Текст книги "Дух в творении и новом творении. Диалог науки и богословия между православной и западной сферами мысли"

Это объясняет взаимодополняющий образ обязательства: научное исследование может быть не только объектом помощи, но и само может помочь вере, подтверждая ее или ставя ее перед вызовами. Увидев обилие рыбы, Петр «припал к ногам Иисуса… ибо ужас объял его» (Лк 5. 8–9). Благодаря совпадающим утверждениям можно твердо увериться в том, во что человек уже начал верить. И наоборот, наш опыт мира может порождать соответствующее сомнение. Интересно, что подумал бы Корнилий, если бы в ответ на призыв духа посланники были бы посланы в Иоппию искать в доме Симона-кожевника человека, названного Петром, а им бы сказали, что Симон умер два года назад и что в городе нет человека по имени Петр. Нам предлагается исследовать духов. Даже если скептически относиться к попытке естественной теологии выискивать факты для поддержки заключений веры, противоположная крайность (критикуемая в ответе Панненберга Барту, цитировавшемся выше) сводится к вере, которая больше не занимается миром поиска. Сложно понять, как вера в библейского творца может избежать рисков такого поиска. Если бы можно было показать, что живые системы можно адекватно объяснить без ссылок на функционирование или телеологию, если бы можно было показать, что история жизни не имеет прогрессивных или даже тематически последовательных направляющих тенденций, тогда понятие божественного духа, поддерживающего жизнь и провиденциально управляющего историей, лишь изредка вступая в нее, представлялось бы бессмысленным.

«Отвержение мистики творения ни в коем случае не исключает творца и управителя мира… [Однако] или же мы говорим „нет“ главному основанию, главной поддержке и главной цели всего эволюционного процесса, и тогда надо признать бессмысленность всего процесса и оставленность человека… или же мы говорим „да“ главному основанию, главной поддержке и главной цели. В этом случае, даже если человек не может обосновать основополагающей значимости всего процесса и своего собственного места в самом этом процессе, он все же может с доверием предполагать его»[71]71
  Küng Н. The Beginning of All Things: Science and Religion / J. Bowden, trans. Eerdmans, 2007. P. 144–145.


[Закрыть].

Кюнг утверждает: «Постулирование существования Бога на основании перехода от неживого мира к биосфере является безосновательным предположением… это был бы просто вредный Бог разрывов»[72]72
  Ibid. P. 142.


[Закрыть]. Однако меня интересует дополнительное предприятие: постулирование (или глубже – оценка) перехода к животному миру на основании существования Бога. Действительно, с увеличением роли механизмов и полным вытеснением духа из лексикона, описывающего мир, возникает искушение, если не неизбежность, заключить, как это делал Хэкель, что «различия между живой и мертвой материей не существует»[73]73
  Haeckel Е. Natürliche Schöpfungsgeschichte. Berlin, 18732. S. 21 (перевод цит. по: Hodge Ch. What is Darwinism. Scribner & Armstrong, 1874. P. 95). http:// caliban.mpiz-koeln.mpg.de/haeckel/natuerliche/kapitel_ol.html, доступ 10/20/09.


[Закрыть]. (Интересно, что это может способствовать распространению ошибки, обратной разрыву в объяснении и намного менее доказуемой: если Бог связан с богословием разрыва, то если нет разрыва, то нет и Бога. Хэкель заключает: «Составные части (клетки), объединенные должным образом, производят душу и тело живого мира… Этим единственным аргументом объясняется тайна вселенной и аннулируется божество»[74]74
  Цит. по: Eiseley L. Darwin’s Century. Garden City NY, Doubleday, 1958. P. 346.


[Закрыть]. И «замысел больше не существует, как и столь хваленая благость Творца (die vielgerühmte Allgüte des Schöpfers)»[75]75
  Цит. по: Hodge. Op. cit. P. 17.


[Закрыть]).

Если традиция, представленная Хэкелем, вероятно, переоценивала метафизические импликации физических расчетов для природы и начала жизни, то сложность актуального развития таких сообщений крайне недооценивалась. Нобелевский лауреат Христиан де Дюв уместно отмечает: «Как возникла жизнь? Ответ на этот вопрос ясен: мы не знаем»[76]76
  Ibid. P. 97.


[Закрыть]. Действительно, нам не хватает не только решения, не только общепризнанной гипотезы, но даже согласия относительно того, какова точная природа проблемы, которую необходимо решить. Де Дюв полагает, что природный мир был «беременным жизнью» и «жизнь обязана была возникнуть в физико-химических условиях, преобладавших на месте ее рождения»[77]77
  Ibid.


[Закрыть]. Химик из Гарварда и обладатель премии Джозефа Пристли Джордж Уайтсайде занимает другую позицию. Он согласен с де Дювом в отношении ответа на вопрос: «Но откуда произошла клетка? Как возникла эта удивительно, поразительно сложная система? Мы не знаем». Однако он не согласен относительно вызовов, которые ответ должен решить. «Центральная загадка в отношении начала жизни – которое представляется настолько невероятным в качестве случайного события – не относится к вопросам, решенным наукой… [по моему мнению] мы не имеем понятия о том, как эти простые реакции могли соединиться, чтобы появилась первая протоклетка. В сравнении с этим обезьяна, набивающая на клавиатуре тексты из Шекспира, представляется детской забавой»[78]78
  Whitesides G. The Improbability of Life // Fitness of the Cosmos for Life: Biochemistry and Fine Tuning / Barrow J. et ah, eds. Cambridge University Press, 2008. P. 11–19. Цит. соответственно – P. XIX и XVI.


[Закрыть].

Ни научно, ни богословски я не склонен принимать по этому вопросу какую-либо сторону. Интересно, что здесь – в отношении другой темы скоро я рассмотрю это детальней – каждая позиция в споре «неизбежность против случайности» использовалась как для поддержки, так и для критики постулатов о провидении:

– крайняя невероятность: Бог должен был вмешиваться (например, Уильям Дембски);

– крайняя невероятность: содержимое мира никогда не могло подразумеваться Богом (например, Стэфан Дж. Гоулд);

– неизбежность: повестка дня Бога встроена в природу (например, С. Моррис);

– неизбежность: нет потребности или даже места для действия Бога (например, Дэниел Деннетт).

Эти аргументы против провидения, независимо от того, как же обстоит дело по сути, напоминают детей на рыночной площади, выкрикивающих друг другу: «Мы играли вам на флейте, а вы не танцевали; мы пели погребальные песни, а вы не плакали». Творческое подтверждение цели требует взаимодействия как случайности, так и необходимости, а признание этой диалектики, как кажется, предчувствовалось в библейском понимании творения, происходившем при дыхании духа и упорядочивании слова.

Несмотря на то что ведущие к жизни физико-химические этапы представляются сегодня непостижимыми, я хотел бы кратко прокомментировать два вопроса, отражающих прогресс в понимании.

Необходимые предпосылки

Не так давно огромное удивление в физических науках вызвало открытие, теперь широко признанное, что условия, необходимые для возникновения жизни, определены с чрезвычайной точностью. Существует по крайней мере три сферы, в которых это справедливо. На космическом уровне это ставшее классическим признание «благозвучия» включает точную оценку основополагающих констант и начальных условий, при которых они действуют так, чтобы могли возникнуть необходимые предпосылки для жизни – космические тела, а не, с одной стороны, гигантские неразличимые массы или, с другой стороны, рассеянная незастывшая материя; ряд элементов, а не просто водород или, наоборот, лишь тяжелые металлы и т. д. Президент Королевского общества Мартин Рис, хотя и не относящийся к теистам, говорит о «физике, подобной провидению, приведшей к галактикам, звездам, планетам и 92 элементам периодической системы… как кажется, рецепт [для этого] очень специфический»[79]79
  Rees М. Andere Universen – Eine Wissenschaftliche Perspective // Im Anfang War (K)ein Gott / T. D.Wabbel, ed. Düsseldorf, 2004. S. 47, 51; цит. по: Kiing H. The Beginning of All Things: Science and Religion. Grand Rapids, MI, Eerdmans, 2007. P. 67.


[Закрыть].

На уровне химии необычайно удачным представляется тот особый путь, которым взаимодействуют элементы для произведения определенных и, вероятно, необходимых свойств молекул, образующих жизнь. Уже свойства одной воды – ее особый нагрев, термальная электропроводность, полярность, различная растворимость кислорода и диоксида углерода, расширение на грани замерзания – были предметом многих комментариев физиологов и экологов. В конце прошлого века Лоренс Хендерсон развил плодотворный подход в отношении химической пригодности природы для жизни. Он предложил понятие «соответствия окружающей среде» как дополнение к сообщению Дарвина о том, каким образом жизнь становится соответствующей данной окружающей среде[80]80
  См.: Henderson L. J. The Fitness of the Environment: An Inquiry into the Biological Significance of the Properties of Matter. Cornell University Press, 2009. P. 1918.


[Закрыть]. В середине XX в. Хендерсона много читали, однако он потерял популярность. Это случилось не потому, что его замечания были опровергнуты, а, вероятно, из-за того, что его произведение соответствовало телеологии, а подчас и открыто подтверждало ее.

Наконец, двигаясь от физики к химии и геонауке (континуум не только по уровню, но и по степени полемики по этому вопросу), мы приходим к биофилическим свойствам самой земли. Размер и возраст нашего Солнца и расположение Солнечной системы в галактике влияют на наличие и пропорцию необходимых для жизни элементов; размер Земли влияет на способность сохранять атмосферу и на то, какого рода будет эта атмосфера; расстояние до Солнца определяет возможность жидкого состояния воды: слишком близко – пар, слишком далеко – лед; Луна и Юпитер влияют на уязвимость Земли по отношению к катаклизмам; существование и уровень геоконвекции пополняют уровень поверхностных отложений, от которых зависит жизнь; процентное соотношение поверхности Земли, динамически разделенное на сушу и воду, влияет на ее термальный диапазон и стабильность и т. д. «Он образовал землю для жительства»? Свойства нашей планеты не только поразительно хорошо подходят для появления жизни, но и, что еще более важно, для ее дальнейшего поддержания и ее взаимодействия с литосферой, гидросферой и атмосферой – для формирования развивающейся, квазигомеостатичной биосферы.

Несмотря на поразительные свойства нашей планеты, нет согласия относительно того, насколько редко попадаются такие планеты в вероятностных ресурсах космоса (снова вопрос случайности/неизбежности). Даже если предположить, что редко, то нет согласия относительно того, следует ли из этого вмешательство божественного провидения для подготовки жизни[81]81
  Интересные дебаты по этому вопросу существуют между астрономами Дональдом Браунли и Гелермо Гонзалесом: они оба согласны в том, что Земля является редкостью и одобрительно цитируют научные труды друг друга, однако они не согласны относительно импликаций. Например: Ward & Brownlee. Rare Earth [: Why Complex Life is Uncommon in the Universe]. Copernicus Books, 2004; Gonzalez & Richards. The Privileged Planet [: How Our Place in the Cosmos is Designed for Discovery]. Regnery, 2004.


[Закрыть].

Здесь требуется два замечания. Во-первых, приписывание духовно-ориентированного соответствия космоса и плодородной земли для расцвета жизни основывается, строго говоря, на приблизительной оценке, а не на подсчитанной вероятности соответствия между условиями и необходимостью. Когда мой сын, тогда начинавший ходить, бывало, закарабкивался в ванную, то после настройки на подходящую для него температуру он говорил: «Спасибо, папа, как раз правильного размера!» Несмотря на смешную ошибку в употреблении соответствующего параметра, он тем не менее делал адекватный вывод о моей заботе – не по оценке подобия, а по признанию антропной точности – «как раз для меня!» Не имеет значения, существуют ли где-то еще подходящие ванные. Английский гимн «Велика твоя верность» уловил эту идею так: «Все, необходимое мне, дала мне рука Твоя… благословения – все мои, и еще десять тысяч к ним». Что может сделать наука, так это увеличить концептуальные ресурсы для признания и последующего выражения благодарности за то, как Дух возделывает землю нашего существования.

Во-вторых, утверждение «как раз для меня!» все же остается уязвимым – и для неуверенного подтверждения, и для неуверенного отклонения. Уэвелл доказывал, что замысел Божий очевиден из того, что времена года превосходно соответствуют циклам растений и животных и даже продолжительность дня соответствует длительности сна человека. Дарвин высмеял понятие, что вся вселенная приспособлена к нашим нуждам, вместо того чтобы считать, что наша жизнь приспособлена к структуре природы – для него это был «пример самонадеянности!!!»[82]82
  Darwin Ch. Notebook D, Transmutation of Species (запись 49, 27 августа 1838 г.) http://darwin-online.org. uk/content/frameset?viewtype =text&itemID=CULDAR123.&keywords=arrogance&pageseq=47. Действительно, неясно, в чем же заключается самонадеянность. Если прочитать изначальную ссылку в третьем издании Уэвелла «Bridgewater Treatise» (а не вторичный комментарий, спровоцировавший ответ Дарвина), то видно, что Уэвелл не делал недвусмысленных утверждений, приписывавшихся ему Дарвиным.


[Закрыть]. Конечно же такого рода антропоцентризма необходимо избегать. Но существует дополнительный и такой же самонадеянный антропоцентризм, возможно даже идолопоклоннический по своему характеру. Он постулирует основополагающее соответствие между потребностями организмов и чертами окружающей среды, способствующими нашему преуспеванию; это можно понимать как следствие нашей способности к приспособлению – без признания черт окружающей среды, возможно поразительных черт, делающих возможным существование вообще любой жизни, и особенно уникальных требований сознательной жизни. Конкурирующие антропоцентризмы.

Таким образом, библейское откровение ясно подчеркивает, что «Дух Божий является жизненной силой тварных существ» и дух является также «жизненным пространством, в котором они могут расти и развивать заложенные в них способности»[83]83
  Moltmann. The Spirit of Life. P. 83.


[Закрыть]. Возможно даже, что термин ruach «соотносим с rewah – шириной. Ruach создает пространство. Он приводит в движение. Он выводит из узких мест к широким перспективам, даруя таким образом жизнь»[84]84
  Цит. по: Ibid. P. 61. См.: Schungel-Streamann H. Ruach (Geist, Lebenskraft) im Alten Testament // Feministische Théologie. Perspektiven zur Orientierung / M. Kassel, hrgb. Stuttgart, 19882. S. 59–73.


[Закрыть].

Природа жизни

Вопрос, является ли дух – как буквальная субстанция или как животворящий телеологический принцип – в какой-то мере важным для понимания жизни, повлек за собой исторически затяжные дебаты относительно разнообразных вопросов: витализм vs. механизм, спонтанное порождение и морфология (акцент на структуре) vs. физиология и телеология (акцент на функции). Дарвин значительно повлиял на эти дебаты. Однако интересно, что его влияние было двусмысленным.

Дарвин подчеркивал фактор адаптации, и потому Аса Грей отнес его (как представляется, справедливо) к сторонникам понятий функции, предлагавшим для них натуралистическое основание: «Великая услуга Дарвина для естествознания заключалась в возврате ее к телеологии; так что вместо „морфология vs. телеология“ мы получаем морфологию в сочетании с телеологией»[85]85
  Gray. 1876. P. 237.


[Закрыть]. Под телеологией Грей подразумевал не конечную причину, а лишь цели и функции организмов (хотя в противовес Дарвину Грей полагал, что природный процесс способен порождать функции, отражающие конечную причину).

Однако Хаксли видел ситуацию совсем иначе. Он утверждал, что «более всего» в «Происхождении видов» его поразило «убеждение о том, что телеология, как она обычно понимается, получила от рук господина Дарвина смертельный удар»[86]86
  Huxley. 1864. Р. 82.


[Закрыть]. Хаксли имел в виду не только кончину естественной теологии Палея, на которую оказал влияние Дарвин. Как защитник морфологии, возвышающейся над физиологией, он имел в виду само понимание того, что организмы конечны: «Отнюдь не воображая, что коты существуют, чтобы хорошо ловить мышей, дарвинизм полагает, что коты существуют, потому что они хорошо ловят мышей, – мыши являются не окончанием, а условием их существования». Под риторическими цветистыми выражениями (конечно же сами коты не существуют, «чтобы» ловить мышей – никто не думает, что коты являются средством для ловли мышей[87]87
  Действительно, некоторые люди, у которых есть коты, могут именно так и думать. И в определенном смысле они правы! Коты были выведены людьми и действительно могут существовать «для того, чтобы» ловить мышей, также как пилы существуют для того, чтобы резать древесину.


[Закрыть]) обнаруживаются несколько серьезных вопросов. Вопрос Аристотеля заключается не в том, служат ли коты окончанию, но имеют ли они окончание. То есть является ли то, к чему они стремятся, «целью» их существования, чтобы ловить мышей? И в дополнение к этому, существуют ли свойства и характеристики котов, чтобы достигать этих целей, – например, можно ли говорить о лапах, что они действительно «существуют, чтобы хорошо ловить мышей»? Эволюционный биолог Джордж Уильямс именно так и утверждает и даже использует в этом вопросе язык функционального замысла: «Лишь слабоумные не могли не видеть, что у змеи есть то, что явно является оружием, в точности предназначенным и используемым, чтобы настигнуть жертву… Они иллюстрируют основополагающий контраст между физической природой и биологической природой – то, что Хаксли не вполне смог оценить»[88]88
  См.: Williams G. С. Huxley’s Evolution and Ethics in Sociobiological Perspective. Zygon, 1988. 23. P. 383–438. И, учитывая значительное количество черт организмов, явно предназначенных для таких целей, Уильямс особенно настойчиво отвергает идею благоволящего Бога, стоящего за происходящим процессом.


[Закрыть].

Эти дебаты в эволюционной теории то усиливались, то ослабевали. Естественно, в конечном счете любой фенотип существует, ибо он хорошо служит окончанию: он способствует переходу лежащего в его основании генотипа. Однако в вопросе адаптации суть аргумента Дарвина, которую Хаксли никогда не мог вполне поддержать, заключалась в том, что сохраняющиеся характерные черты имеют ближайшие окончания, которое они хорошо выполняют. В определенном смысле оба варианта выбора Хаксли (которые ошибочно противопоставляются) являются справедливыми: черты сохраняются, потому что благодаря им достигается желаемое, и, будучи сохраняемы, они используются организмами для достижения целей. Существует несколько интересных и нерешенных философских вопросов, не только относительно того, представляет ли Дарвин причинно адекватное сообщение о функции, но и относительно того, имеет ли смысл в свете лишь этого сообщения даже говорить о «функции» (т. е. если фиксируется упрощенная, материалистическая причинность, являются ли последствия всем тем, о чем мы можем говорить?)[89]89
  Теист Альвин Плантинга и нетеист Джерри Фодор согласны, что лишь язык следствия, а не функции имеет смысл в контексте механистического объяснения.


[Закрыть]. Если так, а мы все еще убеждены, что в биологии существуют функции, тогда это следует рассматривать как благоприятную возможность для естественной теологии. Однако надо иметь в виду и дополнительное предприятие, о котором я говорил: начиная со склонности утверждать духовно-дыхательный характер жизни (т. е. что, хотя она может состоять из пыли, она не может сводиться к свойствам пыли), мы можем забрасывать наши сети на функциональную сторону лодки, учитывая, приводит ли биологическое исследование, использующее концепцию, к пониманию того, что в противном случае остается недостижимым.

Кажется, именно так и обстоит дело. Без использования телеологического языка биологам крайне сложно описать, и еще меньше объяснить, живые системы. Некоторые пытались смягчить импликации этого, используя понятия телеономии, чтобы избежать импликаций телеологии; в то же время Роберт Брэндон и другие убедительно доказывали, что наблюдаемое нами в биологии является обычной телеологией и нам просто следует использовать этот термин[90]90
  См.: Brandon R. Adaptation and Environment. Princeton University Press, 1995.


[Закрыть]. Можно вспомнить утверждение Уэвелла, цитированное выше, в котором замысел считается «убеждением, запечатлевающим в уме такие комбинации, которые мы воспринимаем напрямую и непосредственно».

Хотя среди биологов нет согласия относительно определения жизни, общепризнанные свойства, которые ее характеризуют (некоторые со времен Аристотеля), не могут толковаться без учета целевой ориентации. Подвижность, противопоставляемая простому движению: валуны скатываются с холма, а живые существа поднимаются вверх. Отзывчивость, противопоставляемая простой реактивности: лед тает на солнце, а листья растений следуют за углом падения солнца. Развитие, противопоставляемое изменению, даже направленному изменению: горы размываются и сталагмиты становятся длиннее, а позвоночные животные «становятся зрелыми». Гомеостазис, противопоставляемый пассивному постоянному состоянию: пещера изотермична, так как она термически защищена, а птица поддерживает постоянную температуру благодаря ее термостату и нагревателю, которые активно контролируют и регулируют внутренние состояния. Самоповторение, противопоставляемое… (кажется, для этого феномена нет неживого аналога, возможное исключение здесь – самокатализ, или распространение определенных химических реакций). Каждый из этих феноменов является целенаправленным, включающим «цель» организма и способность порождать и отвечать на обратную связь по траектории движения к цели. Более того, организмы обладают как структурной, так и поведенческой адаптациями, которые очевидно предназначены для того, чтобы действовать параллельно механизмам обратной связи для достижения этих окончаний; они обладают различимыми стратегиями или «запасами энергии» для выполнения этих адаптаций.

С характерно беззастенчивой прямотой в его конструктивном отношении к адапционизму Джордж Уильямс утверждает: «Всегда, когда я полагаю, что действие производится как функция адаптации, совершаемая естественным отбором для выполнения этой функции, я использую термины, соответствующие человеческому умению и сознательному замыслу. Определение чего-либо как средства или механизма для определенных целей или функции…»[91]91
  Williams G. Adaptation and Natural Selection. Princeton University Press, 1966. P. 9.


[Закрыть]

Импликации этого для духа (или духа для этого) являются двойными. Во-первых, относительно нашего конструала самой жизни. Изречение Хэкеля – «различия между живой и мертвой материей не существует» – предполагало безусловное забрасывание сетей на одну сторону лодки. Мы достигли огромных успехов в описании физико-химических аспектов живых систем, и их материальные составные части действительно подчиняются тем же законам, что и вся материя. (Но это отнюдь не новость: пыль есть пыль.) Однако все вместе, в процессе становления «живой материи» и в проявлении вышеуказанных действий, молекулы делают то, чего не делает никакая мертвая материя. Даже поведение самих молекул, включенных в живые системы, требует для описания телеологического языка, от «удаляющих» и «восстанавливающих» энзем до химических связных и «регуляторных» генов. Представляется, что рассмотрение жизни вплоть до уровня ее молекулярных компонентов углубило, а не вытеснило необходимость приписывания уникальных для организмов телеологических процессов[92]92
  Этот комментарий мог бы означать две различные вещи. Первое – это вопрос, получим ли мы когда-либо адекватное причинное сообщение о жизни в терминах физико-химических принципов. Джордж Уайтсайде признаёт, что мы далеки от этого, но полагает, что мы этого достигнем; Роберт Роузен полагает, что эта задача невозможна в принципе (см.: Rosen R. Life Itself: A Comprehensive Inquiry into the Nature, Origin, and Fabrication of Life. Columbia Univ. Press, 2005). Однако второй вопрос следующий: даже если мы смогли описать поведение живых систем в терминах материальных и рациональных причин, объяснили ли мы и поняли ли в полноте их жизненность без обращения к телеологии? Я полагаю, что нет.


[Закрыть].

Во-вторых, относительно нашего конструала Духа в появлении духа: действительно поразительно, что сами наши лучшие описания не только того, как вещи действуют, но и того, как они происходят, «используют язык, соответствующий человеческому умению и сознательному замыслу». Этой цитатой я отнюдь не намекаю на неадекватность вторичных причин. Скорее я утверждаю, что функциональный характер их воздействий согласуется (хотя и не является убедительным) с конструалами как вторичными причинами.

За несколько веков до Уильямса и Дарвина в своей «Religio Medici» Томас Браун заключил: «Говоря кратко, все вещи являются искусственными, ибо природа является искусством Божьим»[93]93
  Browne Th. Religio Medici, 1643. Boston: Ticknor & Fields. P. 28–29. (издание 1862 г.). flocTyn: http://books.google.com/books?id=ZR9KhmhppfsC&dq =% 22Thomas+Browne,+Religio+Medici % 22.


[Закрыть].