Текст книги "Российское государство: вчера, сегодня, завтра"

Россия, начиная со времен Ивана III Великого (а до него понятия России не существовало), определенно является имперской страной и имперской нацией. Я вкладываю в эти термины тот смысл, что русскому народу глубоко свойственно желание общей цели, стремление к осмысленности своего существования в коллективе. У нас, у русских, есть желание как бы растворить (до какой-то степени, разумеется) свою индивидуальную жизнь в общественной. Нами как бы имплицитно предполагается, что жизнь индивидуальная особого смысла не имеет и иметь не может, а общественная может и имеет.

Если эти мои предположения соответствуют действительности, то, значит, естественным для русских является смесь первого и второго вариантов государственного устройства, идеократии и имперского патернализма. Когда Петр I объявил об учреждении империи и короновался императором, то особых причин к тому с точки зрения классического определения империи не было – ну, присоединили Финляндию, сущую малость в сравнении с территорией основной России, населенной этническими русскими (тогда ведь в ее составе не было ни Средней Азии, ни Закавказья). Но это присоединение соответствовало происшедшему при Петре изменению представлений русских о самих себе. С того момента мы обрели новый вектор развития, хотя, замечу, реально этот новый вектор сформировался десятилетиями ранее, в процессе преодоления последствий церковного раскола. И сегодня я отчетливо наблюдаю у всего нашего народа – и у масс, и у истеблишмента – ощущение дефицита смысла и тоску по общим целям. На мой взгляд, это имеет настолько всеобщий, консенсусный характер, что такие цели не могут не появиться.

Должно быть какое-то общее дело. В конце концов, слово «республика» по-латыни означает именно «общее дело». Вот с этим общим делом у нас плохо – строй республиканский, а общего дела нет. Все те процессы, которые последние 10–15 лет происходили в стране, были сопряжены с размыванием нашей традиционной российской идентичности и повлекли за собой вполне определенные последствия.

В ряду таких последствий стоят и это вызывающее негативные эмоции ощущение отсутствия привычных смыслов существования нации, и потребность в появлении общей цели. У каждого человека могут быть свои личные цели, но если общих целей нет, то дело плохо, потому что личные цели обычно весьма приземленные и могут обрести иной, надындивидуальный смысл только тогда, когда они накладываются на общие. А если руководствоваться только лишь приземленным… Ну, заработал несколько миллионов, но возникает вопрос: а зачем? Вечная проблема с личными смыслами – зачем все это? Есть, конечно, путь отшельников, монахов, но в обществе таковые даже в периоды большого религиозного энтузиазма составляют лишь небольшую часть населения, и я говорю сейчас не о них.

Ясно, что либеральная модель никак не может помочь нам в обретении общих целей и надындивидуальных смыслов существования. Впрочем, поскольку в жизни все диалектично, эксперименты с либеральными идеями не окажутся полностью забытыми, бесполезными для нас. Даже в рамках нашей идеократической традиции произошло известное усвоение либеральных идей на невербальном уровне массового сознания. Люди усвоили, что существует масса вещей, в которые государству лучше не соваться. Не потому, что оно не имеет права, как учит философия либерализма, а потому, что право-то оно, может быть, и имеет, но если не будет лезть, то всем будет лучше, а само оно будет работать эффективнее и с меньшей затратой сил и средств.

В данном отношении опыт 90-х годов весьма полезен, и в первую очередь тем, что идеи частной собственности и рынка внедрились в умы уже практически необратимо. Можно спорить о том, должны ли быть государственными или могут быть частными большие нефтяные компании, или по силам ли частному капиталу проложить трансполярную магистраль. Но никто, кроме законченных маргиналов, не дискутирует о том, должно ли государство иметь в собственности кондитерские фабрики и разрабатывать и утверждать ассортимент шоколадных конфет. А ведь 20 лет тому назад мысль о том, что это может быть не так, казалась значительно более радикальной, чем, например, мысль о крестовом походе. И когда, скажем, Лужков говорит, что 90-е годы мы просто потеряли, он не совсем прав. Мы приобрели опыт общественной жизни в новых условиях. И не только негативный.

Каковы могут быть новые смыслы и цели – вопрос непростой. Чеканный, отчетливо артикулированный ответ на этот вопрос может быть дан лишь в жанре политической программы и завершаться призывом к политическому действию. Но на деле вопрос этот заключает в себе проблему, не поддающуюся научному и даже псевдонаучному анализу: цели нельзя придумать или вычислить, их можно только выработать, породить, а затем убедить других в их реальности и даже очевидности.

Вот, например, построим коммунизм, всем будет по потребностям, ну и что, просто чтобы лучше жить? Это не катит в качестве реальной общенациональной цели, тем более не катит, когда ты видишь, что совсем недалеко, через океан, материально живут как минимум не хуже тебя, а скорее всего и лучше. Впрочем, если ты живешь даже в десять раз лучше других, это как-то не очень возбуждает. То есть вообще-то оно бы и неплохо, но класть за такую цель жизнь явно не хочется. Пожертвовать собою, чтобы оставшиеся в живых потребляли на душу населения в десять раз больше колбасы, – это как-то не очень…

За всю историю существования человечества образовались всего лишь три базовые группы идей, формирующие надындивидуальные смыслы: религиозные идеи (братство), социальные идеи (равенство) и либеральные идеи (свобода). Если отбросить последние, то остается либо построение Царства Божьего на земле, либо построение этого царства без Бога, – собственно, всего два варианта, и ничего иного. Но в силу той вакцинации, которую у нас провели в 20-е годы, вариант построения Царства Божьего на земле без Бога у нас не проходит. Значит, речь может идти о воссоздании в том или ином виде православной империи. Однако что оно будет реально означать и что за ним последует – тут уже гадание на кофейной гуще: то ли стремление водрузить православные кресты над католическими храмами Парижа, то ли только над мечетями Стамбула. Но это из области фантазий.

Кстати, идея пресловутой «либеральной империи» не только абсолютно неконструктивна, но даже и не смешна. Основа либерализма в том, что главная ценность и мерило всего – индивид. В ценностях либерализма, в концепции либерализма, в его мироощущении все общезначимое имеет сугубо подчиненное значение. Тогда как империя, как я уже говорил, – это такая страна, где индивидуальные цели растворены в общих. Либеральная империя – все равно что деревянное железо.

Завершая эту тему, важно проакцентировать следующее. Поворот России к воссозданию империи отнюдь не связан с завершением относительно мирного периода мировой истории. Одно не вытекает из другого, здесь нет причинно-следственной связи. Неприятие русскими третьей модели государственности и выбор второй обусловлены сугубо внутренними причинами. И если я неправ и XXI век будет веком спокойным, то выбор русских будет все равно тем же. Но если я прав и вскоре мир вступит в период нескончаемых войн, то выбор в пользу империи очень поможет.

В мирное время, когда соревнуются экономики, идеократия не дает серьезных преимуществ, она выглядит слабее, хотя я и не считаю, что она существенно слабее: у нее есть и сильные, и слабые стороны. Пока принципы идеократии цементировали японское общество, экономика Японии росла, а когда влияние идеократии уменьшилось, все начало сыпаться. В военное время ситуация меняется принципиально, и если XXI век будет веком войн, то принципы идеократии будут весьма востребованы.

Каким может стать характер взаимоотношений держав к середине XXI века, если он будет веком войн?

А каким был характер взаимоотношений между Римской империей и Персидской империей? Отвечаю: это были войны, горячие и холодные. Последние можно трактовать и как мирное, хотя и не вполне добрососедское, сосуществование, сопровождающееся редкими пограничными стычками. Обычное сосуществование двух соседних империй. Я уверен в том, что через 50–100 лет политическая карта мира будет выглядеть совершенно иначе, чем сейчас. В ней останется всего-навсего не более пяти государств. И будет абсолютно невозможна ситуация, когда образуется независимое государство Черногория с населением 630 тыс. человек. В Москве даже в советское время, не говоря уже про нынешнее, и район с такой численностью не образовали бы – для района мало.

Такого рода малые страны могут образовываться и существовать только в составе региональных союзов и только в период без войн. И если мы рассмотрим процессы укрупнения и разукрупнения стран, то увидим, что эти процессы регулируются особыми центростремительными и центробежными силами. До недавнего времени в политической науке и политической философии считалось, что едва ли не главным фактором, способствующим увеличению размеров государства, является свобода торговли внутри государства. Но опыт Евросоюза показал, что это вовсе не так, что реальная свобода торговли может быть достигнута и между разными государствами, для чего достаточно заключить всего несколько договоров. Идею полного слияния провалили (в ходе референдумов по Евроконституции), а вот свободная торговля работает, даже злейший враг не сможет утверждать обратное при наличии единой валюты. Теперь становится понятным, что главная центростремительная сила, способствующая укрупнению государств, – это войны. Большому государству во время войны всегда и безоговорочно лучше, чем маленькому.

В периоды же, когда эта главная центростремительная причина по объективным причинам исчезает, начинается стремительная дезинтеграция крупных держав. Так, Советский Союз распался не потому, что чрезмерно обострились национальные противоречия, а потому, что на тот момент не было реальной внешней угрозы. Была бы – потерпели бы, сказали бы сами себе: «Да, плохо, а куда деваться?» А когда одна чаша весов пустая, то достаточно не очень больших гирек на другой, чтобы она быстро подскочила вверх.

Это все к тому, что если верно мое исходное предположение о жестком силовом климате XXI века, то процесс укрупнения и сокращения числа государств на нашей планете практически гарантирован, и можно рассуждать лишь о том, какие именно государства и в каких именно границах будут тогда существовать. Я лично думаю, что будет существовать всего-навсего пять государств.

Во-первых, Американская федерация, в которую будет входить Америка от Баффиновой Земли до мыса Горн. Иными словами, обе Америки – все, что называется Новым Светом в географическом смысле. Южная, Северная, Центральная Америка – это будет одна страна.

Другой страной будет Китай, как бы он ни назывался – «Зоной азиатского благоденствия» или Поднебесной. В него, в моем представлении, будут входить собственно Китай, Япония, Корея, страны Индокитая, Филиппины. И, конечно же, Австралия, о чем всегда забывают, когда говорят, что у Китая есть проблема нехватки территорий, которая, впрочем, тоже надумана. Австралия – страна практически незаселенная и расположенная неподалеку от Китая. И при возрастании военно-политического конфликтного потенциала в мире она тут же к Китаю и отойдет, поскольку защитить сама себя не в состоянии. А китайцы, кстати, ее обустроят, там вполне приемлемый и понятный для них климат.

Скажу, в связи с этим, несколько слов о популярном в России мифе о китайском нашествии в Сибирь. Это глупость, равной которой нелегко и сыскать. Во-первых, в тех местах, восточнее Иркутска, первые русские (не власть, а отдельные забредавшие туда «землепроходцы») появились только во времена, описанные в романе «Дерсу Узала»; раньше их там не было. А китайцы на той стороне Амура жили уже очень давно, и ничто не мешало им ни физически, ни политически обосноваться в Сибири, потому что это была ничейная земля. Во-вторых, говорить, что китайцы освоили ту, южную сторону Амура, – тоже натяжка. Потому что первые города (за исключением тех, что появились в последние годы исключительно для обслуживания контрабанды из России и в Россию, т. е. за исключением поселений контрабандистов) начинают появляться часов через пять езды курьерского поезда от Амура в глубь китайской территории. Первый мало-мальски крупный (по китайским меркам, весьма скромный) город Харбин находится в 800 км от границы. Иными словами, для китайцев даже земли по их сторону Амура – это территория малопригодная для проживания.

В Китае, повторю, проблем с территорией нет, там плотность населения небольшая, чуть больше, чем у нас, но в общем небольшая. Но в Китае две трети территории вообще практически не заселены, причем не только пустыня Гоби, но и гигантский Синьцзян-Уйгурский автономный округ. По ландшафтам и размеру это почти как Казахстан, никаких естественных географических различий между ними нет. Это не пустыня, а нормальная, по нашим понятиям, земля. Но не пригодная для жизни по их представлениям. Пригодной же им представляется примерно треть территории Китая, что представляет собою прибрежную полосу порядка тысячи километров в глубину. Это по всем параметрам – по продуктивности, климату, красотам, разнообразию – одна из лучших земель на планете, если не лучшая. Но ничего подобного в Сибири нет, даже самой малости.

Китайцы, которые приезжают к нам в Сибирь, – это чаще всего вахтовики, они там не живут и жить не хотят, для них жизнь там – просто ужас. Они едут туда как в стройотряд – заработать и вернуться наконец-то в нормальную жизнь. Есть, конечно, и те, кто хочет там селиться, кто женится на наших, заводит хозяйство. Таких тоже довольно много. Я смотрел статистику, из них 72 % принимают русские имена и крестятся. И детей называют русскими именами. Это те, кто хочет ассимилироваться. Но они уже не китайцы. Какая вам разница, какой формы у него глаза, – он уже не китаец. А вот китайцам, сохраняющим китайскую самоидентификацию, – им наша Сибирь и задаром не нужна.

Третьей мировой державой станет Халифат, объединяющий все исламские страны, включая всю Африку (в том числе и преимущественно христианские страны), всю Азию до Индии и, наверное, Индонезию, если Китай ее не захватит.

Четвертой державой станет Индия. Я думаю, что Индия выживет, хотя не исключено, что ее завоюют мусульмане, один раз так уже было.

А пятой мировой державой, я надеюсь и уверенно прогнозирую, потому что просто не вижу иной альтернативы, будет Россия, к которой отойдет вся Европа (при этом трудно сказать, к кому отойдет Турция). Не вижу шансов для Европы сохранить свой суверенитет при отсутствии американской помощи. В сегодняшней Европе нет даже воли к сопротивлению. Она не способна воевать ни с кем, никогда, ни при каких обстоятельствах.

Таким мне видится основной вектор мирового развития. Безусловно, эти пять мировых держав будут во всех смыслах – и в экономическом, и в культурном, и в информационном – значительно более автаркичны, самоустремленны и самодостаточны, чем даже самые большие государства сегодняшнего дня. Но понятно и то, что их автаркия и самодостаточность не будут абсолютными, если только державы не будут находиться в состоянии перманентной горячей войны. Однако подобное состояние сомнительно.

Для меня немаловажен вопрос о том, что произойдет в случае такой глобальной трансформации с таким устойчивым в последние десятилетия образованием, как мировой рынок. Уровень трансграничных потоков, конечно, сильно упадет. И не из-за войн, а просто потому, что сейчас они явно избыточны.

Есть две модели странового развития. Первая – когда одна страна производит что-то одно, а другая страна производит другое. Они обмениваются, поскольку производимое в одной стране нет нужды производить в другой и всегда можно обменять или купить. Вторая модель предусматривает, что каждая страна формирует замкнутую экономику, т. е. по преимуществу производит все самостоятельно. Разве что кроме тех продуктов, которых у нее просто нет. Но из этой ситуации, как показывает опыт, всегда можно найти выход.

Выбор той или иной модели зависит от очень многих факторов. Сказать, какая лучше, довольно сложно. Все, кто утверждает, что замкнутая модель экономики не способна обеспечить быстрый рост, просто недостаточно продумали свое утверждение. В конце концов, существует один объект, у которого экономика полностью замкнута. Этот объект – земной шар в целом, поскольку с инопланетными цивилизациями мы не контактируем. Хотя мировая экономика полностью замкнута на себя, она быстро растет, и это простое рассуждение доказывает, что замкнутость никак не может являться препятствием для быстрого роста. По крайней мере, она не делает его невозможным. Могут возразить, что в незамкнутой системе рост все же быстрее, но это вопрос особый, связанный с анализом внутренних диспропорций в рамках замкнутой системы.

Есть, однако, фактор, который необходимо принимать во внимание при сопоставлении двух моделей развития. Со времен учения Фридриха Листа, главный труд которого назывался «Автаркия больших пространств», известно, что многое зависит от стандартного размера единичного субъекта. У большой страны (не будем сейчас вдаваться в определение понятия «большой»), в соответствии с учением Листа, появляется определенная внутренняя склонность к автаркии, т. е. к тому, чтобы всегда, когда есть возможность, рассчитывать на свой собственный производственный потенциал. С этой точки зрения очевидно, что чем меньшее число больших стран останется в мире, тем больше будет шансов на реализацию второй модели, тем большая автаркия будет характерна для экономик сохраняющихся мировых держав. Если мы говорим про четыре-пять стран, самая маленькая из которых включает миллиард человек, а самая большая – два миллиарда, то каждая из них способна обеспечить себя всем необходимым, формируя достаточно емкий рынок для полноценного развития.

Отмечу еще один распространенный миф, согласно которому без развитой структуры мирового рынка невозможно якобы обеспечить инновации. После опыта Советского Союза и Третьего рейха (а это были достаточно замкнутые системы) и с учетом всех их научных успехов нелепость этого мифа очевидна. Эффективность мирового рынка в стимулировании инновационного развития сильно преувеличена. Конечно, если рассматривать очень слабо развитую страну, вступившую в интенсивное взаимодействие с развитой индустриальной державой, то наличие большого экспортно-импортного потока между ними только и может обеспечить слаборазвитой стране необходимые инновации. Но если у вас есть две индустриально развитых страны, то нет даже теоретических доказательств того, что большой объем торговли между ними повысит интенсивность научно-технического прогресса в каждой из них. Я считаю это лишь пропагандистским мифом, решительно ни на чем не основанным.

И еще одна необходимая оговорка. Я делаю прогноз и ничего не говорю о своем отношении к его содержанию. Но, кстати, я не вижу на этом пути глобальной трансформации каких-то особенно больших социальных издержек. Простой пример: желание обыкновенных граждан ездить куда-то на отдых с развлекательными целями. Представим себе, что мы живем в Российской империи, протянувшейся от Лиссабона до Владивостока. Предположим также для простоты, что в те времена за пределы империи ездить будет запрещено. Правда, я не очень понимаю, почему; так никогда не было. Но положим, что будет. Разумеется, в этом есть некоторые неудобства, но ведь в Европу ездить будет можно, она уже внутри. И к морю можно, и в тропики: у ряда европейских стран есть еще заморские владения – маленькие, но вполне достаточные для отдыха. Это означает, что даже такая не очень приятная вещь, как запрет на иностранный туризм, если таковой случится, в столь гигантской стране будет переноситься значительно легче, чем в стране современного размера, даже большой.

Я нарисовал структуру мира, весьма характерную для истории земного шара. Было много периодов, когда он был поделен между немногими большими державами. Но всегда при необходимости можно было сколько угодно путешествовать, чем и занимались купцы, которые шелком торговали, римским железом, информацией обменивались, техническими инновациями.