Текст книги "Истребитель колючек. Сказки, легенды и притчи современных ассирийцев"

«Э-гей! Подожди, лиса, вовремя ты мне попалась». Схватил сын гзирая камень, убил лисицу и содрал с нее шкуру. Еще один майдан проехал сын гзирая и видит – гонит с горы старик пастух большое стадо овец. «И ты мне тут на счастье встретился!» – подумал сын гзирая и сказал пастуху: «Привет тебе, старик! Налей мне, если не жалко, молока овечки в эту шкуру лисицы». Пастух налил ему полную шкуру молока и дальше погнал свое стадо. Сын гзирая повесил на седло шкуру лисы, а камышину с молоком львицы спрятал под бурку. «Приманка готова, пусть приходят царские зятья!» – подумал он. Потом отпустил коня пастись, лег на траву и уснул. Сладко спит сын гзирая. Исперт наш в стороне ищет себе травку. А царским зятьям будто кто на ухо шепнул и привел их прямо к тому месту.

«Эй, гляди! – говорит один царский зять другому. – Вот этот юноша опять нам встретился! Опять нам счастье само идет в руки! Вот и молоко львицы в шкуре львенка висит на седле его коня. Подползем потихоньку и украдем эту шкуру». Сошли царские зятья с коней и поползли, как жуки, по земле прямо к шкуре лисицы. Только протянули они руки, – заржал громко Исперт. И сын гзирая проснулся, встал на ноги и сказал: «Что, эггиды, в прятки, что ли, с моим конем играете, да обрушится дом ваш! Э, вижу, глазами вы уже прицелились на эту шкуру львенка с молоком львицы! Что же, если пожелаете, подарю вам ее. Но и вы исполните мою просьбу. Позвольте мне поставить вам свою печать на спину. Не бойтесь, под одеждой ее никто не увидит». Подумали, подумали царские зятья и сказали друг другу: «Правду говорит этот юноша. Кто с нас скинет одежду, кто увидит его знак? Пусть будет так, как он хочет». Сын гзирая раскалил свое кольцо и приложил печать сперва одному царскому зятю, а потом и другому.

«Теперь идите с миром, – сказал он. – Я своей дорогой пойду, вы – своей».

Отдал он им шкуру лисицы, попрощались они друг с другом и поехали. А младшая дочь царя день и ночь ждет сына гзирая. Раз утром вышла она за ворота и видит – идет ее жених и весело песни поет. Обрадовалась она, побежала навстречу, обняла его крепко и спросила: «Скажи, мой жених, легкая была твоя охота или тяжелая?» «Про свою охоту я тебе потом расскажу, невеста моя, – ответил ей сын гзирая. – А теперь поскорее иди к отцу во дворец, отнеси ему эту камышину с молоком. Пусть выпьет молоко, и посмотрим, что будет».

Взяла царская дочь камышину и побежала во дворец. Вошла в меджлис и видит – лежит ее отец и тяжело вздыхает. Жизнь его стала как тонкий волос, теперь или мигом позже порвется она. Бросилась дочь к своему отцу, протянула камышину и сказала: «Выпей, отец, что есть в этой камышине, выпей скорей».

Тут приподнялся царь, нахмурил брови и сказал: «Не смеешься ли ты над моей седой бородою? Мужья твоих сестер принесли мне молоко львицы в шкуре ее львенка, и оно не помогло мне, а ты мне дудку камышовую даешь! Что я – пастух, чтобы играть на ней?!» «Можешь сердиться на меня, отец, а сделай, что я тебе говорю. Вот открой немного рот, хоть глоток выпей», – сказала дочь царю и поднесла к его губам камышину. Одна только капля молока львицы в рот ему упала, и вдруг просветлели его глаза, а глоток выпил – громко чихнул и на ноги встал.

«Ox-хай! Кажется, жизнь вернулась ко мне, – сказал царь. – Что было в этой камышине, дочь моя? Откуда она тебе попала в руки?» – «Боюсь, ты опять рассердишься, мой отец, но скажу: эту камышину жених мой принес. Ты его и за человека не считал, а в этот черный день не зятья, а он тебе помог».

«Так ли ты сказала, моя дочь?» – спросил царь.

«Так я сказала, мой отец», – ответила ему дочь.

«Тогда иди скорее к твоему жениху и с поклоном проси его ко мне».

Побежала царская дочь за своим женихом, а царь велел слугам достать из сундуков лучшие одежды. «Не в заплатах же посажу я этого пастуха рядом с собой, – думает царь. – Пусть его в бане сначала помоют и оденут красиво».

Только он так подумал, открылась дверь в меджлис, и вошла младшая дочь царя, а с нею юноша в такой красивой одежде, что царские одежды померкли перед ней. Удивился тут царь, и все везиры и мудрецы удивились. А царские зятья узнали юношу, и от страха задрожали их сердца. Потихоньку встали они с места и забились в самый темный угол меджлиса.

Сын гзирая поклонился царю, и царь сказал: «Ого-гo, вот ты какой, юноша! Видно, знала моя дочь, в кого бросить свое яблоко! Подойди поближе, мой дорогой зять, сядь по правую мою руку, а ты, дочь, по левую садись».

Сели все на свои места. Тихо стало в меджлисе. И тогда царь спросил сына гзирая: «Ты жизнь мне вернул, юноша, доброе твое дело да не забудется на свете! Но скажи мне: что было в этой камышине? Чем ты наполнил ее? Вон старшие мои зятья молоко львицы в шкуре ее львенка принесли мне, но и оно мне не помогло». Усмехнулся сын гзирая и сказал: «Ого, какие у тебя богатыри зятья? Я соломинка перед ними. Вели им, царь, принести эту шкуру львенка. Если живого льва я не видал, то хоть шкуру его посмотрю». Тут один царский зять сказал другому: «Что ж, принесем в меджлис шкуру львенка. Кто узнает и кто поверит, что взяли мы ее из рук этого пастуха!»

Принесли они шкуру. Один за голову держит, другой за хвост, и важно положили посреди меджлиса. И увидели царь и все его мудрецы и везиры: не шкура львенка лежит перед ними, а шкура дохлой лисицы.

«Да, – сказал царь, – вот так богатыри мои зятья! И лисица им львом показалась!»

«Не беда, царь, – сказал сын гзирая. – Зато, говорят, они тебе караван привели с дорогими товарами. Но верблюды из-под земли не выходят и с неба не падают. Откуда они привели этот караван, по какой дороге? Пусть расскажут они меджлису!»

Посмотрели царские зятья друг на друга, а что сказать – не знают.

«Отчего же молчат, царь, твои богатыри? – говорит сын гзирая. – Не проглотили ли они свои языки? Но хорошо, еще я спрошу у них. Слышал я, везиры-богатыри, что вы все царство черной землей покрыли, а когда вот пшеница вырастет на ней, я не знаю. Это вы мне скажите!»

Опять царские зятья посмотрели друг на друга и подумали: «Где нам одолжить или купить немного лжи, если не знаем мы правды?!» Но и ложь от страха убежала от них. Тут нахмурился царь и сказал: «Эй, зятья мои старшие, вижу, пристыдили вы меня перед моим младшим зятем, да осыплет ваши головы пепел! Ну, а ты, мой дорогой гость, не останавливайся посреди дороги. Спросить ты спросил, сам и ответь, если можешь, что делать?»

«Попробую, царь, – сказал сын гзирая. – Но вот что тебе скажу. Я пастух, не привык сидеть в меджлисе. Если позволишь, – выйдем на майдан перед дворцом». Вышел сын гзирая из меджлиса, и царь со своими мудрецами и везирами пошли за ним следом.

«Теперь, царь, – сказал юноша, – шире открой свои глаза и уши. Вот слышал я, что есть у тебя золотое блюдо с золотыми цыплятами. Вели принести его».

Принесли блюдо. Взял сын гзирая его в руки и покачал головой. «Ай, бедняжки цыплята! Смотрите, не играют они без матери. Достань-ка, невеста моя, курочку из хурджуна, порадуем этих деток». Вынула младшая дочь царя золотую курочку из хурджуна и поставила ее на блюдо. «Ко-ко-ко!» – закричала курочка и побежала по блюду. «Пи-пи-пи!» – закричали цыплята и побежали за курочкой. Курочка за цыплятами бежит, цыплята курочку догоняют. Удивился царь, и все мудрецы и везиры удивились. А сын гзирая сказал: «Подожди, царь, рано ты удивился. Это только начало. Вон посмотри на те горы. Видишь ты там караванную дорогу или нет?» «Не вижу, мой юноша», – ответил царь.

«И я пока не вижу, – сказал сын гзирая. – Может, эта золотая курочка нам покажет ее?»

Тут он снял золотую курочку с блюда и бросил ее вверх. Полетела золотая курочка, и золотые цыплята полетели за ней. «Гляди, гляди, царь! – крикнул сын гзирая. – Хорошенько гляди, куда сядет курочка с цыплятами». А золотая курочка летела, летела и села на высокую скалу посреди тех гор. Только ножкой до камня дотронулась – раздвинулись горы. И открылась, я вам скажу, широкая караванная дорога – гладкая, как оселок, и длинная, как отсюда до неба. Удивились мудрецы и везиры, а царь еще больше удивился и так сказал сыну гзирая: «Тысячу лет чтобы жила та мать, которая родила такого сына!» А юноша наш сказал: «Вот мой первый ответ, царь. И пусть с этого дня пойдут по этой дороге все твои караваны. А теперь посмотри на эту черную землю. Далеко отсюда лежала она, всю ее мои руки вскопали. Но бывает и так: работающий работал, а ленивый ел. Твои зятья хитростью и обманом взяли у меня черную землю и привезли к тебе. Землю-то они украли, а сила земли осталась y меня». Тут вытащил сын гзирая горсть пшеницы из хурджуна и разбросал зерна во все стороны. И что сделалось! Черной была земля и вдруг стала зеленой. Только одну горсть пшеницы бросил сын гзирая, а по всей стране пшеница взошла. Поднялась она и закачалась, как волны на море. Тяжелые стали колосья пшеницы, к земле пригибаются, будто кланяются сыну гзирая.

«Спасибо тебе, юноша, – сказал царь. – Довольно теперь будет хлеба на нашей земле». «Что смог я, то и сделал, – сказал сын гзирая. – И это второй мой ответ. Еще ты сам меня спросил в меджлисе, что было в той камышине, чем напоил я тебя? И на это я отвечу. Молоко львицы там было. Верно, не в шкуре львенка тебе я его принес. Зато львица дала его от чистого сердца. А что от чистого сердца дается, то даром не пропадает на свете. Ну, а зятья твои, сам видел, ложь на языке и дохлую лису в хурджуне тебе принесли. Но ложь от правды всегда отличишь. Она, как масло в воде, поднимается вверх. Вот вели им скинуть свою одежду и увидишь, что будет».

Ну, что долго говорить вам, дорогие слушатели! Увидел тут царь, и все мудрецы его и везиры увидели – клеймо вора стоит на спине у царских зятьев. Посмеялись все мудрецы и везиры, а царь плюнул старшим зятьям в лицо и прогнал их.

«А ты, юноша, – сказал он сыну гзирая, – стань моим старшим везиром, вся моя казна будет в твоих руках». «Не надо мне этого, царь, – ответил сын гзирая. – Если и сделал я что, то не ради богатства, а вот ради твоей младшей дочери, моей невесты. А с тобой царь, нам из одной миски не кушать. У себя дома, на родной земле, мне и сухой хлеб будет сладким, как мед».

Сказал так сын гзирая, вытащил из своей одежды иголку, подул на нее. Тут заржал наш Исперт, прыгнул от радости высоко, обежал весь майдан и стал перед сыном гзирая. «Попрощайся, пери моего сердца, со своим отцом, – сказал сын гзирая невесте. – Поедем теперь в мой дом, поклонимся нашей земле!» Сели они на спину Исперта и поехали. Гонит сын гзирая своего коня, нигде его не остановит – ни в горах, ни в долинах, ни днем и ни ночью. Но доехал до моря и остановил Исперта.

«Постой, Исперт, дорогой мой брат! – сказал он. – Тут ты родился, здесь на берегу твоя колыбель». И опять, как малые дети, заиграли волны. Играли, играли, а потом одни вправо пошли, а другие влево, и будто двери открылись в коре. Вышла на берег морская лошадь и сказала: «Не забыл ты меня, юноша, как я тебя не забывала. Тут, у моря, мы с тобой в первый раз встретились, тут и попрощаемся с тобой. Но кусок моего сердца останется с тобой: Исперт, мой сын, пусть всегда будет с тобою».

«Спасибо тебе, морская лошадь! Не бойся – Исперт не конь мой, а брат мне родной!» – сказал сын гзирая и поклонился низко морской лошади. И Исперт тут заржал, будто прощался с матерью. Вот дальше едут они. Скачут, скачут – и видит сын гзирая: во-он и земля его близко и родное село. Обрадовался сын гзирая и еще сильнее погнал коня. Заржал Исперт громко, как ветер, поскакал вперед и стал перед домом гзирая. Тут открылись двери, и сын гзирая с невестой вошли в свой дом. Куском хлеба человек сыт бывает, а радостью и счастьем не насытится.

Сколько бы ни смотрели мать и отец на своего сына, на невесту его, сколько бы ни говорили они друг с другом, – все им мало! И так день прошел, и два, а на третий день свадьбу сыграли. И была та свадьба семь дней и семь ночей. Пусть и в вашем доме, дорогие слушатели, будет радость такая!

Три жизни

В один день на перекрестке двенадцати дорог встретились три всадника: сын царя, сын ашуга и сын проводника царских караванов. Поклонились они друг другу и дальше хотели ехать, каждый в свою сторону. Но тут солнце вышло из-за туч, и вдруг увидели юноши: лежит на земле красивый пояс, весь бриллиантами и золотом украшен. Блестит пояс на солнце, как радуга играет. Удивились юноши, и сын царя сказал сыну ашуга: «Сойди с коня, подними этот пояс с земли и подай мне в руки». А сын ашуга так ответил: «Не в твоем я царстве, чтобы кланяться тебе, для тебя с коня сходить! Тут, на перекрестке двенадцати дорог, все мы одинаковы. Сам сойди, не сломится твоя спина, если склонишься разок».

Рассердился сын царя, схватился за меч. И сын ашуга вытащил свой меч. Сделалась бы буря, кровь с землей бы смешалась, если б сын проводника караванов на своем коне не стал между ними. «Не ссорьтесь, эггиды, – сказал он. – Пусть немного остынут ваши головы. Каждый из нас немалый путь за спиной оставил. Вот и расскажем друг другу, что каждый нашел и что потерял на своем пути. Кто перед бедой спины не согнул, тот пусть и останется на своем коне, а кто беде поклонился, тот сойдет с коня и нам поклонится и пояс поднимет с земли. Тогда и посмотрим, кому достанется этот пояс». «Ко времени сказал ты это слово», – ответил сын царя. «И я тут спорить не буду, – сказал сын ашуга. – Вот сын царя завязал этот спор – он и развяжет его. Пусть первый расскажет нам о своей жизни». И сын царя начал свой рассказ.

«Что скажу я вам? Отец мой – царь, а я единственной сын у него. Пришло мое время, и отец сосватал мне в жены красивую девушку. Полюбили мы друг друга и стали жить в дружбе. Немного времени прошло, и родился у нас мальчик. У каждого ребенка есть своя люлька, и у нашего сына люлька была. Раз ночью качала жена сына. Качала, качала – и вдруг сломалась у люльки ножка. Жена разбудила меня и сказала: «Вставай муж, вот люлька сломалась. Иди и сделай ей новую ножку». «Подожди, жена, – говорю я ей. – Только крикну – соберутся лучшие мастера моего царства, и не одну ножку к люльке, а двадцать сделают». «Есть в твоем царстве мастера – это я знаю, – ответила жена. – А разве у самого тебя рук нет и ума не хватает?! Э-гей, муж мой, вижу, сам ты ничего не умеешь. Только ты родился на свет, уже одели тебя с ног до головы в золото и серебро, все было для тебя готово – и счастье, и хлеб, и вода. А вот скажи, какая тебе самому цена? Никогда ты не трудился… Пастух, что за овцами ходит, и то больше знает, чем ты!»

Обидно мне стало, и сказал я: «Хорошо, жена моя, и утра не дождусь – оставлю этот дом. Без царского золота и серебра, только с конем одним пойду я по свету. И клянусь, до тех пор не вернусь к тебе, пока не выучусь хоть какому-нибудь ремеслу». Взял я палицу, лук со стрелами, сел на коня и пустился в дорогу. Немного проехал, вижу – сидит у родника старик нищий и держит в руках золотую чашу с водой. Красивая эта чаша, вся в узорах. Остановил я коня и спросил: «Откуда, отец старый, у тебя эта чаша, какой мастер сделал ее?» «Ой-гой, сын мой, еще таким молодым, как ты, ходил я по свету. И попал я в один город. От старика до мальчика в этом городе все были мастерами. Там сделали мне эту чашу и подарили. Но теперь потерял я туда дорогу. Ищи ее сам, если хочешь. А найдешь – какому пожелаешь ремеслу, тому и научишься там».

Обрадовался я и подумал: «Теперь узнал я, что мне надо искать! Ключ дал мне в руки старик, а замок, может, я сам открою». Попрощался я со стариком нищим и дальше поехал, и не длинна для меня дорога, а скажу вам – много тогда я гор проехал, много долин и оврагов.

Раз в лесу, на горе, встретил я двух юношей со стрелами и луками: «Кто вы такие?» – спросил я их. Они ответили: «Мы охотники». И тут я подумал: «Давно не бывал я на охоте. Давно и людей не видал. Позабавлю себя немного и дальше поеду». И попросился к ним в товарищи.

«Как хочешь, – сказали мне охотники. – Тут всем хватит добычи». Остался я с ними. С утра и до вечера мы охотились, но в этот день наши стрелы не встретились с добычей и хурджуны остались пустыми. А когда стемнело, поели мы лесных яблок и легли под большим деревом спать. Утром встали и видим – нет одного нашего товарища. Сколько мы ни звали, сколько ни искали в лесу, не нашли его. Стали вдвоем охотиться. Только и в этот день наши хурджуны остались пустыми. Вечер пришел – поели мы лесных орехов и яблок и опять легли спать под тем деревом. Проснулся я утром – и этого товарища не стало. И тут я сказал: «Верно, не захотели они со мной охотиться. Подумали, что я плохой охотник – зверя пугаю. Но что бы ни было, пока не попадется мне добыча, клянусь, не уйду я отсюда!» Пошел я один на охоту. Весь день ходил по лесу, но и малой птички не убил. Вечером поел лесных яблок и орехов, опять пришел к тому дереву, но побоялся лечь на землю. Полез на дерево и спрятался в ветках. Только сон ко мне подкрался, слышу, шум прошел по лесу. Закачались, затрещали деревья, и, сколько было птиц и зверей в лесу, все покинули гнезда и норы.

Открыл я глаза и вижу: едет на коне Хембешай, от головы до ног в железо одет. Подъехал он к дереву, где я сидел, и слез с коня. На землю посмотрел, в одну и другую сторону посмотрел, – видно, ищет кого-то. А я прикусил губу и сказал себе: «Пусть вороны выклюют мне глаза, если не этот Хембешай съел моих бедных товарищей. А теперь вот за мной пришел и меня хочет съесть!»

Как волк чует овцу, так и Хембешай меня почуял. Поднял голову и засмеялся громко от радости. «Э-гей, – крикнул он, – вот где спряталась эта блоха!» Заскрежетал зубами и полез ко мне на дерево. Лезет он, лезет по дереву, вот уже на один локоть от меня! Поднял тогда я палицу и, сколько было у меня силы, ударил его палицей по голове. Как камень с горы падает, так и Хембешай повалился с дерева. Упал и с места не двинется. Убил я его или не убил – не знаю. Не верю себе. Как мог я убить этого буйвола Хембешая одним ударом своей палицы?! Сижу вверху и боюсь слезть с дерева. Может, хитрый Хембешай обманывает меня? Но вот и утро пришло, а Хембешай как упал, так и лежит на месте. Тогда я слез с дерева, посмотрел на него, а он и верно мертвый. «Оставайся тут, Хембешай, – подумал я, – будешь теперь шашлыком для птиц и зверей, а я сяду на твоего коня, и пусть будет что будет!»

Тут я снял с Хембешая кольчугу, надел ее на себя, прыгнул на его коня и поехал. Бежит как ветер конь Хембешая. Не успел я глаза закрыть и открыть, стал конь перед высокой каменной стеной и громко заржал. Вдруг открылись в стене ворота, и вышли мне навстречу двое юношей. Но какие юноши! Один сильнее другого. Поклонились они мне, взяли коня под уздцы и ввели на широкий двор. Потом помогли сойти с коня, в дом меня проводили, оставили в комнате одного и ушли. Стою я и не знаю, что делать мне и чего не делать. Тут отворилась дверь, и вошла красивая девушка, такая прозрачная и нежная, что, кажется, проглотит она изюминку – видно будет, как изюминка пройдет у нее по горлу. Девушка принесла таз с водой и поставила передо мной, чтобы я умылся с дороги. А я снял железную шапку Хембешая и поклонился ей. Вздрогнула девушка, удивилась и сказала: «Как ты – человек, да в эти места попал?!» И тогда, как теперь я вам говорю, эггиды, все я ей рассказал: и почему свой дом далеко позади оставил, и что хочу найти я на свете, и как Хембешая убил, и как его конь привез меня в этот дом. «Ох, юноша бедный, жалко мне тебя! – сказала девушка. – В страшное место ты попал! Дом этот – гнездо трех злых Хембешаев, трех братьев. Ты старшего убил, сам от смерти спасся и меня избавил от беды. Ты мне, юноша, открыл свое сердце, и я тебе, как брату, все про себя расскажу. Далеко отсюда, между двух гор в долине, жила я со своим старым отцом. Охотником он был, но глаза его черная вода залила. Ослеп мой отец. С тех пор всегда мы вместе ходили на охоту. Увижу я зверя в горах, подам отцу стрелу, направлю ее, а он станет на колено, натянет свой лук и убьет зверя. И никогда не ошибалась его рука. Так и жили мы, пока Хембешай обманом и хитростью не унес меня от отца.

В одно утро, когда мы вышли на охоту, всю нашу долину покрыл он туманом. И не знаю, как это стало, но потеряли мы с отцом друг друга, а Хембешай подкрался, как волк, схватил меня и бросил в свое логово. И каждый день по утрам пил он кровь из моего мизинца. Сам видишь, юноша, прозрачной я стала. Не сегодня-завтра, может, и жизнь бы меня оставила. Но ты убил Хембешая, спас меня. Думай теперь, кaк тебе самому спастись. Те юноши, что встретили тебя у ворот, – это младшие братья Хембешая. Горе тебе, если они почуют, что не брата своего, а человека в его одежде ввели они в дом! Большая у них сила, когда вместе они. И они это знают – куда один пойдет, туда за ним и другой идет. Ни днем ни ночью они не расстаются. Если сумеешь хоть на миг их разлучить, на каждого хватит у тебя силы. Может, и я тебе еще помогу». Тут девушка перебросила со спины на грудь свои черные косы, расплела их, вытащила из них стрелу и подала мне. «Эта стрела от лука моего отца. Если и в камень она попадет, – камень на два куска разлетится. В косах я ее прятала, чтобы Хембешай не увидел. На, возьми ее, она тебе пригодится».

Взял я стрелу у девушки и спасибо сказал. А утром в железной одежде вышел я во двор. Тут поклонились мне юноши и подвели коня. Я сел на коня и сделал знак рукой, будто захотел пить. Один юноша пошел за водой в дом, а я тем временем натянул изо всей силы лук и пустил стрелу в того Хембешая, что остался у моего коня. Засвистела стрела, вошла в грудь ему, к земле его прибила и наполовину сама ушла в землю. Удивился я – какая сила в этой стреле! И нагнулся, чтобы взять ее опять, но не успел: вижу, идет с водой другой Хембешай. Тут разогнал я коня ему навстречу, взмахнул палицей и крепко ударил его посредине лба. Упал и этот Хембешай на землю рядом со своим братом. «Эй, девушка, – крикнул я, – выходи сюда, никого теперь не бойся!» Смотрю, а девушка уже бежит ко мне, от радости и башмаки надеть забыла. Поднял я ее, на коня к себе посадил и сказал: «Покажи теперь, девушка, дорогу к вашему дому. Отвезу тебя к отцу, а сам дальше поеду». «Пусть еще больше расцветет твоя юность! – сказала мне девушка. – То доброе, что ты сделал для меня, не потеряется на свете. А теперь гони коня во-он к тому белому камню, к старшему брату семи больших гop».

Много ли, мало ли мы ехали – и приехали к старику во двор. Бросилась девушка к своему отцу. Плачет от радости, крепко целует старика. А отец провел по ее голове рукой, по лицу, по косам, узнал свою дочь и сказал: «Ox-хай! Видно, не кончился еще день мой! Опять со мною моя дочь, опять загорелся светильник моего сердца. На крыльях какого орла, дочь моя, ты прилетела ко мне?»

И рассказала девушка отцу с начала и до конца все то, о чем я вам тут рассказал. Подошел тогда старик ко мне, руки мои взял в свои руки, сжал их крепко и сказал: «Это руки мужчины! Для такого юноши, как ты, открыты двери моего сердца. Цветок радости рос на моем дворе, но злой Хембешай вырвал его и унес. Ты сегодня опять посадил цветок перед моим порогом. Теперь проси, что хочешь. Не смотри, что стар, все я для тебя сделаю».

«Хорошо, скажу тебе, отец белобородый, – ответил я ему. – Иду я по свету… Что ищу – я знаю, а где найти – не знаю. Говорят, есть такой город, где собрались вместе, со всей земли, самые большие мастера. До этого города хочу я дойти. Может, какой мастер пожалеет меня и отдаст мне в руки хоть малую долю того, что умеет. Если знаешь ты этот город, отец, покажи мне туда дорогу».

«Нет, юноша, – ответил старик, – и я той дороги не знаю. Вот и борода моя побелела, а про город мастеров никогда я не слышал. Но не печаль свое сердце! Оставайся тут, а завтра позову я в свой дом гостей, может, гости мои нам туда путь покажут».

Поспал я в доме старика, встал утром, вышел во двор и вижу – на земле тарелки и миски с пловом, с айрисой и с мясом стоят ряд к ряду. Будто десять свадеб будет в доме старика – все он приготовил для гостей! Немного времени прошло, смотрю, и старик выходит из дому с луком и стрелами в руках, а за ним дочь его вышла. Взяла дочь стрелу, вставила в лук, а старик ей так и говорит: «Направь, дочь моя, стрелу сама ты знаешь куда – к той горе, где живут старые орлы. К ним я отправлю мою стрелу, их я зову к себе в гости!»

Натянул с силой свой лук старик и пустил стрелу.

«А теперь, дочь моя, – сказал он, – направь стрелу к сухому дереву, туда, где гнездо журавлей».

И еще натянул свой лук старик и пустил стрелу. А потом сел на землю и так сказал: «Направь, дочь моя, стрелу вверх, в сторону солнца».

И в третий раз натянул свой лук старик, и высоко-высоко полетела стрела. И тут вдруг с разных сторон слетелись птицы, подхватили они в небе стрелу и тихо-тихо на землю опустились, во дворе старика. А вон и старые орлы летят, и они в клюве несут стрелу. А с той стороны журавль летит. Поклонился птицам старик и сказал: «Приблизьтесь к еде, птицы неба, дорогие гости мои! Кушайте досыта, а потом я вам слово скажу».

Стали птицы есть. Плов и айрису клюют, мясо рвут на части. Покончили птицы с едой, насытились и в сторону отошли. Тогда поднялся старик и так сказал: «Эй, птицы неба, дорогие гости мои, сами вы по небу летаете, а глазами видите всю землю. Скажите мне теперь, не видел ли кто из вас такой город, где живут большие мастера, что все делать умеют. Покажите моему гостю дорогу в этот город».

«Отец наш старый, – сказали птицы, – добрый наш хозяин, если бы знали мы эту дорогу, все бы впереди полетели, а он бы за нами пошел. Но не знаем, да не обидится на нас твое сердце». Только одна старая сова сказала: «А я знаю этот город. Два раза туда я летала. Один раз прилетела – еще молодой была – и жители города бросили мне мясо буйвола. А в другой раз прилетела – встретили они меня стрелами. И поклялась я – не полечу больше в тот город до конца своей жизни. Но, если ты просишь, покажу я дорогу юноше, полечу туда, что бы со мной ни стало. А чтобы сила вернулась ко мне и выросли на моих крыльях перья, корми меня жиром и мясом сорок дней и сорок ночей».

Сорок дней и сорок ночей кормил старик мясом и жиром птицу. Выросли на ее крыльях перья, опять как молодая стала она. И в один день поднялась со двора старая сова и вперед полетела, а я поскакал за нею на коне. Птица по небу летит, а тень ее по земле бежит. Я смотрю на тень и еду за нею. Ранней весной на дорогу мы вышли, а кончилась наша дорога осенью. Вон и дым видим, тихонько от крыш поднимается. Близко подошли мы к городу. И тут старая сова попрощалась со мной и назад полетела. А я один, как сирота, остался у городских ворот. Вошел я в город и увидел: сидят там мастера, ряд в ряд, от ворот и до конца города. В одной стороне стук молотков слышен, в другой стороне громко люди говорят, тут для чарухов мнут шкуру буйвола, по камню ее ударяют, там шерсть бьют. Один другому совет дает, тот примет его и свой совет дает от сердца. Понял я тут, что в этом городе каждый – учитель другого и каждый – ученик его. И постыдился я – как я мал перед ними! «С какого ремесла мне начать? – подумал я. – К какому мастеру подойти, перед каким склонить свою голову?».

К одному подошел, что на кувшинах из золота, на мисках из серебра выбивает молоточком узор за узором. Так украшены кувшины и мисочки, что посмотришь на них – и глаза опустишь. Поглядел на меня мастер и сказал: «Сядь подле меня, брат! Хочешь, научу тебя этому ремеслу, может, и ты чему меня научишь».

Сел я тут, наклонил голову и взял молоточек в руки. День ли прошел или два, а на третий день сделал я кувшин. Взял мастер кувшин в руки, посмотрел, посмотрел и сказал: «Хорошо ты потрудился. Иди, сын мой, кувшин тут останется, а узор его не забудь, храни в своем сердце!»

Пошел я дальше. И вот сидит другой мастер, Нумруд зовут его. Что хочешь из дерева он делает. Точит его, гладит – блестит дерево, будто масло, гнется в руках, как камыш, а не ломается. А там вот еще мастер сидит. Большой камень перед ним. Нахмурил свои брови мастер. Никого не видит, глаза его только на камень и смотрят. С одной стороны и с другой стороны молотком ударяет, и вижу – вдруг стал тот камень горным бараном. У нас на могилы такие ставят. А того каменного барана каждый из вас поставил бы на могилу отца или матери. Склонил к себе мое сердце этот мастер, долго я смотрел на него, но тут будто кто сказал мне: «В ту сторону посмотри!» Обернулся я и вижу: сидит на циновке старик и курит трубку, а рядом лежат разные-разные рыбьи кости. Тихонько берет он одну косточку, берет другую и делает из них красивую люльку. Как невеста на ковер для свадьбы один красивый узор подле другого кладет, так и тот мастер косточку к косточке подбирает, а где сойдутся они, ставит там звезду и цветочек из перламутра. Увидел я эту люльку и все забыл на свете. Стою, будто к земле прирос. Поднял голову старик, посмотрел на меня, улыбнулся и сказал: «Люлька моя, а ребенок пусть твой качается в ней, если он есть у тебя». «Ой, отец старый, красивые ты делаешь люльки! Выучи и меня этому ремеслу. Если хоть долю своего умения ты мне подаришь, сам сделаю я люльку моему сыну. Люлька будет сыну моему, а тебе будут песни, что мать запоет, люльку качая».

«Пусть будет, как ты хочешь, сын мой, – ответил старик. – Смотри: вот эта косточка – сестра той косточки, рядом сплети их. Та косточка играть будет в узоре, а эти вот две большие будут ножкой у люльки, эти на спинку пойдут. Тут звездочкой свяжи, тут сядет цветочек из перламутра».

Слушал я старого отца, что он говорил, то я и делал. А потом замолчал старик, а глаза его все на мои руки смотрят. И сон я забыл, не ел я и не пил – все косточку к косточке подбирал, пока не закончил свою люльку. Посмотрел старик на нее, покачал, покачал люльку другой рукой и сказал: «Еще не догнал ты меня в ремесле, юноша, но догонишь. Хорошо сделал ты люльку».

Встал я тогда, поклонился старику и сказал: «Спасибо тебе, старый отец! Вот с руками я родился, но до этого дня будто был безруким. Ничего не умел я делать. Все рыбу едят, косточки бросают на землю, а ты из этих косточек на радость людям, смотри, какие делаешь подарки! Унесу эту люльку с собой далеко отсюда, в свое царство. Покажу там всем нашим мастерам, пусть знают, что могут руки сделать, когда человек работает от сердца. Один придет – посмотрит, другому расскажет, а третьего, может, и я научу, как ты научил меня». Попрощался я со стариком, как отцу, поцеловал ему руку, взял люльку и пошел своей дорогой. А теперь вот я тут с вами стою. Видите – и эта люлька со мною».