но воняло всё равно на весь дом.

Стиральная машина работала без остановки, а я поняла, что отлично похудею, потому что в суматохе забыла пообедать и поужинать.

– Надо плед постирать! – мимоходом заметил Лев Арнольдович.

Плед был толстый, в красно-белую клетку.

– Он не поместится! – возразила я.

– Поместится! Запихивай! – Лев Арнольдович слушал радио «Свобода» и не хотел отвлекаться.

Я с трудом запихнула плед в стиральную машину и пошла спать.

Разбудил меня истошный крик Марфы Кондратьевны, которую ночью свинтила милиция, а к утру, разобравшись, что она – многодетная мать, благополучно отпустила.

– Кто это натворил?! – орала она.

Лев Арнольдович с Аксиньей опрометью помчались к лесному роднику, остальные попрятались.

Оказалось, что дверца стиральной машинки при прокрутке открылась и барабан встал намертво вместе с пледом.

– Это Полина виновата! Придумала стирку! Не надо нам такого! – визжала что было сил Марфа Кондратьевна. – То вши ей мешают! То грязь! Чистюля паршивая! – Одновременно она звонила по телефону и требовала мастера.

Пока я готовила завтрак для всей честной компании, явился сантехник, покряхтел у стиральной машины и ушел.

Тюка притопала в кухню.

– Я заплатила четыре тысячи рублей! – с вызовом сказала она. – Отдай их мне! Это из-за твоей уборки сломалась машина!

Четыре тысячи рублей – деньги приличные, мой бюджет не был рассчитан на подобные траты. Марфа Кондратьевна это прекрасно знала, но ей было всё равно.

– Ты виновата! Вши ей, видите ли, не понравились! – надрывалась она. – В Средние века их называли «божьими жемчужинами»! Монахи ими гордились!

Лев Арнольдович вернулся из леса. Канистры с водой на спине, как всегда, притащила Аксинья.

– Для того и держим, чтобы воду возила! – посмеивался Христофор над больной сестрой.

– Это папа сказал Полине постирать плед, – неожиданно произнес Любомир.

Правозащитница яростно сверкнула глазами, а Лев Арнольдович, оробев перед взмыленной супругой, не стал ничего говорить, а попытался скрыться в комнате с раскладушкой.

Марфа Кондратьевна бросилась за ним:

– Это ты ей сказал, трухлявый пень? Ты?! Ну-ка, давай четыре тысячи рублей! Немедленно!

– Нет! Нет их у меня! – отчаянно взвизгнул Лев Арнольдович.

– Мама! – заорал Христофор на всю квартиру. – Я тоже слышал, как папа велел Полине запихивать плед в стиралку! Она не виновата!

– Ох, Завоеватель, не лезь! – попросила я.

В дальней комнате между супругами началась потасовка: судя по всему, в ход опять пошла гладильная доска.

– Я отдам вам две тысячи! Ровно половину! – громко пообещала я с кухни. – Не убивайте друг друга!

Кто-то из почтенных правозащитников сдавленно ойкнул, и Тюка в растрепанном виде примчалась к нам с видом победителя.

– Не надо! – великодушно бросила Марфа Кондратьевна. – Он сознался!

Проездом через Москву к нам заехала чеченская семья: глава семейства Ильяс, его жена Закият и трое их малолетних детей. Они вернулись в Россию из Норвегии и теперь направлялись в горный аул Чечни.

Я взялась их размещать на ночлег по кроватям и креслам и в итоге отдала свой шкаф, так как спальных мест не хватило. Ильяс и дети уснули сразу, а Закият осталась пить чай со мной и Львом Арнольдовичем.

– Меня родители в четырнадцать замуж выдали, в школе не доучилась, – рассказала она. – Сейчас мне двадцать один год, а я чувствую себя старой. Боюсь, муж возьмет вторую, молодую жену, а потом и третью, четвертую, он хочет жить по шариату.

Мы с Закият были ровесницами. Ее старшему сыну исполнилось пять, дочкам – три и два года.

– Как в Европе живется? – поинтересовалась я.

– Мы жили шикарно. Дом с бассейном! Пособие на семью беженцев огромное, – восторженно вспоминала Закият.

Надо сказать, что от услышанного и у меня, и у Льва Арнольдовича перехватило дыхание.

– Почему же вы решили вернуться?! – удивилась я.

– Мы чеченцы, нам следует жить в родных краях, – ответила Закият, опустив глаза.

– У вас в Чечне есть дом? Помощь от государства? – изумился Лев Арнольдович.

– Ничего у нас нет. Дом разрушен войной. Мать носками торгует, сама их вяжет. Я тоже буду носками торговать на рынке, – пояснила Закият. – А муж, если повезет, через троюродного дядю в милицию участковым пристроится.

Но истинная причина отъезда из Норвегии все-таки выплыла наружу.

– Паспорта иностранные муж порвал, как только мы пересекли границу, – шепотом продолжала она. – Из России больше ни шагу не сделаем, так он сказал. В Европе мы своим детям не хозяева. Нельзя их бить, нельзя наказывать. Что из них вырастет?! Наркоманы? Геи?! Лесбиянки?! Упаси Аллах! Брат мужа ударил сына по лицу, молочный зуб выбил, а мелкий негодяй пожаловался воспитателю в саду, и всех детей из семьи забрали в приют. Вот и вся демократия в Норвегии! Мы будем в Чечне жить.

– Детей бить? – не сдержался Лев Арнольдович.

– Если заслужат, побьем. Мы знаем о чести. Муж сказал, дочек выдадим замуж в пятнадцать лет, нельзя детям давать воли, чтобы не испортить, не сделать их европейцами. Мы соблюдаем традиции предков, в этом наша сила, – сказала Закият.

Проводив гостей поутру в аэропорт на рейс Москва – Грозный, я, дети и Лев Арнольдович отправились к Потапу. Я решила, что негоже идти с пустыми руками, и купила тыквенный пирог. Лев Арнольдович меня поддержал.

– Когда я был молод, всегда покупал шоколадный кекс. Без него в гости не шел! Меня так и прозвали: Лев – шоколадный кекс, – засмеялся он.

Чтобы не опоздать на электричку до Чехова, мы перебежали через скоростную трассу, не дойдя до подземного перехода. Христофор, увидев вдалеке навороченную иномарку, от восхищения открыл рот, а промчавшаяся на скорости машина окатила нас из лужи дождевой водой, смешанной с бензином, и липкой грязью. Мы стояли с головы до ног облитые мерзкой жижей, и Лев Арнольдович, протирая глаза, сказал:

– Что, сынок, увидел крутую тачку и рот открыл? Вот тебе туда и попало!

– Нас облияло из лужи! – исковеркав слово, пожаловался Христофор, отплевываясь.

Аксинья, Любомир и Ульяна были совершенно мокрыми. Я выжимала дубленку и ругалась.

Зато в Чехове нас встретили торжественно. Лев Арнольдович не отходил от кувшина с вином, а напившись, рассказал о том, как Марфа Кондратьевна боится моих теперь уже московских дневников.

– Тюка говорит, что мы прославимся на всю Россию, – сокрушался Лев Арнольдович.

– А может, и на весь мир! – захохотал Христофор, слушая разговоры взрослых.

– Смотри, Полина, чтобы тетрадки у тебя не украли! – многозначительно посмотрев на меня, предупредил Потап. После застолья Потап взялся построить мой персональный гороскоп. Его уговорила Анфиса. Он долго чертил что-то на ватмане, а мы ждали. Результат нас полностью разочаровал.

– Венера! Черная Луна! Юпитер в центре! – неожиданно взвизгнул волшебник, после чего покраснел и закашлялся. Больше он не сказал ни слова.

На все наши расспросы, а Лев Арнольдович, Анфиса, Фирюзе, Христофор и Ульяна настойчиво требовали сообщить миру правду, Потап только крутил головой:

– Кому много дано, с того много и спросится!

– Ты мистик, а я слышал, что mist по-английски – туман, вот ты и пытаешься нам тумана пустить в глаза! – возмутился Лев Арнольдович.

– Тебе, мой старый друг, я могу пустить только водки, вино-то закончилось… – ответил на это Потап.

– Полина, приезжай к нам без шумной компании, – шепнула Анфиса.

– Я связана с ними одной цепью, – отшутилась я. Удивительный дом, внутренним устройством напоминающий гигантский дуб, навевал мысль о разбойниках. Я была капитаном пиратов, а Христофор – моим ближайшим помощником. Мы фехтовали на палках и чуть не раскрошили нефритовые статуэтки. Ульяна и Любомир ликующе прыгали вокруг, а Аксинья после бокала вина повалилась на ковер и захрапела.

В ночной электричке на Москву Лев Арнольдович, вытащив из кармана миниатюрную детскую книжку, стал читать про барана-мудреца.

– Бебе-бе! – с выражением произносил он. – Наш мир полон иллюзий! Бебе-бе!

Вагон содрогнулся от смеха.

На какой-то станции в вагон зашли парни с цепями и кастетами. Они начали ходить с места на место и орать:

– Скинхедам бой! Скинхедам бой!

Оказалось, это – антифашисты. Лев Арнольдович тихонько пояснил, что антифашисты дерутся со скинхедами стенка на стенку и нередко убивают друг друга.

Выглядели молодые люди очень агрессивно, из-за поясов у них выглядывали боевые ножи, а из рюкзаков торчали бейсбольные биты.

– Если что, кричим: «Мы русские! С нами Бог!» О своем еврействе мы только на Святой земле вспоминать будем, – строго предупредил меня и детей Лев Арнольдович.

Фашисты и антифашисты решили драться на той станции, где мы вышли. Они встали друг напротив друга плотными рядами и выкрикивали лозунги, перемежаемые матом:

– Россия для русских! Бей черных за белых!

– Бей скинхедов! Бей фашистов! За Россию в бой святой!

Каждая сторона насчитывала примерно пятьдесят-шестьдесят человек.

Мы с Христофором косились на фонарики в руках фашистов и антифашистов, на стеклянные «розочки» – пустые бутылки с отбитыми донышками, тяжелые стержни арматуры, и нам было страшно. Ульяна и Любомир от ужаса вовсе закрыли глаза и Семёнили за отцом на ощупь, Аксинья притихла и только кряхтела от волнения. Но я справилась с нахлынувшим оцепенением и гордо вскинула голову. Мой берет, подаренный Львом Арнольдовичем, украшала зеленая лента, такая же, какую носили воины Ичкерии.

Фашисты и антифашисты терпеливо ждали, когда мы отойдем подальше, и началась кровавая потасовка.

– Может, милицию вызвать? – спросила я Льва Арнольдовича.

– Нет, – глухо отозвался он. – Это вечный бой между злом и добром.

Продолжение следует.