Текст книги "Сестры"

«Девочки»
Сезон 1, Эпизод 1

Уэст Маккрей. Первую половину альбома Мэй Бет занимают снимки одной только Сэди. Она была счастливой розовощекой малюткой с каштановыми волосами и серыми глазами. Девочка совершенно не походила на мать.

Мэй Бет Фостер. Сэди была вылитая Айрин, и Клэр это бесило. Если бы вы видели, как Клэр обходилась с Сэди, вы бы не поняли, зачем она вообще решила родить ребенка. Клэр терпеть не могла нянчить, кормить малышку. И я не преувеличиваю. Она это просто ненавидела. Я очень любила Сэди, но этого было мало, чтобы заменить материнскую нежность.

Уэст Маккрей. А кем был отец Сэди?

Мэй Бет Фостер. Не знаю. Думаю, даже Клэр не знает. Она говорила, что его фамилия – Хантер. Ее-то она и записала в свидетельство о рождении.

Уэст Маккрей. По словам Мэй Бет, пока на свет не появилась Мэтти, у Сэди было одинокое детство. Из-за наркотической зависимости Клэр не была способна на крепкие чувства и привязанности, поэтому не уделяла Сэди должного внимания.

Кроме того, Сэди была болезненно застенчивым ребенком, поскольку с двух лет стала заикаться. Никто точно не знал почему. Возможно, дело в наследственности. Остальные члены семьи Сэди не заикались, но нет никакой информации о ее родственниках со стороны отца. Мэй Бет нашла аудиозапись, которую сделала, когда Сэди было три. Нам пришлось отыскать кассетный плеер, чтобы послушать ее.

Мэй Бет Фостер (аудиозапись). Не хочешь сказать что-нибудь в микрофон, милая? (Пауза.) Нет? Я потом могу перемотать, и ты услышишь свой голос.

Сэди Хантер (три года) (аудиозапись). Это в-в-волшебство!

Мэй Бет Фостер (аудиозапись). Да, малышка, это волшебство. Говори вот сюда, скажи: «Привет!»

Сэди Хантер (три года) (аудиозапись). Н-но я… я х-хочу… я… я…

Мэй Бет Фостер (аудиозапись). Давай сначала запишем.

Сэди Хантер (три года) (аудиозапись). Н-но я х-хочу п-послушать!

Уэст Маккрей. Сэди так и не перестала заикаться. Скорее всего, раннее вмешательство могло бы помочь, но Мэй Бет не удалось убедить Клэр что-либо предпринять. Школа стала для Сэди адом: дети бывают жестокими, когда чего-то не понимают, да и учителя, по мнению Мэй Бет, не отличались особой чуткостью.

Мэй Бет Фостер. Сэди выросла хорошим человеком не благодаря им, а несмотря на них. Все думали, мол, раз заикается, то наверняка идиотка. Что тут скажешь.

Уэст Маккрей. Сорокачетырехлетний Эдвард Колберн не забыл Сэди. Когда она пришла в его класс, он только-только начал преподавать в начальной школе Паркдейла. Как я уже говорил, Паркдейл находится в сорока минутах езды от Колд-Крика, и ребята из близлежащих городов добираются в школу на автобусе. Вот как Эдвард вспоминает первоклассницу Сэди.

Эдвард Колберн. Одноклассники дразнили Сэди из-за заикания, и ей пришлось перевестись… Мы как могли пытались ее поддержать, но нужно понимать, что у школы Паркдейла всегда было два бича: слишком мало денег и слишком много учеников. А еще представьте, что у Сэди была безразличная мать, которая не прислушивалась к нашим советам. В общем, все это как-то не похоже на рецепт счастливого детства. И так происходит повсеместно, не только в экономически неблагоприятных районах. Сэди была потерянным, одиноким ребенком без особенных интересов. Она казалась замкнутой и даже… я бы сказал, безучастной.

Мэй Бет Фостер. А потом родилась Мэтти.

Уэст Маккрей. В альбоме Мэй Бет есть полароидный снимок, на котором шестилетняя Сэди держит в руках запеленатую Мэтти. Почти невозможно описать, как Сэди смотрит на новорожденную сестру. Это невероятно нежный взгляд.

Уэст Маккрей (обращается к Мэй Бет). Ого. Вы только посмотрите, как она глядит на Мэтти.

Мэй Бет Фостер. Сэди всем сердцем полюбила Мэтти, и эта любовь стала смыслом ее жизни. Сэди все силы положила на заботу о сестре. Она еще в детстве поняла, что Клэр тут не помощница.

Уэст Маккрей. Вы не могли бы описать отношения девочек с матерью?

Мэй Бет Фостер. Клэр хорошо относилась к Мэтти, потому что малышка была похожа на нее. Но Мэтти стала для нее скорее куколкой, чем родной дочкой. Клэр дала ей фамилию «Сазерн». Мэтти думала, что у нее самая лучшая мать на свете…

Но это заслуга Сэди.

Уэст Маккрей. Что вы имеете в виду?

Мэй Бет Фостер. Сэди всегда выгораживала Клэр, иногда даже лгала из-за нее. Говорила Мэтти, что мама болеет… Наверное, Сэди догадывалась, что рано или поздно мать подведет Мэтти, и хотела, чтобы сестре было не так больно. Не знаю, правильно ли она поступала. Сэди все делала ради Мэтти и не щадила себя, особенно после того как Клэр их бросила. А Мэтти, наверное, не могла до конца оценить жертв Сэди. Может, в будущем смогла бы…

Уэст Маккрей. На фотографии Мэтти тяжело смотреть. У нее были блестящие прямые светлые волосы, ярко-голубые глаза и лицо в форме сердечка, прямо как у Клэр. Невозможно глядеть на эту полную жизни девочку, зная, как закончится ее история.

Уэст Маккрей (обращается к Мэй Бет). Знаете, а ведь Мэтти не смотрит на Сэди с таким же благоговением, как та на нее.

Мэй Бет Фостер. Мэтти любила, нет, обожала старшую сестру. Но Сэди стала ей почти что матерью, и отношения у них были соответствующие. Ну и учтите разницу в шесть лет. Так или иначе, благодаря заботе о сестре Сэди стала раскрываться и чаще разговаривать, сражаясь с заиканием. И даже если у Сэди не получалось произнести слово или ей хотелось помолчать, Мэтти сразу понимала, что ей нужно. Так что нет, они обе души не чаяли друг в друге. Не уверена, что у всех сестер так. У меня самой три сестры, и я их очень люблю, но у нас никогда не было подобных отношений.

Уэст Маккрей. Мэй Бет продолжает листать альбом, и ее голос дрожит все сильней. Когда она доходит до последней страницы, ее глаза наполняются слезами.

Мэй Бет Фостер. Ох.

Уэст Маккрей. Что такое?

Уэст Маккрей (в студии). Она показывает мне альбом. На одной стороне – фотография девочек. Они разлеглись на диване Мэй Бет под вязаным красно-рыжим одеялом. У Мэтти на коленях стоит огромная миска с попкорном. Обе увлеченно смотрят на экран. Позже Мэй Бет поясняет, что девочки наверняка в очередной раз смотрели какой-нибудь старый фильм: они обожали классику. Сэди, например, видела все фильмы с Бетт Дэвис[4]4
  Бетт Дэвис (1908–1989) – американская актриса; первый человек в истории мирового кинематографа, номинированный на 10 «Оскаров».


[Закрыть]. Но для Мэй Бет важнее то, что на другой стороне разворота. Там пусто. Она настаивает, что там был снимок, и лихорадочно листает альбом в надежде, что фотография каким-то образом очутилась между страницами. Она осматривает пол: вдруг снимок упал? Но его нигде нет.

Мэй Бет Фостер. Но куда она… Не знаю, куда она могла… Это была фотография… девочек… Там… Честно говоря, я не помню… Но там точно были девочки. И она была здесь. Я точно знаю.

Сэди

Я собираюсь убить человека.

Хочу смотреть, как в его глазах меркнет свет. На насилие не принято отвечать насилием, но иногда мне кажется, что без этого никак. Он заслужил ровно то же самое, что сделал с Мэтти.

Нет, это ее не вернет.

И я не обрету гармонию с собой. Никогда.

Я прекрасно понимаю, что после этого перестану быть прежней. Но вы только представьте, каково жить, осознавая, что убийца твоей сестры продолжает вбирать в себя сладкий воздух, а она, бездыханная, лежит в земле, по которой он столь спокойно ходит.

Я никогда не уезжала так далеко от дома.

Сижу на водительском сиденье и кручу в руке складной нож. Пахнет застоявшейся водой. Я зажмуриваюсь, потом открываю глаза, и ничего не происходит. Я все еще сижу в машине с ножом в руке, и до меня доносится запах водорослей. Опять моргаю. Я будто во сне, в котором должна бесконечно долго бежать, хотя знаю, что впереди нет никакой финишной прямой. Я просто не могу остановиться.

– Мэтти.

Легко справляюсь с «м». Двойные «т» тоже не представляют проблемы.

Когда Мэтти было пять, а мне – одиннадцать, она, боясь темноты, забиралась ко мне в постель в надежде услышать что-нибудь успокаивающее. Но кого я могла успокоить со своим заиканием? Впрочем, Мэтти хватало просто моего присутствия, и она мирно засыпала на моем плече, а к утру умудрялась незаметно стащить у меня подушку и одеяло.

Когда мне было одиннадцать, а Мэтти – пять, она мечтала говорить так же, как я, и имитировала заикание, но однажды Кит шлепнул ее по заду и сказал: «Нельзя нарочно заикаться, если можешь говорить нормально». Я ненавидела его за это, но пришлось сказать Мэтти, что он прав.

Когда Мэтти было пять, а мне – одиннадцать, я уже не верила, что смогу без запинок произнести хотя бы одно предложение. Осознав это, я замолчала на две недели, но потом Мэтти внимательно посмотрела на меня своими огромными глазами и спросила: «Что у тебя на душе?»

Кит мне не отец, но иногда он делал вид, будто мы родные. Не поправлял окружающих, если они вдруг называли нас папой с дочкой, и мне приходилось самой это делать. Он постоянно покупал мне конфеты на заправке – неважно, хотелось мне или нет, – и каждый раз ждал вымученной благодарности. По вечерам он, к вящей радости Мэй Бет, заставлял меня учить молитвы, а ночью заходил в мою комнату и велел читать их наизусть. Так что Мэтти не зря боялась темноты.

Когда мне было девятнадцать, а Мэтти – тринадцать, Кит вернулся.

Я продолжаю крутить складной нож в потной ладошке. Ощущаю тяжесть аккуратной черной рукоятки и отточенного лезвия, спрятанного внутри.

Когда-то это был его нож.

Теперь он мой.

Я вырежу свое имя на его сердце.

«Девочки»
Эпизод 2

Уэст Маккрей. В прошлом эпизоде я рассказал вам о Мэтти Сазерн и Сэди Хантер, двух главных героинях этого подкаста. Мэтти жестоко убили. Тело девочки нашли недалеко от ее родного города – Колд-Крика, штат Колорадо. Сэди пропала без вести. Брошенную машину с личными вещами девочки нашли в сотнях миль от Колд-Крика. Мэй Бет Фостер, приемная бабушка сестер, попросила меня найти Сэди и вернуть домой.

Для новых слушателей поясняю, что наш подкаст – это сериал. Если вы не прослушали первый эпизод, поспешите наверстать упущенное.

Всего времени мира не хватит, чтобы рассказать эту историю, – но так с правдивыми историями обычно и бывает.

(МУЗЫКАЛЬНАЯ ТЕМА «ДЕВОЧЕК»)

Диктор. Спонсор нашего подкаста – издательство «Макмиллан».

Уэст Маккрей. Клэр бросила дочерей, когда Сэди было шестнадцать, а Мэтти – десять. К этому времени мать девочек окончательно поддалась наркотической зависимости, и ее решение уехать ни для кого не стало сюрпризом. Последний раз Мэй Бет говорила с Клэр по телефону за два дня до того, как та собрала вещи.

Мэй Бет Фостер. Она просила у меня денег, и я знала на что. Клэр уверяла, что потратит их на девочек, купит еды, и я ответила: «Ну давай ты скажешь, что тебе нужно, и я сама съезжу в бакалею Стакеттов». Но она не согласилась: «Нет, лучше просто дай денег». И мы ужасно поссорились. Я старалась не наседать на нее, потому что тогда бы она перестала подпускать меня к девочкам…

В общем, я посоветовала ей взять себя в руки. Сказала, что она еще молода и может все исправить. Что ей еще воздастся за все ее невзгоды, но она и сама должна стараться.

Она так яростно бросила трубку, что у меня всю ночь в ушах звенело.

Уэст Маккрей. На следующий день Мэй Бет взяла двухнедельный отпуск, чтобы навестить дочь во Флориде. Сразу после этого Клэр уехала.

Мэтти только-только поступила в пятый класс и наслаждалась жизнью. Сэди разрывалась между учебой – по словам Мэй Бет, школу она терпеть не могла – и работой на заправке.

Ее босс, Марти Маккиннон, все сорок пять лет своей жизни прожил в Колд-Крике и полагает, что здесь и останется до конца своих дней. Это хорошо сложенный краснощекий великан. В городе его ценят за великодушие: он отдаст вам последнюю рубашку, если, конечно, вы не постесняетесь попросить.

Марти Маккиннон. Сэди была славной девочкой и отличным работником. Мне не так сильно требовалась помощь, как ей, если вы понимаете, о чем я. Она… Она тщетно искала работу по всему городу, пока не пришла ко мне. Ее обсуждали в местном баре, «У Джоэла», если слышали. Смеялись над ней…

Уэст Маккрей. И что говорили?

Марти Маккиннон. Никто не верил, что она в состоянии найти хоть какую-то работу. Мол, кожа да кости, говорит с трудом – на что она годится? А я решил, что это несправедливо. И когда она пришла ко мне, я предложил ей место. Она была очень благодарна, даже обняла меня. Если бы вы знали Сэди, вы бы поняли, что она… Она не особо спешила открываться людям. Из нее все клещами приходилось вытягивать. Наверное, она боялась, что окружающие могут в любой момент позвонить в органы опеки, и те заберут у нее Мэтти. Но никто бы не стал звонить.

Уэст Маккрей. Почему? Мне кажется, все понимали, что девочкам нужна была помощь.

Марти Маккиннон. Конечно, но тут всем нужна помощь, понимаете? Никто не хочет лишних проблем на свою голову. Но Сэди все-таки переживала. Боялась, что из-за отъезда Клэр их с Мэтти обязательно разлучат. Ха, будто Мэй Бет допустила бы такое! В общем, Сэди никому ничего не рассказывала и Мэтти тоже велела молчать. А через неделю, где-то в четыре утра, мне звонит Мэтти, в панике, говорит, что Сэди умирает. Я приехал к ним, увидел, что Сэди никакая, и отвез ее в больницу. Ей поставили капельницу, и стало полегче… Но все равно было жутковато.

Уэст Маккрей. Думаю, после отъезда Клэр у Сэди начался стресс. Вот почему ей стало плохо.

Марти Маккиннон. В общем, мы сидели в зале ожидания, и тут Мэтти не выдержала и начала отчаянно рыдать. Она всегда была склонна все драматизировать, как и Клэр, но тогда она действительно испугалась. Я купил ей конфет в торговом аппарате, пытался утешить ее как мог, и тут она рассказала, что мать уехала и что, если кто-нибудь узнает, они с Сэди никогда больше не увидятся. Господи, малышка так переживала, что ее вырвало прямо на меня. Просто кошмар. Я сразу позвонил Мэй Бет во Флориду, и она вернулась в тот же день. Сэди ужасно рассердилась на Мэтти за то, что она обо всем мне рассказала, и на меня за то, что я рассказал все Мэй Бет. Кажется, она с нами неделю после этого не разговаривала.

Мэй Бет Фостер. Так странно: я всегда догадывалась, что Клэр рано или поздно нас бросит, но никогда не была к этому готова. У Сэди, можно сказать, и не было матери, так что для нее мало что изменилось. Она только сестру боялась потерять. А вот Мэтти… Она была просто раздавлена.

Уэст Маккрей. Расскажите, пожалуйста, поподробнее.

Мэй Бет Фостер. Я думала, она этого не переживет. Честное слово. Мэтти перестала есть. Ужасно похудела, а она ведь и без того была тоненькой. Почти не спала… Ей снились кошмары о том, что Клэр ушла, а потом она открывала глаза и понимала, что это правда. Сэди никак не могла ее успокоить. Мэтти все время либо билась в истерике, либо впадала в ступор. Я говорила Сэди, что нужно отвести Мэтти к врачу, но… Сэди не соглашалась, и, честно говоря, я не уверена, что это бы и правда помогло. В общем, Сэди бросила школу. Надеялась, что сестре станет лучше, если она будет сидеть с ней дома.

Уэст Маккрей. И как, стало?

Мэй Бет Фостер. Нет. Мэтти полегчало только после открытки.

Уэст Маккрей. Через три месяца после того, как Клэр уехала, она в первый и последний раз связалась с девочками – прислала им открытку, которая позже обнаружилась в личных вещах Сэди. На лицевой стороне – изображение пальм на фоне безоблачного голубого неба и текст: «Привет из солнечного Лос-Анджелеса! Жаль, что тебя тут нет!» В адресатах указана только Мэтти. На обороте кривым почерком Клэр накорябано: «Мэтс, будь послушной девочкой».

Мэй Бет Фостер. Получив открытку, Мэтти вернулась к жизни. С того момента она зациклилась на Лос-Анджелесе: постоянно говорила, что они с Сэди просто обязаны поехать туда и найти Клэр, потому что мать якобы именно это и хотела. Мэтти думала, что они могут начать все с чистого листа…

Я ужасно злюсь из-за этой открытки. Но тогда я была благодарна Клэр, ведь Мэтти вновь почувствовала вкус к жизни, стала прежней… Правда, они с Сэди с тех пор вечно ссорились.

Уэст Маккрей. Потому что Сэди не хотела искать Клэр?

Мэй Бет Фостер. У них просто не было такой возможности. Не было денег. Они не знали, где именно Клэр живет… Ну и будем откровенны: Клэр наверняка послала открытку, будучи под кайфом. Она не просила искать ее, а, наоборот, прощалась с девочками. Мэтти просто не понимала или не принимала этого. Наверное, Сэди могла бы пойти сестре навстречу, но она этого не сделала…

Уэст Маккрей. Мэтти обвиняла Сэди в том, что Клэр их бросила?

Мэй Бет Фостер. Нет. Но ее злило, что Сэди не хочет искать маму.

Уэст Маккрей. Что имела в виду Клэр под словами «будь послушной девочкой»?

Мэй Бет Фостер. Когда Мэтти слушалась Клэр, она обычно выжимала из Сэди все соки. Так послушаешь меня, и кажется, будто Мэтти была несносной девчонкой, но это не так. Она просто была… маленькой. Мэтти любила Сэди, но Клэр она и вовсе боготворила.

Уэст Маккрей. После того как Мэтти получила открытку, отношения между сестрами начали портиться.

Мэй Бет Фостер. Мне было больно смотреть, как Мэтти вела себя с Сэди. Та ей все прощала, потому что понимала, откуда в Мэтти столько злости. Нет, сама Сэди тоже ангелом не была. Ей не хватало терпения, она называла Мэтти дурой, говорила, что в поисках матери нет никакого смысла… Между ними впервые пробежала кошка. Удивительно, как долго и упорно Мэтти надеялась наладить отношения с Клэр, в то время как Сэди пыталась вернуть дружбу Мэтти.

За месяц до гибели Мэтти девочки совсем разругались. У Мэтти начался переходный возраст, а это опасный период в жизни любой девочки. У нее на все имелось собственное мнение, которое отличалось от мнения сестры. Сэди никогда этого не признавала, но я знаю, что ей было очень неприятно.

Кажется… Если бы Клэр не послала открытку… Если бы она четко сказала, что больше не вернется, я думаю, рано или поздно Мэтти бы с этим смирилась. Но нет, Клэр надо было все окончательно испортить, даже будучи на другом конце страны.

В тот день, когда Мэтти исчезла, девочки опять поссорились.

Уэст Маккрей. Почти все сходятся во мнении, что в день своего исчезновения Мэтти собиралась уехать из Колд-Крика на поиски матери. Она села в машину своего убийцы, надеясь, что тот довезет ее до Лос-Анджелеса.

Мэй Бет Фостер. Мэтти никогда бы так не поступила, если б не получила открытку от Клэр. Я знаю, что Сэди мучилась из-за этого, и если… и если она жива, то мучается до сих пор.

Сэди

Что-то со стуком ударяется в лобовое стекло.

Бам.

Я тут же открываю глаза. Шея непроизвольно дергается и подозрительно хрустит: я лежала в крайне неудобной позе. Я привстаю на заднем сиденье и вижу в окне двух мальчиков не старше одиннадцати. Оба такие недокормленные, что Мэй Бет назвала бы их оборванцами. У одного в руках баскетбольный мяч. Мальчишка злобно смотрит на меня, я отвечаю ему тем же. Он бросает мяч в машину. Бам. Мяч отскакивает от стекла и возвращается ему в руки. Мальчишка опять прицеливается. Я выхожу из себя, тянусь к водительскому сиденью и долго жму на гудок.

Они убегают.

Рев клаксона наполняет тишину пустынного квартала, пока тощие мальчишки не сворачивают наконец за угол. Я убираю руку с руля. Воцаряется мертвенная тишина.

Я припарковалась в тупичке между недостроенными домами. Рядом стоит билборд с неубедительными сроками строительства. Через дорогу виднеется заболоченный прудик, над которым роятся насекомые.

Я ненадолго завожу мотор, просто чтобы посмотреть на часы. Восемь утра. Боже. Мэй Бет говорит, неприлично беспокоить людей раньше девяти, а заявляться к кому-то домой без крайней необходимости даже в девять не особо вежливо. Я почесываю шею, поднимаю с пола рюкзак и нашариваю внутри полупустую бутылку воды, зубную щетку и пасту. Чищу зубы, потом приоткрываю дверцу машины и полощу рот. В животе урчит. Надо бы поесть. Достаю из бардачка пол-пачки чипсов с уксусом и солью, быстро опустошаю ее и облизываю соленые пальцы. Мэтти бы страшно разозлилась, если бы увидела меня сейчас. Сказала бы, что ей-то я никогда не позволяю завтракать всякой дрянью. Она из принципа хотела делать все то же, что и я, – так уж устроены младшие сестры.

Я бы ответила ей: «У тебя от этого рост замедлится. Не хочу, чтоб ты на всю жизнь осталась пигалицей».

Но вообще-то Мэтти потом вымахала бы. Стала б еще выше меня: по ногам было понятно. Они у нее были длиннее, чем туловище, и когда я слишком долго на них смотрела, все остальное казалось слегка нелепым. Тоненькие ручки, завышенная талия, огромные ладони. Она все ждала, когда наконец будет смотреть на меня сверху вниз, а мама постоянно говорила, что этот момент не за горами. Когда мы с Мэтти ссорились, мама всегда принимала ее сторону. Даже если бы мы спорили о том, какого цвета небо, и Мэтти сказала бы, что оно фиолетовое, мама бы с ней согласилась, просто чтобы увидеть выражение моего лица. Словами не передать, как трудно было с этим мириться.

Я стаскиваю с себя грязное поло, белье и джинсы и натягиваю мятые леггинсы, свежее белье и более-менее чистую футболку. Надо уже найти прачечную, если, конечно, решусь потратить наличку. Беру гребешок, расчесываю спутавшиеся волосы – медленно, чтобы потянуть время, а потом делаю хвостик. Облизываю большой палец и приглаживаю брови. Провожу языком по зубам, затем отрываю отслоившийся кусочек кожи от обветренной губы, а после поворачиваю ключ зажигания и выезжаю на улицы Вагнера.

Вагнер напоминает мне о птице феникс, которая готовится умереть и вновь возродиться. Скоро весь город будет выглядеть как квартал со строящимися домами, где я заночевала. Старые дома снесут, и Вагнер станет причудливым туристическим городком. Правда, сейчас он больше напоминает Колд-Крик. Местные тоже изо всех сил пытаются устроить свою жизнь и найти местечко получше, не понимая, что тут везде одинаково погано.

Я припарковываюсь у захудалой начальной школы, обхожу стоянку и поворачиваю к детской площадке: нужный мне дом как раз напротив. Засовываю руки в карманы и пытаюсь овладеть собой. На качелях кто-то сидит спиной ко мне. Мужчина с девочкой. Когда мужчина отпускает цепочку качелей и кладет руку на плечо девочки, я замедляю шаг.

– Ты в порядке? – тихо спрашивает он у нее, скользя ногой по земле. У него мягкий, вкрадчивый голос. – Я знаю, тебе сложно ко всему привыкнуть, но я нормальный парень… И если тебе нужно с кем-то поговорить, я всегда рядом.

Девочка вся напрягается, когда грубые пальцы касаются ее оголенной кожи. Она молчит. Она ничего и не скажет, и я знаю почему. Она ему не доверяет. Несмотря на бархатный голос, глаза у него не добрые. Она, конечно, всего лишь худосочная одиннадцатилетка, но не дура. Она знает: после затишья нужно ждать бурю. Этот «нормальный парень» не слишком-то вписывается в ее привычную жизнь. Он слишком рассудительный, слишком сильно беспокоится за нее. Он повсюду, даже когда она думает, что рядом никого. Она даже не может выразить словами, какой он. И он так по-свойски, так интимно ее трогает безо всякого на то права…

– Все будет хорошо, Сэди, – говорит мужчина.

Марли Сингер.

Вот какое имя назвал мне Кэдди, стоя на парковке с расстегнутым ремнем, когда я прижала нож к его горлу. Его кадык пульсировал под лезвием при каждом произнесенном слове. «Марли Сингер. Живет в Вагнере. Может рассказать о Даррене Маршалле». После этого я заставила его спустить штаны, просто чтобы выиграть время и спокойно уйти.

Я шагаю по гравию к двери дома Марли. В доме тихо, за занавесками не видно любопытных глаз. Я стучусь и жду ответа. Мимо проезжает машина. Я запускаю пятерню в волосы и смотрю на дорогу. Когда я последний раз сверялась с часами, было без пятнадцати десять, но, может, Марли привыкла подолгу спать. Я опять поворачиваюсь к дому, в надежде смотрю на окна второго этажа, но там тоже тишина.

Я заворачиваю за угол дома и заглядываю в первое попавшееся окно.

За ним гостиная. Я опираюсь на подоконник и прижимаюсь к стеклу. Диван. Журнальный столик. На полу валяются детские игрушки… Вдруг я слышу скрип входной двери и приближающиеся шаги. Я так и чувствую на себе чей-то тяжелый взгляд. Меня прошибает пот. Капельки быстро бегут по спине. Я разворачиваюсь и оказываюсь лицом с женщиной, которую я ищу.

Марли.

– Ты кто такая?

Ей около сорока, может, чуть меньше. Светлые волосы завязаны в тугой конский хвост, на губах красная помада. Высокие скулы. Брови, видимо, тоже светлые, потому что их вообще не видно. Она костлявая, почти как Мэтти, но у той-то был переходный возраст, а у этой наверняка проблемы с наркотиками или просто нет денег на нормальную еду. Не всегда распознаю такие вещи. На Марли обрезанные джинсовые шорты и футболка с винтажным Микки Маусом, подвязанная под грудью. Замечаю на ее розовом животе паутину растяжек. Следов от уколов на руках, как у Кэдди, не видно.

– Что ты тут забыла?

У нее суровый, мощный голос. Сложно представить, как она шепчет или поет.

Вокруг горла будто стягивается петля. Я слишком долго молчу. У Марли такой вид, будто она вот-вот позвонит в полицию. «Да говори ты уже, – говорю я себе. – Давай!» Кит вечно меня понукал, когда уставал ждать. Иногда хватал за лицо, словно считал, что меня достаточно потрясти, чтобы из меня поскорее вылетели слова.

– Але! – Марли машет рукой у меня перед лицом. – Ты чего тут вынюхиваешь? Ну-ка убеди меня не звонить копам.

Я резко выдыхаю.

– Я т-тут п-пытаюсь кое-кого н-найти.

Марли упирает руки в бока. Мне кажется, я могу раза три обернуть пальцы вокруг ее тонких запястий. Я ей и спину, наверное, могла бы сломать, но что-то мне подсказывает, что у меня б не появилось такой возможности. Она перережет мне глотку быстрее, чем я сумею отреагировать.

Трудно не проникнуться уважением к такому человеку.

– Найти? В моем доме? – Марли делает шаг ко мне, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не отступить. – Ладно, давай начнем вот с чего: ты кто, на хрен, такая?

– Л-Лера.

Иногда я задаюсь вопросом, как моей матери вообще пришло в голову соединить имена Сэди и Лера. Когда я сама ее спрашивала, она отмахивалась: «Ну надо ж мне было как-то тебя назвать!» Но у нее должна была быть причина. Мне бы хотелось ее узнать. Даже если ей просто нравилось, как звучат эти имена вместе. Хотя любому очевидно, что звучат они так себе.

– Лера, а дальше?

– К-Кэдди С-Синклер с-сказал, что в-вы м-можете мне п-помочь.

Мне не нравится, как сверкнули ее глаза.

– Да ладно. И кого ж ты ищешь?

– Даррена М-Маршалла.

Марли издает неприятный смешок. У меня внутри все сжимается.

– Ты что, блин, издеваешься?

Это риторический вопрос.

Она шмыгает носом и вытирает его рукой. Из дома раздается приглушенный детский плач. Марли бросает на меня быстрый взгляд и отворачивается.

– Иди-ка домой.

И она уходит.

Я слышу, как хлопает входная дверь.

Но сдаваться я не собираюсь.

Я огибаю дом, сажусь на ступеньки на веранде, кладу ногу на ногу и ставлю рядом рюкзак. Смотрю на небо. Из бледно-голубого оно постепенно становится лазурным. Я все смотрю и смотрю на него, пока не приходится отвернуться из-за солнца. Кожа сперва румянится, потом начинает потихоньку сгорать. В горле пересыхает. Это мазохизм – испытывать боль и не пытаться от нее избавиться?

«Я могу погибнуть», – думаю я. И ничего не чувствую.

Около трех скрип двери возвращает меня к реальности. Я не поднимаю головы, пока Марли не произносит:

– Заходи давай.

Она громыхает дверью. Я с трудом встаю. Тело затекло, обгоревшая кожа ноет. Заставляю себя расправить плечи и вразвалочку захожу в дом Марли. Внутри спертый, пронизанный дымом воздух, будто кто-то целенаправленно закрыл все окна, перед тем как открыть пачку сигарет.

Я стою в тускло освещенном коридоре рядом с лестницей. Коридор ведет одновременно в гостиную, которую я уже видела, и в кухню, откуда через пару мгновений выходит Марли. Теперь она в красном топе и джинсах, настолько рваных, что непонятно, дизайнерский ли это ход или они просто очень старые. Я вижу татуировку на ее ключице – нож, увитый цветами.

– Судя по всему, иначе тебя с веранды было не согнать, – говорит Марли, и я киваю, складывая руки на груди. Она делает то же самое. – Ты вся сгорела.

– Д-да.

– Завтра все болеть будет.

Уже болит.

– Да, н-наверное.

Она щурится:

– Почему ты так разговариваешь?

– В-вы что, з-заик не в-видели?

– Конечно, видела. Просто интересно, почему ты заикаешься.

– Н-ну вот т-так у-угораздило.

– И ты, значит… Даррена ищешь.

Я киваю.

Марли вздыхает и проходит в кухню, а потом кричит мне оттуда:

– Ну и чего ты там стоишь?

Мне очень больно, кожа кажется слишком тесной. Чтобы сделать хоть шаг, я заставляю себя думать о чем-то кроме солнцезащитного крема.

Я наконец захожу в кухню и вижу Марли, прислонившуюся к стойке. Тут грязновато, но не отвратительно. Видно, что хозяйка просто не успевает одновременно мыть посуду и присматривать за ребенком. Раковина уставлена тарелками, мисками, стаканами и поильниками. Напротив раковины – маленький кухонный стол, а над ним – окно, из которого отлично видно школьный двор на противоположной стороне улицы. Рядом со столом – два стула. Из одного торчит набивка. Вся мебель в стиле ретро, но дело не в особенностях вкуса: тут просто не могут позволить себе что-то поновее. Ламинированный пол, бежевые стены, темно-зеленые шторы. Довольно уродливо.

– Хорошо т-тут у вас.

Она знает, что я так не думаю, но ей все равно. Марли окидывает меня внимательным взглядом. Я достаю из рюкзака фотографию и протягиваю ее Марли. Когда она вглядывается в снимок, ее длинные пальцы вздрагивают.

– Господи, – бормочет Марли.

– Я его д-дочь.

Я не знаю, нужно ли мне хитрить, но лучше перестраховаться. Марли снова издает пронзительный смешок. Она возвращает мне фотографию, открывает выдвижной ящик и достает пачку сигарет. Потом она затягивается, выдыхает, и вокруг ее губ отчетливо проявляются морщины.

– Ты хочешь сказать, что у Даррена Маршалла есть дочь? – На фильтре сигареты остается след от помады. Марли делает еще пару затяжек, откашливается, и я прямо слышу хрипы в ее легких. – И это ты?

– Да.

– Малявка тоже его?

– Н-нет.

– Может, ты пить хочешь?

Я киваю. И пить хочу, и от еды, если честно, не отказалась бы.

Марли открывает холодильник, достает колу и протягивает мне. С удовольствием сжимаю в руке ледяную банку, потом дергаю за колечко и слышу характерное шипение.

– Наверное, недолго он с вами прожил, – говорит Марли.

– Д-достаточно.

Она терпеливо дожидается, пока я попью, а потом спрашивает:

– Он правда твой отец?.. Даррен.

– П-почему вы т-таким тоном п-произносите его имя?

Марли оно явно кажется чужим.

Она собирается было ответить, но тут на втором этаже начинает плакать ребенок. Марли чертыхается, бросает сигарету в раковину, заливает ее водой, а потом указывает мне на стул.