Текст книги "Образование, воспитание, наука в культуре эпохи Возрождения"

Итальянские издатели весьма неохотно подчинялись Индексам, нередко публикуя книги без необходимого разрешения церкви, и даже шли на открытое противодействие. В январе 1559 г. собрание гильдии книгоиздателей Венеции решило отказаться от публикации индексов и не предоставлять для проверки свои реестры издаваемых произведений. Но уже в марте в Венеции прошло публичное сожжение более 10 тыс. книг (подобные сожжения проводились и в других городах). В апреле церковь наложила на венецианских издателей и книготорговцев экономические санкции, они потеряли доступ к книжному рынку папских земель[166]166
  Robin D. Publishing Women… Р. 253.


[Закрыть].

Многие произведения авторов-женщин потенциально попадали под запреты церкви и в 50‑е гг. печатались зачастую без ее разрешения (для продажи книги требовалось обозначение con privilegio на ее титульном листе)[167]167
  Ibid.


[Закрыть]. Но находились торговцы, готовые нарушать закон, а многие «сомнительные» с точки зрения отношения церкви книги печатались в это время не в самой Венеции, находившейся под пристальным вниманием религиозных властей, а в небольших городах, чьи издательства были тесно связаны с крупными венецианскими издательскими домами («женская» антология, например, была напечатана в Лукке). Находились и другие способы примиряться с политикой церкви. Так, Плинио Пьетрасанта, издавший в 1555 г. антологию Джироламо Ручелли «Храм для божественной синьоры Джованны д’Арагона» (Del tempio alla divina signora donna Giovanna d’Aragona fabricato da tutti i più gentili spiriti, E in tutte le lingue principali del mondo) в честь женщины, явно недружественной папству[168]168
  Джованна д’Арагона – супруга Асканио Колонны и мать Маркантонио Колонны, открытых врагов папы Павла IV. В 1555 г. папа находился в состоянии войны с происпанскими силами, в числе которых была и семья Колонна. Джованна, по приказу папы, находилась под домашним арестом в Риме, откуда тайно бежала. Кроме того, она принимала и активное участие в деятельности реформационных кружков.


[Закрыть], посвятил эту книгу епископу Тренто кардиналу Кристофоро Мадруццо, считавшемуся противником жесткой репрессивной политики Павла IV[169]169
  Robin D. Publishing Women… Р. 298.


[Закрыть], и не встретил препятствий к публикации.

Подъем инквизиции сам по себе был угрозой для женщин, вновь воскресив подозрения в ведовстве и заставив многих даже образованных представителей итальянского общества снова рассуждать о греховной природе женщин[170]170
  King M.L., Rabil R. The Other Voice, 1300–1700 // Fonte M. The Worth of Women Wherein Is Clearly Revealed Their Nobility and Their Superiority to Men. Chacago; L., 1997. P. XX–XXI.


[Закрыть]. В 1580 г. перед судом инквизиции по обвинению в колдовстве предстала куртизанка и известная писательница Вероника Франко, и хотя была освобождена, практически отошла впоследствии от публичной литературной деятельности[171]171
  Stortoni L. The Early Sixteenth Century… P. XXIII.


[Закрыть].

Негативные обстоятельства, усложнявшие публикацию женских работ, а также и жизнь женщин-писательниц, вероятно, все же возымели эффект к концу 1560‑х: число женщин, присутствующих на литературной арене, значительно сократилось, как и вообще число светских произведений не только женского, но и мужского авторства. В 1575–1577 гг. чума опустошила Венецию, нанеся, разумеется, удар и по издательскому делу[172]172
  Robin D. Publishing Women… Р. XII.


[Закрыть]. Однако упадок женской литературы не стал долговременным. Конец XVI в., особенно 90‑е гг., ознаменовались как переизданием старых произведений знаменитых женщин (например, Колонны, Террачины, Андреини), так и появлением новых ярких имен и расцветом женской полемической литературы (работы Модераты Фонте и Лукреции Маринеллы в защиту женщин). Примечательно, что в этот период многие женщины вновь начинают работать под псевдонимами (так, настоящее имя Фонте – Модеста Поццо), чего не было на протяжении почти всего XVI в.

Н. И. Девятайкина
Тема образования в трактате Петрарки «О средствах против превратностей судьбы» и эпиграфах к нему Иохана Пинитиана^*

Тема образования обречена на постоянную актуализацию в разные эпохи в силу того, что само образование есть один из главных признаков цивилизации и во многом определяет направление ее развития и состояние общества. При этом исторический опыт имеет здесь особое значение, укажем хотя бы на Болонскую систему.

В отношении обозначенных в названии статьи вопросов грандиозное наследие великого итальянского гуманиста и поэта Петрарки (1304–1374) пока не получило системного осмысления, хотя в целом ренессансное образование и педагогика изучаются очень активно, в том числе российскими исследователями. Достаточно вспомнить многочисленные труды Н. В. Ревякиной и содержательный русско-итальянский сборник статей об образовании XVI в. В статьях сборника Петрарка упоминается лишь мельком, интересующий нас трактат не называется вовсе. В недавней монографии Н. В. Ревякиной и автора данной статьи некоторые диалоги анализируются, но вне связи с Пинитианом[173]173
  *Статья написана при финансовой поддержке РГНФ, пр. 14–01–00509.
  Религиозное образование в России и Европе в XVI веке / Под ред. Е. Токаревой. М.; СПб., 2010; Ревякина Н.В, Девятайкина Н. И. От Средневековья к «Радостному дому»: школы, ученики, учителя итальянского Возрождения (XIV–XV вв.). М., 2020.


[Закрыть]. Иными словами, материал трактата, связанный с темой образования и ее интерпретациями немецким автором эпохи Реформации, ждет системного осмысления. Оно важно и потому, что оценки трактата до сих пор противоположны (от признания его как самого средневекового и схоластического сочинения до характеристики как новаторского и прорывного)[174]174
  Diekstra F. N. M. A Dialogue between Reason and Avversity. Assen, 1968; Trapp J. B. Illustrated manuscripts of Petrarch’s De remediis utriusque fortunae // Poetry and Philosophy in the Middle Ages: A Festschrift for Peter Dronke. Leiden; Boston, Koln, 2000. P. 217–250; Špička J. Strategie dialogu v Petrarkově “De remediis”, Brno, 2005 (diss.); Lentzen M. La fortuna del De remediis utriusque fortunae del Petrarca nei Paesi di lingua tedesca: Sebastian Brandt e il Petrarca // Francesco Petrarca: L’opera Latina: tradizione e fortuna. Atti del XVI Convegno internazionale (Chianchano-Pienza, 19–22 luglio 2004) / A cura di Luisa Secchi Tarugi. Firenze, 2006. P. 361–372; Laurdens P. Un aspect de la fortune du De remediis de Petrarque en Europe du Nord: del’illustration à la mise enemblèmes // Francesco Petrarca, da Padova all’Europa: atti del convegno internazionale di studi 17–18 giugno 2004 / A cura di G. Belloni et al. Roma, 2007.


[Закрыть].

Что касается автора эпиграфов, его имя – Пинитиан (1478–1542). В российской науке эта фигура практически неизвестна. Удовлетворительное указание на его эпиграфы сделал в свое время американский ученый и коллекционер, специалист по ренессансным изданиям Уиллард Фиск (1834–1904)[175]175
  Fiske W. Petrarch’s treatise “De remediis utriusque fortunae”, text and versions. Firenze, 1888.


[Закрыть], затем об этом перестали писать. В современной немецкой литературе в двух-трех справочниках о Пинитиане сообщается как поэте-лауреате и педагоге. Пинитиан в 1511–1512 гг. написал аллегорическую игру-поэму «Добродетель и удовольствие», выпустил два небольших сборника латинских стихов, разработал несколько школьных учебников по латинской грамматике, составил солидный по объему латинско-немецкий словарь, вел переписку с разными деятелями своего времени[176]176
  См.: Worstbrock F. J. Deutscher Humanismus. 1480–1520. Verfasserlexikon. B.; N.Y., 2006.


[Закрыть]. Эпиграфы к диалогам Петрарки он написал в начале 1530‑х гг. во всеоружии писательского опыта и латинского красноречия и обстановке реформационных движений в Германии.

Петрарка почти двумя столетиями раньше обратился к трактату «О средствах против превратностей судьбы» («О средствах») тоже в зрелом возрасте и тоже умудренный культурным и общественным опытом. На создание самого большого текста у гуманиста ушло 12 лет (1354–1366 гг.). В результате появились 253 (254) диалога, разделенных на две книги. Разговоры в них ведут аллегорические персонажи: Разум (Ratio) и Радость (Gaudium) в первой книге, Разум же и Скорбь / Печаль (Dolor) во второй. Трактат задумывался, судя по развернутым пояснениям к каждой книге, как «лекарство» для читателя, интересное наставительное, воспитательное чтение. Судьба трактата оказалась завидной. Он первым среди латинских сочинений Петрарки стал переводиться на европейские языки. Неслыханную популярность он приобрел в Германии, где выходил в числе инкунабул (не позже 1474, 1496)[177]177
  См. подробнее: Geiß Jür. Zentren der Petrarca-Rezeption in Deutschland (um 1470–1525). Rezeptionsgeschichtliche Studien und Katalog der lateinischen Drucküberlieferung. Wiesbaden, 2002; Lentzen M. La fortuna del De remediis. P. 368.


[Закрыть]. В следующем веке дважды переводился на немецкий язык, издавался несколькими типографскими домами (в Аугсбурге, потом Франкфурте-на-Майне, Берне), увидел только за XVI в. более 10 изданий с предисловиями и стихотворными посвящениями самых знаменитых авторов вроде Себастьяна Бранта, продолжал выходить до середины XVII столетия.

Одно из изданий (1539) открывает линию публикаций трактата не просто в переводе на немецкий, но с эпиграфами на двух языках – немецком и латинском. И здесь мы возвращаемся к Пинитиану. Автором идеи предварения каждого диалога эпиграфом стал его коллега по школе Св. Анны в Аугсбурге, друг, переводчик трактата на немецкий язык Вигилий (Stefan Vigilius, 1465 – после 1540?). Он достаточно хорошо известен как гуманист, интеллектуал, доктор теологии, университетский профессор в Гейдельберге, где прослужил четверть века, писатель, в 1531–1540‑х гг. – как преподаватель языков в Аугсбурге[178]178
  См. о Вигилии: Wacker (Vigilius) // Biographisches Lexikon der Ludvig-Maximilians-Un. München; Berlin, 1998. Teil.1 (1472–1826).


[Закрыть].

Вигилий обратился к Иохану Пинитиану с предложением написать эпиграфы. Тот сразу откликнулся. В результате появилось 508 строк эпиграфов (по две строки к каждому из 254 диалогов) в старинных традициях римских эпитафий: первая строка пятистопным ямбом, вторая – четырехстопным. Одновременно Пинитиан создал 4‑строчные эпиграфы на немецком языке. Иными словами, обеспечил поэтическими строфами и оригинал, и перевод. Добавим, что издание, о котором идет речь, украшено ксилографическими иллюстрациями знаменитого «Мастера Петрарки»[179]179
  [Petrarca Fr. De remediis utriusque fortunae] Glükbuch, beydes dess Gutten und Bösen: Darinn leere und trost, wess sich menigklich hierinn halten soll. Durch Franciscum Petrarcham vorm. im lateinisch beschriben und yetz grüntlich verteutscht und mit schönen Figuren gezieret, Augspurg: H. Steyner MDXXXIX. Übersetzung des St. Vigilius.


[Закрыть]. Потом трактат начал переиздаваться, открываясь текстами от издателей, в том числе краткими биографиями Петрарки. Появились его «карманные» форматы, по одному из которых (1610) Л. М. Лукьянова и осуществила перевод латинских эпиграфов[180]180
  См.: Petrarca Fr. De remediis utriusque fortunae. Bern, 1610. В статье все эпиграфы цитируются по данному изданию, а переводы – по рукописи стихотворного перевода Л. М. Лукьяновой, также сделанного по нему и любезно предоставленного ею автору статьи. Сам трактат цитируется нами по современному латинско-французскому двуязычному изданию: Petrarque Fr. Les remedes aux deux fortune / Texte et trad. par Ch. Carraud. P., 2002. Vol. 1–2.


[Закрыть].

В статье предпринята попытка выявить место и характер темы образования в трактате Петрарки, его текстах и подтекстах, в составе ценностных ориентиров времени. Кроме того, казалось важным уяснить представления гуманиста о состоянии современного ему образования, степени его престижности. Наконец, проанализировать эпиграфы Пинитиана к диалогам на темы образования и выявить, как взаимодействуют между собой два текста, созданные в разное время, разных странах, разных исторических контекстах и разными авторами – гуманистом Петраркой и сторонником Реформации Пинитианом.

В центре внимания будут два предисловия и десять диалогов первой и второй книг трактата «О средствах» (I. 25–26, 29, 32, 43, 80–81; II. 7, 40–41), прямо или косвенно связанных с образованием, и столько же эпиграфов к ним. Данные диалоги не исчерпывают темы, она проходит через весь трактат, обозначается в каждом пятом тексте; отбор произведен с учетом рамок статьи и избранных вопросов. Полное рассмотрение потребует еще нескольких публикаций.

Предварим анализ некоторыми краткими замечаниями по поводу места темы в трактате. Его изучение показало, что понятие «образованный» (doctus, иногда eruditus) встречается в диалогах много десятков раз, в позитивных и комплиментарных контекстах, о ком бы ни шла речь: римских принцепсах или рабах, Отцах Церкви или современных правителях, творческих светских людях или христианских святых.

Высокообразованным выглядит и главный участник бесед – Разум. «Ипостаси» Разума в диалогах – большой и специальный вопрос, поэтому перечислим только знаки учености, проступающие в его речах. Перед нами знаток греческой и римской истории образования и учености в лицах и форматах. Разум легко вспоминает при случае, например, в диалоге «О замечательном наставнике» (I. 80), у кого и какие были учителя, чему и как учили, что происходило в платоновской Академии, или в диалоге «О множестве книг» (I. 43), какими были древние библиотеки и сколь великими знатоками оказались их создатели и обладатели. Не меньше эрудиции выказывает Разум в оценке сочинений древних авторов. О его образованности, широком круге чтения многое могут сказать яркие речи в ответ на реплики собеседников-оппонентов. Они свидетельствуют о прекрасно усвоенных уроках римской школы риторики в таких ее представителях, как Цицерон. Развернутые суждения Разума органично включают в себя латинские крылатые выражения и пословицы, обильные стихотворные и прозаические цитаты, гендиадисы и антитезы, сравнения и метафоры, забавные или поучительные вставки-новеллы. В них большое место занимают высказывания Отцов Церкви, фразы из Библии. Их очень украшает богатая и живая россыпь примеров из греческой мифологии и истории, римского прошлого, порою – из средневековой эпохи. Если попытаться указать диалоги, то придется назвать почти все; без таких «примет» едва наберется по пять-десять текстов в каждой из двух книг. Даже простое перечисление этих фактов убеждает, что автор трактата наделяет главного персонажа чертами всесторонне образованной личности. Тем самым «затактно» демонстрирует свое отношение к учености и образованию.

Если собрать воедино все высказывания, как приведенные выше, так и густо представленные в других частях трактата, особенно в предисловиях, то можно вычленить главные составляющие понятия «образованность». Это – ежедневное чтение, потребность в нем, удовольствие от него; потребность в пополнении культурного багажа; эрудиция, в том числе свободное цитирование на память текстов разных писателей и поэтов, оперирование ими, привлечение культурного знания как привычный компонент любого разговора; свобода не только владения материалом, но и выражения своего отношения к ученому (культурному) писательскому мнению; осмысление общего и особенного в позициях авторов, отрицание непререкаемости любого авторитета; отношение к книгам как главному культурному богатству.

Обратимся к двум диалогам – «Об игре в мяч» (I. 25) и «Об игре в кости и камешки» (I. 26). Они интересны для прояснения того, какие поводы в небольших текстах, не связанных с темой образования, находит автор, чтобы высказаться об учености, познаниях. Например, дважды в малом «пространстве» этих диалогов Разум-Петрарка напоминает, что римские принцепсы Август (63 до н. э. – 14 н. э.) и Аврелий (121–180) были самыми образованными (doctissimi) людьми и лучшими носителями власти своего времени[181]181
  Petrarque Fr. Les remedes aux deux fortune. Vol. 1. I. 25. De pilae ludo; I. 26. De ludo aleae et calculorum.


[Закрыть]. Вторая характеристика (власти) становится словно бы производной от первой (учености). С равным уважением гуманист чуть дальше отзывается об образованности современного ему правителя – французского короля Иоанна Доброго[182]182
  Ibid. I. 32. De canibus.


[Закрыть]. Кроме этого, в тех же диалогах он рассуждает о платоновских прогулках как о лучшем виде физических занятий, которые добавляют бодрости и помогают усваивать знание; о состязаниях в афинских собраниях, связанных с созданием коротких ярких ученых текстов, и пр.

Образование начинает занимать в глазах Петрарки особое место в составе самых важных человеческих свойств, обогащая их. Как заявляет его Разум в диалоге «Об охотничьих собаках»: ум «без образования и знания» остается «беспомощным»[183]183
  Ibid.


[Закрыть]. Иными словами, образование словно бы превращается в антропологический признак. В этической перспективе знание много раз ставится рядом с добродетелью (virtus). Например, в очередном диалоге на темы состязаний сказано так: «…Старайся превзойти других не силами тела, не мужественной осанкой, не мощью, но знаниями и добродетелями»[184]184
  Petrarque Fr. Les remedes aux deux fortune. Vol. 1. I. 29. «Об атлетических состязаниях».


[Закрыть].

Петрарке кажутся слишком утилитарными причины получения образования, если они связаны только с материально-телесными нуждами: «Все то, что вы делаете для тела, не является благочестивым; пренебрегая заботой о душе, вы проводите бессонные ночи в заботах о теле: о нем вы печетесь, его желания исполняете, для него изучаете благородные искусства» (I. 29)[185]185
  Эта и все другие большие цитаты в статье приведены в переводе Л. М. Лукьяновой. См.: Иоганн Пинициан. Вслед за Петраркой / Пер. Л. М. Лукьяновой. Саратов, 2019.


[Закрыть]. Но, как можно понять, это горячее наставительное рассуждение не отменяет самого образования. «Благородные» искусства вполне приветствуются, если служат обогащению души, обретению мудрости.

Со стороны социального статуса, не успехи в состязаниях, не сила или ловкость, а знание рассматривается как несомненный знак превосходства. Поэтому и имеют место высказывания вроде приведенного выше призыва «стараться превзойти других знанием и добродетелями[186]186
  Petrarque Fr. Les remedes aux deux fortune. Vol. 1. I. 29.


[Закрыть]. Образование ставится в один ряд с социально-статусными и юридическими «измерителями». Так, «образованный раб сильнее необразованного господина»[187]187
  Ibid. Vol. 1. II. 7. De servitute: Ratio: Et est haud dubie servus eruditus eo maior indocto domino, quo fortuna qualibet maior est animus.


[Закрыть].

В целом в диалогах трактата обозначается социальная, семейная, личностная, этическая ценность образования, достойная внимания власти и государства. Этим, как и многим другим, Петрарка начинает формирование гуманистического представления о роли образования, его значении в жизни. Образование имеет место и в рассуждениях об идеальных качествах личности. Сами эти качества формируются многими факторами, среди которых – усилия в отношении образования; это одна из составляющих идеала ренессансной личности как образованной.

Выявим, что же считал важным резюмировать Пинитиан в своих эпиграфах, написанных к рассмотренным выше диалогам. Начнем с короткого диалога «Об игре в мяч» (I. 25 De pilae ludo) – того, в котором Петрарка хвалит образованность римских принцепсов и противопоставляет шумным играм греческие философские прогулки. Диалог заключается так: «Безусловно, всякое резкое движение, особенно если оно сопровождается криком, не подобает благородному уму»[188]188
  Ibid. Vol. 1. I. 25. Ratio: Nec tamen quia vel ille divini atque humani iuris peritissimus, vel hi doctissimi atque optimi principes fuerant, ideo ludus preceps et clamosus placet, si quidem motus omnis vehementior, presertim si clamore permixtus sit, honestum dedecet ingenium.


[Закрыть], читай – образованному человеку.

Пинитиан предваряет диалог такими строками:

 
Тело в игре упражняй, но при том, избегай утомленья.
Здесь, как и в прочих делах, меру всегда соблюдай.
 
 
Exerce corpus lusu, non membra fatiga.
Nam cunctis debet rebus inesse modus.
 

Для автора эпиграфа важной оказывается тема диалога, а не его внутренний пафос, не рекомендации по поводу ученого досуга. Он значительно сужает смысловое поле текста, одновременно вводя в него рекомендацию соблюдения меры, на чем гуманист не акцентировал внимания. Пинитиан идет скорее за рекомендациями гуманистов-педагогов вроде Витторино да Фельтре, которые признавали значение физических упражнений для детей и юношей, добавляя немецкую заботу о мере.

Следующий диалог называется «Об игре в кости и камешки» (I. 26 De ludo aleae et calculorum). Петрарка в нем советует следовать великим людям и брать с них пример в отношении образованности. Он подробно рассказывает об одной из интеллектуальных игр в Афинах, «которой когда-то занимались ученые люди»: каждый предлагал в собрании друзей что-нибудь из ученых сочинений, нечто важное, касающееся добродетели или доброй жизни; потом «эксперты» сравнивали сочинения «соперников», побежденные уплачивали небольшие деньги[189]189
  Petrarque Fr. Les remedes aux deux fortune. Vol. 1. I. 26. Петрарка почерпнул информацию у Авла Гелия. См.: Аттические ночи. XVIII, 13, 1–4.


[Закрыть]. Данный диалог также завершается свидетельством уважения к учености и образованию: «эти упражнения взбадривали ум и побуждали к научным занятиям, как победителей, так и побежденных».

Обратимся вновь к Пинитиану и его эпиграфу к данному тексту:

 
Время в игре проводить, значит, тратить его понапрасну;
Можно, конечно, играть, меру при этом блюдя.
 
 
Aliceus exosus pellit lusorius horas;
ludus habet laudem, si moderatus erit.
 

Эпиграф практически повторяет вторую строку предыдущего, а в первой перелагает наставления немецких педагогов-реформаторов и гуманистов относительно разумного и полезного использования времени. Об умном и исполненном творчества досуге нет ни слова. Вновь все богатство гуманистического диалога втиснуто, если так можно выразиться, в узкие рамки, сведено к теме меры.

Третий эпиграф открывает диалог «Об атлетических состязаниях» (I. 29 De ludo palestrarum). Он перекликается с предшествующими текстами, повторяя вторую строку по поводу необходимости блюсти умеренность-меру.

 
В беге, прыжках и борьбе состязаться любому похвально,
если ты меру блюсти будешь в занятьях всегда.
 
 
Et lucta, et cursu, saltu et certare palestra
haec bene conveniunt, sed moderata viris.
 

Первая же строка одобряет занятия олимпийскими видами спорта. И ею Пинитиан явно привносит свое понимание, которое разворачивает предыдущие высказывания и вновь перекликается с наставлениями гуманистов-педагогов. У Петрарки главная идея диалога, как всегда, выражается в последних строках: «Старайся превзойти других не силами тела, не мужественной осанкой, не мощью, но знаниями и добродетелями»[190]190
  Petrarque Fr. Les remedes aux deux fortune. Vol. 1. I. 29: Ratio. Quin tu si contentionibus gaudes, id tibi sume certamen in quo semper fere superior qui melior, non de corporum viribus aut omnino de re ulla ubi peior idem esse possit et victor; non de opibus ergo, non de dignitate, non de potentia, sed de scientia ac virtute contende idque eo animo non ut cuiusquam fame obstrepas, sed ut aliene laudis emulatio tibi sit calcar ad gloriam: nulle ibi sint penitus partes invidie, sed virtutis.


[Закрыть]. А в самом диалоге он критически отзывается о таких «нездоровых» соревнованиях, как борьба, рассматриваемая как «низший» виде состязаний. И это вновь никак не выражено в эпиграфе.

Можно ли найти объяснение такому расхождению, сужению и даже переиначиванию смыслов диалогов Петрарки немецким гуманистом? Некоторые причины попытаемся обозначить. Прежде всего, перед нами в лице Пинитиана не ренессансный гуманист, а учитель грамматической школы Св. Анны. Он, как видно из эпиграфов, не ставит для себя главной задачей «вытаскивание» текстовых и затекстовых этических смыслов диалогов Петрарки, связанных с темой личности и путей ее совершенствования в жизненных практиках. Пинитиану привычны другие практики. Он видит в качестве читателей петрарковских текстов своих учеников, обращает дидактический пыл в наставления школьного порядка. Они не лишены интереса по части признания важности физических упражнений, да и вообще права на отдых. Здесь, как уже отмечалось, его педагогические тезисы перекликаются с идеями итальянских и немецких гуманистов. Но эти тезисы словно бы оставляют в тени то, что было главным для создателя диалогов и насыщало их высокой духовной энергией, что рождалось в полемике с традиционными представлениями и мнениями. Полемический дискурс переплавляется у аугсбургского автора в идею меры, в том числе в отношении физической нагрузки человека.

Выскажем еще одно соображение: Пинитиан актуализирует диалоги, имея в виду достаточно широкого читателя, народившегося вместе с типографским способом тиражирования текстов. Перед его глазами рядом со школярами разных возрастов встает усердное к чтению немецкое бюргерство, состоятельные и почтенные обитатели Аугсбурга, мужчины и женщины делового круга. Не исключено, что для них петрарковские рекомендации ученых прогулок и бесед как варианта самого благородного отдыха могли казаться отвлеченными, далекими от повседневных запросов. «В меру» развлечься игрой после напряженной недели в их «программу» отдыха могло укладываться вполне. Достаточно почитать надписи на знаменитых пивных кружках-сосудах этого времени, созданных из так называемой каменной массы (конец XV–XVI в.), чтобы это стало ясно. Пинитиан принимал во внимание, очевидно, и разделял подобные представления об отдыхе своих сограждан.

Обратимся теперь к прямым текстам на тему школы и образования и посмотрим, каковы на них реакции Пинитиана. Его эпиграфы сразу показывают, что тема образования и учения их автору была очень близка. Нам уже представлялся случай проанализировать сами диалоги[191]191
  См.: Девятайкина Н. И. Тема учителя и ученика в диалогах Петрарки (по трактату «О средствах против превратностей судьбы») // Долгое средневековье. Сб. в честь профессора Аделаиды Анатольевны Сванизде. М., 2011. С. 93–106.


[Закрыть], поэтому остановимся развернуто именно на эпиграфах. Первый из диалогов называется «О замечательном наставнике» (I. 80 De excellenti praeceptore). Его главные тезисы: можно стать образованным и ученым без всякого наставника, прилагая усилия и стремясь достичь цели; даже самый великий наставник не сможет одолеть лень и нежелание никчемного ученика. Пинитиан и здесь идет своей дорогой.

 
Если наставник ученый, то стыдно тебе не учиться;
сильно старайся – тогда станешь ученым и ты.
 
 
Est pudor a docto te nil didicisse magistro;
quin age te docilem redde peritus eris.
 

Смыслы диалога Петрарки сводятся автором эпиграфа к двум посылам: нерадение – порицаемое качество ученика, особенно если рядом с ним серьезный учитель; следует стараться усваивать все, что дает учитель, дабы стать таким же образованным, как он. Вторая фраза Пинитиана – наставление, рисующее знание учителя как эталон и планку, к которой ученика может «дотянуть» усердие. Преподаватель грамматики, Пинитиан и в эпиграфе главной выставляет роль учителя, ученик – прежде всего ведомый. Добавим сюда традиционное тяготение немцев к учености, их ментальные установки в отношении честного и упорного труда и усердия во всем, в том числе в одолении школьных премудростей, чтобы и здесь прийти к заключению: Пинитиан продолжает работать эпиграфом на свою аудиторию. Но нельзя не отметить, что очень важный момент не дает разойтись диалогу и эпиграфу: уважение к учености. Оно оказывается схожим у ренессансного автора и его немецкого «референта».

Диалог «О замечательном ученике» (I. 81 De insigni discipulo), идущий вслед за только что рассмотренным, продолжает у Петрарки тему образования, его важности, равно как и вопрос о первостепенном значении собственных усилий ученика. К этому добавляется третья тема – о великом ученике как великой славе для учителя. Приведем эпиграф Пинитиана.

 
Путь, по которому юность идет, совершенно не ясен;
ум, что сулит нам успех, часто ввергает в порок.
 
 
Est iter incertum juvenis, quo protrahat aetas;
ingenium felix ad mala saepe ruit.
 

Укажем, что Пинитиан с его школьным опытом и практиками в этом двустишии очень отходит от диалога: исчезает тема образования, славы, остается суждение-констатация относительно особенностей взросления юноши и того, что молодой человек с хорошими задатками стоит перед опасностью свернуть с доброй дороги на дурную.

В эпиграфе, если подойти к нему исторически, можно усмотреть тему влияния переходных эпох на молодое поколение, но практически нельзя обнаружить акцента на выдающихся качествах ученика и роли в его развитии талантливого учителя, что было самым существенным для итальянского гуманиста.

В диалогах второй книги Петрарка ставит «обратный» вопрос – о неученом наставнике и о неспособном ученике знатного происхождения. С точки зрения интересующей нас проблемы диалоги зеркалят с рассмотренными текстами первой книги: продолжает развиваться тема важности серьезного образования, собственных усилий ученика, к которым добавляется гуманистическая критика претензий знатных отпрысков на особое место в обществе, высокомерное поведение, в том числе – по отношению к учителю.

К первому из диалогов «О неученом наставнике» (II. 40 De indocto praeceptore) Пинитиан пишет такой эпиграф:

 
Если случилось, учитель попался тебе неученый,
можешь другого искать, но прилежность и сам прилагай.
 
 
Forsan ab indocto si tu docere magistro,
fac alium quaeras, sedulus esto tamen.
 

Сразу можно заметить, что данное двустишие точнее, чем выше проанализированные, передает смыслы текста Петрарки. Правда, оно значительно смягчает тональность диалога, поскольку выводит за скобки одну из главных тем-выводов диалога (оно вложено в уста главного персонажа Разума, подводящего итоги беседе с Печалью), что можно с успехом достичь любого знания самостоятельно, без наставника. Среди примеров – Августин и Бернар: «И вот, задавая себе вопросы, размышляя, будоража и совершенствуя ум, они постигали то, в чем вы со всеми вашими наставниками едва ли сможете разобраться»[192]192
  Petrarque Fr. Les remedes aux deux fortune. Vol. 1. II. 40. Ratio: Mirando igitur, cogitando, assurgendo, et ingenium acuendo, ea ipsa que vos cum omnibus preceptoribus vestris vix intelligits invenere.


[Закрыть]. В диалоге так отвечает юному ученику умудренный собеседник; «они» – все, кто сумел выучиться без наставников. Кроме того, Пинитиан обозначает проблему неученого наставника как некий «заштатный» случай, чем тоже смягчает суждения гуманиста, писавшего как раз о частом и типичном, словно бы всеобщем явлении, кстати, подтвержденном фактами его времени.

Пинитиан, собственно, даже не предлагает ученику, как это делает главный автор, бежать от горе-учителя, скорее он рекомендует примириться с ситуацией, являя прилежание. Но вновь и диалог, и эпиграф четко нацеливают на усердие в учении, а значит, на ценность образования.

Наконец, последний из интересующих нас диалогов – «Об ученике неспособном и надменном» (II. 41 De discipulo indocile ac superbo) – Пинитиан «расшифровывает» таким стихом:

 
Если попался тебе ученик кичливый, но глупый,
будет напрасным твой труд и усилия тщетны.
 
 
Instruere indocilem puerum, quicumque laboras,
litus aras et erit gratia nulla tibi.
 

Здесь немецкий соавтор говорит в один голос с итальянским автором. Диалог Петрарки наполнен сочувствием к учителю, напрасно теряющему время, силы и труд на ученика, который не желает стать образованным человеком. Пинитиан-учитель горько констатирует тот же самый факт. Его слова о труде и усилиях учителя свидетельствуют об уважительном отношении ко всем тем, кто «сеет разумное, доброе, вечное», дает образование.

Данный диалог имеет еще одну важную составляющую, которая связана с темой знатности. Это позволяет понять, на какое место среди статусно-сословных ценностей наши авторы ставят образование. Степень престижности образования представителей любых сословий, отчасти обрисованная в начале статьи, в глазах Петрарки становится еще более понятной из характеристики, данной в предисловии трактата к первой книге. В нем Петрарка рассказывает о персоне, которой посвятил сочинение, о своем сокурснике по Болонскому университету, затем пармском правителе-тиране, политическом изгнаннике знатном синьоре Аццо Корреджо (1303–1362?). Опустим по недостатку места историю его жизни, она в общих чертах известна[193]193
  Montecchi G. Azzo da Correggio // Dizionario biografico degli italiani. Roma, 1983. Vol. 29. P. 425.


[Закрыть]. Отметим только моменты, связанные с образованием. Петрарка с большой похвалой отзывается о стремлении Аццо общаться с образованными людьми, ежедневно читать книги, заниматься литературой совместно с друзьями и пр. Заметим, речь идет не об интеллектуале, не о писателе или поэте, не о профессоре университета или богослове, рассказ идет о политике и правителе, правда, с университетским образованием, кажется, как у Петрарки, незавершенным. И даже если слова о постоянном чтении скорее похвала и комплимент, чем практика повседневной жизни, сам факт тяготения Аццо к образованным людям и книгам претендует на то, чтобы стать знаком престижа. Ясно, что и университетское образование уже рассматривается как престижное.

И, напротив, необразованный представитель титулованного происхождения, собственно весь слой необразованных знатных лиц, становится объектом критики. Кратко остановимся в этой связи на диалогах и эпиграфах на тему знати и ее отношения к образованию. Два самых ярких текста называются «Об охотничьих псах» (I. 32 De canibus) и «О множестве книг» (I. 43 De librorum copia). Первый из диалогов наполнен иронией и насмешкой. Разум сатирическими красками описывает «мыканье» дворян-охотников по лесам и полям, их пустые беседы по вечерам, а затем в лицо бросает им укор в полной необразованности. Позволю себе привести один развернутый фрагмент:

И неужели это и есть все ваше умение? Это что, та любовь, та благодарность и тот долг, который вы уплачиваете Творцу, кормилице-родине, родителям и друзьям? Вы знаете только ваших ястребов и цапель, кричащих под облаками, немного растерзанной добычи, пот, напряжение и ночные истории о потерянном дне. В этих занятиях вы всегда энергичны и неутомимы, а при занятиях серьезными вещами вы медлительны и бессильны. Для вас слишком объемисты исторические сочинения Ливия, речи Цицерона и – немыслимо представить – священные книги. Невыносимо подумать, что вы, рожденные для иного, живете, проводя время в охоте, если только можно назвать это жизнью?[194]194
  Petrarque Fr. Les remedes aux deux fortune. Vol. 1. I. 32.


[Закрыть]

«Рождение для иного» значит в контекстах Петрарки – для высокого личного, творческого или общественного предназначения. В подтексте прочитывается важнейшая мысль: образование – предназначение человека, определенное Богом. Оно, как отчасти было отмечено, заложено в природе человека; от него самого зависит, будет ли реализовано. Получается, что дворяне в массе своей (автор использует в своей филиппике-речи местоимение множественного числа вы), этому предназначению не соответствуют. Отметим попутно, в списке тех авторов, сочинения которых следует постигнуть в дворянских семьях, рядом названы один из отцов римской истории, один из самых блистательных римских риторов и Священное Писание. Такое близкое культурное соседство бросает позитивно-сакральную тень на светские языческие тексты и высвечивает новизну идейной позиции Петрарки. Отчасти – и некоторые пункты его образовательной программы.

Как же в данном случае реагирует Пинитиан?

 
Что ты теряешь свободное время, охотясь с собакой?
Нужно, бесспорно, себе радостей лучших искать.
 
 
Quid juvat optandum venatu perdere tempus,
quaerere cum possis commodiora tibi.
 

Как можно понять, Пинитиан словно бы оставляет за охотой право считаться одной из радостей (употребим слово переводчика) дворянина. Мысль Петрарки жестче: охота, которая в глазах других действительно может рассматриваться как возможная и не лишенная приятности форма отдыха от дел, есть главное и бессмысленное в его глазах занятие дворянина. Этот дворянин, а через него все дворянство вновь укоряются автором диалога за забвение призвания человека, которое видится в образовании, чтении, общественно-полезном служении и пр.