Текст книги "Альманах современной русской прозы и поэзии «Литературные встречи» №2"

Анна Арканина

г. Москва

* * *

Мы все из снега вышли по прямой,

по наскоро протоптанной дорожке.

Мы сами стали улицей, зимой

и тенью в запорошенном окошке.

Что говорить? Летим куда-то вверх,

нас не узнать – легки и бледнолицы.

В черновиках рифмуем смерть и смех,

пока нам белый свет под утро снится,

пока любовь там катится в сугроб

на сказочной расписанной ледянке

и разбивает в кровь высокий лоб.

Любовь и кровь – извечные подранки.

Как долог путь – всего шестнадцать строк.

До дома шаг – но как дойти до дома?

Скажи мне – снег, а я отвечу – Бог,

как будто я с ним запросто знакома.

* * *

Сумерки качнулись и погасли,

вспыхнул свет на кончике ножа.

До чего же птицы не напрасны,

небо научившие дышать.

Снег внутри пошёл, и стало зябко —

настоящий тощий первый снег.

Мимо сердца – сразу под лопаткой —

лёд не лёд, во сне ли, не во сне.

Осень начиналась сразу всюду:

в голове, в распахнутом окне.

Обходила яблоня по кругу

сад и пропадала в глубине.

Тишины звенящей было вдоволь.

Только долговязый вдалеке

говорил, не умолкая, тополь

на вороньем страшном языке.

* * *

Давай представим – кончилась война,

открыл окно, и небо просветлело.

Воткнулась в небо острая сосна,

и птица невесомая влетела.

И ты вдыхаешь всё, что видишь там —

В картине мира горькой и высокой.

И внутренний похмельный Левитан

живописует реку и осоку.

И тишину такую – во всю ширь,

что мужики до смерти б не скосили.

Давай представим самый лучший мир

для стрекозы вот этой и осины.

Иллюстрация Ирины Красновой

* * *

…А если что и случится с нами

в копилке жизни – в коробочке с чудесами,

то это будет всего лишь время —

сыпучее, легковесное, древнее.

Смотрит на время собака с велюровыми ушами:

оно течёт, ничего ему не мешает.

«Будь что будет», – думает кот, говорит Бог.

Нет времени, понимает собака.

Один песок.

* * *

Ещё бы свет… Но сумерки – хоть вой.

Приходит волк в тебя, и вот он твой

от лап когтистых до опушки снега,

до лунного мерцающего следа

над серой непокрытой головой.

И укусил бы за нос, за бочок.

Но пальцы жжёт немеркнущий бычок…

За всех живущих, плачущих, поющих,

за нас с тобой, за то, чтоб стало лучше,

гнусаво воет внутренний волчок.

Идёт на снег, и снег идёт войной.

Ну что ж ты ноешь, маленький, не ной.

Во всём такая царственная бледность.

И день иной, и век, и неизвестность,

и вечность над зубастой головой…

Мой непроглядный, сумеречный мой.

Слова и вещи

Перебирать слова и вещи

и долго всматриваться в них:

как слово рваное трепещет,

как вещь забытая саднит.

Пристраивать панно в прихожей,

поправить вправо, отойти.

Всё очень просто – очень сложно,

а значит, точно нужно шить.

Из старых снов кроить обновки —

чуть больше света сквозь года.

Разбить, потом сложить осколки

и рыбок зачерпнуть со дна.

Вишнёвый сад – вишнёв и горек —

пройти насквозь, там, за углом,

ждёт слово главное, живое

и машет розовым крылом.

* * *

Сереет небосвод – рифлёная бумага,

сырые облака, кручёная печаль.

Жирует воробей, живёт себе, салага,

и ниточки аллей бегут куда-то вдаль.

Давай я напишу унылую пейзажку,

что видится в окне на третьем этаже.

С бессонной головой, с любовью нараспашку,

со всем, что накопил, что ни к чему уже.

Я напишу ещё, как дождь выходит первым —

за ним из-за угла дворняга семенит.

И про собачий взгляд – доверчивый и верный,

который о любви так ясно говорит.

Как яркий свет в конце подсвечивает клёны,

как больно и светло в лазоревых краях.

Давай я напишу, а ты прочтёшь огромный

безумный этот мир, и двор, и воробья.

* * *

Я птаха в кармашке нагрудном,

беспечный глазастый птенец.

Я лес толстокожий безлюдный.

Я дерево, наконец.

Я тихая буква простая

с неспящей большой головой,

далёкая дикая стая,

игривый щенок голубой.

Я тот, кто у зеркала спросит,

и зеркало скажет: постой,

не ты ли тот воздух меж сосен,

шумящий над горькой водой?

* * *

Ещё ничего не случилось,

но просится в строчку печаль:

упало, разбилось, приснилось,

прошло стороной невзначай.

И пусть, и не надо ответа.

Но, страсти земные презрев,

смотри – белозубое лето

запуталось в кронах дерев.

Последнее солнце в ресницах.

Последняя капля росы.

Уже ничего не случится

до новой, до новой весны.

Давай в этом миге застынем,

как мухи в янтарном драже.

Уже не умрём молодыми,

и даже не страшно уже.

Ольга Борисова

г. Самара

На мосту

Взошла на мост. Опершись на перила,

Смотрю я вдаль на резвый бег волны.

Громадой вод какая движет сила,

Какая мощь идёт из глубины?!

Как неоглядна водная пустыня,

За окоёмом скрыты берега.

А надо мной небесная твердыня,

Течёт под сводом вечности река.

Я замерла, охваченная чувством

Смятения, и страха, и беды.

Во мне растёт нелепое безумство

Нырнуть с моста в безбрежие воды

И стать сильней, не покориться силе

Её теснин глубоких и стальных.

Но высоки железные перила,

И дрожь берёт от всплесков ледяных.

Лента

Чёрно-белою лентой проносится в памяти жизнь,

Кадры, быстро сменяясь, дают ощущение счастья.

За спиною моей поднимаются в рост миражи,

И всё больше тревожат настигшие будни ненастья.

Собираю в копилки ушедшие в прошлое дни:

Я девчонкой бегу по степи и срываю тюльпаны.

Где-то там вдалеке засветились селенья огни,

И ползут над землёй низко-низко седые туманы.

Ну а летом привычно прохладою манит река,

Мы стремимся скорей окунуться в прозрачные воды,

И над нами плывут по небесным морям облака

И, раздув паруса, поднимают небесные своды.

Всё бесследно проходит, но жизнь не пройдёт никогда.

Будет девочка рвать золотые, как солнце, тюльпаны.

Ту, другую, что ждёт? Что подарят ей дни и года?

И какие у неба на девочку выбраны планы…

Ну а мне светотень, что лежит на рабочем столе,

Вдруг напомнит о доме, и лента прокрутится снова.

Вспомню ласковый день и сирень в голубом хрустале,

Поцелуй, и любовь, и величие первого слова.

На листе

Годы сшиваются новыми днями,

Как лоскуты у портного в руках.

Дни, словно птицы, порхают над нами,

Путь обозначив стежками в строках.

Строки плетутся рифмованной нитью,

Вяжут поэты из них полотно.

Что-то из жизни, а что по наитью —

В мире сюжетов извечных полно.

Зимы, и вёсны, и звёзды на небе,

Алый восход и лиловый закат.

Ночи безлунные, всякая небыль,

Грома трескучего грозный раскат.

Что-то рисуют поэты упорно

На белоснежном и чистом холсте.

Мыслей сплетенье рождает, бесспорно,

Свет на нетканом бумажном листе.

Половицы

Я ушёл, а за спиною тихо ныли половицы.

В. Юрков

Тихо ныли и ворчали за спиною половицы,

Когда в путь идти далёкий вдруг пришла моя пора.

Мне казалось, обсуждали иль слагали небылицы,

Издавая звук протяжный, провожая со двора.

И, прощаясь, всё ворчали, и не только половицы,

Дверь пружинилась, скрипела, громко хлопала вослед.

И парили надо мною, и кричали громко птицы,

Уберечь они хотели от грядущих многих бед.

Но ступали шумно беды, по следам моим шагали

И сломить скорей хотели, больно жалили меня.

Но крыла я распускала и парила в синей дали,

Опускавшись, путь торила, по тропинкам семеня…

Отчий дом в туманной дымке, за далёким поворотом,

Как и раньше, так и ныне смотрит окнами в рассвет.

Провожает и встречает – не меня… Живёт в нём кто-то.

И скрипят вновь половицы, и таят ушедших след.

Девочка и голуби

Крошево снежное сыплется с неба,

Словно послание с дальних миров.

Голуби просят не снега, а хлеба,

В стайки слетаясь с окрестных дворов.

Крошево хлебное брошено птицам,

Кормит их девочка в белом пальто.

Голуби, девочка – стёрта граница, —

Плечики тонкие в снежном манто.

Птицы, насытившись, бродят вальяжно,

Шумно взлетают, расправив крыла.

Мирно парят над страною этажной —

Вестники света не ведают зла.

Крошево снежное сыплется с неба,

Словно послание с дальних миров.

Девочка, голуби, корочка хлеба,

Крошками счастья усеян покров.

Листья

Закутавшись в листья, бреду по аллее.

На серых тропинках листочки алеют.

Они распрощались с рябиной и летом,

Летят по дорогам, гонимые ветром.

Печальные листья – весенние гости.

Я их наберу себе полные горсти,

Поставлю букет на рабочем столе,

Ещё поживут в голубом хрустале.

Вы слышите, листья, судьбою мы схожи,

На землю слетели, уйдём с неё тоже,

В назначенный час по божественной воле,

Оставив дела, отыграв свои роли.

Летите листочки в безвестные дали,

Сегодня не нужно ни слёз, ни печали.

Задумчивой осени праведна грусть,

Я в ливни из листьев сейчас окунусь.

Дождливое

С лица стираю слёзы декабря.

Какая нынче скверная погода!

Осталось десять дней до января,

Но не понять какое время года.

Я без зонта иду упрямо вдаль,

И обхожу растёкшиеся лужи.

Мне отчего-то зиму стало жаль,

Она в округе здешней где-то кружит.

И жаль пальто, и этот скучный день,

Промокший, как и я, до самой нитки,

И жаль себя, внезапную мигрень,

Которая мне хуже всякой пытки.

А дождь всё льёт. Ни осень, ни зима,

Не разобрать, какое время года.

Грустят о прошлом мокрые дома,

Грустит о снеге мокрая природа.

Юлия Великанова

г. Москва

* * *

Родился человек.

Твой крик – за криком

И стоном бедной матери твоей.

Дверь в тайну приоткрылась…

Вновь закрыто…

Вы знаете, как грозен ветровей,

Всей силой

перехватывавший горло,

Сбивавший с ног, пронзавший до костей?..

Родился. Может, тот, звучащий гордо,

А может быть, мерзавец всех мастей…

Родился человек, растёт и крепнет,

И встанет – слово первое сказать.

А мать в обед скатает мякиш хлебный

И молится, как сто веков назад…

* * *

Беги по радуге, по радуге-дуге

И делай то, что хочешь, всё, что хочешь.

Скачи на двух и на одной ноге,

Под солнцем жги и спи спокойно ночью.

И никого – ты слышишь – никого

Не слушай! Ничего они не знают.

Советчики.

Вообще не разговор,

Что мука, боль и горе – жизнь земная.

Беги себе по радуге вперёд.

Дуга пусть не кончается подольше.

Не так всё в жизни. Всё наоборот.

Здесь можно жить.

Но шкуру надо толще…

* * *

Влюбляется когда готов влюбиться

Настроен на строение души

Которая учебник не читала

Которая сама себе росла

Красивая и гордая Айога

Наказанный за главное Нарцисс

Любовь к себе

к другому

к человеку

Сверхновая

В семь тысяч первый раз

Ромео и Джульетта

Нет Петрарка

Данте

Дедал

Пигмалион

Ахилл

Патрокл

Душе ей всё равно

Влюбляется

* * *

В лужах звёзды собирать

Вымыв руки

Небо шелковый платок непрозрачный

В непроглядной темноте кошки серы

В благодатной темноте/тишине

Белый котик

Ловит звёздочку изящнейшей лапкой

Вырос звездочный цветок на дорожке

А по луже чуть подальше

Кораблик

На земле так рады звёздному небу

* * *

Вдруг по ошибке сказал человек привет

Словно тебе протянул руку

Сам же пожал

Смысла всё ещё нет

Только добро

Как рыбалка с внуком

Или чтоб внучку учить вязать

Снова забудет сто раз всё забудет

Я бы в твои поглядеть глаза

Будет улов

Новый шарфик будет

Варвара Заборцева

г. Санкт-Петербург

Целебная вода

* * *

И зимы на Севере белые,

И ночи июньские белые,

И море – нарочно ли – Белое,

И набело хочется жить.

Побелены печи на праздники.

Побелены избы на свадебки.

Настираны белые скатерти,

Когда подаётся кутья.

И кажется, будто на Севере

Не в землю уйдёшь ты, не в землю, а

Под снегом на время укроешься —

И талой водою – домой.

Останешься ниткою белою

В рубашке, платке или скатерти.

Побелкой на печке уляжешься.

Узором сверкнёшь на окне.

* * *

Пишу тебе с Востока, мама.

Совсем не Дальнего, гляди,

Твои глаза читают сопки,

Следы – должно быть, горностай.

И наша Пинега, и Зея

Шуршат шугой совсем похоже.

Послушай, я тебе прислала

Дальневосточный ледостав.

И кошки тоже греют лапы,

Когда находятся по снегу.

И небо, кажется, похоже

На то, что ты читала мне.

* * *

Большое розовое небо,

Большая тишь на берегу.

Как благодарственный молебен,

Пишу «спасибо» на снегу.

Простое, круглое, большое.

Озябшей варежкой пишу.

За то, что утром снег пошёл и

Мне так знаком его маршрут.

Он сверху вниз, а я навстречу,

И этот миг для нас двоих.

Благодарю за эту вечность

На белых варежках моих.

Брусника на беломошнике

Красная ягода на беломошнике —

Крапинкой зреет на белом платке.

Было ли лето? Всерьёз, понарошку ли?

Тонет брусника в лесном молоке.

Красные дни эти – горечь и радость.

На перепутье корзину несу.

Слышали выстрелы? Мне показалось…

Это стреляют в далёком лесу.

Не от корзины тяжёлой мне тягостно.

Радуйся, глупая: ягод не счесть.

Сяду на мох – белоснежный и благостный,

Горстью брусники выложу крест.

Пули – не зяблики. Нет, не воротятся.

Крестиком я никого не спасу.

Может, проглянет Покров Богородицы

Где-то в далёком лесу.

Между лесом и морем

Море отлично знает

Запах сырого дерева.

Но мы строим и строим

Лодки.

И даже порой

Дома.

Живём между морем и лесом.

Ограниченно

И безгранично.

Окружённые зеленью

Реки

Пробираются к морю.

А там

Нет границ у воды,

Лишь деревья,

Что случайно выходят на берег.

Возвращает их мёртвыми ветками

Постепенно волна —

Земле.

Так и живём

Между лесом и морем.

Погранично

И будто на грани.

Рубим дерево,

Строим лодку,

Ловим рыбу

И там же тонем.

Проклиная и лес, и море.

Благодаря и море, и лес.

Иллюстрация Ирины Красновой

Задобрить снег

Как будто

С каждым годом всё сильней

Метили на заветных тропах.

Прочнее по весне сугробы.

Зимы боюсь.

Но размышляю с ней.

А если затеряются следы?

Какой дорогой поведу я сына,

А следом дочку в голубой косынке

Искать бруснику у лесной воды?

А если всё, что дорого, знакомо,

Затопит и размоет по весне…

Отчаянно хочу задобрить снег:

Спаси и сбереги тропу

До леса и обратно —

К дому.

Наталья Захарцева

Самарская область

Почтенная тролльская бабушка

Почтенная тролльская бабушка вяжет носки. Семейство её многочисленно и беспокойно. Она за любого носатого встанет горой, но терзает бабулю безудержный приступ тоски. Куда ей деваться от мыслей, что всё это зря: и звонкие спицы, и пряжа весёлой расцветки? Внучата, как птицы, вспорхнули с насиженной ветки. Летают внучата по миру, словами соря.

Почтенная тролльская бабушка носит лорнет, в чулане – чучундра, в буфете – конфетные схроны. Случается, бабушкин дом навещают вороны. Бывает, вороны ворчливы. Бывает, и нет. А если они в настроении, то говорят: «Почтенная тролльская бабушка, вы не ропщите. Мы тоже слабы, мы нуждаемся в чьей-то защите. Беспомощны руны, почти бесполезен обряд. Не надо чертить на паркете магический круг, не нужно твердить заклинания. Слишком банально. К тому же у нас в государстве и так инфернально. Боимся, что станет ещё инфернальнее. Вдруг. Мы знаем – в пещере пирует Вороний Колдун. Глаза его – звёзды. Крыло вызывает цунами. В минуты сомнений он даже беседует с нами, считает за дурней, даёт нам орехи в меду. Почтенная тролльская бабушка, Время пришло. Велите ему дожидаться обеда в гостиной. А сами – в пещеру. Она заросла паутиной, на камне – табличка (от прежних гостей барахло). Вороний Колдун ненавидит, когда суета, поэтому чётко, значительно, без колебаний спросите Верховного Мага, вельможная пани: „Зачем мы живём, для чего, почему и куда?“ В груди его – логос, в желудке – начало начал, в районе пернатой спины шелестят Иггдрасили. Дракары плывут. Мы бы, бабушка, сами спросили. Да мы и спросили. Естественно, он промолчал».

Почтенная тролльская бабушка делает так, как птицы сказали. Вороны – волшебные птицы. Иначе вообще остаётся в тоске утопиться, иначе заплачут чучундра, чулан и чердак. И вот уже старая леди стоит перед ним, вороньим начальством, себя проверяя на вшивость. Святые коклюшки, великое дело свершилось. С какого оно перепугу – потом проясним. Почтенная тролльская бабушка крайне близка к разгадке: «Яви мне, Колдун, бесконечные вехи, в чём смысл земного пути (только после – орехи)». Колдун наклоняется ближе, он шепчет: «В носках. Носки – это вера, надежда, забота, уют. Носки – это дух Рождества и забава для кошки. Носки – это радость, особенно если помпошки. Носки – это мило, прекрасно, что их продают».

И тролльское солнце встаёт, согревая виски. Зелёное солнце, что светит и малым, и старым. Земля продолжает вертеться, поскольку недаром почтенная тролльская бабушка вяжет носки.

Выборы домового

На улице ужасная жара, как будто нас пустили в переплавку. И воробьи слетаются под лавку взлохмаченными буквами шарад. И плещется в фонтане мелюзга, просвечивая тощими боками. Выстраиваясь летними полками, роится насекомая лузга. Бог принимает облик медсестры, сопровождая местного Иова. В подъезде выбирают домового.

Полемики особенно остры на пятом и девятом этажах. На коврике толпятся кандидаты: Кузьма Кузьмич, седой и бородатый, Трофим Трофимыч, с кепкой на ушах, и Венцеслав Пафнутьевич Ведро. Целительна предвыборная мантра. Кто обещает выжить некроманта, кто – каждому куриное бедро, кто вкрадчиво: товарищи, даёшь дом образцовой радости и быта. Дракону – крылья, лешему – копыта, русалке – юбку, очевидно, клёш. Откроем зеркалам видеочат. Совместно посмеёмся. И поплачем. А те, кто не разъехались по дачам, всё спишут на погоду. Промолчат. Ну ладно, ненадолго кинет в пот, в трясину философских умозрений. Но сфера параллельных измерений ежеминутно требует забот, но сфера человеческих жилищ нуждается в особенном пригляде. Предшественник, туды его в Тольятти, и сапоги носил без голенищ, и ливень вызвал третьего числа. Понравиться хотелось молодухам.

А как остановить – ни сном ни духом. Вот крыша потому и протекла.

Быть домовым – беда невелика. Есть бонусы (не лаптем щи хлебаем): телохранитель в образе Бабая и жалованье в виде молока. Почтовый ящик – поставщик идей, глазок имеет статус ясновидца. Никто не знает, что ещё творится в присутствии отсутствия людей.

И пуговица лета по дворам, и тайные тенистые союзы. Дом изучает минусы и плюсы хтонических предвыборных программ: сантехнику-вервольфу – плащ до пят, подвальным привидениям – уроки от лучших завывателей. В итоге мозг закипает – страсти не кипят.

На лестнице творится суета. Ведро, Кузьма Кузьмич, Трофим Трофимыч, благообразны, аки серафимы, в сердцах решают выдвинуть кота. Кот внаглую берёт самоотвод. Кот говорит, что он вообще сиамский. Не патриот, ведёт себя по-хамски, лениво демонстрирует живот. Лифт едет вверх, а думает, что вниз. Перила понимают с полуслова. «Опять остался дом без домового», – печально констатирует карниз. Квартирных – легион, любых ролей, поэтому никто не бьётся оземь. Откладывают выборы на осень, до жёлтых листопадных королей.

Котики

Ведьму изловили возле мельницы в первой половине сентября. Может, что-то к лучшему изменится. Может, мы казним её не зря. Если нет – подумаешь, трагедия. Каждый ошибается, и чё? Лучшему работнику столетия честь и слава, слава и почёт. Прибыла монашеская сборная с хворостом и молодым вином. Ведьма-то, поди, огнеупорная. В этом промежутке временном ты давай не плачь, моя красавица, что мы, звери? Боже упаси.

Попаданцы тоже попадаются. И спасибо им за керосин. Аве, восхитительная готика,

сладкая пленительная дрожь. Но у хитрой ведьмы были котики. Против них, конечно, не попрёшь.

Ведьму окружили возле кузницы, тоже подходящая среда. Виновата, нечего здесь кукситься, кстати, раздражающе худа. Тут не просто тощие конечности – тут богопротивный неуют. Нам известно, что худые нечисти душу регулярно продают. Нет, не знаем никакого Фауста, да и знать особо не хотим. И уймите доктора, пожалуйста. Он чумной. Он нам не побратим. Издавна сложилось. Исторически. Эпохально. Кто за что радел. Вот и наш румяный героический главный инквизиторский отдел.

Нет средневековой периодики – мы б туда хвалебную статью. Но у хитрой ведьмы были котики плюс иммунитет к небытию.

Хочешь смысла – почитай пословицы. Это сказка, сказочнее нет. Времена идут, колдуньи ловятся. Небо – недоступный абонент. Умных много, дураки не лечатся, говорят – не дураки же ведь.

Котики спасают человечество, но сначала, извините, ведьм.

Инесса Измайлова

г. Санкт-Петербург

Рояль

Он говорит, он – сломанный рояль,

И не текут по струнам-венам ноты…

Ему, конечно, просто нужен «кто-то»,

И мне его по-своему, но жаль…

Он говорит, в ремонте смысла нет.

Мелодий счастья не рождает жалость.

Он говорит, в нём кое-что сломалось… —

Он просто недолюблен, недогрет…

Он говорит, на музыку нет сил,

Внутри надломлен сердце-молоточек…

Я это прочитала между строчек,

Про сердце он совсем не говорил…

Он говорит, любовь страшнее сект,

С другой ему куда бы было проще.

А я без слуха, так себе настройщик.

Но я люблю любой его дефект.

Он мне кричит: «Играть я не хочу!

Любовь – болезнь со сложным механизмом».

Он слишком обесчувственный для жизни,

Он слишком обезжизненный для чувств…

Он говорит мне что-то про рояль.

Он никого не слушает, нет слуха…

Мой молоточек бьёт по струнам глухо.

И он молчит.

И мне его не жаль…

Там, куда вы идёте, мало кто пожелает вам добра, а доброе сердце, пусть даже глупое, может однажды оказаться нужнее воды. Возьмите меня с собой ради смеха, ради удачи, ради неизвестного.

П. Бигг

Балерина

Вот безделушка. Хрупкая балерина

В стеклянном шаре пляшет смешные танцы.

Она игрушка только наполовину,

И ей всегда приходится притворяться.

Смотри, как складны данные ей с рожденья

Движенья в такт незримому музыканту.

Как механизмом точно воссоздан гений…

И снег летит блестяшками на пуанты.

Замёрзший мальчик смотрит на это чудо,

Стеклянный шарик нервно дрожит в ладошках.

Она кричит: «Я есть, я была, я буду!..» —

Не слышит он. Но греется понемножку.

Она – его нелепый ночной фонарик,

Смешной фонарик с глупеньким тёплым сердцем.

«Уронишь на пол хрупкий волшебный шарик —

И балерине некуда будет деться…»

Но он не слышит – музыка громко плачет,

В ней столько боли, Господи, столько жизни!..

Но виноват ли бедный замёрзший мальчик?..

Не понимает сложные механизмы…

Но меркнет свет, как меркнут в глазах искринки.

Садятся даже мощные батарейки.

Лежит, едва ль похожая на снежинки,

В ногах блестяшек горсть серебристой змейкой.

И не слезинки – льдинки у балерины,

Она застынет робкой немой игрушкой.

И мальчик, настоящий наполовину,

Уронит на пол хрупкую безделушку.