Текст книги "Альманах современной русской прозы и поэзии «Литературные встречи» №2"

Тамара Селеменева

г. Москва

Праздник Рождества

Улицы кипели рождественским весельем. Везде ходили ряженные, кто во что горазд: в сказочных персонажей, разных зверей, встретились Баба-яга, Вакула и Солоха… В руках гуляющие несли шестиконечные звёзды, украшенные яркими разноцветными лентами. Там и здесь раздавались шутки, звуки колядок:

– Коляд, коляд, колядница! С добрым мёдом паляница. А без мёда не така, подай, тётка, пятака! – пели звонкие девичьи голоса в одной стороне.

– Коляда, коляда! Ты подай пирога, или хлеба ломтину, или денег полтину! – неслось басисто с другой. Всеобщая радость царила вокруг. Праздник пришёл в станицу.

Ефросинья, статная и стройная казачка, красивая и моложавая, несмотря на рождение трёх сыновей-погодков, заранее напомнила мужу о приближении Рождества и попросила по обычаю срезать в саду ветку вишни. Григорий принёс её, такую замёрзшую, заиндевелую! Мальчишкам не верилось, что ветка живая, отогреется и на ней смогут распуститься цветы.

Рождество на Кубани издавна самое главное зимнее торжество. И Ефросинья с Григорием заранее побеспокоились, что поставить на праздничный стол. Потому что как Рождество встретишь, таким год и будет.

Фрося сварила рисовую кутью и сладкий узвар, без которых долгожданная трапеза на Кубани немыслима. Узвар из сухофруктов с сушёными жерделями, яблоками и грушами чудесно пах летом и солнышком. Григорий поставил блюдо с кутьёй и жбан с узваром, как положено, на сено в святой угол. Ещё хозяйка испекла пирог с мясной потрибкой из куриных потрошков – сердечек, печёночек и пупков, а из говяжьей рульки сварила холодец, приправив его чесночком. Ловкая и быстрая, в готовке она мастерица! В погребе приберегли небольшой шматок сала, квашеную капусту, солёные огурчики и мочёный арбуз. Это было целое богатство!

Все припасы и приготовленные блюда красовались теперь в тарелках на белой скатерти стола, источая аппетитные ароматы. Ефросинья, в длинной юбке с блузкой, туфлях на каблуках, румяная от предзастольной суеты, выглядела молодо и нарядно. Отец тоже надел самое лучшее: галифе с гимнастёркой, широкий ремень и хромовые, начищенные до блеска сапоги. Медали подчёркивали важность предстоящего события. Он сам постриг и причесал сыновей: старших Вову и Женю – с чубчиками, девятилетнего Колю – под горшок, помог им нарядиться в чистые выглаженные сорочки.

– Смотрите, сынки, какая у нас мама красавица, – заметил он, внимательно посмотрев на супругу.

– Да-а-а, – в три голоса ответили пацаны. – Самая красивая!

Дети и взрослые, глотая слюнки, вдыхали вкусные запахи кушаний и с нетерпением поглядывали в окно на небо: «Когда же загорится первая звезда и мы сядем за стол?» Настроение у всей семьи – приподнятое. Да ещё и срезанная отцом месяц назад ветка вишни, поставленная в глиняный горшок с водой под образами в святом углу, обильно зацвела. А это означало, что их ждёт счастливый и благополучный год!

Наконец на тёмном небе появилась звезда. Трапеза, как и полагалось, началась с политой узваром кутьи, которую хозяйка дома положила каждому на тарелку, а затем пошли в ход и остальные вкусности.

С улицы уже доносились звуки гармошки и весёлые голоса колядующих.

– А мы не опоздаем? – заволновались мальчишки.

Фрося и Григорий помогли сыновьям собраться, и они понесли вечерю, пошли колядовать. Провожая, папа напомнил, чтобы непременно зашли и к деду Агафону. Мальчишки удивлённо переглянулись.

– Понимаете, он одинокий, больной и слабый. К нему никто не ходит и не приезжает, – объяснил папа.

– Но дед такой злющий, – недовольно поморщился старший, Вовка. – Вон как Женьку летом за ухо оттаскал за одно яблочко, которое он у забора подобрал.

– А вы всё равно понесите ему вечерю, – вмешалась мама. – В Рождество не помнят плохое, помогают больным и обездоленным, дарят подарки, совершают добрые поступки! В этот день все должны быть сытыми и счастливыми!

Сначала дети постучали к дедушке с бабушкой:

– Здравствуйте, с праздничком, с Рождеством Христовым! Папа и мама вечерю вам прислали.

Бабушка Фёкла, нарядная, в красивом цветастом платке и новом переднике, встретила радостно. Отведав кутьи, угостила орехами и пряниками, испечёнными специально к этому дню: забавными фигурками коней, медведей, петухов, звёзд и мячей. Дед Макар, высокий и всё ещё сильный казак, обнял, усадил всех троих на колени и, будучи заядлым рыбаком, вручил по удочке. Дальше дети побывали у крёстной, тёти Меланьи, не забыли одинокую Егоровну и других соседей. И везде им были рады, дарили мелкие деньги, игрушки, сладости.

А вот и хатка деда Агафона. Мальчики насторожились, подталкивая друг друга, робко постучались. К их удивлению, старик, принаряженный в новую косоворотку, тоже очень им обрадовался, широко заулыбался. Потом попросил Вовку слазить в подпол и достать корзинку. Взял из неё и дал ребятам по несколько душистых краснобоких яблок, ещё добавил грецких орехов, счастливо суетился, называл внучками и говорил, говорил, не мог наговориться. Ушли они от деда очень довольные.

– И никакой он не злой, просто очень одинокий, – решили мальчики. Им было приятно сознавать, что выполнили поручение родителей и порадовали дедушку.

Они уже возвращались домой, как вдруг самый младший, Коля, услышал какой-то писк. Он остановил братьев, прислушались. Теперь и Володя с Женей чётко уловили поскуливание и в канаве на снегу увидели малюсенького щенка. Мокрый и грязный, он сильно дрожал и, наверное, был очень голодным. Ребята по очереди грели его за пазухой. Щенок прижимался, смешно ловил и пытался сосать ребячьи пальцы. Малыша было жалко, детям очень хотелось взять его домой.

– Но ведь мама не позволит, – волновались пацаны. Они знали, она построже папы («он бы, наверное, разрешил»), и всё же отважились отнести собачонку домой, хотя бы накормить.

Войдя в сени, мальчишки медлили, не спешили проходить в дом, о чём-то шептались.

– Ну и что там у вас за секреты? – увидев их замешательство, поинтересовалась мама.

– Да вот, маленького щенка нашли. Он трясётся и голодный.

– Только его нам не хватало! А грязный, замухрышка какой. Наверное, ещё и блохастый? Отнесите туда, где взяли!

Дети не сдавались, просили оставить щенка, повторяли слова родителей о добре и заботе о несчастных, больных и одиноких. И не только людях, но и животных.

– Ну, мамочка, папа, разрешите! Он хороший! Смотрите, какая красивая у него мордочка, ушки… Давайте подарим брошенной собачке дом! Вы же сами говорили, что в Рождество все должны быть сытыми и счастливыми, – наперебой уговаривали братья.

Ефросинья хотела что-то возразить. Но вдруг, осознав, что сыновья повторили её же слова, осеклась, удивлённо посмотрела на детей и, встретив укоризненный взгляд мужа, смутилась, поймала себя на мысли, что, выгоняя щенка, поступает неискренне, её красивые слова о добре расходятся с поступками.

Мальчики ждали решения, затаив дыхание. У самого маленького, Коли, на глазах блестели слезинки, он готов был заплакать.

И вдруг папа с улыбкой произнёс:

– Действительно, милая, сегодня Рождество. Приютим этого пёсика. Пусть это станет подарком для него и добрым делом для всех нас.

Отец подошёл, обнял маму за плечи, что-то сказал ей шёпотом на ушко, и она заулыбалась, к радости детей, согласилась и даже помогла искупать псинку. Коля сразу стал звать щенка Тузиком. В большой таз налили тёплой воды, и все вместе хорошенько, с мылом отмыли несчастного, а затем насухо вытерли старой простынёй.

Тузик выглядел очень симпатичным и потешным. Шёрстка заблестела и оказалась красивого чёрно-рыжего, а не тусклого серого окраса. И псиной от него уже совсем не пахло. Он согрелся, смешно заковылял по полу, приветливо виляя хвостиком. Потом полакал молока и уснул на приготовленном для него у двери месте – старом ребячьем пальто.

«Ав-ав», – раздавался тихий, приглушённый лай, и щенок, перебирая лапками, будто бы бежал куда-то во сне. Ему снился замечательный сон. Он видел свою лохматую маму, уткнулся в её живот, нашёл сосцы и, причмокивая, с наслаждением сосал, пил её тёплое вкусное молоко.

Мальчики и взрослые смотрели, радостно улыбались и чувствовали себя очень счастливыми в этот зимний рождественский вечер.

Голые гуси

– Нюся, иды мыть макитры, нэхай сохнуть, и будэм шпанку збырать, а то шпакы упэрэд нас усю склюють, – позвала Фёкла дочь.

Шпанкой зовётся особый крупный сорт вишни, и ягода действительно уродилась знатная, налитая, с блестящей, словно натянутой на плоды, кожицей. Ягоды готовы брызнуть сладким тёмно-красным соком. От ос и птиц нет отбоя. Не помогали ни развешенные блестяшки, ни сетки, ни громкие крики.

Особо докучали скворцы, или, по-местному, шпаки. С раннего утра, только рассвело, они чёрной тучей набросились на вкусную ягоду и лакомились ей. Тут – не зевай! Замешкались, не опередили птиц – весь урожай пропал, только косточки ягод густо белеют на земле. Поэтому вишню и черешню на Кубани называют птичьей ягодой.

Успели. Собрали целых два ведра. Нюся, раскрасневшаяся и помолодевшая от приятной работы, уложила мытую шпанку в широкогорлые макитры, а мать приготовила маринад для заливки. Соседки только компоты да варенье готовили, а вот Феклушины маринованные сливы и вишни любила и ждала вся её большая семья.

Всё она сделала как обычно, рецепт, особый, ещё от её бабушки, помнила наизусть. И четыре макитры достались ей тоже от бабушки. Фёкла бережно хранила их и гордилась ими. Но через неделю обнаружила: по неизвестной причине впервые за много лет в двух из них ягоды запенились, забродили. И как бы досадно и жалко ни было, их пришлось выбросить.

Единственными, кто радостно воспринял это событие, оказались хозяйские гуси. Серые с удовольствием лакомились рассыпанными в углу двора ягодами, суетились и громко гоготали.

Через несколько часов Нюся вбежала в хату с криком:

– Мама-а-а, все гуси подохли, валяются по двору и не подают признаков жизни! Они вишнями отравились, наверное. Лежат и даже не шевельнутся!

– Ой-ё-ёй, что мы наделали? – сокрушались обе.

– Давай хотя бы перо для подушек с них оскубём, есть ведь этих гусей нельзя, мёртвые они, – рассуждали мать с дочерью и принялись ощипывать птиц.

– Давай скубать тильки пух, крупнэ пирря нэ надо, – вздыхала мать.

За несколько часов, уже к вечеру, всех – девять штук – гусей ощипали, сложили в кучу и накрыли старым плащом.

– Закопаем завтра утром, – решили хозяйки.

Нюся проснулась рано утром, с удовольствием потянулась, улыбнулась солнечному зайчику на оконном стекле, но вспомнила про мёртвых гусей, как они подрастали… А теперь их, мёртвых, надо закапывать. Хорошее настроение вмиг улетучилось. Потом открыла окно и… обомлела. По двору ходили и громко, тревожно гоготали их гуси. Вид голой пупырчатой кожи синеватого оттенка, уродливо торчащие крупные перья на крыльях и хвосте приводили в ужас.

– Ма-ама, ма-ама, – звала громко Нюся. – Гуси ожили! Ой, я догадалась. Они захмелели вчера, ягода ведь забродила, и мертвецки пьяные даже не чувствовали, как мы их ощипывали!

– Что мы наделали! Живых гусей оскубли. Они же мёрзнуть будут! Ведь осень на пороге.

Женщины решили закрыть птиц в тёплом сарае, а потом… одеть. Собрали все старые сорочки четырёх Нюсиных сыновей и пошили гусям одёжку – этакие жилетки. Некоторые получились с воротниками и на пуговицах, другие без них и на завязках. Гуси выглядели сказочными франтами. Гусыни – немного растерянные и нелепые в своей наготе. Хотелось приодеть их в юбочки и повязать платочки на головы. Вожак, постоянно оглядываясь, неуверенной походкой двигался впереди своего стада, хотя и пытался казаться важным. Жилетка из детской сорочки превращала его, голенького и синего, в смешного мультяшного персонажа. Только шляпки и трости не хватало! Смех, да и только!

Сначала соседи, увидев разодетых в жилетки гусей, хохотали до слёз и вертели пальцами у висков, мол, с ума бабоньки посходили, никогда ещё такого не видывали!

На это чудо приходили смотреть не только со своей – даже и с соседних улиц, «гуси-нудисты» стали местной достопримечательностью. И в станице ещё долго, добавляя смешные, чаще всего вымышленные подробности, рассказывали прибаутки про голых гусей. Получилось, как в поговорке: «Поспешишь – людей насмешишь».

Евгения Фахуртдинова

г. Москва

Хорошая девочка

Елизавета Васильевна всегда была хорошей девочкой. Если человек, с которым она сталкивалась в конкретной ситуации, не знал, с чего начать разговор, она приходила на помощь и разряжала обстановку. А разрядить, надо сказать, она могла что угодно: неловкое молчание, случайный зевок или что-то ещё более значительное, – стараясь загладить недоразумение. Елизавета Васильевна была не только очень деликатной, но и доброй женщиной. Настолько, что ещё в детстве помогала старушкам переходить через дорогу и нести их пузатые сумки с торчащими кочанами капусты до самого подъезда, а то и на пятый этаж.

Хорошей Елизавета Васильевна была ещё и потому, что, когда покупала молоко в разлив, отстояв часовую очередь на морозе к распахнутому грузовику с дюжиной сорокалитровых фляг, и по дороге домой обнаруживала в своём бидоне не два литра, а три, обязательно возвращалась назад, к румяной женщине, с головы до пят источающей свежий деревенский запах, и говорила, протягивая ёмкость:

– Вы мне лишний литр налили. Отлейте, пожалуйста, мне нужно было два.

Елизавета Васильевна была очень честным человеком. Если ей неправильно давали сдачу в магазине (больше положенного), то она возвращала деньги, иногда улыбаясь, а иногда и с серьёзным лицом.

– Пятьдесят рублей ваши. Заберите.

Была она ещё и очень щедрым человеком. Ведь если случалась обратная ситуация в магазине или на рынке, когда её надували и обманывали, то она успокаивала себя так:

– Представлю, что на эти деньги я купила килограмм черешни и слопала её. После чего мне стало плохо и пришлось идти в аптеку за дорогим лекарством от отравления. Получается, что ещё отделалась легко – чувствую-то себя превосходно!

Лишь одного не могла понять Елизавета Васильевна. Работала она в очень уважаемом министерстве, и курящие коллеги жаловались, что сигареты стали подниматься в цене всё чаще и чаще, что в месяц приходится тратить на их покупку около трёх тысяч рублей, а если у тебя ещё и постоянно стреляют, то все четыре… Но почему она, Елизавета Васильевна, не видит этих сэкономленных четырёх тысяч?! Ведь если бы она собрала все эти деньги, то к концу года смогла бы позволить себе заграничный отдых с экскурсиями, чаевыми, коктейлями, сувенирами и вкусной едой.

Однако, несмотря на подобные философские рассуждения, Елизавета Васильевна оставалась хорошей, не ожесточая ими своё по-детски пылкое сердце.

И вот наступил день, принёсший первый снег. Этот день невольно напомнил Елизавете Васильевне о том, что она так и не накопила средств ни на Турцию, ни даже на Санкт-Петербург. Вздохнув о далёком, прекрасном и ей не принадлежащем в тридцатый раз (а именно столько лет было нашей героине), Елизавета Васильевна закрыла дверь квартиры, затем снова открыла, заглянув внутрь, чтобы проверить, выключен ли свет, и пошла на работу привычным маршрутом. Не то чтобы она не любила перемены – нет, она их уважала и часто возвращалась домой разными путями, иногда даже на такси, но с утра пораньше Елизавета Васильевна не могла их любить. Даже если это была пятница.

Через дорогу от здания, в котором проходила вся её жизнь с понедельника по субботу, находился небольшой, но уютный магазинчик. Туда она и зашла за тридцать минут до начала рабочего дня для того, чтобы купить бутылку негазированной воды. Этот день начался неправильно для Елизаветы Васильевны. Не только из-за снега, но и из-за стакана воды, который она не выпила натощак.

Бутылочка стоила восемнадцать рублей. (Елизавета Васильевна не считала нужным покупать такую же воду за пятьдесят, а то и восемьдесят рублей). Она могла бы расплатиться через банковский терминал, воспользовавшись бесконтактной картой, но в кошельке завалялось две монетки-червонца. Самое время избавиться от мелочи, хоть с нею она и чувствовала себя комфортно. Одно дело – пластиковые карты, и совсем другое – живая, тёплая денежка, греющая карман. Всё-таки какие-никакие наличные, но должны водиться при городском человеке, выходящем за порог дома.

– Восемнадцать рублей, – сказала женщина-кассир, не ответив на вежливое «здравствуйте» от Елизаветы Васильевны.

А ведь на бейдже у неё красовалось – Елизавета. Надо же, имя одно, а манеры совершенно другие.

Наша Елизавета Васильевна достала из лакированного чёрного кошелька две звонкие новые монетки и положила их в лоток для наличных. Но что она получила взамен, помимо самой дешёвой воды в этом городе?! Абсолютно неэстетичную, грязную, потёртую, поцарапанную, заляпанную монету, которая с трудом напоминала два рубля.

Елизавета Васильевна вдруг поняла, что за все свои тридцать лет могла простить что угодно: и обман, и клевету, и зависть, и ложь, но ржавые два рубля с утра пораньше, пусть даже и в пятницу, – ни за что и никогда! Она представила, как, потупив голову, с трудом сдерживая негодование и отчаяние, возьмёт эти невозможные два рубля, положит их в свой чистый и аккуратный кошелёк и понесёт их по жизни, пока не найдёт в себе смелость и дерзость отдать первому попавшемуся нищему или (о, ужас!) будет расплачиваться в другом магазине, а у неё естественным образом не примут это металлическое недоразумение, с позором выгнав на улицу. Да и вообще, как можно чувствовать себя достойным и полноценным человеком, когда ты носишь с собой неприличные деньги?!

Неожиданно для себя Елизавета Васильевна вспомнила, как, будучи маленькой девочкой, она столько раз порывалась сказать взрослым тётенькам-продавщицам, что не будет брать в качестве сдачи эти криво заклеенные купюры, эти мягкие от старости «чирки», эти испорченные монеты. Но не говорила. А после хлебного магазина нужно было зайти в молочный, после молочного – в мясной, и если эти деньги не примут, значит, ей, маленькой Лизе, не хватит средств купить то, что она должна принести домой.

Елизавета Васильевна вспомнила об этом, и ей вдруг стало жалко всех детей мира, которым всовывают эти непотребные деньги. И, конечно же, саму себя. Неужели продавцы и кассиры не понимают, что кому-то из детей достанется за такую монету? Что он будет наказан и, может быть, побит?

– Поменяйте мне, пожалуйста, эту двойку, – сказала Елизавета Васильевна. В этот момент лицо её было предельно серьёзным. Теперь она уже не маленькая девочка, а взрослая женщина, к мнению которой обязательно прислушаются.

– Пожалуйста, – кассир Елизавета положила в лоток другую монету в два рубля.

– Благодарю вас. И спешу задать один интересующий меня вопрос. Если вы мечтаете избавиться от порванных купюр и непригодных монет, то почему вы изначально их принимаете? Можно ведь остановить этот приносящий неприятности обмен?

Но кассир Елизавета ничего не ответила. Скорее всего, она не ожидала услышать с утра пораньше, да ещё и в пятницу, на которую у неё были свои планы, такой интригующий вопрос от взрослой дамы в красивом и дорогом полушубке.

Елизавета Васильевна моментально решила, что задала риторический вопрос, и вышла из магазина, не хлопая дверью.

Дорогу она перешла решительно и, что совсем не похоже на Елизавету Васильевну, в неположенном месте. Дверь в здание министерства одним взглядом приказала открыть стоящему на крыльце мужчине, а войдя внутрь, заявила, что пропуск оставила в осеннем пальто, поэтому «Пропустите меня немедленно!». Доселе неслыханная порывистость огорошила сидящего на посту охранника по имени Александр, но он не подал и вида. А раскрасневшаяся Елизавета Васильевна прошла через турникет и направилась в сторону лифта.

Этот день определённо был не таким, как все остальные. Все как будто начали побаиваться Елизавету Васильевну и в то же время искать встречи с ней, приглашать отобедать вместе. Однако обедать Елизавете Васильевне было некогда. У неё проснулась непреодолимая тяга к переменам, к исполнению тех задумок, которые она стеснялась озвучивать, к осуществлению планов, на которые, как раньше ей казалось, у неё не хватает опыта, возраста, смелости.

– Было рано – станет поздно, – шептала она себе под нос, дополняя и распечатывая таблицы, складывая их в специально приготовленные папки и созваниваясь с начальником отдела.

Всё складывалось весьма и весьма удачно, прямо как документы, над которыми весь день работала Елизавета Васильевна. Проект, её авторский проект, который она уже несколько лет не решалась показать руководству, в один день заинтересовал вышестоящее начальство, изменив не с понедельника, а с этой непохожей на остальные пятницы всю жизнь Елизаветы Васильевны.

Часы показывали половину пятого. Она понимала, что всё же нужно поесть, хоть этого и не хотелось, поэтому направилась в столовую, которая находилась в соседнем подъезде. Однако через две минуты вернулась обратно.

– Что же такое, Елизавета Васильевна? Уже отобедали? – поинтересовался Александр.

– Закрылись, представляете?! На полчаса раньше, – посетовала она, проходя через турникет.

– И что же вы? Так и не пообедав, дальше работать?

– Ничего, пару часов потерплю, – Елизавета Васильевна сняла полушубок и направилась к лифту, – но, когда я злая, я такая голодная! Точнее, наоборот, естественно. Когда я голодная, я такая злая!

Александр обогнал Елизавету Васильевну и нажал на кнопку вызова лифта.

– Как я вас понимаю! Я тоже очень и исключительно злой, когда голодный. Сам на себя злюсь из-за этого. Но что поделать? Такова наша природа.

Двери лифта открылись, но охранник и не думал отпускать Елизавету Васильевну, преградив ей путь и оказавшись неоправданно близко к её лицу, которое было таким же раскрасневшимся, как и утром.

– А у меня есть суп. И он вкусный, понимаете? Сам готовил. Хотите, я разогрею и принесу?

Елизавета Васильевна не ожидала подобного предложения, поэтому не сразу нашлась что ответить. В голове стали проноситься неожиданные образы: Ветхий Завет, Исав, продавший своё право первородства за чечевичную похлёбку брату Иакову, потом в очередной раз фраза «было рано – станет поздно», а ещё «дают – бери, бьют – беги», но самое главное, она вдруг увидела глаза, эти интересные глаза не замеченного ранее прекрасного человека, который знает её имя, а она его – нет.

– Из чего суп, вы говорите? Впрочем, это совершенно неважно, раз он вкусный. Я, знаете ли, совершенно не привередлива. Могу спать не то что на горошине – на мужчине. Правда, никто не знает, как я хороша в постели.