Текст книги "Прошлое. Настоящее. Будущее"

Апельсинчики

В очередной раз наткнулся на рассуждения о том, как нище и ужасно жил простой народ в Россiи. И питался исключительно гнилой репой.

Стоит в этом отношении послушать людей, которых даже самый правоверный коммунист должен почитать.

Вот Чернышевский в «Что делать?» пишет про своего самого положительного героя, Рахметова: «На свои деньги он не покупал ничего подобного; “не имею права тратить деньги на прихоть, без которой могу обойтись”, – а ведь он воспитан был на роскошном столе и имел тонкий вкус, как видно было по его замечаниям о блюдах; когда он обедал у кого-нибудь за чужим столом, он ел с удовольствием многие из блюд, от которых отказывал себе в своем столе, других не ел и за чужим столом. Причина различения была основательная: “то, что ест, хотя по временам, простой народ, и я смогу есть при случае. Того, что никогда недоступно простым людям, и я не должен есть! Это нужно мне для того, чтобы хоть несколько чувствовать, насколько стеснена их жизнь сравнительно с моею”. Поэтому, если подавались фрукты, он абсолютно ел яблоки, абсолютно не ел абрикосов; апельсины ел в Петербурге, не ел в провинции, – видите, в Петербурге простой народ ест их, а в провинции не ест».

То есть апельсины в Петербурге были для простонародья доступны. Для простонародья. В провинции они тоже были, но «дорого», «простой народ не ел их». Это всё в 1856 году, напоминаю (действие романа разворачивается несколько раньше, но примем эту дату).

Ну а теперь вспомним советские апельсины в Ленинграде.

PS. Детей номенклатуры и потомство продавщиц и буфетчиц прошу не беспокоиться – мы и так помним, что у вас апельсины были.

Вперёд, в прошлое

Начну с извинений и объяснений. Это неприятно – извиняться и объясняться. Но иногда приходится, если, конечно, хочешь, чтобы тебя поняли правильно. А поскольку читатели у меня попадаются не всегда доброжелательно настроенные, но пытливые, и стремятся понять не только то, что ты сказал, а ещё и то, о чём ты умолчал. Типа – «преступно не упомянул славное то-то, чтобы безнаказанно подчеркнуть мерзкое то-то» или наоборот.

Так вот. Я в данном случае не собираюсь писать что-либо о 9 мае 1945 года, о Победе советского народа над немецкофашистскими оккупантами, об историческом значении Победы и так далее. Не потому, что мне совсем нечего сказать по этому поводу, а потому, что уже всё сказал, и отношение моё к этим вопросам с тех пор не изменилось. Пользоваться календарной датой, чтобы лишний раз поотстаивать свою позицию – которую считаю взвешенной и соответствующей исторической правде – с пеной у рта я тоже не буду. Если вам так хочется поговорить, ну там я не знаю, о руководящей и направляющей роли товарища Сталина, или о том, какой мир и благоденствие нёс Гитлер Европе, или что ту войну выиграл Черчилль, или поспорить о Власове, об эстонских эсэсовцах, о всемирно-исторической роли еврейского финансового капитала, а также о чьих-нибудь зверствах, которые ну вот именно сейчас необходимо срочно незабытьнепростить – я лично пас. Впрочем, и осуждать не буду. Нуждаетесь в бодрящей дозе незабудемнепростима – ну, почитайте хотя бы это, там ентого добра хоть залейся.

А я буду говорить исключительно о 9 мае 2012 года и делах, связанных с этой конкретной датой.

Итак – что мы имеем?

Мы имеем (то есть наоборот, нас имеет) власть, лишённую даже подобия легитимности в глазах большинства населения. Власть по этому поводу сильно переживает, так как в отсутствии легитимности остаётся запугивать и обманывать население. Средства для этого – то есть ОМОН и телевизор – у власти имеются, но они обходятся дорого и к тому же чисто отрицательные стимулы имеют срок годности. Люди в какой-то момент могут перестать верить во враньё и даже устать бояться, такое случается.

Кроме того, ей нужна легитимность в своих собственных глазах. Ощущать себя чмырями и плесенью, сидящей в телевизоре на штыках, попросту неприятно, некомфортно. Хочется ощущения собственной значимости, исторической прогрессивности и смысла бытия. «Мы тут не так просто, а по праву».

Собственно, это «по праву» и является главным. Скольконибудь прочная легитимность, помимо дубинок и телика (от которых не отказываются даже самые демократические режимы), опирается на веру народа в то, что власть имеет право править. Эта вера обосновывается либо славными прошлыми деяниями этой самой власти или её предшественников, либо ожиданиями, на неё возлагаемыми, а лучше – тем и другим сразу. Или, другими словами, на культе славного прошлого и культе славного будущего [59]59
  Иногда такой культ называют «гражданским», чтобы подчеркнуть его отличие от «настоящей религии». На самом деле «настоящие религии» – как правило, под ними подразумевают массовые монотеистические религии, типа христианства, ислама и так далее – тоже устроены как «гражданские культы», только это культы «воображаемых государств», точнее, их проектов. Как правило, речь идёт о проектах будущих всемирных государств. Например, ислам можно определить как гражданский культ Всемирного Халифата, а иудаизм – как культ будущего всемирного царства Израиля, господствующего над остальными народами… Впрочем, это уже тонкости, в которые мы сейчас вдаваться категорически не будем.


[Закрыть].

Внимание. Чтобы понять, сколь многое в нашей жизни опирается на эти два культа, отвлечёмся от государственных масштабов и посмотрим на нашу жизнь.

Возьмём, например, семью. Вообще-то семья – это, прежде всего, религиозное учреждение. Смысл семьи – почитание предков, живых и мёртвых, в обмен на реальный (имущественный) и символический (достойные дела и победы) капитал, который предки передают потомкам. Очевидный пример – аристократия, где сам факт рождения «в достойной семье» делает человека особенным. Но послушайте, с каким выражением человек говорит что-нибудь вроде «у меня в семье в трёх поколениях врачи». Это и есть культ, культ достойных предков, которые вылечили множество людей – и это отчасти переходит на потомка (даже если он сам не медик).

А на ожидании славного будущего основан другой всем известный культ – культ удачливого лидера, от которого все ожидают, что он приведёт доверившихся ему людей к успеху. Умение возбуждать в людях такие ожидания и называется «харизмой». Заметим, она не связана прямо ни с физической силой, ни с привлекательностью, ни даже с интеллектом и управленческими способностями лидера [60]60
  Более того, даже фактические провалы и поражения харизматического лидера далеко не сразу приводят к потере веры в него. Такая уж несправедливость: одному не прощают первый же промах, а другому извиняют серьёзные и неоднократные косяки, поскольку верят, что этот парень из плохих последствий как-нибудь выпутается и других тоже выведет.


[Закрыть]. Поэтому сплошь и рядом люди идут не за мудрыми старцами или юными богатырями, а за людьми, у которых всего и таланта – возбуждать надежды. «У него это от бога» – довольно часто говорят в таких случаях. Или там – «в его глазах светится будущее». Не всегда такие ожидания оправдываются, но если ожиданий изначально нет, ничего не помогает.

Теперь снова вернёмся к делам государственным. Поскольку культ отлично объединяет людей, то любое государство обязательно практикует оба вида культов, обычно их уравновешивая и сплетая между собой.

Вот тут внимание. Очень распространённым вариантом этого соединения культов, характерным именно для государств, является идея расширенного воспроизведения славного деяния предков.

То есть. Культ предков в таких случаях основывается на каком-то героическом подвиге, который они совершили в прошлом. Подвиг был велик и славен, он, собственно, и основал государство. В конце времён потомки должны его воспроизвести в ещё большем масштабе (часто задаётся всемирный масштаб), а промежуточные поколения должны к этому готовиться и самоотверженно трудиться.

Самым известным примером такого рода можно считать идею Второго Пришествия. Самым же успешным на сегодняшний момент государством, придерживающимся построенной на таких принципах идеологии, можно считать Соединённые Штаты. Американцы живут в промежутке между созданием Америки Отцами-Основателями, которые заложили основы Американской Свободы, и торжеством этих идеалов во всём мире. Что характерно, они даже дожили до этого, обетование об абсолютном торжестве Американской Модели во всемирном масштабе почти что осуществилось. Весь мир признал Америку Светом Вселенной, и только последние недобитки вроде Ирана или Северной Кореи, жалкие и отвратительные, не позволяют провозгласить Окончательное Торжество (что нежелательно, так как непонятно, что в таком случае делать дальше).

Образцом государства с подобной идеологией был и Советский Союз. Легитимность советской власти базировалась, во‐первых, на Великой Октябрьской Социалистической Революции, благодаря которой в одной, отдельно взятой стране установился новый строй. Дальше он должен был дозреть, как в колбе, в этой стране, возмужать и окрепнуть, после чего Советский Союз то ли военными средствами, то ли силой собственного примера должен был уничтожить капитализм на всём земном шаре и установить всемирное царство свободного труда. Советские люди, которым довелось жить между первым и вторым событием, должна были трудиться и бороться. Правда, в конце концов, всем это надоело, за безрезультатностью трудов, но это уже совсем другая история.

А что у нас?

Думаю, всем понятно, что для Российской Федерации все культы, как-то связанные с будущим, невозможны. Причина тому проста – у Российской Федерации будущего нет. Не в том смысле, что на этом месте вот прямо завтра останется голая земля, а в том, в каком раньше говорили о юноше, не подающем никаких надежд: «у него нет будущности». То есть жизнь его будет зряшней, и всё, на что он способен – небо коптить. Вот так же и Эрефия: она просто коптит небо, свершить ей ничего не дано, будущего у неё нет. Это чувствуют все, а власти Эрефии это знают точно, потому что именно они его и продали.

Особенно это видно по полному, абсолютному отсутствию харизмы у наших вождей. От того же Путина можно ждать чего угодно, вот только не того, что он поведёт свой народ к успеху [61]61
  Особенно это видно по его попыткам делать жесты, типичные именно для харизматического лидера. Например, благословляющий поцелуй харизматика обычно дарует исцеление от болезней, счастье и красоту. А от путинских поцелуев подурнела жена, сдохла тигрица, что сталось с облобызанной красавицей-стерлядью – страшно даже и подумать… Слава Богу, хоть мальчик Никита вроде как жив и здоров, но что из него вырастет?


[Закрыть]. Впрочем, учитывая, что лозунгами путинского правления являются «стабильность» и «нераскачивание лодки», ничего другого ожидать и не приходится.

С прошлым у Эрефии тоже огромные проблемы. Откровенно говоря, оно и недолгое, и при этом ну очень негероическое. Ельцин с присущим ему Гайдаром, Собчаком и поныне здравствующим Чубайсом – такие «отцы-основатели», от которых любой нормальный человек убежит, зажавши нос. А расстрел парламента в качестве государствообразующего деяния – это «нарочно не придумаешь». Как и славную чеченскую кампанию, завершившуюся победой Чечни и Кавказа в целом над огромной Россией, которая теперь выплачивает этим курортным краям непомерную дань. Ну и всё остальное. Разве что грузинская виктория, но гениальная российская политика в Абхазии и Южной Осетии и её уже фактически превратила в фарс. Обе республики, за которые Россия воевала и за признание которых Россия столько заплатила всяким экзотическим государствам, сейчас вышвыривают московских горе-управленцев, избавляются от остатков русского населения, ну и вообще понятно, к чему дело идёт… В общем, «снова опозорились».

Но при всём том властям нужен гражданский культ. По причинам, указанным выше – чтобы народишко не бунташился, ну и для себя лично.

И такой культ власть таки выработала. Правда, в прямом и ясном виде изложить нельзя. То есть можно, но получится очень смешно и глупо. Поэтому его преподают как бы косвенно, по частям, а части уже складываются в головах сами собой, помимо сознания.

Эта идеология очень похожа на советскую, так как основывается на всё той же идее повторения с усилением. Правда, повторять собираются не Революцию (это в нашем положении было бы как-то странно), а второе героическое событие, которое известно советским людям.

А именно. Нашим властям и их идеологам ужасно хочется победить фашистов. Буквально: ещё разок выиграть Великую Отечественную войну и одолеть ещё одного или нескольких Гитлеров. Так сказать, на бис.

Это звучит странно. Но тем не менее – давайте смотреть.

Сначала посмотрим на официоз. Современный «культ Победы» имеет своим главным лозунгом «Победили тогда – победим и сейчас». Кого именно собираются побеждать сейчас, не очень понятно, но, учитывая характерное «и», тех же самых. То есть «фашистов». Напоминаю, кстати, что официальной идеологией у нас как раз является так называемый «антифашизм», а относительно недавно все допущенные до политики партии заключали Антифашистский пакт на Поклонной горе – которая, кстати, активно застраивается памятниками. В 2010‐м гору украсили монументом «В борьбе против фашизма мы были вместе», посвящённым «всем народам, победившим нацизм» (ну тут, думаю, понятно).

Теперь зайдём с другого конца – а именно, со стороны всякого рода литературы, кино и прочей жвачки для народа. Неудивительно, что тема победы современных россиян над теми самыми фашистами – одна из самых востребованных. Разумеется, для этого приходится сочинять «попаданческую» фантастику, и её сочинены буквально горы. В сорок первый проваливались сотни одиночек, менявших ход войны благодаря ценным указаниям, даваемым Сталину. Современные россияне также убивали Гитлера, соблазняли Еву Браун, провозили в прошлое атомные заряды и магические предметы. Проваливались и российские танки, и самолёты, подводные лодки и авианосцы, сыпались туда и целые бригады спецназа. Жиденькое россиянское кинопроизводство постоянно гонит фильму на эту тему – то российские солдатики проваливаются в сорок первый, то ребята-реконструкторы, то ещё кто-нибудь… Апофеозом всего этого является чудовищный – во всех отношениях, начиная с чисто литературного – двухтомник «Фёдора Вихрева» (коллективный псевдоним), где желания кремлёвских мечтателей озвучены, наконец, прямо и откровенно. У него в сорок первый проваливается вся Россия во главе с Путиным и Медведевым, которые и бьют фашистскую гадину в хвост и в гриву… И не нужно думать, что это «просто сказки», на которые не стоит обращать внимания: та же идеология глобального американизма выражена в классической американской фантастике ярче и понятнее, чем в речах политиков.

Я мог бы продолжать эту тему, отыскивая и демонстрируя это самое желание «ещё раз раздавить фашистскую гадину» буквально во всех проявлениях казённой идеологии и масскульта, но вы это можете и без меня. Зададимся другим вопросом: а что, они это серьёзно? Когда в стране и в мире полно реальных опасностей, им всё чешется воевать с фашистами?

Да, увы, это серьёзно. Более того, это в каком-то смысле реально. Ибо благодаря политике наших властей страна и в самом деле довольно быстро проваливается в прошлое.

Где её, вполне вероятно, ждёт столкновение с какойнибудь гадостью, которой весь остальной мир уже давнымдавно переболел и забыл.

Больше никогда

Конституцию обычно определяют как «основной закон», «нормативный правовой акт высшей юридической силы», «нормы основополагающего характера» и т. п.

Если попытаться определить стоящий за этими эпитетами – «высший», «основополагающий» и т. п. – реальный смысл, получится примерно следующее. Первое: «высшие нормы» – это «нормы норм», «законы законов», которые определяют рамки дальнейшего законотворчества, вплоть до последней ведомственной инструкции, которая, по идее, не должна этим нормам противоречить. И второе: «высшие, основополагающие нормы» сообщают законность и легитимность всем остальным нормам и законам. Грубо говоря, мы должны действовать по инструкции потому, что инструкция в конечном счёте опирается на закон, а тот – на конституционную норму, которая законна и легитимна в силу своей конституционности [62]62
  В дальнейших рассуждениях мы не будем принимать во внимание различия между кодифицированными конституциями (оформленными как единый нормативный акт или как совокупность органических законов) и конституциями некодифицированными, включающими в себя конституционные обычаи и т. п. Однако по умолчанию мы будем предполагать, что «нормальная» Конституция является «писаным» документом.


[Закрыть].

Эта вторая функция конституционных законов настолько важна, что даже государства, систематически пренебрегающие правовыми нормами, так или иначе, вынуждены считаться с авторитетом конституционных законов. Советская власть, известная своим демонстративным пренебрежением к «законам божеским и человеческим» и в ранние годы своего существования возводившая это пренебрежение в принцип, была в конце концов вынуждена принять Конституцию СССР. Более того, последняя исполнялась – в той мере, в которой это было необходимо для поддержания ощущения законосообразности происходящего, а противоречия между конституционными нормами и практикой считали нужным маскировать [63]63
  На этом обстоятельстве была основана тактика советского правозащитного движения, афористически сформулированная Александром Есениным-Вольпиным: «Соблюдайте свою Конституцию». Суть её состояла в требовании соблюдения советских законов, и прежде всего – конституционных норм. Эта тактика оказалась эффективной (в том числе – по причине широкого международного резонанса), и именно поэтому особенно раздражала советское руководство. В частности, против правозащитников широко использовалась «карательная психиатрия» – с которой пришлось познакомиться и самому ЕсенинуВольпину.


[Закрыть]. Другой известный тоталитарный режим – нацистский – также провозглашал примат целесообразности над правом, а публичное издевательство над «предрассудками формально-либерального права» стало неотъемлемой частью государственной риторики. Тем не менее с «веймарской» конституцией нацистский режим обращался осторожно – она не была отменена, а откровенно антиконституционные законы старались проводить под видом чрезвычайных мер, прописанных в той же Конституции [64]64
  Веймарская конституция предоставляла президенту Германии право вводить чрезвычайное положение в ситуации, если «в стране серьёзно нарушена общественная безопасность и порядок» (ст. 48 имперской Конституции от 11 августа 1919 г.). Эта же статья давала право приостанавливать гарантии основных гражданских прав. Именно на эту статью систематически ссылалась новая власть, сворачивая демократические институты в Германии. Так, печально знаменитый декрет «О защите народа и Рейха» от 28 февраля 1933 года, принятый сразу после поджога Рейхстага, начинался со слов: «На основании абзаца 2 статьи 48 имперской Конституции в целях противодействия коммунистическим актам насилия, представляющим угрозу для государства, постановляется: cтатьи 114, 115, 117, 118, 123, 124 и 153 имперской конституции впредь до дальнейших распоряжений отменяются. Поэтому ограничения свободы личности, свободы выражения мнений, включая сюда свободу печати, право союзов и собраний, нарушение тайны почтово-телеграфной корреспонденции и телефонных разговоров, производство обысков и конфискаций, а также ограничения права собственности, допускаются независимо от пределов, обычно установленных законом». Более поздний «Закон о защите народа и Рейха» от 24 марта 1933 года уже прямо санкционировал право правительства принимать законы, в том числе и противоречащие Конституции. Однако он был оформлен именно как чрезвычайная мера, с указанием срока действия (до 1 апреля 1937 г.). Разумеется, на практике этот срок неограниченно продлевался. В дальнейшем цикл «чрезвычайные меры – законы, основанные на чрезвычайных мерах – возникновение коллизии, позволяющей принять новые чрезвычайные меры» стал системообразующим для нацистской правовой системы. Это дало современному исследователю вопроса Джорджо Агамбену назвать национал-социалистическое государство «государством чрезвычайного положения» – и проводить далеко идущие параллели с такими правовыми инструментами, как американский «Патриотический акт». Но все эти уловки только подчёркивают неспособность даже откровенно-тоталитарного режима одним махом избавиться от «ненужной бумажки».


[Закрыть].

Интересны причины подобного отношения к Основному закону. Почему, собственно, они обладают столь высокой легитимностью? Иначе говоря – почему откровенное нарушение конституционных норм вызывает большее возмущение, чем любое другое проявление беззакония?

Обстоятельства принятия

Это может быть связано либо с источником конституционных норм, или с их содержанием. То есть: особое отношение к Конституции может быть связано с авторитетом органа, её утвердившего, а также и с тем, что закреплённые в Конституции нормы как-то по-особенному важны для граждан.

Чтобы наглядно продемонстрировать, о чём идёт речь, рассмотрим некий идеальный вариант принятия Конституции. Допустим, некое государство в течение многих столетий страдало от дурного правления, которое закончилось революцией и гражданской войной. В войне победила одна из сторон, руководимая харизматичными лидерами, пользовавшимися широкой поддержкой. По завершении войны было созвано Учредительное Собрание, в которое вошли наиболее уважаемые деятели, представляющие весь легальный политический спектр, а также наиболее крупные гражданские объединения. Это собрание составило проект Конституции, гарантирующей основные права граждан и закладывающей основы политического устройства – ну, скажем, президентскую республику, четырёхлетний избирательный цикл, двухпалатный парламент и т. п. Результаты работы Учредительного Собрания были закреплены референдумом, на котором 80 % населения проголосовали за Основной закон. В период после принятия Конституции страна быстро залечила раны, начался бурный экономический подъём и расцвет национальной культуры.

Будет ли так принятая Конституция восприниматься как легитимная? Скорее всего, да. Перечислим факторы, которые будут на это работать.

Экстремальные исторические обстоятельства и перемены к лучшему. Конституция принята после окончания «тёмного времени» – эпохи, воспринимавшейся сугубо негативно. Её принятие, в свою очередь, ознаменовало начало подъёма. «Такое не забывается».

Авторитетность состава Учредительного Собрания. Конституцию принимал не абы кто, а те (или с участием тех), кого в дальнейшем записали в учебники в качестве «отцов нации».

Авторитет народа и общественного консенсуса. Конституция была принята народом, причём тем самым «великим поколением», которое покончило с тёмными временами. То есть теми, про которых обычно говорят «наши великие предки».

Эти три фактора вместе делают авторитет Конституции весьма высоким. Нетрудно догадаться, что любые попытки её отменить или ограничить её действие будут восприниматься как посягательство на устои и попытку отнять у народа его завоевания. Если в этой стране когда-нибудь произойдёт переворот, можно быть практически уверенным, что заговорщики будут ссылаться на Конституцию и обвинять законную власть в её нарушениях [65]65
  Стоит отметить, что таким же уровнем легитимности будет обладать и любой другой общественный институт, созданный при схожих обстоятельствах. Например, в России очень похожая ситуация сложилась в 1613 году, когда Земский Собор избрал новую правящую династию – Романовых.


[Закрыть].

Разумеется, описываемый сценарий является не единственно возможным. Возможен и иной исторический антураж – например, когда Конституция вырвана из рук ослабевшего тирана «лучшими людьми государства» [66]66
  Такова, например, официальная легенда, связанная с принятием документа, известного как Magna Carta Libertatum, который сейчас считается одним из основополагающий конституционных актов Англии.


[Закрыть] – или «вооружённым народом» [67]67
  Примером последнего можно считать “Agreement of the people” 1647 года, «народное соглашение», которое армия Кромвеля представила палате общин с тем, чтобы потом утвердить его народным голосованием. Проект не был реализован – а у Британии так и не появилось письменной Конституции. Тем не менее «народное соглашение» оказало определённое влияние на британское государственное право. Подробнее см., напр.: Боржо, Ш. Учреждение и пересмотр конституций. Вып. 1. – М.: Изд-во М. и С. Сабашниковых, 1905. – С. 7–12.


[Закрыть]. Или, наоборот, – когда Конституция октроирована монархом, пользовавшимся народной любовью. Есть и много других вариантов, но составляющие сюжета – экстремальные исторические обстоятельства, сопровождающиеся переломом от «плохого» к «хорошему», авторитет конституционалистов, значимость общественного консенсуса – остаются неизменными.

Чтобы оценить их значимость, рассмотрим иную ситуацию. Допустим, Конституция была принята накануне чёрной полосы в жизни народа – разрухи, голода, национального унижения. Конституцию составили и приняли случайные или откровенно непопулярные люди, и подписал глава государства, который в дальнейшем полностью потерял всякое уважение – как масс, так и элиты. Народ вообще не спросили – или обстоятельства спроса (скажем, результаты референдума) вызывают большие сомнения… Понятно, что подобная Конституция не будет столь же уважаема, как в первом случае, даже если тексты обеих Конституций идентичны [68]68
  Причём это неуважение будут разделять не только массы, но и элита общества.


[Закрыть].

Заметим, мы ещё ровным счётом ничего не сказали о содержательной стороне конституционных документов. Хотя читателю, наверное, понятно, что Конституция, принятая при самых драматически выигрышных исторических обстоятельствах, но не содержащая важных для граждан положений (или содержащая нечто неприемлемое для них), будет изменена, с почтительными оговорками или без таковых, рано или поздно, но будет.

Однако прежде чем коснуться содержательной части, рассмотрим вопрос, откуда это содержание вообще берётся. Законы не являются плодом чистой фантазии законотворцев, во всяком случае – хорошие законы. Относительно конституционных норм это особенно верно. Так вот – откуда берутся те представления, которые находят своё выражение в хороших законах?

Исторический опыт как основание норм

В большинстве сочинений, посвящённых конституционному праву [69]69
  В дальнейшем я буду ссылаться на учебник М. В. Баглая «Конституционное право Российской Федерации» (6‐е изд. – М.: Изд-во «Норма», 2007). См. гл. 2 «Источники и система конституционного права, § 1 «Источники» (С. 29–42).


[Закрыть], мы находим следующее подразделение источников права: существующие законы разного уровня (начиная от международных договоров и соглашений и кончая актами местного самоуправления), решения законодательной, исполнительной [70]70
  В современной России к таковым относятся указы и распоряжения Президента, постановления Правительства и некоторые другие (Цит. соч. С. 39–40).


[Закрыть] и судебной власти [71]71
  При этом одним из источников права признаются законы, принятые при иных политических режимах или даже в иных государствах, связанных с данным государством правовым континуитетом. Так, в РФ таковыми являются некоторые правовые акты СССР и РСФСР (Цит. соч. С. 42).


[Закрыть], «обычное право», и, наконец, естественное право, то есть принципы, следующие из самой природы человека [72]72
  Цит. соч. – С. 31–34.


[Закрыть]. Список кажется полным и даже избыточным. Однако в нём не упомянуты два обстоятельства, которые по своей значимости не уступают всем вышеперечисленным.

Первое – это влияние чужих конституционных законов. То, что составители конституций охотно списывают друг у друга – отнюдь не секрет. Особенно это касается составителей конституций государств-неудачников, не способных обеспечить на своей территории элементарный порядок, или, наоборот, пребывающих под властью какого-нибудь диктатора [73]73
  В последнем случае часто применяется такой приём: конституционные нормы (особенно связанные с правами человека) почти буквально переписываются из документов какого-нибудь почтенного демократического государства, а в текст вводится пара малозаметных абзацев, полностью их аннулирующих, – например, неограниченные полномочия диктатора или его право отменять любые статьи Конституции «по причине государственной необходимости».


[Закрыть].

Второе обстоятельство, напротив, отличает конституции государств удачных. У них имеется источник правовых норм, который всегда под рукой, общедоступен и легитимен, можно сказать, по определению.

Я имею в виду исторический опыт. То есть – совокупность конкретных исторических обстоятельств, оказывающих непосредственное (или опосредованное культурой) влияние на общественные представления о праве и справедливости.

Возможно, читатель скажет, что я ломлюсь в открытые ворота: ну, конечно же, исторический опыт оказывает влияние на общественную мораль, та – на обычаи, обычаи кодифицируются и влияют на законодательство, и, в конце концов, дело доходит до их закрепления на конституционном уровне… Нет, я не имел в виду этот долгий, унылый путь. Речь идёт именно и прежде всего о непосредственном влиянии, на уровне «историческое событие или обстоятельство» – «законодательная норма».

Но сначала – несколько слов о том, что такое «историческое событие».

Лев Гумилёв как-то заметил, что «положительные» события – рост, увеличение богатства и так далее – воспринимаются массовым сознанием как «естественные» и в этом смысле лишены статуса событий; настоящим «событием» обычно становится какое-нибудь бедствие: война, мор, голод. С этим можно поспорить, так как «позитивные события» тоже случаются и воспринимаются именно как события. Однако позитивными они обычно становятся на фоне негатива – например, получение какого-то блага после его длительной и ощутимой нехватки [74]74
  Это правило работает даже на индивидуальном уровне. Так, моя мать всю жизнь помнила, как после долгой голодовки – дело происходило во время войны – бабушка принесла ей кусочек хлеба со жмыхом и каким вкусным он ей тогда показался. Я в свою очередь очень хорошо помню вкус мороженого с фруктовым наполнителем, которое я первый раз попробовал в 1994 г., тоже после длительной бескормицы (хотя и не сравнимой с военной: хлеб был).


[Закрыть]^{.Упоминавшиеся выше}«перемены к лучшему» – хороший тому пример. Но подавляющее большинство исторических событий всё же подчиняются «правилу Гумилёва»: если почитать любую летопись, хронику или учебник истории, мы обнаружим прежде всего череду бедствий.

Стоит отметить, что то же самое правило работает и для описания длительных процессов. Например, когда мы пишем о каком-то времени – особенно о том, в которое живём сами – то первым делом нам приходят на ум не светлые, а тёмные его стороны. Бедность, политическая несвобода, творимые властью несправедливости по отношению к тем или иным людям и прочие «неустройства» – вот что окрашивает время в его цвет. Во всяком случае – в глазах самих живущих в этом времени [75]75
  Это же обстоятельство объясняет позднюю ностальгию по прежним временам: если хоть какие-то блага, доступные в прошлом, были утрачены, то это переживается как актуальное событие. Современная благополучная московская домохозяйка, нарезая хлеб, может вспомнить о советских булках из хорошего зерна. Однако если спросить её, хотела бы она возвращения советских порядков, она тут же вспомнит про безумные очереди, маленькую зарплату и невозможность съездить в Турцию.


[Закрыть].

Разумеется, эти свойства исторической памяти модифицируются культурой, которая является одновременно и хранителем, и цензором исторической памяти народа, – и к тому же сама подвержена вмешательству извне, например, политическому. Однако полностью вытравить и извратить историческую память какого-либо народа сложно, и особенно – по части негативного исторического опыта. Летопись бед и страданий, перенесённых народом, является основой национального самосознания.

Теперь вопрос – какое всё это имеет отношение к конституционным нормам? Самое непосредственное.

Как известно, законы не могут принудить людей жить счастливо. Однако они могут запретить некоторые вещи, ведущие к несчастью – особенно если это несчастье уже имело место и люди убедились, что его можно было предотвратить какими-то мерами. В принципе, таким образом созданы все законы, уставы, инструкции и так далее. Однако существует разница в масштабах. Предупреждение мелких неприятностей – масштаб инструкции или устава [76]76
  Впрочем, не стоит забывать известную поговорку о воинском уставе, который написан кровью – что полностью соответствует действительности.


[Закрыть], крупных проблем – масштаб законодательной инициативы. Проблемы какого масштаба достойны конституционного закрепления?

Ответ понятен: исторического. Конституция должна преграждать путь к возникновению глобальных проблем или масштабных несчастий, прежде всего – уже имевших место в прошлом данной страны и данного народа. Принцип, по которому составляются по-настоящему удачные Конституции, укладывается в два слова: больше никогда.

Стоит также отметить, что источником большинства народных бед обычно является государственная власть. Поэтому хорошая конституция пишется так, чтобы в первую очередь защитить граждан от несчастий, причиняемых государством. Ранние теоретики конституционализма говорили об этом открыто. Так, знаменитое определение аббата Сийеса [77]77
  Эммануэль-Жозеф Сийес (Emmanuel Joseph Sieyès, 1748–1836) – политик, философ, один из крупнейших теоретиков (и действующих лиц – 65‐й председатель Национального конвента Франции и 17‐й председатель Директории) Великой французской революции, автор проекта Конституции 1799 года Более он, впрочем, известен как автор трёх знаменитых памфлетов: «Очерк о привилегиях», «Взгляд на средства осуществления полномочий представителями Франции в 1789 г.» и «Что такое третье сословие». À propos: именно эти три брошюры раскрывали содержание пресловутого «либерте, эгалите, фратерните»: «эгалите» провозглашалась в первой, «либерте» во второй, а в третьей, где вводилось понятие нации как «объединения людей, подчиняющихся общему для всех закону и представленных общими законодателями» и задавалось требование «сделать нацию чем-нибудь» – прояснялось «фратерните». Французская мысль, впрочем, поправила аббата, причём сразу с двух сторон – классовой и национальной: уже Дестют де Траси понимал под «нацией», попросту говоря, «имущих французов».


[Закрыть] гласит: Конституция есть закон, установленный самой нацией и предназначенный для защиты государства от злоупотреблений власти. В том же духе высказывались и другие ранние теоретики конституционализма. Но, разумеется, сводить всё к этой единственной теме не следует – как бы нам не казалось, что ничего ужаснее начальства в природе не существует.

Теперь перейдём к практическим примерам и рассмотрим несколько случаев непосредственного воздействия исторического опыта на конституционные документы.

Король Георг и Усама бен Ладен как источники американского права

Для начала возьмём одну из самых ранних и уж точно самую известную конституцию в мире – американскую. И проведём, так сказать, линию через две точки.

Американская Конституция имеет репутацию «философской» – то есть написанной в духе идей французских и английских философов XVII–XVIII веков. Однако у идей и принципов, изложенных в Конституции, существует и другой источник, лежащий, можно сказать, не просто на поверхности, а рядом с самой Конституцией: документ, уважаемый в Соединённых Штатах, пожалуй, даже больше, чем она сама. А именно – Декларация Независимости США.

Документ начинается со знаменитой формулы, утверждающей естественные права («все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью») и кончается утверждением отделения американских штатов от Британии. Однако основная часть этого документа посвящена детальному, скрупулёзному перечислению бед и несчастий, в которых американцы винили короля Георга. Этот список составляет примерно половину объёма всего документа.

Мы могли бы считать эти жалобы упражнением в риторике. Однако сличение текстов Декларации и Конституции указывает на иное. А именно: практически каждое обвинение в адрес короля Георга тем или иным образом отражается в Конституции, которая запрещает делать всё то и именно то, в чём Декларация обвиняет короля Георга.

Например, в списке злодеяний английского короля значится такое, как «расквартирование крупных соединений вооружённых сил». На фоне всего прочего это вроде бы мелкое обстоятельство. Однако в составе первых же десяти поправок к Конституции (знаменитый «Билль о правах» [78]78
  Первые десять поправок к Конституции, предложенные Мэдисоном на заседании Конгресса первого созыва и принятые 15 декабря 1791 года.


[Закрыть]) имеется третья поправка, гласящая: «Ни один солдат не должен в мирное время размещаться на постой в каком-либо доме без согласия владельца; в военное время это возможно, но лишь в порядке, установленном законом». Негативный исторический опыт, сконцентрированный в Декларации, заставил американских законодателей вынести этот вопрос на конституционный уровень.

Возьмём другой пример – право на суд присяжных. Американское законодательство, в отличие от многих прочих, позволяет использовать суд присяжных не только по уголовным (Поправка VI), но и по гражданским делам, «в которых оспариваемая цена иска превышает 20 долларов» (Поправка VII), и вообще использует этот институт очень широко. Поэтому мы не удивимся, обнаружив в Декларации пункт обвинения – «Он (Король. – К.К.) объединялся с другими лицами, чтобы подчинить нас юрисдикции, чуждой нашей конституции и не признаваемой нашими законами, утверждал их акты, претендовавшие стать законодательством и служившие… для лишения нас по многим судебным делам возможности пользоваться преимуществами суда присяжных».

Если уж мы заговорили о судебной системе… Американская конституция известна своим трепетным отношением к системе разделения властей и в особенности – организации независимой судебной власти. В этом видят влияние идей Монтескьё и его сочинения «О духе законов», где обосновывается теория трёх ветвей власти и особо выделятся судебная. Но вообще-то можно поискать и поближе: в той же Декларации среди прочих преступлений английского короля упоминается – «Он поставил судей в исключительную зависимость от своей воли путем определения сроков их пребывания в должности, а также размера и выплат им жалования». Сравним это со статьёй III раздела 1 американской Конституции, в которой сказано – «Судебная власть Соединённых Штатов предоставляется одному Верховному суду и таким нижестоящим судам, какие Конгресс может время от времени учреждать. Судьи как Верховного, так и нижестоящих судов занимают свои должности, пока ведут себя безупречно, и в установленные сроки получают за свою службу вознаграждение, которое не может быть уменьшено во время пребывания в должности» [79]79
  Американские законы, связанные с судебной системой, лишают исполнительную власть и других рычагов давления на судей. В частности, полномочия судей Верховного суда не могут быть прекращены иначе, как в результате добровольной отставки или импичмента. Это приводит к ситуации, когда престарелый судья не может вести дела, но и не уходит в отставку. Для поощрения сменяемости принят закон о сохранении жалованья ушедших в отставку в возрасте не менее 70 лет; президент Рузвельт в 1937 году предложил в случае достижения одним из судей возраста 70 с половиной лет расширять состав суда, но это было сочтено покушением на независимость судебной системы.


[Закрыть].

Теперь сменим оптику и перенесёмся в современность. Мы уже упоминали так называемый Патриотический Акт [80]80
  Название представляет собой акроним: USA PATRIOT Act расшифровывается как Uniting and Strengthening America by Providing Appropriate Tools Required to Intercept and Obstruct Terrorism Act of 2001.


[Закрыть]. Этот документ подвергается резкой критике как в США, так и во внешнем мире, поскольку предоставляет правительству и полиции слишком большие полномочия по надзору и слежке за гражданами. Некоторые положения Акта сейчас отменены [81]81
  Например, право исполнительной власти снимать и назначать прокуроров: Сенат увидел в этом покушение на независимость судебной власти и в 2007 г. лишил американскую администрацию этого права, которое предоставил ей Патриотический акт.


[Закрыть]. Тем не менее Акт был принят Конгрессом в октябре 2001 года подавляющим большинством голосов. Причина была более чем ясна – в сентябре того же года состоялся самый крупный теракт в истории Америки. Авторитет негативного исторического опыта сработал и на этот раз.