Текст книги "Российское государство: вчера, сегодня, завтра"

Демократия и право, которые предполагают, среди прочего, защиту прав меньшинств, причем не только этнических, у г-на Соловья оказываются демократией и правом для этнического большинства. Именно оно и должно устанавливать правовые нормы, не обращая внимания на то, что думают по этому поводу разного рода меньшинства, и предписывая их исполнение с помощью соловьевских «пряников» и «кнутов». Первые, понятно, должны быть исключительно символическими. А как со вторыми?

Говоря о действительно важной и сложной проблеме, унаследованной Россией от СССР, а именно – о территоризации этничности и связанной с этим дискриминации нетитульных этнических групп в национальных территориальных образованиях, автор выражается вполне ясно: «Пусть они боятся обидеть русских»; «Всем будет предложен простой и понятный выбор: подчиняться российским законам или лететь на Луну и строить там свое государство». Ну да, в Казахстан теперь не сошлешь! Очередной пример нашего давнего интеллектуального недуга – всякая сложная проблема должна иметь простое решение. Или соглашайтесь, или отправляйтесь на Луну! А ну как и на Луну не полетят, и не испугаются? Будем учить бояться? Начнем с демократии, а чем кончим? Советую, кстати, г-ну Соловью почитать недавнюю книгу Майкла Манна, в которой он показывает, что геноцид и этнические чистки вполне возможны и даже весьма вероятны именно при демократии, если она понимается как власть этнического большинства[31]31
  Mann М. The Dark Side of Democracy: Explaining Ethnic Cleansing. Cambridge University Press, 2005.


[Закрыть].

Я не излагаю здесь свою точку зрения на проблему территоризации этничности, как и свою позицию по другим вопросам, касающимся строительства в России государства-нации. Интересующихся моим мнением отсылаю к лекции, прочитанной мной в «Билингве»[32]32
  http://www/polit.ru/lectures/2007/04/19/nacija.html


[Закрыть], и к статье «Нация как рамка политической жизни», опубликованной в летнем номере журнала «Pro et Contra» за 2007 год. В данном же случае я вижу свою задачу в другом. Чтобы продвинуться в представлениях о том, каким может и должно быть Российское государство (цель, поставленная организаторами дискуссии), нужно, мне кажется, отдавать себе ясный отчет и в том, каким оно в современном мире быть не может. Поэтому я счел необходимым высказаться по поводу имперских фантазий Михаила Юрьева. Поэтому же пишу эти заметки по поводу антиимперского национализма Валерия Соловья.

Я начал с констатации поразительного сходства их идеологически разнонаправленных проповедей. Оно не только в том, что они проповеди. И даже не только в том, что оба автора претендуют на выведение России с помощью своих проектов из обнаруженного ими экзистенциального тупика, на возвращение русским якобы утраченного ими смысла существования. Сходство прежде всего в том, что им одинаково видятся исторический маршрут, на котором может быть возвращен утерянный, по их мнению, смысл, и способы его обретения.

Послушаем В. Соловья.

«Революция низкой интенсивности, социальная война всех против всех в России вполне может начаться, – прогнозирует он. – Более того, вхождение России в новую Смуту я считаю весьма высоковероятным и даже практически неизбежным. В ходе такой Смуты, к сожалению, многие достижения будут пущены под нож. Но я не вижу другого пути решения стоящей перед страной проблемы элиты <…> Я понимаю, что в квазиреволюционном механизме перехода от нынешнего государства к нормальному национальному демократическому государству русского народа есть нечто пугающее. Но, боюсь, другого пути не будет. Нам придется пройти через какую-то полосу хаоса, и остается надеяться, что этот период окажется недолговечным».

А теперь вспомните, а если забыли, то перечитайте пророчества Михаила Юрьева. Он ведь тоже видит выход из созданного его воображением экзистенциального тупика в войне всех против всех – правда, не столько внутри страны, сколько в глобальном масштабе. Он тоже начинает с осторожного предположения, что война возможна, а заканчивает утверждением, что этот сценарий неизбежен. Но констатация неизбежности чего-то означает и призыв готовиться к неизбежному, равно как и его упреждающую легитимацию.

Вроде бы один за империю, другой за нацию, а глядишь – оба за войну. Оба хотят срочно помочь русским найти смысл жизни, полагая, очевидно, что без них людям никак не справиться. И обретение этого смысла оба не мыслят без социального катаклизма огромных масштабов, убеждая нас в том, что сценарий более или менее спокойной, нормальной, мирной жизни, где можно заниматься практическим обустройством индивидуального и семейного бытия, а также страны, общества, дорог, городов, сел и придворовой территории, – это не для нас. Наконец, оба подводят читателя к мысли, что многие ограничения, которые принято уважать, уже не действуют: один «таблетками правды» предлагает кормить подозреваемых в преступлениях, другой «инородцев» на Луну отправлять. И интеллектуальное качество одинаковое – тот же жанр псевдонаучной проповеди при отсутствии даже намека на какую бы то ни было положительную программу, которую можно было бы обсуждать.

Впрочем, М. Юрьев, отдадим ему должное, хотя бы не обещает нам торжества демократии как результата всемирной бойни. А В. Соловей обещает вырастающее из Смуты Русское демократическое государство. Смута решит, наконец, «проблему элиты» и, надо полагать, по ходу своего развертывания не только словом, но и делом объяснит «инородцам», что значит «бояться русских». О том, какая «элита» выбрасывается обычно на политическую поверхность в смутные времена, автор предпочитает не распространяться.

Иными словами, В. Соловей обещает то, чего мир еще не наблюдал, – триумф демократии и права как результат войны всех против всех в многонациональной стране. И, можно предположить, готов играть в этой войне роль идеолога русских, воюющих против нерусских, и, в случае победы, принять в знак благодарности за заслуги все, что получают в таких случаях идеологи победителей. Ну а если дело кончится крахом, т. е. новым государственным распадом, то идеолог сможет напомнить о том, что с самого начала выступал и в роли объективного аналитика, предупреждавшего и о возможности катастрофической развязки. Перечитайте под этим углом зрения текст г-на Соловья, и вам многое станет ясным. Такая вот высокоинтеллектуальная игра с судьбой страны, государства и народа. Таковы его, народа, сегодняшние новые друзья.

Симон Кордонский
«Патриоты» и «космополиты» в ресурсном государстве

В интеллигентском российском обществе вновь обострился спрос на рецепты спасения отечества, о чем свидетельствует идущая дискуссия. Само отечество живет и – особенно если судить по текущей финансовой статистике – в спасении не очень нуждается. Видимо, пришло время образованным и умным людям в который уже раз разделиться на патриотов и космополитов (русофилов и русофобов, западников и славянофилов – не суть важно). Мне такое деление представляется симптоматичным, хотя и эфемерным – ведь эти по видимости противоположные позиции имеют много общего.

Всем известны аномалии восприятия и переживания пространства – такие, как клаустрофобия. Мне представляется, что существуют и аномалии восприятия и переживания времени. Некоторые их носители нечувствительны к прошлому, другие – к будущему, третьи не воспринимают настоящее.

Патриотизм/космополитизм – одно из проявлений такой аномальности. Патриот/космополит не способен воспринимать настоящее. Он не только не чувствует его, но и не склонен верить в то, что другие живут в настоящем, считая прошлое воспоминаниями, а будущее фантазиями. Различие между патриотами и космополитами в том, что патриот погружен в прошлое и считает, что будущее должно стать воспроизведением «великого прошлого», в то время как космополит считает, что прошлое имеет смысл только как проекция еще не осуществленного «великого будущего».

Патриоты/космополиты лишены рецепторов настоящего и потому не ощущают той поверхности раздела фаз, которой настоящее является. Они «проскакивают» мимо него в неразличимое месиво событий прошлого или в бессобытийную пустоту будущего. Некоторые космополиты мутируют – в зависимости от политического климата – в патриотов, и наоборот. Другие сохраняют полярность своей аномалии несмотря ни на что и становятся прогрессорами – пламенными революционерами.

Настоящее, приемлемое для патриотов/космополитов, – это такое настоящее, в котором происходят значительные – и позитивные для будущего – события. Но в обычном настоящем, по их убеждению, ничего хорошего не происходит и происходить не может, потому что его нет. Значимые события происходили в прошлом и, возможно, будут происходить в будущем. Патриоты/космополиты славят отечество, которое было и которое будет. Но резко критически относятся к тому, которое есть.

Обычно патриоты/космополиты люди вполне безвредные именно вследствие своей аномалии. Что может быть забавнее для простого человека, чем наблюдать за интеллигентом, заходящимся в истерике по поводу своей любви к неосуществленной родине или ненависти к тем, кто мешает реальной родине приблизиться к идеалу, – разумеется, в том случае, если патриот/космополит не пренебрегает приличиями и не пляшет на похоронах. Но патриотизм, как и космополитизм, иногда отягощается прогрессорством, что делает эту аномалию небезопасной для окружающих.

Спасение отечества в патриотически/космополитическом мировоззрении, где настоящее не имеет собственного статуса, много лет означало только одно: бей… Бей не жидов, так красных; не красных, так белых; не белых, так алкоголиков или черных. Но современный патриот/космополит подкован исторически-логически и знает, что били уже всех жидоподобных по очереди и скопом, а отечество все еще в опасности. И вывод – дело не в жидоподобных, а в самой России, которая скурвилась и которую надо спасать.

Для спасения же, по мнению таких людей, нужны прогрессоры – выдающиеся патриоты/космополиты, пребывающие в постоянной уверенности в том, что именно они знают ту точку опоры, которая позволит направить страну на путь истинный. Поиск и обсуждение качеств лидеров-прогрессоров или условий (в том числе конституционных), при которых подобные лидеры могут обрести власть, и составляет, как мне кажется, смысл не только данной дискуссии, но и многих других, зажатых в прокрустово ложе патриотически-космополитических представлений.

Это является следствием того, что российская история никак не может стать собственно историей. К сожалению, она всегда политически актуальна и поддерживается в таком состоянии дискутантами. Салтыков-Щедрин остается современным писателем, путевые заметки маркиза де Кюстина читаются как репортажи, письма Чаадаева политически актуальны. Тексты выступлений некоторых современных публицистов вполне могли бы принадлежать пламенным революционерам 1920-х годов или реакционерам времен Николая I. Доминирование космополитизма в публичном поле закономерно сменяется доминированием патриотизма, и наиболее выдающиеся репрезентаторы аномального восприятия времени имеют шансы стать классиками отечественной общественно-политической мысли. Может быть, через какое-то время М. Юрьева (или Л. Шевцову) будут цитировать так же, как они явно или скрыто цитируют К. Леонтьева (или Б.М. Чичерина).

Сегодняшнее доминирование патриотов в публичном поле представляется мне одним из симптомов перехода государства от очередной перестройки к очередному застою, последовательно сменяющих друг друга в нашей истории. В конце эпох застоев востребуются, как показывает эта наша всегда актуальная история, в основном космополиты, в то время как в конце эпох перестроек – патриоты.

Российское мироощущение не самодостаточно и сотни лет строилось по большой части на межстрановых сравнениях. Лозунги «догнать и перегнать» и «вернуться в светлое прошлое» в разных вариантах определяли и определяют мышление элиты. Прогрессоры в разные исторические времена ставили задачи сделать Россию такой, как Голландия, Германия, Швеция, Франция, Португалия, Аргентина, Польша, Чили и пр. Или как СССР и Российская империя времен «расцвета», причем привязка расцвета к календарному времени меняется по прихоти идеологов. На этом пути их преследовали и преследуют катастрофические неудачи, в результате которых бытование граждан остается выживанием в катаклизмах – таких, как петровские реформы, освобождение крестьян Александром II, сталинские коллективизация и индустриализация, ельцинская приватизация, национализация и монетизация льгот.

Россия уникальна, как любая другая страна. Ее уникальность, в частности, в том, что почти любое дело, которое затевают ее идеологически озабоченные граждане, исходя из самых благих намерений, оборачивается своей противоположностью. Как говорят в привыкшем к этому народе, все идет через жопу. Или, словами известного крепкого хозяйственника, политика и дипломата: «Думали как лучше, получилось как всегда».

Почему? В свое время я пытался косвенно ответить на этот вопрос, предложив в качестве российской специфики гипертрофированные административно-рыночные механизмы[33]33
  Кордонский С. Рынки власти. Административные рынки СССР и России. М.: ОГИ, 2006.


[Закрыть]. Но в синхроничной концепции административного рынка нельзя объяснить, почему титанические усилия власти по укреплению государства приводят в конечном счете к какой-либо форме тоталитаризма, а не меньшие усилия по демократизации заканчиваются ослаблением государства, иногда его распадом. Объяснение, основанное на раздаточных детерминантах социально-экономического устройства России, дала О. Бессонова[34]34
  Бессонова O. Раздаточная экономика России. Эволюция через трансформацию. М.: РОССПЕН, 2006.


[Закрыть]. Существуют и другие способы и попытки объяснений, однако по большей части они представляют собой варианты патриотически/космополитических умозрений.

Разрыв между наблюдаемым настоящим и способами его интерпретации поражает. Феномены нашей жизни имеют мало общего с тем, чему следует быть, если исходить из содержания нынешних дискуссий. Во многом поэтому аргументация в обычном интеллигентском дискурсе строится как противопоставление того, что «есть» (настоящего, устрашающего, неправильного), тому, что «должно быть» согласно исповедуемой дискутантом теории[35]35
  Кордонский C. В реальности и на самом деле // Русский Журнал. 2000. 4 декабря (http://old.russ.ru/politics/20001204_kor.html).


[Закрыть]. При этом даже самые простые идеологически и политически не акцентированные описания отечественных реальностей пока редкость. Более того, предметное знание о том, что происходит в стране, вызывает у патриотов/космополитов реакции типа «этого не может и не должно быть, потому что не соответствует русской традиции» и «это незачем знать, потому что это пережиток, который исчезнет в ходе реформ». Вместо исследований тиражируется бездумное применение импортированных или архаичных теорий.

В России, с моей точки зрения, не было той экономики, которая описывается в стандартных учебниках и о которой рассуждают патриоты/космополиты. То, что внешние наблюдатели принимают за экономику, вероятнее всего, вообще не экономика, а ресурсная организация государственной жизни.

Я не нашел в экономической литературе адекватного определения такой системы отношений, поэтому использую термины «ресурсы» и «ресурсное государство» без ссылок. Отсутствие определений интересно хотя бы потому, что в обыденных отношениях и в профессиональных дискуссиях термин «ресурсы» неизбежно возникает всякий раз, когда обсуждается «судьба России»[36]36
  Есть совершенно невнятная, с моей точки зрения, идентификация отечественной реальности с «азиатским способом производства», при которой в какой-то степени затрагивается вопрос о ресурсах. См., например: Захаров А.В. «Реальный социализм» и «азиатский способ производства» // Общественные науки и современность. 1993. № 3. С. 164–172 (http://www.ecsocman.edu.ru/db/msg/112318.html).


[Закрыть].

В. Ильин так определяет отличие ресурсов от капитала: «Категории ресурса и капитала связаны, но не являются тождественными. Ресурс – это возможность, которая отнюдь не обязательно станет реальностью. Любой капитал – это ресурс, но не каждый конкретный ресурс превращается в капитал. Капитал – это рыночный ресурс, реализовавшийся в процессе возрастания стоимости. <…> Там, где нет рынка, возрастание рыночной стоимости ресурсов не происходит»[37]37
  Ильин В. Классовая структура: классические концепции и современная Россия // Отечественные записки. 2003. № 3.


[Закрыть].

В имперской дореформенной России ресурсами были земля и крепостные. «Освобождение крестьян» 1861 года можно рассматривать как начало попытки перехода от ресурсного государства к рыночному и как смену институциональных форм ресурсопользования. «Развитие капитализма в России» закончилось менее чем через 60 лет распадом империи и восстановлением ресурсного государства в форме СССР, ресурсами которого были в основном принудительный труд и природное сырье.

Истощение трудовых и природных ресурсов, отказ от системы их государственного распределения, от «руководящей роли КПСС», административного режима (прописки, прикрепления к месту работы и т. д.), регулирования цен и доходов привели в конечном счете к распаду СССР и к очередной попытке капитализации ресурсов – посредством их расхищения. Какое-то время казалось, что формирование рынков (расхищение ресурсов) зашло так далеко, что обратного пути нет. Но только казалось. Возврат к прежнему типу организации государства в современной России уже стал социальным, экономическим и политическим фактом. Именно поэтому вновь востребован патриотизм как идеологическая основа ресурсной реинституционализации, а космополитизм, специфичный для эпох перемен и перестроек, уходит на идеологическую периферию.

Застои-безвременья обычно соответствуют периодам максимальной концентрации ресурсов государством, в то время как революции-перестройки соответствуют ослаблению государственного контроля за ресурсами и возникновению их негосударственных распорядителей – новых для своего времени хозяев жизни. Циклы застоев-перестроек, как мне кажется, остаются вне поля внимания патриотически или космополитически настроенных исследователей, занятых в основном реконструкцией прошлого и конструированием будущего. Более того, само ресурсное государство если и описывается, то идеологически акцентированно, а не предметно.

С моей точки зрения, ресурсная организация государства нормативно описана в трудах классиков строительства социализма в СССР. Советский социализм был целостной системой управления ресурсами, рационально выстроенной, логически связной и реализованной в системе государственного устройства. Он не умер, вопреки мнению патриотов/космополитов. Более того, очистившись от советской риторики, он возрождается как во многом антисоветский, но – социализм. Даже те политики, которые считаются либеральными, ищут приемлемые формы реализации социалистических по сути тезисов – таких, как необходимость промышленной политики, планирования, справедливого распределения и контроля за ценами.

Этот социализм имеет мало общего с традиционным европейским, потому что основан – как и советский – на ресурсной (или раздаточной, по О. Бессоновой) организации государства, а не на капиталистической организации производства, потребления, распределения и обмена. Однако положения нормативной теории ресурсного государства воспринимаются «настоящими экономистами» как некий курьез, настолько они выходят за рамки той теоретической экономики, которую преподают сегодня в вузах и бизнес-школах. И как курьез воспринимают реальные операторы ресурсов то, чему учат студентов в этих вузах и бизнес-школах. Настолько эти знания не соотносятся с практикой ресурсопользования, соответствуя скорее подготовке студентов к работе за пределами Российского государства.

Основная идея советского социализма, частично унаследованная российскими идеологами, заключается в том, что экономика и социальная организация государства должны быть слиты в единый механизм справедливого распределения ресурсов. Производство должно быть компонентом социальной жизни, а социальная жизнь должна быть организована как самое современное производство. Синкретическая система должна обеспечивать бескризисную плавность и поступательность развития общества, основанного на рациональной концентрации и распределении принадлежащих общенародному государству ресурсов.

Настоящее ресурсное государство не имеет рынка с его кризисами перепроизводства и, соответственно, не имеет экономики. Во времена Ленина образцом устроения жизни были технологии второй промышленной революции. Сегодня актуальны информационные технологии, апологеты которых намерены все учесть, подсчитать и обеспечить контроль за ресурсными потоками. Недавняя попытка применить эти технологии для управления потоками в алкогольном бизнесе привела, как известно, к первому в новейшее время кризису дефицита ресурсов, пусть даже таких специфичных, как алкоголь. Но начало положено.

Задачами Российского государства были и остаются мобилизация и управление ресурсами, которые совсем не товары и чья ценность невыразима в деньгах. Ресурсное богатство меряется натурой, «чугуном и сталью на душу населения страны». Мобилизация ресурсов заключается в том, что государство (в идеале) безраздельно управляет всеми материальными и человеческими потоками. Ресурсное государство типа СССР возникает как инструмент управления этими потоками. Оно создает условия для беспрепятственного перемещения ресурсов и, прежде всего, убирает то, что мешает перемещению, т. е. внутренних и внешних врагов.

Ресурсы по-российски скорее сокровища, которые утаиваются или бесполезно растрачиваются природой и людьми, в то время как они должны быть отмобилизованы и употреблены на достижение великой цели. Административно-территориальная, отраслевая и социальная организация нашей страны производна от поиска, добычи и накопления ресурсов, их распределения и освоения. Социальные связи при такой организации жизни есть ресурсные потоки между элементами государственной структуры. Население – ресурс для строительства советского или – как сейчас – российского социализма. Образование – тоже ресурс (отсюда, например, разговоры об «утечке интеллектуальных ресурсов»). И здоровье населения. И земля. И труд не является в рамках такой организации жизни товаром, он тоже ресурс. Термин «трудовые ресурсы», изобретенный политэкономами социализма, очень точно отражает место и роль населения в организации добычи других ресурсов и их переработке, а значит, и в социальной системе.

Государство, как Мидас, трансформирует в ресурсы все, что оказывается необходимым для реализации великой идеи. Вместо экономики как системы производства благ в таком государстве есть накопление и управление ресурсами.

Ресурсы самоценны, владение ими – основа власти. Социально значимы те, у кого больше ресурсов, и если ты не имеешь доступа к ним, значит, ты никто. Производство есть разработка ресурсов, социальная жизнь – их накопление. Политика – борьба за ресурсы, в том числе и такие, как территория, геополитическое положение, космос, океанские глубины. Вместо экономики – распоряжение ресурсами, причем эффективность распоряжения определяется по степени приближения к поставленной цели. Формой использования ресурсов является их освоение. Фрагмент социалистического миропорядка, которому они разнаряжены, должен их освоить.

Результатом освоения является удовлетворение нормативной потребности или создание некоего изделия. Товар при этом не возникает, но сам факт расходования ресурсов есть свидетельство их использования. Будучи израсходованными, они списываются, перестают существовать как единица учета. Формой их хранения является складирование. Запас, как известно любому человеку, пожившему при социализме, карман не тянет, и потому количество ресурсов, накапливаемых государством и его гражданами, огромно. Но это богатство не может быть оценено в терминах товаров и денег по самой природе данного государства[38]38
  Объем накопленного можно представить на простом примере: расхищение и вывоз за пределы России металлов, накопленных СССР, дают возможность уже 15 лет неплохо жить разного рода крепким хозяйственникам десятка сопредельных государств. А запасы соли, спичек, мыла, консервов и сахара, заначенных гражданами государства в эпоху последнего дефицита (в 1970–1980-е годы), был – по экспертным оценкам – израсходован лишь к середине 1990-х.


[Закрыть].

При его ресурсной организации ни о каких собственно экономических инструментах определения эффективности речь не может идти в принципе. Вопросы о стоимости и экономической эффективности не могут быть даже поставлены, они находятся вне ресурсной политэкономической парадигмы. А если ставятся, то это симптом эрозии великой идеи и начала перехода от очередной стабильности к очередной депрессии.

Использование ресурсов определяется порядком управления, который есть совокупность множества подзаконных актов, нормативов и инструкций, регламентирующих накопление и хранение ресурсов, их освоение и порядок списания. Нарушения этих инструкций, нормативов и регламентов образует состав преступления против порядка управления.

Ресурсная организация государства фрактальна, т. е. на любом уровне устройства она воспроизводит основные свои структурные особенности. Каждый фрагмент государственного устройства, в том числе люди, есть ресурс для другого фрагмента. И перед каждым таким фрагментом государством «ставится» задача быть ресурсом, т. е. быть полезным с точки зрения достижения великой государственной цели, которую конкретизируют иногда вплоть до отдельного человека.