Текст книги "Альманах современной русской прозы и поэзии «Литературные встречи» №2"

Юрий Егоров

Московская область

Мимолётное счастье господина Топиаса

Жил в нашем городе чудаковатый человечек. Звали его господин Топиас. Ещё в детстве он считался странным, а уж с возрастом его причуды не знали пределов. Начать с того, что господин Топиас как смерти боялся женщин и детей и, по-видимому, не представлял, откуда они берутся и что с ними делать. Церковь обходил десятой дорогой. Лично я думаю, что он избегал скопления людей, особенно если там собиралось много особ противоположного пола. Но когда господин Топиас встречал в городе нашего священника – отца Хризантема, то немедленно бросался ему в ноги. Каждый раз от этого святой отец сильно смущался. Сначала пытался поднять с земли господина Топиаса, но, встречая удивительное упорство, не выдерживал и убегал прочь.

Иной раз наш чудак подолгу стоял и общался, как со своим давнишним приятелем, с каким-нибудь фонарём или флюгером. Или, подойдя к почтовому ящику, начинал рассказывать ему всякую ерунду. Про то, какая ожидается погода на следующей неделе или что через месяц наступит полнолуние. Ещё что-нибудь про полезность водорослей и как у кошек выводить блох. Зачем это знать почтовому ящику?

Надо признать, что господин Топиас обладал энциклопедическими знаниями. Он много читал и, бывало, подолгу задерживался в городской библиотеке. Особенно любил старые газеты и научные журналы, правда, путал года и даты. Иногда старые события принимал за настоящие и пересказывал их, словно это только что случилось. Впрочем, его неодушевлённые собеседники вряд ли об этом догадывались.

Однажды пришёл в кафе, но так и не присел за столик. Долго болтал со стулом, потом извинился перед ним и, поклонившись, быстро покинул заведение. При этом осуждающе посмотрел на его хозяина.

Потом в один из дней заговорил с цилиндром господина мэра, и вроде как создавалась видимость, что тот ему отвечал. Господин Топиас увлечённо нёс очередную чепуху про устрицы, правила игры в регби, аспирин и прочее, общаясь с цилиндром и нисколько не обращая внимания на его владельца. Даже не поздоровался. Полчаса ходил хвостом за господином мэром. Когда стал обсуждать финал кубка по бенди, мэр окончательно разозлился, убежал в полицейский участок и потребовал у служителей порядка, чтобы его укрыли от ненормального в камере для заключённых. И там сидел полдня, боясь выходить. А господину Топиасу всё нипочём. Пошёл дальше и быстро нашёл нового слушателя в лице тумбы возле нашего городского кинотеатра. И ведь управы на него не было никакой. Человек совершенно безобидный.

Но вот в городе появилась Магдалена. Ходила вся такая стильная и симпатичная, с яркой сумочкой через плечо. В один из дней господин Топиас совершенно невероятным образом столкнулся с ней на Ратушной площади. Тут случилось что-то удивительное: он не убежал. Так некоторое время они как вкопанные стояли друг напротив друга. Сначала господин Топиас внимательно рассмотрел сумочку. Ясное дело, пообщался с ней. Потом переключил свой взгляд на шляпку, а дальше – на туфельки. Что-то им сказал на латыни, а затем громко и возмущённо: «Это неправда!» И лишь затем посмотрел в лицо Магдалене и поздоровался, назвав её леди! Невероятно.

Суть в том, что с площади они ушли под ручку и стали жить вместе.

Она звала его «мой господин Топиас». Он ходил опрятный, в брюках с отутюженными стрелочками и уже не шарахался от женщин, хотя к детям по-прежнему относился с недоверием. Сколько эти отношения продлились, точно не скажу. Я вообще плохо помню то время. Да и видел их всего раз, и то издалека. Но в один из дней Магдалена исчезла. Говорили, что сбежала из города с заезжим коммивояжёром.

И господин Топиас опять остался один. Некоторое время вообще ни с кем не разговаривал. Даже со своими друзьями – фонарями и флюгерами. Ходил понурый. А потом как-то разозлился на телефонную будку и крикнул ей: «Ничего ты не понимаешь!» Все, кто это видел, смеялись над ним. В самом деле, что могла понимать телефонная будка!

И вот в один из дней господин Топиас остановился возле фонтана. Сначала стоял молча, изредка кивая головой, словно с чем-то соглашался. И тут неожиданно зарыдал. Между всхлипами все поняли, что он что-то пытается объяснить фонтану. Конечно, собралась толпа зевак, стала потешаться над зрелищем. Но господин Топиас не обращал на них ни малейшего внимания, словно вокруг никого не было. Слёзы лились по его лицу.

Всё прекратил отец Хризантем. Сначала священник попенял зевакам на их недостойное поведение, потом стал успокаивать господина Топиаса. Тот было хотел, как и прежде, броситься в ноги, но священник решительно не позволил.

– Не надо. Лучше успокойся и объясни, чего ты плачешь? – спросил отец Хризантем.

– Он говорит… что она… – господин Топиас, волнуясь, глотал слова и показывал на фонтан. – Её никогда… понимаете. Он лжёт…

– О чём фонтан лжёт?

– Что её… никогда не было.

Тогда отец Хризантем по-дружески обнял господина Топиаса.

– Конечно, была! Дорогой друг, я подтверждаю, что фонтан тебя обманывает.

Понемногу господин Топиас успокоился.

Так он дальше и жил в полной уверенности, что в его жизни случилось такое мимолётное счастье.

А что в городе? Проходили дни и месяцы, и вся его лав-стори казалась жителям нашего города совершенно нереальной. Кто-то даже пустил слух, что Магдалена была обычной путаной, нанятой для господина Топиаса каким-то шутником. И правда, многим надоели его экстравагантные чудачества. Может, это сделал хозяин кафе, почтальон, фонарщик или даже мэр?

Ещё говорили, что Магдалена вообще не существовала, что её выдумал сам господин Топиас. Правда, никто не знал: кем на самом деле была эта женщина, где жила и чем занималась до встречи с ним? Может, он действительно в один из дней столкнулся с какой-то дамой и даже заговорил с ней, но что это доказывает? Что она его любила и некоторое время они жили вместе?

Город, где живут люди

Никто не вспомнит, когда этот бродяга появился в нашем городе. Сам он называл себя «добрым волшебником», хотя никто никакого волшебства от него не видел.

Шёл по улице, остановился у булочной и заплакал: «Звери вы, а не люди! Никто доброго волшебника не покормит!» Вот булочник и вынес ему пару лепёшек.

Потом бродяга направился к кондитерской – и снова: «Звери вы, а не люди! Никто доброму волшебнику конфетки не даст!» Кондитер сжалился и подарил несколько карамелей.

Дальше – к кофейной, и всё повторилось: «Звери вы, а не люди…»

А под вечер он уже у гостиницы: «Звери вы, а не люди! Койки у вас нет для доброго волшебника!» Хозяин гостиницы, конечно, нашёл ему койку. Отвёл в душ, чаем угостил. Недорого ведь. Зато помог доброму волшебнику.

К тому же он сам маленький такой, щупленький. Много ли чаю выпил?

Как-то увязались за волшебником хитрые детишки. Он и для проказников угощения выпросил. У рыбаков щурёнка для инвалида добыл: «Звери вы, а не люди… Инвалид рыбу не поймает. Куда ему без рук, без ног? А вам разве жалко для убогого?!»

– Да не жалко, конечно. Мы его и завтра угостим карасиками. Вот только наловим! – ответили рыбаки.

И на следующий день отправили инвалиду рыбёшу с посыльным.

А то привёл большую чёрную собаку к мохнатому мяснику.

И опять: «Звери вы, а не люди. Что у вас, костей для пёсика нету?!»

Мясник вынес огромную миску с костями.

В один из дней добрый волшебник остановился у музыкальной школы. Учитель увидел и сразу всё понял: «Пойдёмте, милые детки, поиграем на улице для доброго волшебника!»

И вот уже вся улица наполнилась весёлой музыкой!

– Ой, как бы он на меня не заругался! – спохватилась швея.

Вынесла дядьке новую рубашку, а затем кликнула помощников и цветными лоскутками, словно флажками, украсила всю улицу. Им пришлось изрядно потрудиться, зато красиво получилось и всем нравится. И добрый волшебник не стал ругаться, что «звери вы все…».

Вот и толстый пекарь потопал с коробкой вишнёвых штруделей в детский дом к сиротам, повторяя себе нос: «Я не зверь…»

Чумазый трубочист постучал в дверь к бедной вдове: «Я не зверь…»

Никто не удивился, что свирепый полицейский отпустил незадачливого хулигана, бурча под нос всем знакомое. И ростовщик сжалился над должником…

Не выдержал мохнатый мясник. Пошёл, разыскал чёрного бродячего пса. Привёл его к себе домой.

– Здесь ты будешь жить, – объяснил. – Я – человек!

Так всё и устроилось у нас в городе. Всё по-доброму: весело и красиво. Как у людей.

А в один из дней добрый волшебник исчез. Мы ведь так и не узнали: кто он и откуда к нам пришёл? Видно, скучно ему стало у нас. Он ведь, когда говорил эту свою коронную фразу, всегда глазами улыбался. И вправду добрый был!

Мы его помним и всем стараемся помогать.

Волшебное счастье солдата

Жил-был солдат. Дом у солдата в блиндаже, а всё имущество – в вещмешке. Сидит солдат ночью в окопе. Смотрит дозор. На той стороне – противник. Тоже на него смотрит. А в небе звёзды горят и яркая луна светит. Только зябко солдату, хочется есть, и сон за собой тянет. И тут появляется перед ним волшебная дева. Стройная и красивая. Как из земли вышла или с ночного неба спустилась. Вся светится под лунным светом. Сон мгновенно испарился.

– Что ты хочешь, солдат? – спросила волшебная дева.

– Есть хочу, – признался солдат.

– Сейчас я это организую, – пообещала дева.

– Только ты не уходи, не покидай меня, – попросил солдат. – Я давно женщин не видел.

– Конечно, нет. Только минуточку подожди, – и исчезла.

Через минуту снова появилась. Он даже испугаться не успел. В руках у неё угощения: хлеб свежеиспечённый, кусок буженины, яблоки сладкие. Протянула принесённое солдату. Он и принялся всё это есть.

– Ты не торопись, – успокоила его дева. – Никто не отнимет.

– А как же другие, товарищи мои?

– За них не стоит волноваться. Им красивые сны снятся. А еды если мало, я ещё принесу. Вином угостишься?

– Угу… – кивнул солдат, откусывая сладкое яблоко.

– Тогда попробуй сливянки, – и в руках у девы откуда-то оказалась кружка с винным напитком.

Солдат пьёт, а дева к нему поближе присела.

– А курево у тебя есть? – спрашивает он.

– Разве к солдату ходят в гости без курева?

И протягивает папиросу. Солдату хорошо.

Голова закружилась от волшебных подарков.

Волшебная дева нежно улыбается и осторожно прижимается к солдату.

– Тепло ли тебе, парень? – спрашивает и в глаза смотрит с любовью.

А он рад девичьей ласке, тоже улыбается. Вот и взялся после этого целовать и ласкать волшебную деву – и как в невесомость провалился. Стало ему так хорошо, как никогда ещё не было.

В этот момент откуда-то послышался жалобный плач.

– Волки, – объяснила дева.

– Волки?

– Да, волки. Ты их не бойся. Они далеко.

– Разве волки плачут? – не мог поверить солдат.

– Все плачут, когда им больно. Любому прищеми хвост – так он не только заплачет, а как овца блеять будет. Это они из-за меня.

Волки заплакали ещё сильней. Большая чёрная птица пролетела низко, почти над самой головой солдата. Видит он: девочка стоит на нейтральной полосе. Что-то показывает ему руками, а вокруг неё двигаются тени. Только он ничего не понимает.

Звёзды вдруг стали такими необычайно яркими, а потом резко погасли.

Солдат открыл глаза.

– На посту спишь? – спросил его офицер.

– Никак нет, – отвечает солдат и глаза протирает.

– Наверное, деву волшебную видел.

– Откуда вы знаете?

– Она здесь всем снится. Наверное, угощала тебя. Смотри: крошки на лице, и вином от тебя пахнет. Со светлой леди общался, на руки свои посмотри. Ты бы лучше умылся. Тогда и спать не захочется. А с ней лучше больше не встречаться. Она беду приносит.

– Разве?

– Запомни, боец: страшное тогда случается, когда все крепко спят и сладкие сны смотрят.

Офицер ушёл.

Солдат посмотрел наверх. На небе не было ни одной звёздочки, и даже луна куда-то спряталась. Кромешная тьма. Хмель испарился, снова стало зябко и одиноко.

Солдат всматривался в чёрное пространство, ничего не видел и проклинал того, кто лишил его мимолётного счастья.

27 октября 2023 г.

Галина Калинкина

г. Москва

Крылатка

Летом, зимами, осенями и вёснами появлялось бессменно в музейной передней согбенное, старое тело его; летом – в белом сквозном пиджаке, с преогромнейшим зонтиком и – в калонгах; зимой – в меховой порыжевшей енотовой шубе; в обтёртом пальто – мозглой осенью; и весною – в крылатке.

Андрей Белый

Вера Ивановна, хорошенькая экскурсовод, водила группу из семи человек по залам музея. Семеро – это вполне себе много по нынешним временам. По нынешним временам, прямо скажем, мало кто в музеи ходит. И заведующая Ирина Моисеевна заявляла: один придёт – водить станем. Водить одного – захандрившую в дворовой ассамблее пенсионерку или командировочного, коротавшего время до поезда, – было скучно. И всё же девочки, а коллектив музея сплошь представлен женским полом, наперегонки брались за работу гида. Бежали более скучного – составления месячных стандартов по развитию музейной экспозиции, разработки планов по умножению посещаемости. Группа же в семь единиц – это из ряда вон. Вере Ивановне в первый момент, когда музейная кассирша прибежала в «конторку» с глазами будто выпила рыбьего жиру и упредила про семь билетов, показалось такое дружное нашествие странным. Утвердилось ощущение при виде семерых, скромно ожидающих экскурсовода, обещанного кассиршей, объевшейся рыбьего жиру. Что-то в них, таких разных – двух семейных парах, что не подлежало сомнению в силу мимикрии, вероятно, за давностью лет, прожитых в браке, одном студенте и школьницах-двойняшках, – казалось неуловимо схожим. Но ухватить догадку помешало дурное настроение, в котором Вера Ивановна, хорошенькая экскурсовод, пребывала с самого утра.

– А теперь взгляните направо. Перед вами необычный экспонат. Эта полинялая крылатка не зря покрыта стеклянным колпаком.

Семеро послушно двинулись в сторону прозрачной колбы в человеческий рост. Приблизиться вплотную не представлялось возможным из-за канатных столбиков. Посетители разглядывали экспонат и, кажется, прослушали что-то важное. Вера Ивановна, хорошенькая экскурсовод, говорила слабым голосом, не узнавая саму себя, но повторять не собиралась. Собственно, ни студент, ни двойняшки не переспросили.

– …На девятый день в разгар июля заявилась крылатка к застолью. Уселась чинно, поворачиваясь в сторону плакальщицы. И гости будто не замечали ничего дурного. Только плакальщица и заметила. Не проронила. Однако причитания свои попридержала.

Вера Ивановна воодушевилась вниманием.

– Представьте, то же повторилось и на сороковой день. Но тогда за столом оказался новый управляющий музеем. Разглядел, что суконные пелерины вздымаются в такт «вдох-выдох». Такой случай управляющий упустить не мог. Он сделал знак музейным, тогда в штате значились исключительно мужчины. Крылатку приказано изловить. Только «виновница» переполоха, согнувшись в три погибели, сложивши рукава на спине, прошествовала анфиладой музейных комнат на воздух, не желая идти в артефакты. И ведь словили бы, но некто Елпидифоров – самый юный кунстхисторикер – поразился той важности, с какой прошествовала крылатка, растерялся и дело поимки загубил. Новый управляющий пылал гневом.

Внимание семёрки прочно перешло от экспоната под колпаком к хорошенькому экскурсоводу Вере Ивановне, да и сама она, вдохновившись, рассказывала историю, впервые с наслаждением повторяя редкую фамилию – Елпидифоров. Третьего дня она познакомилась с молодым человеком… и где бы вы думали? Нет, не в соц. сетях, не на фитнесе, не на курсах английского, не в zoom-конференции, где знакомятся теперь нормальные люди. О ужас! Они познакомились на улице. Верочка рассматривала дом-хамелеон с фасадом, выкрашенным в лилово-чернильный оттенок и меняющим окрас в зависимости от освещения, с кованым гребнем и волютами на башне-фонарике. И спиной натолкнулась на спину такого же любопытствующего, разглядывающего модильоны на том же доме почётного гражданина Коробкова. Молодой человек, с волосами как у перезревшего одуванчика, трижды извинившийся, только усугубил ситуацию, в извинениях отдавив Верочке ногу. Знакомство продолжилось прогулкой по набережной и грустной, непозволительно откровенной для исповеди первому встречному историей о грозящем музею закрытии вследствие отсутствия посетителей и интереса к экспозиции. «Одуванчик» говорил без остановки, а Вера Ивановна косилась на правильный профиль и говорила себе: «Хм… хм… Елпиди… Елпидифоров – приносящий надежду».

Задумавшись и едва не упустив внимание невероятно обширной для здешних мест популяции экскурсантов, Вера Ивановна вовремя спохватилась и продолжила:

– К истечению полугода стеклянный колпак держали наготове. И да! Мрачная крылатка не заставила себя ждать. Музейное застолье проходило не столь пышно, среди своих, ещё помнивших хозяина крылатки – старого работника музея, отдавшего службе сорок лет, и состояло сугубо из проверенных заговорщиков. Когда согбенная крылатка, ничуть не важничая, слегка подёргивая в сторону, по ходу, правым рукавом, прошествовала мимо заждавшихся и водрузилась в торце стола, тут же из-за портьер к ней бросились двое и ухватили за хилые плечи. Крылатка под чужими руками сникла, обмякла и безропотно сдалась уготованной участи. С тех пор вольные похождения её прекращены. Единственной отдушиной остаётся праздничный день: раз в году, в Ночь музеев, крылатку выпускают погулять по залам. Руководство сквозь пальцы смотрит на ночные похождения, поскольку к утру та добровольно возвращается на место и остаётся лишь поднять стеклянный колпак и впустить.

Семеро и потом ещё двое, забредшие по случайности – один от дождя, другая – делавшая экстремальные селфи в музейных залах, – наполнили кассу, по поводу чего после их ухода в невероятно довольном настроении пребывала заведующая Ирина Моисеевна. Тут Вера Ивановна, хорошенькая экскурсовод, решилась на серьёзный разговор по волновавшей всех теме. Разговор в директорском кабинете складывался в столь горячем духе, что Вере Ивановне не приходило в голову выглянуть в директорское окно. А если бы выглянула, под вполне привычным нынешней весной осенним дождеснегом обнаружила бы своего третьего дня знакомого Елпидифорова, прощавшегося за руку – о, невероятно драгоценный знак тактильного контакта, несбережённый жест предельного доверия и открытости – с теми самыми семерыми, с полчаса назад обилеченными.

Ирина же Моисеевна тем более не собиралась смотреть в окно, когда буквально у её пяток разыгрывается ультимативное действо: и впрямь, нонешняя молодёжь наступает, имея в загашнике – как сказала бы Ирина Моисеевна, имея в перспективе – как сказала бы Вера Ивановна, всего лишь отличное пользовательское умение работы с персональным компьютером, с которым заведующая музеем не сумела завести близкие отношения даже после курсов «для тех, кому за пятьдесят» в районном бюро занятости.

Верочка Ивановна как представитель молодой страты музейного населения последовательно отстаивала необходимость открытия глаз заведующей на ненормальность происходящего в музее. А всё инфернально-мистическое она связывала с той самой крылаткой. Представьте, работницам, раз в две недели производившим чистку подручными средствами запылённой крылатки, вдруг втемяшивалось вести мысленный обратный отсчёт. Сперва они начинали вести счёт делам, оконченным за пять минут до, потом – за десять, после – за полчаса. И доходили до самого детства, уже изнемогая от ввинчивающейся винтом, довлеющей мысли. Иногда кто-то водивший экскурсии вокруг самого старого музейного экспоната – крылатки под колпаком – вдруг за общественным обедом, а обедали тут по старинке, коллективно делясь принесёнными домашними заготовками, так вот, тот изрекал какую-то несвойственную ему фразу, к примеру, за поеданием торта: «произедение искусства». И обед останавливался, все с сочувствием смотрели на произнёсшего, понимая, чьё воздействие тот подспудно испытал. А бывало и того хуже: крылатка, ведущая себя вполне индифферентно, иной раз вдруг недвусмысленно обнимала чистильщицу или, наоборот, маниакально не давалась в руки. Сперва таким странностям не придавали значения, а потом проследили закономерность: с теми, кого крылатка предавала обструкции, через месяц происходили позитивные события, с теми же, к кому ласкалась, через месяц непременно случалось что-то из ряда вон. Последние вопиющие случаи: Верочкино уличное знакомство, которое сперва коллектив не сразу распознал и отнёс было к несчастьям – подозрительный тип этот Елпидифоров, – Верочка ничего не скрывала от коллектива; второе – это случай, произошедший с кассиршей (она помогала снимать тяжёлый стеклянный колпак и чистить крылатку, которая недвусмысленно к ней – девушке шестидесяти лет – льнула, низвергая феминистские убеждения до зачатков грехопадения), а именно: у кассирши месяц спустя обчистили квартиру. Много не унесли, но грязи наделали.

Теперь Вера Ивановна, хорошенькая экскурсовод, от, напротив, раскрасневшейся в раздражении визави, в ледяном спокойствии, с каким зачитывался меморандум коллектива, требовала архивировать экспонат в центральных музейных фондах. Ирина Моисеевна внутренне поддавалась разумности доводов. Но две причины останавливали от немедленной сдачи позиций: уважение к экспонату – директор занимала свой пост гораздо меньше, чем обсуждаемый находился в музее, и неумение признаваться в неправоте – как в слабости. Сознавая внутри себя правильность решения об избавлении от апории и предмета внимания, заведующая взяла тайм-аут до вторника; в понедельник музей выходной. Почти победившую Веру Ивановну с придыханием ожидал коллектив; в предбаннике директорского кабинета обсуждались перипетии: а ты ей? а она тебе?

В то же время по залу основной экспозиции бесплатно ходил молодой человек с волосами как у одуванчика. В отсутствие кассирши и смотрительниц он поднял оградительный канат и всматривался в крылатку, мерно вздымающую полы: вдох-выдох. Юноше показалось, что старая куртка задыхается. Он приподнял колпак; по анфиладным залам прошествовало нечто, заложив рукава за спиной. Крылатка не прильнула, не отшатнулась – мрачно мимо прошла. А эхом и сквозняком будто бы разносилось: в весёлых кликах стоны слышу, у любви золотой глазок, но все равную участь терпят.

Тут же появилась гурьба щебечущих девушек: знакомь, знакомь. И Верочка Ивановна, хорошенькая экскурсовод, начала было произносить: «Елпиди…» – как молодой человек браво отрапортовал: «Коробков Иван Иванович, йог».

В соседнем зале крылатка приостановилась, прислушалась к щебету и ответу и, удовлетворившись будто, зашагала прочь. Но тут же смешалась, сбилась с шага и рухнула на музейный вощёный паркет бесформенным текстильным кульком.

Иллюстрация Valerius