Текст книги "Сюрреализм. Воззвания и трактаты международного движения с 1920-х годов до наших дней"

Горим!

Будь терпимее. Не отступайся от своей веры или убеждений, но признай, что есть и те, чьи вера и воззрения отличаются от твоих. Не делай и не говори ничего, что могло бы уязвить верования другого: это самые интимные фибры человеческой души, столь деликатные, что их можно ранить, даже едва коснувшись.

Поль Думер

Начиная с 10 мая 1931 года в Мадриде, Кордобе, Севилье, Бильбао, Аликанте, Малаге, Гранаде, Валенсии, Альхесирасе, Сан-Роке, Ла-Линии, Кадисе, Аркос‑де-ла-Фронтере, Уэльве, Бадахосе, Хересе, Альмерии, Мурсии, Хихоне, Теруэле, Сантандере, Ла-Корунье, Санта-Фе и проч. разъярённые толпы поджигали церкви, монастыри и религиозные университеты, уничтожали хранившиеся в этих зданиях статуи и картины, громили редакции католических газет, преследовали, улюлюкая, священников, монахов и святых сестёр, которые спешно бежали за границу. Уже сгоревшими ста пятью зданиями этот огненный суд вряд ли ограничится. Противопоставив всем тем кострам, что раздувало некогда испанское духовенство, яркий материалистический свет сожжённых церквей, массы сумеют найти в церковных сокровищницах достаточно золота, необходимого им для вооружения, борьбы и превращения буржуазной Революции в пролетарскую. Так, например, публичная подписка на 25 миллионов песет, открытая для восстановления церкви Богородицы дель Пилар в Сарагосе, уже наполовину собрана: куда лучше направить эти средства на нужды революции и снести базилику, где на протяжении веков статуя Девы Марии использовалась для эксплуатации миллионов людей! Ещё стоящая церковь, готовый отслужить молебен священник – всё это угрожает будущему Революции.

Изничтожить религию всеми доступными способами; стереть с лица земли последние развалины этих монументов мраку, где человечество простиралось ниц; истребить те символы, что под предлогом художественной ценности пытаются спасти от волны народного гнева; разогнать поповское отродье, безжалостно травя святош вплоть до их самых укромных логовищ: вот чего, напрямую восприняв задачи революционера, попытались своими силами добиться толпы жителей Мадрида, Севильи, Аликанте и т. д. Применительно к религии, богу-пугалу, к паразитам молитвы и проповедникам безропотности речь может идти только о насилии: всё остальное – сродни сговору с жалким вшивьём христианства, которое нужно изводить без остатка.

То, что на протяжении столетий служило надеждой и опорой их Католическим Величествам, сегодня стало добычей величественного пламени, которое, надеемся, доберётся до всех соборов и храмов Испании и остального мира. Так, в СССР, где на воздух взлетели уже сотни церквей, культовые сооружения отдаются под рабочие клубы, склады картофеля, атеистические музеи. Революционные массы Испании безотлагательно взялись и за саму касту священников, которые наряду с полицией и армией повсюду выступают заступниками капитализма. Но если первой заботой Буржуазной республики стало провозглашение католицизма государственной религией, затем она немедленно перешла к подавлению тех, кто решился повергнуть в прах все священные здания. Папский нунций при правительстве Алькала Саморы своим решением напрямую подчинил кабинет республиканцев и социалистов приказам Святого престола. Наспех проведённый суд уже поставил перед расстрельным взводом коммунистов, повинных в иконоборчестве. Трясущиеся буржуа не станут сгонять клир с его земель, ведь раздел имущества церквей может лишь послужить сигналом к началу перераспределения и нажитого мирянами. Священники нужны буржуазии для сохранения частной собственности и закабаления наёмных рабочих хозяевами. Отделить церковь от государства они просто не способны. Обеспечить такое разделение может лишь проводимый массами террор: вооружённый и организованный пролетариат свершит свой суд над банкирами и промышленниками, цепляющимися за чёрные юбки священников. Антирелигиозный фронт – решающее поле боя на нынешнем этапе испанской Революции.

Во Франции поддержке испанской Революции послужит усиление борьбы с религией. Французские атеисты: вы не должны допустить, чтобы конгрегации, бежавшие из революционной Испании, смогли обосноваться на территории нашей страны во имя абсолютно иллюзорного права на убежище и в нарушение провозглашённого в 1905 году разделения Церкви и Государства. Довольно уже возмутительных манифестаций, которыми отметили в Париже прибытие короля Альфонсо. Мятежом, достойным тех восхитительных снопов искр, что озарили небо над Пиренеями, вы добьётесь изгнания святош обратно к границе, где вскоре их уже будут поджидать суды общественного спасения. Вместе с исповедниками требуйте возвращения на родину и бандитов голубой крови, которых должны судить их вчерашние подданные, всегдашние жертвы. Сделайте ваши требования солидарности со взявшимися за оружие испанскими рабочими и крестьянами частью борьбы по захвату власти во Франции пролетариатом, единственно способным стереть Бога с лица земли.

Бенжамен Пере, Рене Шар, Ив Танги, Арагон, Жорж Садуль, Жорж Малкин, Андре Бретон, Рене Кревель, Андре Тирион, Поль Элюар, Пьер Юник, Максим Александр[6]6
  и ещё десять наших зарубежных товарищей.


[Закрыть]

Поэзия с новым лицом

Вот уже почти сто лет как западная капиталистическая буржуазия держит доходную лавочку под вывеской «свобода», и, кажется, без остатка пустила самые очевидные из своих духовных ресурсов на отмывание этой завлекательной вывески от разного рода интеллектуальной и моральной грязи, каковой её не устают забрасывать. Слово «свобода» ещё красуется всеми своими смехотворными буквами на европейских заводах, казармах, биржах, светских салонах, публичных домах и полях боя. Самые последние идеологические новообразования, даже фашизм, легко растворяются в поле демократической мысли. С закрытыми глазами их действительно не различить.

У буржуазной «свободы» ещё достаточно очарования, чтобы привлечь отдельные умы, и далеко не самые наивные.

Но дряхлость окаменевших идеологий обнажают не обязательно самые громкие события. Здание, выдержавшее артиллерийские залпы вселенской войны, внезапно рассыпается в прах при малейшем сотрясении – от едва отдающихся по земле шагов преследуемого человека.

То же можно сказать о буржуазной свободе и, например, о разразившемся во Франции деле Арагона.

Луи Арагон опубликовал стихотворение под названием «Красный фронт» – мы, впрочем, могли ознакомиться с ним и раньше. На поэта заведено уголовное дело, и ему грозят пять лет тюрьмы.

Вряд ли здесь уместно начинать дебаты о поэзии, о месте, которое ей подобает отводить в области духа, о достоинствах, которые мы вправе за ней признавать, или об ожиданиях, которые она в состоянии оправдать.

Скажем лишь, что некоторым из нас (и это будет наверняка одним из немногих достижений нынешнего странного времени) удалось вернуть стихам их неотъемлемое качество – способность растормошить людей: неотложность содержащегося в них клича на манер вызова и оскорбления обычно влечёт за собой более или менее соразмерную реакцию – прямой ответ, также по сути своей оправданный, всех личных и общественных сил, с неистовой силой или исподволь поставленных под сомнение и реагирующих доступными им способами.

Взрывная сила не всегда кроется там, где её ждёшь, но буржуазия не без основания видит в некоторых поэтических текстах совершенно реальную для себя угрозу.

Хорошо известно, вместе с тем, как она издавна пыталась этой угрозе с неустанной изобретательностью противостоять. Достаточно было приправить более или менее убедительной доктриной (метафизикой или мистикой Искусства, Красоты и пр.) устоявшиеся духовные предпочтения читателя, не отходя при этом от обыкновенно подпитывающей такие привычки риторики, способной по желанию менять свой окрас.

Всякое стихотворение таким образом автоматически загонялось в обособленную и чрезвычайно закрытую резервацию эстетического созерцания.

Стоит признать, что данный метод нейтрализации порой оказывался вполне успешным. Его жертвами становились и самые великие: Лотреамон, Рембо. Достаточно раскрыть газеты: всем ещё памятна реплика “Comoedia” во время дела Бунюэля: «…фильм с выкрутасами»¹, и вот сейчас “Le Populaire”, применительно к делу Арагона: «Не воспринимайте всерьёз все эти поэтические рулады».

Обращение к «художественным или общечеловеческим качествам» до сих пор в ходу, так что некоторые из нас сочли себя обязанными подкрепить таким образом кампанию протеста, поднимая общественное мнение против «толкования поэтического текста сквозь призму Уголовного кодекса». Разумеется, подобная тактика оказывается выигрышной лишь местами, и преувеличивать её опасность было бы ошибкой. Действительно, кто осмелится поставить под сомнение глубинные устремления Бретона и его друзей, их дальновидность или готовность пожертвовать свободой и даже жизнью во имя дела, которое они столько лет отстаивают?

Буржуазия, вместе с тем, осознала несовершенство своей начальной боевой стратегии. Рассчитывать на то, что вновь сработают определённые ментальные рефлексы, которые до сих пор играли ей на руку, она больше не может.

Поэзия начинает раскрывать свой истинный потенциал. Слова отступают одно за другим. Стихотворение становится частью общественной жизни, вынуждая поборников установленного порядка обрушивать на поэта все те репрессии, которые до сих пор отводились лишь пытавшимся этот порядок напрямую подорвать.

Но буржуазия тем самым разоблачает выхолощенный характер той идеологии свободы, которую до сих пор тщательно культивировала. Эту свободу она предоставляла поэту, покуда могла рассчитывать на неведение читателя. Прозрение последнего автоматически влечёт за собой вмешательство полиции и судей.

Дело Арагона лишь вывело на поверхность процесс, который уже шёл каждодневно, в разной степени и почти повсеместно.

Напрашивающиеся выводы не может игнорировать ни один хоть сколь‑либо честный человек.

Капиталистическая буржуазия своими силами и самым очевидным образом обнажает лицемерную тщетность своих основных интеллектуальных и нравственных ценностей и в особенности окончательно отправляет в небытие тот призрак свободы, которому она так поклонялась.

Бессмысленно протестовать или апеллировать к принципам, камня на камне от которых не оставляют уже сами обсуждающиеся тут факты.

Тем, кто не готов смириться с подобной очевидностью, остаётся лишь поставить свою жажду бунта на службу политическим силам, способным разрушить господство класса, порождающего и множащего столь возмутительные и жалкие проступки.

Подписавшие этот текст полагают, что какая‑либо иная позиция и другой образ действий в настоящее время просто недопустимы.

30 января 1932

Рене Магритт, Э.Л.Т. Месенс, Поль Нуже, Андре Сури

Это просто предупреждение…

Это просто предупреждение. Наша цель – полная ангажированность. Мы убеждены, что, помимо нас, не перевелись ещё молодые люди, готовые подписаться под этими строчками и не намеренные сживаться с окружающим бесчестьем – насколько оно вообще совместимо с жизнью. Нам, напротив, невыносимы все те, кто своими улыбками, своей работой, своей уравновешенностью и правильностью, своими словами, произнесёнными или написанными, своими поступками и всем своим существом пытается сделать вид, что так может продолжаться и дальше. Мы восстаём против всех тех, кто не задыхается в этом капиталистическом, христианском, буржуазном мире, к которому мы против нашей воли принадлежим. Коммунистическая партия (III Интернационал) разыгрывает сейчас по всему миру решающую карту «Духа» (в гегелевском смысле слова). Её поражение, если представить себе такую немыслимую гипотезу, стало бы для нас последней каплей. Мы же беззаветно верим в её триумф, поскольку следуем духу и букве диалектического материализма Маркса, ограждённого от всякой тенденциозной интерпретации и с блеском проверенного на практике Лениным. На этом поле мы намерены неукоснительно подчиняться дисциплине, которой требуют подобные убеждения. В области же фигуральных способов выражения человека мы так же безоговорочно принимаем сюрреализм, с которым сейчас, в 1932 году, связываем перспективы нашего становления. Мы обращаем читателей к обоим «Манифестам» Андре Бретона, ко всему творчеству Арагона, Андре Бретона, Рене Кревеля, Сальвадора Дали, Поля Элюара, Бенжамена Пере, Тристана Тцара – надо сказать, одной из самых постыдных черт нашего времени является то, что их работы не известны повсюду, где читают по‑французски. И мы ищем у Сада, Гегеля, Лотреамона, Рембо и ещё многих других всё то, что сюрреализм научил нас в них находить. Что же до Фрейда, нам не терпится испробовать в деле запущенную им гигантскую машину по разложению буржуазной семьи. Мы сломя голову устремляемся к полной искренности. Мы хотим полной ясности в наших грёзах и прислушиваемся к их голосам, а грёзы, в свою очередь, привносят ясность в нашу жизнь, которую нам ещё долго собираются навязывать. Из всех смрадных буржуазных условностей особенное отвращение мы питаем к лицемерию из гуманности, этой зловонной эманации христианской гнили. Мы ненавидим жалость и ни в грош не ставим сантименты. Мы ждём, чтобы на сталактиты и сталагмиты человеческой психики был бы пролит свет, подобный тому, что озаряет великолепные, подобные судороге пластические работы Сальвадора Дали, в которых птицы любви – которые могут оказаться чернильницами, башмаками или горбушками хлеба, – кажется, вот-вот оставят свои гнёзда, свитые из растоптанных условностей.

Этот скромный альманах – инструмент временный; если он сломается, мы сумеем найти другие орудия. Мы с безразличием воспринимаем условия времени и места, которые, определив нас в 1932 году как франкоязычных антильцев, тем самым очертили – но далеко не ограничили – наше первичное поле деятельности. Представляемый здесь дебютный сборник текстов посвящён прежде всего антильской проблеме, какой она нам видится. (Следующие, не оставляя этот вопрос без внимания, затронут и многие другие.) И если в силу своего содержания он адресован в первую очередь молодым французам-антильцам, объясняется это тем, что, как нам кажется, давно пора сконцентрировать основное внимание на людях, чью способность к бунту мы готовы оценить в полной мере; к чернокожей молодёжи обращён он потому, что, по нашему мнению, она в особенности страдает при капитализме (за пределами Африки достаточно вспомнить о Скоттсборо¹) и заключает в себе – поскольку её этническая идентичность задана реальными обстоятельствами – в целом больший потенциал бунта и радости. Поскольку международный капитализм лишил чернокожий пролетариат элементарных возможностей понять нас, мы обращаемся к детям негритянской буржуазии, к ещё не убитым / рассованным по местам / пропащим / вещающим с кафедры / вышедшим в люди / удостоенным наград / продавшимся / пристроившимся / коптящим небо / заливающимся краской / прожжённым оппортунистам – мы говорим с теми, кто ещё хоть с какой‑то долей правдоподобия может утверждать, что вдохновлён жизнью.

Стремясь к максимально возможной объективности, мы исключаем саму возможность частной жизни. На этом пути мы не знаем преград, и даже возлагая большие надежды на психоаналитические исследования, не принижаем ценности для приобщённых к теориям психоанализа обычной психологической исповеди, которая способна раскрыть очень многое, стоит лишь убрать мешающие тому приличия. Для нас неприемлем стыд перед тем, что мы чувствуем. Взять Пользу: приличия составляют становой хребет буржуазной «Реальности», которую мы намерены разобрать по костям. В области интеллектуального исследования мы противопоставляем ей искренность, благодаря которой человек способен разглядеть, например, в своей любви двойственность, а она уже, в свою очередь, снимает кажущееся противоречие: если подчиняться диктату логики, мы обязаны испытывать к объекту наших чувств или любовь, или ненависть. Но противоречие нужно только для Пользы – в любви его не существует, как нет его и в грёзе.

Мы, выходцы из цветной французской буржуазии – одного из самых печальных явлений на свете, – раз и навсегда заявляем в лицо трупам, переполняющим наши администрации, правительство, парламент, промышленность, торговлю и считающим нас предателями буржуазного класса: мы намерены как можно дальше идти по пути такого предательства. Мы плюём на всё, что вы любите и почитаете, на то, что питает вас и доставляет вам радость.

И мы готовы приветствовать в наших рядах всех, кто стоит на тех же позициях, кем бы они ни были[7]7
  Если критика наша носит здесь исключительно негативный характер, и тому, что мы так решительно и безапелляционно осуждаем, мы не противопоставляем никаких позитивных Предложений, приносим свои извинения за неотложность нашего демарша, не позволившую нам дождаться определённой зрелости. Мы рассчитываем, начиная со следующего сборника, подробнее развить нашу идеологию бунта.


[Закрыть].

Этьен Леро, Телюс Леро, Рене Мениль, Жюль-Марсель Монеро, Мишель Пилотен, Морис-Сабас Китман, Огюст Тезе, Пьер Йойот

Смертоносный гуманитаризм

На протяжении веков солдаты, священники и бюрократы империализма в исступлении мародёрства, произвола и убийств, поставленных на промышленную основу, безнаказанно жирели и наживались на цветных расах. Теперь настал черед демагогов с их фальшивым либерализмом.

Но сегодняшний пролетариат, в метрополии и в колониях, уже не одурачить цветистыми фразами: он ясно различает конечную цель, каковой остаётся всегдашняя эксплуатация масс во имя наживы кучки поработителей. Теперь же эти поработители, понимая, что дни их сочтены, и видя в мировом кризисе провозвестник краха всей своей системы, отступают на запасной плацдарм – евангелие милосердия, на самом же деле более чем когда‑либо полагаясь на привычные методы кровопролития для насаждения своей тирании.

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы прочесть меж строк новостей, в печати или на экране: бригады смерти, линчевание негров в Америке, белая напасть, опустошающая города и деревни как в парламентских монархиях, так и в буржуазных республиках.

Война, надёжный рецепт истребления колоний, получает новый импульс во имя «умиротворения». Франция может гордиться тем, что запустила в оборот этот Богом посланный эвфемизм, одновременно в корчах пацифизма отправив своих верных и испытанных головорезов с наказом грабить все те далёкие и беззащитные народы, от которых междоусобная капиталистическая бойня до поры до времени отвлекала её внимание.

Самая возмутительная из таких войн – против племенных народов Рифа в 1925 году¹ – побудила ряд интеллектуалов, не чурающихся милитаристских авантюр, встать заодно с палачами ура-патриотизма и капитала.

В ответ на призыв Коммунистической партии мы выразили протест против войны в Марокко, опубликовав манифест «Революция: сейчас и всегда!».

Во Франции, уродливо раздувшейся благодаря расчленению Европы, перемалыванию Африки, загрязнению Океании и разорению целых регионов Азии, мы, сюрреалисты, выступили за превращение империалистской войны, в её хронической и колониальной форме, в войну гражданскую. Мы тем самым поставили все наши силы на службу революции – на службу пролетариату и его борьбе, – чётко определив нашу позицию относительно положения колоний и расового вопроса в целом.

Прошли времена, когда представители этого слезливого капитализма могли прикрыться абстракциями, неизменно – даже в полностью светском контексте – вдохновлёнными постыдными идеями христианства и опиравшимися на самые неприкрыто корыстные методы для истязания тех, кто ещё не заражён отталкивающими моральными и религиозными постулатами, которыми люди якобы руководствуются для эксплуатирования себе подобных.

После истребления целых народов огнём и мечом настало время согнать вместе уцелевших и приручить их, установив такой культ подневольного труда, что основываться он мог только на понятиях первородного греха и искупления.

Духовенство и профессиональные филантропы всегда были пособниками армии в такой кровавой эксплуатации. Колониальная машинерия, выжимающая природные ресурсы до последнего гроша, знай молотит себе в радостном ритме гильотины. Белый человек проповедует, врачует, прививает и убивает, получая (от самого себя) отпущение грехов. Своими псалмами и речами, своими гарантиями свободы, равенства и братства он пытается заглушить треск пулемётов. И не надо возражать, что такие периоды тотального разграбления суть лишь необходимая фаза, что они, если руководствоваться испытанной формулой, прокладывают путь «к эре процветания, основанной на тесном и вдумчивом сотрудничестве туземцев с метрополией»! Не надо пытаться смягчить массовый произвол и санкционированную судами бойню в новых колониях призывами вспомнить о том, что творилось там раньше, и напоминаниями того, как давно наслаждаются они миром и благосостоянием. И не надо, раздувая щеки, вопить повсюду об Антильских островах и о «счастливом развитии ситуации», позволившем Франции включить их (практически) в свой состав.

На Антильском архипелаге, как и по всей Америке, «счастье» началось с тотального истребления туземцев, несмотря на чрезвычайно тёплый приём, оказанный ими захватчикам Христофора Колумба. Что же тем было, опьянённым победой и проделавшим такой неблизкий путь, убираться восвояси с пустыми руками? Как бы не так! Они поплыли в Африку и украли людей оттуда. Те были должным образом произведены нашими гуманистами в ранг рабов, всё же будучи более или менее защищены от садизма своих господ, поскольку представляли собой какой-никакой капитал – а капитал принято оберегать. Их потомки, давным-давно низведённые до полной нищеты (на Французских Антилах они перебиваются овощами и солёной треской, а в плане одежды целиком зависят от того, удастся ли им украсть какие‑то дырявые мешки из‑под навоза), образуют чёрный пролетариат, ужасные обстоятельства жизни которого затмевают даже условия существования их собратьев в Европе и который эксплуатируется цветной буржуазией, по жестокости не уступающей любой другой. Эта буржуазия, прикрывшись пулемётами окультуренности, «выбирает» таких идеально подходящих себе парламентариев, как «Каторжник» Диань² или «Буйный» Дельмон³.

Интеллектуалы из рядов этой новой буржуазии пусть и не все являются специалистами по злоупотреблению депутатскими мандатами, но и они оказываются не лучше таких профессионалов, когда заявляют о преклонении перед Святым духом. Свет на истинную природу подобного спиритуализма проливают как раз его доктринёры, выстроившие в своём райке комфортного беззакония настоящую политику страуса, надёжно изолированную от потребностей жизни и настоятельных следствий грёзы. Эти господа, почитатели трупов и теософских идей, живут исключительно в прошлом, исчезая в кроличьих норах гималайских монастырей.

Ведь даже для тех, кому оставшиеся крупицы стыда и ума не позволяют обращаться к ходовым в наше время религиям, чей Бог совершенно неприкрыто является Богом чистогана, найдётся зов того или иного «мистического Востока». Наши бравые моряки, полицейские и агенты империалистического влияния, подкрепляясь опиумом и литературой, грозят утопить нас в недержании собственной ностальгии по былым развлечениям; предназначение же всех этих идиллических призывов к духам прошлого – в том, чтобы отвлечь наши мысли от настоящего со всеми его мерзостями.

Интернационал лицемеров с лицом святош осуждает насаждение материального прогресса среди чернокожих, учтиво возвышая голос не только против приносимых в колонии алкоголя, сифилиса и полевой артиллерии, но и железных дорог и типографий. Всё это следует за былыми восторгами их евангельского духа при мысли о том, что распространённые сейчас в капиталистических обществах «духовные ценности» и в особенности – уважение к человеческой жизни и собственности, – естественным образом разовьются из навязанного туземцам близкого знакомства с креплёными напитками, оружием и заболеваниями. Вряд ли необходимо добавлять, что требования колонистов об уважении к собственности носят исключительно односторонний характер. Те же чернокожие, кто всего лишь вынужден извращать под видом модного джаза естественное проявление радости от осознания себя частью природы, к которой западные народы просто повернулись спиной, могут считать, что им повезло: на их долю выпало лишь унижение. XVIII век не вынес из Китая ничего, кроме коллекции фривольных безделушек для украшения каминов. Точно так же единственный смысл нашей романтической тяги к экзотике и нынешней страсти к путешествиям состоит в развлечении класса пресыщенных клиентов, в своём лукавстве пытающихся оседлать тот поток энергии, который вскоре – и быстрее, чем им кажется – сомкнётся у них над головой.

Андре Бретон, Роже Кайюа, Рене Шар, Рене Кревель, Поль Элюар, Ж.‑М. Монеро, Бенжамен Пере, Ив Танги, Андре Тирион, Пьер Юник, Пьер Йойот