Текст книги "Российское государство: вчера, сегодня, завтра"

Русский выбор сегодня неимперское полиэтническое государство. И первый вопрос, который здесь возникает: сможет ли оно, перестав быть имперским, сохранить свою нынешнюю территорию? Я не оптимист, но все же полагаю, что у России нет серьезных поводов опасаться дальнейшего распада. За исключением, возможно, откола Северного Кавказа.

Первое основание для такого вывода – относительная этническая гомогенность страны. Если опять-таки отвлечься от Северного Кавказа, откуда отток русских начался еще в 1970-е годы и не прекращается по сей день, она заселена в основном русскими. Это обеспечивает ее культурное единство, включая единство языка, стилей и норм жизни.

Следует учесть и еще один важный фактор – однородный ландшафт. Генная география пришла к довольно необычному выводу: у русских имеется нечто вроде гена русского пространства. То есть ландшафт, в котором мы живем, природнен нам, он – часть не только нашего культурного мира, но и нашей биологии. Обратите внимание, что Россия именно после распада СССР находится в зоне относительно единого природного ландшафта – от Смоленска до Владивостока. От «материковой» России отпали преимущественно (хотя и не только) чужеродные ей территории, а остались те, которые в природном отношении однородны. И сейчас мы живем, занимая территорию, которую считаем родной. На этом фоне заметно выделяется лишь все тот же Кавказ – это и в самом деле какой-то другой кусок.

Из пространств, расположенных вне России, подобны русским, быть может, разве что пространства Канады. Ну и, конечно, Украины и Белоруссии. Знаменитый анекдот: украинец говорит другому украинцу: «Срубай березу, а то придут москали и скажут: вот они, исконно русские земли». Анекдот этот исполнен глубокого смысла именно потому, что подразумевает наличие единого ландшафта. К тому же следует иметь в виду и крайнюю этническую близость украинцев, русских и белорусов. Да, антропологически и генетически они отличаются друг от друга сегодня и отличались изначально, что фиксируется по крайней мере с начала второго тысячелетия. Белорусы ближе к русским, украинцы – дальше. Украинцы – это не просто другие русские в культурном или ином отношении, это действительно другой народ. Но степень родства, единства внутри восточных славян чрезвычайно высока.

Теперь о будущем государстве русского народа. Чтобы быть устойчивым, оно должно стать демократическим. Его государственные структуры должны адекватно выражать волю народа, должны предполагать участие населения в выработке общих решений. В данном вопросе я не выхожу за рамки классических теорий демократии и не вижу смысла придумывать никаких теорий «русской демократии». Классические схемы вполне могут быть адаптированы к России. И это должна быть не имитационная, подражательная демократия, которую мы наблюдаем сейчас, а реально работающая, обеспечивающая свободу экономической и социальной жизни, свободу самоорганизации народа.

У нас же до сих пор любые проявления самоорганизации, особенно исходящие со стороны русских, тут же пресекаются. Либо бьют по рукам, либо пытаются создавать некие имитационные формы, патронируемые и направляемые властью.

Отсюда вторая характеристика такого Русского государства – либерализм, свобода гражданских ассоциаций, правовой строй. Собственно, этого хотят и все русские, подавляющее большинство граждан России. Они не хотят ничего сверхъестественного. Когда говорят об особом русском пути, все сводится по сути дела к стремлению учитывать культурную специфику страны, что должно приниматься в расчет в любом государстве. Ничего «самобытного», отличающегося от понимания демократии на Западе, социологические опросы не показывают. В этом отношении между Россией и Западом ценностного разрыва не существует.

Повторю еще раз: в идее Русского государства я не вижу ничего сверхъестественного, никакой особой русской доктрины, никакой особой русской модели. Это должно быть нормальное демократическое, правовое государство, где будут работать рыночные механизмы. Правда, с большими, чем на Западе, ограничениями, что обусловливается природной и климатической спецификой нашей страны.

Естественно, такое государство не может проводить диффамационной политики по отношению к русским, поскольку русские и Россия – понятия тождественные. Я нередко предлагаю такой мысленный эксперимент: возьмите Россию и вычтите любой из российских народов. Если этого народа не будет, Россия обеднеет, но не перестанет существовать. Но если вы уберете русских, России просто не будет. Причем в тот же миг.

Россия и русские – это тождество. И стать демократической Россия сможет только тогда, когда русские почувствуют себя хозяевами своей собственной страны, когда им станет здесь жить спокойно и уверенно, когда, как говорилось в советское время, у них возникнет чувство хозяина и уверенности в завтрашнем дне. Они должны обрести, наконец, приемлемый уровень социального оптимизма.

Конечно, это относится ко всем народам, но к русским в наибольшей степени, потому что от них зависит судьба России. Это – фундаментальный и бесспорный факт, краеугольный камень нашего бытия.

Критерий успеха в формировании государства русского народа достаточно прост – увеличение рождаемости. Пример из недалекого прошлого – приход к власти Горбачева и связанный с этим рост рождаемости: с 1985 по 1988 год наблюдался вполне ощутимый скачок. Причина его – отнюдь не антиалкогольная кампания, а появление у русского народа исторической перспективы. Открылась перспектива, появился социальный оптимизм. Для меня это главный показатель.

Недемократическое государство не в состоянии гарантировать устойчивость социального оптимизма в народе. Мы на собственном опыте могли ощутить, как в постсоветской России такое государство оказалось неспособным обеспечить свободу национальной жизни. Мы испытали и крайнюю степень упадка государства и общества в период ельцинской анархии, и то, что сейчас называют авторитаризмом. Результаты неутешительны, причем не только в первом, но и во втором случае. В народе и сейчас нет никакого оптимизма, нет чувства уверенности в завтрашнем дне. Напротив, после кратковременного всплеска наблюдается новое ухудшение ситуации. Мы вступаем в тяжелейший экзистенциальный кризис, когда утрачивается смысл существования.

В 1990-е годы, когда надо было выживать, было не до смысла жизни. Сейчас налицо социальное и экономическое улучшение, но люди не понимают, для чего им жить дальше. Когда же они поймут, для чего им жить, они ответят на это чувством уверенности, увеличением рождаемости, что и будет вернейшим признаком того, что в России создано национальное государство русского народа. Именно (и только) тогда начнется рост продолжительности жизни, а вместе с ним улучшится и политическое самоощущение. Именно тогда мы сможем увидеть эффективные процессы социальной самоорганизации, а также культурной, интеллектуальной и всякой иной. И только тогда появится, наконец, то, что называют гражданским обществом. Люди смогут сами, не боясь наказаний и подозрений в дурных намерениях, создавать свои ассоциации, для чего опять же не потребуется конструировать и изобретать новые формы: уже имеющиеся вполне жизнеспособны.

В массе своей русские хотят самой обыкновенной работающей демократии. Они хотят компетентной власти, ответственной перед народом, хотят альтернативных конкурентных выборов, хотят иметь многопартийную систему. Да, им не нравятся термины «либерализм» и «демократия». И понятно, почему. Но все, что входит в содержание этих терминов, они одобряют и поддерживают. Русское население в подавляющем большинстве (свидетельство тому – многолетние социологические опросы) выступает за все те политические и социальные свободы, которые записаны во всех высоких декларациях. И оно категорически не согласно терять любую из этих свобод.

Что же мешает осуществиться государству русского народа? Начну с национальных автономий, их возможной реакции на формирование русского национального государства. Не потому, что вижу в них главное препятствие, а потому, что именно на них чаще всего ссылаются противники такого государства.

Сегодня во многих из национальных автономий русские подвергаются явной дискриминации. Это происходит не только на Северном Кавказе, но и в Татарстане, в Башкирии, в Туве. Поэтому при создании Русского национального государства речь должна идти не более чем о наведении элементарного правового порядка и реализации принципа гражданского равноправия. Естественно, реакция автономий на эти перемены будет в той или иной мере отрицательной, поскольку они лишатся ряда преференций, ряда рентных преимуществ, получаемых только за иную национальность. Но такое положение вещей противоречит любым нормам гражданского и правового общества.

Серьезного потенциала сопротивления у национальных автономий нет. Рекрутирование этнических элит в федеральные политические структуры помогло бы снять большинство возражений. Обратите внимание, сегодня республиканские элиты фактически в Москве не представлены. Надо предложить им эффективные карьерные лифты. Если хотят оставаться республиками – ради бога, пусть будут республики в составе Российской Федерации. Нет смысла бороться за названия. Важно лишь, чтобы законы были везде одни и те же, действовали без изъятий и исключений. Хотят свой флаг и гимн, символические преференции, символические компенсаторы – пожалуйста. Даже свои конституции.

Это – пряник. Но можно использовать и кнут. Однако и в данном случае речь не идет о чем-то экстраординарном. Речь опять же идет всего лишь о систематическом исполнении закона, который никаких этнических преференций не предполагает. Так и давайте делать все по закону. А республиканские конституции не должны противоречить Конституции Российской Федерации.

Часто слышу: ну как же, русские должны думать о том, чтобы «не обидеть их». Слушайте, говорю, поверните вопрос по-другому: пусть они боятся обидеть русских. Русские – угнетаемое большинство в ряде республик, что не секрет. Почему же они не боятся, а мы должны бояться? Мы, повторяю, должны потребовать только одного – соблюдения закона. Всем будет предложен простой и понятный выбор: подчиняться российским законам или лететь на Луну и строить там свое государство.

Но главная проблема все же вовсе не в автономиях. Главная проблема – в особенностях нынешней российской элиты. Она, на мой взгляд, и есть главное препятствие на пути строительства государства, в котором русский народ наконец-то сможет получить свободу самовыражения, свободу национальной жизни, реализовать свои фундаментальные интересы, не вступая в противоречие с интересами ни одного из народов, живущих в Российской Федерации.

Нынешняя элита откровенно враждебна интересам русского народа. Подчеркиваю: именно русского. Потому что именно по отношению к русским проводится кампания диффамации. Я мог бы показать социологические данные о том, что во всех центральных СМИ слова «русский», «русские» используются преимущественно с негативными коннотациями. Даже по отношению к чеченцам не осуществляется такая диффамация. Причем это отнюдь не сознательная политика, нет на сей счет никаких особых указаний Кремля. Можно сказать, что эта линия ведется целенаправленно, но не осознанно. Поэтому, когда я говорю об элите, я имею в виду не только элиту политическую, но, в значительной степени, и культурную.

Смысл такой политики в том, чтобы превратить русский народ в массу, удобную для колониальной эксплуатации. В том, чтобы выкачивать из страны ресурсы и чтобы народ безропотно подчинялся правителям и радовался самому факту своего существования. Буквально как в фильме «Мертвый сезон», где подопытные нацистского ученого должны были радоваться тому, что солнце светит, что помидор красный, что в полдень они получат питательный бобовый суп, а ночью – женщину. В общем, вести себя как биомасса. Ни для кого же в политическом классе не секрет, что многие из высших российских госчиновников (чиновников класса А) говорят: ну, это же быдло, подумаешь, половина вымрет, нам и оставшейся половины хватит. И эти речи полностью соответствуют их действиям, проводимой сегодня государственной политике.

Итак, осуществиться государству русского народа препятствует прежде всего наша элита, которая отчуждена от основной массы населения социально, культурно, экзистенциально и во многом этнически – надо называть вещи своими именами. Эта ситуация не нова для России. Такое же отчуждение наблюдалось в начале ХХ века, когда элита и основная (крестьянская) часть общества жили в различных культурно-временных континуумах. Они говорили на разных языках, ориентировались на разные ценности; у них даже время было разное: циклическое – у крестьянства и линейное – у элиты и городского образованного класса.

Сейчас эта ситуация заново воспроизводится в России, формируется колоссальный разрыв – не только социальный, но социокультурный и экзистенциальный. Этот разрыв – главное препятствие для того, чтобы элита изменила свои цели и ориентиры. И в то же время он парадоксально дает надежду, потому что именно элита – главный закоперщик всех русских революций. Именно она своей глупостью, жадностью и самомнением толкала в прежние эпохи и сейчас вновь толкает Россию к катастрофе. Только сейчас это происходит более стремительно.

Я не думаю, что сегодня у нас возможна революция наподобие Октябрьской. На это, слава богу, у нас просто нет ресурса, даже биологического. Но революция низкой интенсивности, социальная война всех против всех в России вполне может начаться. Более того, вхождение России в новую Смуту я считаю весьма высоковероятным и даже практически неизбежным. В ходе такой Смуты, к сожалению, многие достижения будут пущены под нож. Но я не вижу другого пути решения стоящей перед страной проблемы элиты.

Теоретически существует две возможности. Первая – самотрансформация элиты. Нечто подобное произошло после Смутного времени начала XVII века, когда элита, которая прежде была готова охотно присягать любому иноземцу, поняла, что жить ей все равно здесь, что счастья с Запада не дождешься и, значит, надо меняться самой. И она действительно на время изменилась.

Иной путь трансформации элиты был реализован в начале ХХ века, когда прежние ее группы были вырезаны. Хотя к ней принадлежало множество людей, искренне любящих народ, в восприятии самого народа тот правящий слой был совершенно чужим – социально, культурно и экзистенциально. И во многом чужим этнически. Та элита, повторю, была вырезана, результаты чего оказались просто катастрофическими.

Если у меня еще и сохраняется хоть какой-то оптимизм в отношении будущего России, то основан он вот на чем: мне кажется, русские и вообще все, кто живет в России, – это очень сильные люди. Ведь чтобы здесь жить и наслаждаться жизнью, надо быть героем. Надо быть очень сильным – психически, экзистенциально сильным человеком. Да, не все выдерживают напряжение, что можно наблюдать по масштабам и динамике девиантного поведения. Но в целом у нас пока сохраняется устойчивое и довольно здоровое этническое ядро. И уж точно более стойкое, чем народы современной Западной Европы.

У тех, по-моему, уже не осталось не только воли к борьбе за существование, но даже воли к сопротивлению. Хорошая жизнь расслабляет… У нас же еще очень много жизненной силы. Ее недостаточно, чтобы воссоздавать империю или воевать за то, чтобы отдать землю крестьянам в Гренаде, но вполне достаточно, чтобы навести порядок здесь, построить хорошую страну для себя.

Кроме того, наши люди за последние двадцать лет стали значительно более трезвыми в своих представлениях. Они очень многое прожили и переосмыслили, пройдя путь от колоссальных, необоснованных надежд рубежа 1980–1990-х годов и отчаяния 90-х к нынешней житейской трезвости. Почему они, например, делают выбор в пользу Путина? Потому, что боятся радикализма, боятся радикальных решений. Сегодня они – стихийные центристы. И чтобы подтолкнуть их к радикализму, надо очень сильно раскачивать ситуацию. Именно это на самом деле и делает власть. Никакие экстремисты, никакие мифические эмиссары из-за рубежа не сделают столько для раскачивания ситуации, сколько реально делает Кремль и его ставленники. Например, Зурабов…

Надеюсь, на этот раз маятник далеко не пойдет, хотя без кровопускания уже вряд ли обойдется. Надеюсь также, что первое кровопускание отрезвит элиту. Если бы она, наконец, поняла, что на Западе ей тоже не отсидеться! Иметь там счета хорошо, когда имеешь государственное прикрытие. Если же ты стал эмигрантом, у тебя не будет ни денег, ни, возможно, даже и жизни.

Я понимаю, что в квазиреволюционном механизме перехода от нынешнего государства к нормальному национальному демократическому государству русского народа есть нечто пугающее. Но, боюсь, другого пути не будет. Нам придется пройти через какую-то полосу хаоса, и остается надеяться, что этот период окажется недолгим.

Важно правильно оценить и возможную реакцию внешнего мира на очередное вхождение России в хаотическое состояние. Я думаю, что нынешнее положение вещей в нашей стране вполне устраивает всех наших внешнеполитических партнеров. Напротив, перемены, тем более столь драматические, будут восприниматься настороженно и со страхом. Однако вряд ли стоит ожидать действенного внешнего вмешательства. При наличии у России ядерного оружия и хотя бы сохранения видимости центрального военного командования никто на такое не решится. Но если хаос затянется, если он займет не месяцы и годы, а, скажем, десятки лет, то страна, безусловно, окажется открыта внешнему вмешательству.

Более того, нельзя исключать неудачи в построении демократического русского государства и неизбежной при этом гибели России – по крайней мере той России, которую мы сейчас знаем. Шансы на то, что все окончится успехом, – 50 % на 50 %, а может быть, и ниже. В самом неблагоприятном случае Россия сохранится как единое государство только в пределах ее европейской части. Правда, с потерей Кавказа. Дальний Восток и Сибирь также будут потеряны. В общем, в территориальном отношении Россия вернется к XVI веку.

Я не считаю, что этот мой прогноз так уж пессимистичен. Как историк, я знаю, что и куда более мощные государства и цивилизации погибали. Почему же Россия должна быть исключением?

У меня нет рациональных аргументов в пользу того, что она непременно выкарабкается. Равно как и в пользу того, что обязательно проиграет. Я могу только, как нормальный человек и русский националист, надеяться и прилагать усилия для того, чтобы исход был благополучным. Но я отдаю себе отчет в том, что мы, похоже, втягиваемся в тяжелейшее испытание. Более тяжелое, чем те, что мы прошли за последние два десятилетия. А может быть, и вообще самое тяжелое в нашей истории. Ведь до этого, во всех прежних Смутах, русские были очень сильным народом. Сейчас же мы впервые вступаем в Смуту, когда народ очень слаб, а наши соседи сильнее нас.

Но что делать, история неравномерна. И наше великолепное прошлое не гарантирует нам блестящего будущего.

Алексей Миллер
Демократия этнического большинства?
(О русском проекте Валерия Соловья)

Я уже комментировал в ходе этой дискуссии текст Михаила Юрьева, и вторично брать в ней слово у меня намерений не было. Но после прочтения выступления Валерия Соловья появилось желание отреагировать и на его идеи. И прежде всего потому, что обнаруживается поразительное сходство между позициями двух этих авторов.

На первый взгляд перед нами непримиримые оппоненты. М. Юрьев утверждает, что Россия может существовать только как империя и потому должна озаботиться возрождением себя именно в этом качестве. В. Соловей, наоборот, полагает, что «Россия исчерпала морально-психологические и идеологические ресурсы имперского строительства», что призывы к такому строительству утопичны и вредны и что нам нужно думать о формировании государства-нации. И в этом я с В. Соловьем согласен. Но я не могу согласиться ни с тем смыслом, который он вкладывает в понятие государства-нации, ни с аргументами, которые использует для обоснования своей позиции и которые в конечном счете и сближают его с М. Юрьевым.

Попробую это доказать, но начну все же с другого. Начну с того, как представляет себе В. Соловей главных противников своего проекта и где их ищет.

«У нас, – пишет он, – почему-то считается неприличным и неполиткорректным публично говорить о том, что существует отчетливая корреляция между приверженностью имперской идее и этничностью. Среди сторонников этой идеи слишком много нерусских и полукровок. Скажем, Сергей Кургинян – обрусевший армянин, Сергей Марков и Михаил Юрьев – полуевреи. Дело не только в том, что они армяне или евреи. В конце концов, среди имперцев немало и русских. Важна мотивация. Инородцам и полукровкам нужен имперский горизонт, потому что им было бы некомфортно жить в Русском национальном государстве».

Это одновременно поразительно лукавый и поразительно честный пассаж.

Его лукавость в том, что тезис об «отчетливой корреляции между приверженностью имперской идее и этничностью» (читай – нерусскостью) вынесен вперед, а дезавуирующая его оговорка («среди имперцев немало и русских») представлена как частность. Равно как и в том, что «обрусевший армянин и полуевреи» в следующей фразе становятся «армянами и евреями», которым русского народа не жалко.

На мой поверхностный взгляд телезрителя (ни с одним из называемых далее людей я лично не знаком), С. Маркову и С. Кургиняну не жалко никого, кроме себя. Однако никаких существенных отличий в данном отношении между ними и «арийски чистыми» имперцами А. Дугиным и А. Прохановым я, при всем желании, обнаружить не могу. Наблюдая г-на Проханова в моменты, когда ему в ходе публичных дебатов удается достичь высот душевного волнения, мне кажется, что ему не жалко и себя. Точность моих наблюдений и причины этого явления можно обсуждать. Но в любом случае навязываемое нам мнение о том, что «имперец» Проханов искренне заблуждается, а Кургинян, Юрьев и Марков «имперцы» исключительно потому, что в одном течет армянская кровь, а в двух других – еврейская, по причине чего всем троим «русских не жалко», не просто бездоказательное и жульническое. Мне лично оно представляется намного более неприличным, чем публичное и громкое испускание кишечных газов.

Честность же этого пассажа состоит в том, что В. Соловей открыто признает: инородцам и полукровкам «было бы некомфортно жить в Русском национальном государстве», каким его видит автор. Он, правда, нигде и ничего не говорит о том, что именно создаст для них дискомфорт. Но косвенных указаний на то, что полноценными гражданами России, согласно проекту, могут быть только русские, в тексте более чем достаточно. Для других в формулировках В. Соловья («государство русского народа», «гораздо важнее, что думают по данному поводу сами граждане России, что думают русские», «этого хотят и все русские, подавляющее большинство граждан России») места не находится. Курсив, правда, везде мой, но авторскую мысль, думаю, он не только не искажает, но и проясняет.

А русские, как нетрудно заметить (в дополнение к сказанному выше о селекции по составу крови см. критерии, на основании которых фиксируются отличия русского, украинского и белорусского народов), – это для В.Соловья характеристика генетическая. Похоже, он согласился с критикой известного сторонника биологического подхода к нации А. Севастьянова, упрекавшего В. Соловья в том, что тот портит свой тезис о генетической природе нации оговорками насчет того, что у нее есть еще и обусловленность социально-культурная[29]29
  Севастьянов А. Соловей русского национализма // Политический класс. 2007. № 26.


[Закрыть]. Во всяком случае, украинцы теперь в глазах В. Соловья отдельный народ прежде всего потому, что отличаются от русских генетически. А если бы генетически не отличались, то на статус отдельного народа претендовать не могли бы? А миллионы обрусевших (т. е. считающих себя русскими) украинцев или татар – они кто? Что, гены у них тоже «обрусели»? Или, может быть, с этими генами в «государстве русского народа» еще предстоит разбираться?

Впрочем, кое с кем предстоит разобраться уже сейчас – иначе никакого такого государства может не быть. «Осуществиться государству русского народа препятствует прежде всего наша элита, которая отчуждена от основной массы населения социально, культурно, экзистенциально и во многом этнически – надо называть вещи своими именами». Что ж, назовем вещи своими именами и мы. В. Соловей сознательно или бессознательно проповедует расовый, нацистский национализм, от которого прямая дорога к замеру черепов, анализу ДНК и нюрнбергским законам. Не знаю, облюбовал уже себе автор место обмерщика черепов или где-то рядом с ним либо пока еще на сей счет всерьез не размышлял. Но, судя по всему, надеется, что в «государстве русского народа» жить и творить ему будет комфортнее, ибо с оппонентами и конкурентами в лице «инородцев и полукровок» иметь дело больше не придется.

Кстати, один фрустрированный господин, использовавший этот способ перераспределения статусов, был плохим художником; среди его последователей, насколько можно судить по тексту В. Соловья, могут встречаться и неважные историки. Хороший историк никогда бы не написал, что «общим принципом ее (России. – А.М.) экспансионистской политики» было то, что «Российская империя создавалась за счет территорий, которые в технико-экономическом и военном отношениях от России заметно отставали». Потому что хороший историк знает: западные окраины Российской империи в момент их аннексии и в культурном, и в «технико-экономическом» отношении заметно превосходили центральные области. И в других случаях, когда В. Соловей заводит речь об истории, он дает основания усомниться в своей профессиональной квалификации.

Но это, в конечном счете, не главное. Главное в том, что автор, конструируя образ постимперской отечественной государственности, привносит в этот образ черты, свидетельствующие о наличии в сознании конструктора предрасположенности к расовым или генным теориям. И при этом он, похоже, плохо осведомлен не только об истории Российской империи, но и о традиции русской националистической мысли, отнюдь не одномерной, равно как и о состоянии современного российского общества.

Особенность всех крупных наций, формировавшихся в ядре империй, – их ассимиляторский, этнически открытый характер. В России это хорошо понимали, и поэтому расовые теории, популярные в ХIХ веке, особенно в Германии, не получили здесь широкого распространения. И потому же такие ключевые фигуры русского национализма позапрошлого столетия, как, например, С.С. Уваров или М.Н. Катков (П.Б. Струве не берем, как «генетически неполноценного»), очень удивились бы тому, как В. Соловей понимает русскость и как из наличия у человека определенной доли «инородческой» крови выводит антирусскость. «Было бы в высшей степени несообразно <…> с политическими и национальными интересами России, – писал Катков в 1866 году, – отметать от русского народа всех русских подданных католического или евангелического исповедания, а также еврейского закона, и делать из них, вопреки здравому смыслу, поляков или немцев». Но что В. Cоловью до какого-то Каткова? Ведь и сам русский народ, от имени которого он выступает, ему, судя по всему, не очень-то интересен в его реальных, а не желательных для автора умонастроениях.

Дело в том, что подавляющее большинство граждан России думает так, как думал когда-то Катков, а не так, как думает сегодня за них В. Соловей. На вопрос, кого можно считать русским, 41 % отвечает: «того, кто воспитан на русской культуре и считает ее своей»; 37 % – «того, кто любит Россию»; 29 % – «того, кто считает себя русским». Сторонников того, чтобы считать русскими тех, чьи родители русские, – 26 %; тех, «кто русские по паспорту», – 10 %. Столько же полагает, что русский есть синоним православного. И это – устойчивая пропорция, воспроизводимая в опросах из года в год[30]30
  См.: Тихонова Н. Постимперский синдром или поиск национальной идентичности? // После империи. М.: Фонд «Либеральная миссия», 2007. С. 172. Сумма процентов больше 100, потому что можно было дать два ответа.


[Закрыть].

Нет, не состав крови и не гены, а самоидентификация и культура являются критериями членства в нации, причем не только для большинства современных исследователей общества и русских мыслителей прошлого, включая значительную часть националистически ориентированных, но и для преобладающей части граждан России. Однако В. Соловей не хочет, чтобы люди сами определяли свою национальную идентичность. Это он хочет определять, кто русский, а кто нет. Интересно, уверен ли сам В. Соловей, что какая-нибудь из его прабабок не переспала с немцем, поляком, грузином или, прости господи, евреем? Себе-то анализ ДНК делал?

Обратите внимание, как охотно он ссылается на социологические данные, якобы подтверждающие его тезисы, не приводя при этом ни одной цифры. Думаю, что не случайно. Такие ссылки без ссылок позволяют В. Соловью говорить от имени всех русских – «русские хотят», «этого хотят и все русские». Уверяю, нет ни единой вещи, даже самой прекрасной, которой бы хотели все русские, все французы или все немцы; даже жить хотят не все. Но подобные «обобщения» позволяют риторически конструировать образ единой национальной воли, у которой есть свои выразители, говорящие от имени русского народа. В. Соловей, похоже, не сомневается, что роль эта ему подходит. А если некий Миллер имеет иное мнение о том, как большинство населения страны определяет русскость, а также о том, как следует понимать национальное государство, то спорить с ним очень легко. Точнее, с ним вообще нет нужды спорить по существу, потому что он полукровка и ему «русских не жалко». Приватно хочу предупредить г-на Соловья, что во мне вполне достаточно «генов» от моего русского деда, рязанского кулака, чтобы при встрече ответить на подобные аргументы по-простому, как они того и заслуживают.

Что означает их использование в публичной дискуссии? Оно означает, помимо прочего, что все рассуждения автора о России как полиэтническом, правовом и демократическом государстве не стоят ломаного гроша. Будь он озабочен «всего лишь» обеспечением законности и гражданского равноправия, вряд ли, думаю, стал бы городить весь этот идеологический огород с песнопениями в адрес «государства русского (генетически проверенного? – А.М.) народа» и инвективами против «инородцев и полукровок». Неужели достаточно его, государство, так назвать, чтобы оно стало демократическим и правовым? А если недостаточно, то что нужно еще, чтобы оно таким стало? Ответа нет, как нет и обремененности самим вопросом. Учитывая, однако, подозрительное отношение В. Соловья к нерусским этничностям и его же предрасположенность объяснять иные, чем у него, идеологические и политические позиции безжалостным отношением «инородцев» к русским, расшифровка его замысла не покажется очень уж непосильным делом.