Текст книги "Сестры"

А потом он исчез из нашей жизни.

Мэтти было восемь. Примерно тогда она стала понимать, что с мамой что-то не так. Она начала заводить друзей в школе, и было трудно не заметить, что другие мамы не закидываются препаратами за завтраком, не теряют способность связно разговаривать к обеду и не вырубаются к ужину. Я помню, как сидела с Мэтти около трейлера и повторяла, как попугай, старые байки Мэй Бет, потому что та просила меня не мешать сестре любить маму, чтобы она не мечтала о другой, как я. Я люблю Мэй Бет, но она ужасно со мной поступила. Она до сих пор ведет себя так, будто это была моя идея.

«Мама больна, понимаешь, Мэтти? Она не виновата. Никто же не виноват в том, что у него рак, например».

– … я была такой стервой, – слышу я обрывок истории Кэт. Оказывается, она все это время не умолкала. – Я даже не представляла, какой буду в двадцать, но зато была уверена в том, что познала жизнь, во всем разобралась, понимаешь? Я хотела быть… – Она осекается. – Да вот такой, как сейчас. Хотела творить все что хочу. Ловить тачки на обочине. – Она смеется. – Только в моей голове это было не так стремно.

Я не успеваю спросить, что такого стремного с ней случалось, потому что она первая задает вопрос:

– А ты какой была тогда?

– …

Пока я пытаюсь справиться с блоком, Кэт внимательно смотрит на меня. Через некоторое время я чувствую, как к лицу приливает краска, и делаю то, чего обычно себе не позволяю. Извиняюсь.

– П-прости.

– Да ничего страшного.

– Т-такое бывает, к-когда устаю. – Чешу подбородок и жалею о сказанном. – Кхм. Н-не знаю. П-приходилось много с-сидеть с сестрой. М-мама у нас б-была… – я слабо машу рукой, – … т-так себе.

– Жестко. А как зовут сестру?

– М-Мэтти.

Просто невыносимо произносить ее имя вслух, называть его другому человеку. Я даже Хави его не говорила. Я вообще очень, очень давно не произносила ее имя. Даже в разговорах с Мэй Бет Мэтти стала «ей». «Она». Потому что я не могла…

Просто не могла.

– Что не так? – спрашивает Кэт, потому что у меня на лице все написано.

– Ничего.

– Прости, если что…

– Все н-нормально. П-просто давно ее н-не видела.

Я прерывисто вздыхаю. Мне нехорошо. Ощущение, будто я едва вынырнула из горячечного бреда. Вспоминаю, что произошло у дома Сайласа. Едва вытертую с лица кровь. Такое чувство, будто это было сто лет назад, но когда я смотрю на часы, оказывается, что не прошло и пары часов.

– Расскажи о ней.

– О ком?

– О сестре.

Я смотрю вперед, на дорогу, пытаясь разглядеть, где заканчивается стена дождя, но погода успела испортиться еще сильнее, и за окном больше вообще ничего не видно. Небо уже почти черное. Я едва успеваю подумать, что надо бы съехать на обочину, как вдруг машина начинает скользить по асфальту.

Я теряю управление.

«Шевроле» вылетает на встречную полосу, и Кэт хватается за дверную ручку. Я слышу, как она шепчет «О черт», а сама поворачиваю руль в противоположную сторону. Большая ошибка. Я лихорадочно вспоминаю, что же нужно делать в таких ситуациях. Выжимаю педаль тормоза. Тоже не то. Когда «шевроле» наконец прекращает вращаться, он оказывается поперек дороги. У меня ощущение, будто я сейчас умру. Машина, которая едет по встречной, сначала бешено сигналит, а потом резко обгоняет нас. Потом все стихает, и слышно только, как мы с Кэт задыхаемся от шока и облегчения, радуясь, что не попали в аварию.

Проходит целая вечность, прежде чем Кэт произносит:

– Наверное, лучше бы нам остановиться.

– Д-да, – отвечаю я, когда наконец удается разжать зубы. Я поворачиваю машину, и мы выезжаем на нужную полосу.

Через десять миль я нахожу, где припарковаться, и даже несмотря на то, что я не сумела управиться с машиной, у меня по крайней мере хватает мозгов не останавливаться на обочине с выключенными фарами. Мы оказываемся рядом с полем у озера. Слегка успокоившись, Кэт пытается объяснить мне, что делать, если я снова окажусь в подобной ситуации, и я начинаю беситься, потому что и так все знаю. Я знаю, что не нужно давить на тормоз, а руль надо поворачивать в том же направлении, куда сносит машину. Я не вспомнила об этом, потому что на практике все ощущается совсем по-другому. Я зажмуриваюсь. Она наконец понимает, что перегнула палку, и говорит:

– Кажется, я тут не помощница.

Я открываю глаза:

– Да.

Кэт прижимает нос к стеклу:

– Когда ж кончится дождь?

– Н-не знаю.

– Ну, руль-то можно уже отпустить.

Я ослабляю хватку, снимаю оцепеневшие пальцы с руля и пытаюсь их согреть. Кэт подбирает сумку с пола и вытаскивает из нее отсыревшую дорожную карту, комок пакетов и пухлый блокнот. Она раскладывает их над приборной панелью со словами:

– Надо бы посушить свое барахло.

Я указываю на блокнот:

– Что т-там?

– Это дневник.

Она коротко улыбается, открывает блокнот и показывает мне пару страниц, но я не разбираю слов из-за потекших чернил. К некоторым страницам прилеплены стикеры, билетики и другие памятные вещи.

– Я записываю всякое. О местах, в которых бываю, о людях, которых встречаю. И что о них думаю.

– И что т-ты н-напишешь обо м-мне?

– Пока не решила. – Кэт раскрывает блокнот и кладет его над приборной панелью обложкой вверх. – Я вроде как из дома сбежала. Уже два года скитаюсь.

– Это в-видно.

– По чему именно?

Я пожимаю плечами:

– П-по тебе.

Она улыбается краем рта, а потом поворачивается к окну и смотрит на поле. Вдали виднеется какой-то сарай, который, кажется, вот-вот развалится. Я крепко зажмуриваюсь, трясу головой.

– М-моя сестра т-тоже однажды сбежала из д-дома.

– Да?

– Б-было дело.

По коже начинают бежать мурашки. Я оглядываюсь на заднее сиденье, чтобы убедиться, что там пусто.

– Она хулиганка, да?

– Ага.

– Ох уж эти подростки.

– Она б-была такой н-неблагодарной. В-всегда творила н-невесть что. Н-не давала мне и в-вздохнуть спокойно. В-всегда все д-делала назло.

Усталость даже хуже, чем опьянение. Не контролируешь, что говоришь, и не можешь остановиться. Слишком поздно понимаешь, что ляпнул. Такое ощущение, что я предала Мэтти. Хочу взять свои слова обратно, потому что обычно я о Мэтти так не говорю. Думать я могу что угодно, но нельзя говорить такое о своей семье. «Я бы умерла за Мэтти», – хочется сказать мне. Если уж Кэт что-то знает обо мне, то пусть знает это. А не то, что Мэтти меня иногда бесила. Тринадцатилетки часто бесят своих родных, в этом нет ничего криминального.

– Может, вы еще помиритесь.

– А у т-тебя к-кто-нибудь есть? – спрашиваю я. Я не хотела с ней ничем делиться, поэтому надо выжать из нее ответную откровенность.

– В смысле?

– Ну, р-родители?

– Ну да, есть.

– Х-хорошие люди?

– Сносные.

– Т-тогда почему ты с-сбежала?

– Так нужно было.

– Почему?

– Отец у меня говнюк.

– Т-ты же с-сказала, что они с-сносные.

– Ну да. – Кэт смеется. – Я же не должна вываливать на всех подряд подробности своей жизни… Хотя какая разница. Мой отец – тот еще говнюк, я устала быть его мальчиком для битья, вот и все. А мама приняла не ту сторону. Бла, бла, бла.

– Г-грустно, – отвечаю я. Она пожимает плечами. – А у м-меня нет отца.

– Да?

– У моей м-мамы была к-куча хреновых м-мужиков.

– Зато в промежутках между ними можно было расслабиться хотя б ненадолго.

– Не-а, о-она их м-меняла как п-перчатки.

– Уважуха, мама Сэди! Сразу ясно: роковая женщина. – Кэт хихикает. Я нет. Она разглядывает мое лицо. – Что, так много мужиков? Расскажи о самом хреновом.

Я пожимаю плечами.

– Ну чего ты, – подначивает она.

– …

Я не должна ни с кем ничем делиться, но она права: какая разница? Я держусь одной рукой за руль, другой откидываю волосы со спины, пытаясь нащупать шрам от сигареты. Потом жестом предлагаю Кэт полюбоваться.

– В-вот самый х-хреновый.

– Ни фига. Он просто взял и ткнул в тебя сигаретой?

– В-вроде того.

Она наклоняется ко мне, касается кончиками пальцев сморщенной кожи и долго поглаживает ее. Это приятно. Вряд ли я когда-нибудь еще получу удовольствие из-за этого шрама.

– Что случилось?

«Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю».

Я не особенно хочу вспоминать об этом.

Я отметаю эти мысли.

– Н-не хочу р-рассказывать.

– Ну ладно, – отвечает она.

– И к-каково тебе? К-кататься по стране?

Кэт пожимает плечами:

– Когда меня подбирают мужики, они обычно хотят секса. А женщины обычно хотят болтать. Но не всегда. Бывает и наоборот.

– Ты к-красивая, – говорю я, как будто это оправдание для приставаний. Меня бросает в краску, и я поспешно добавляю: – Ну, т-то есть с к-красивыми людьми л-легче р-разговаривать. Не знаю.

Она поворачивается ко мне:

– И давно ты заикаешься?

– В-всю жизнь.

– Это даже мило.

Я смотрю в потолок, потому что ее фраза одновременно кажется слегка оскорбительной и почему-то лестной. В моем заикании нет ничего милого. Оно ужасно утомляет. И все-таки приятно: видно, я понравилась Кэт настолько, что она решила солгать. Даже стало как-то полегче. Однажды Мэтти спросила меня… Она втюрилась в Джона Свитена и спросила, как понять, нравишься ли ты кому-то или нет. Еще ей было интересно, нравятся ли мне мальчики. Я даже не знала, что ответить. Обычно я старалась не думать о всяких там симпатиях, потому что от этих мыслей было больно. Сначала я думала, что мне никогда в жизни никто не понравится, но потом все-таки стала влюбляться, и каждый раз это было как ножом по сердцу. И неважно, в кого именно я влюблялась.

Мне нравился любой, кто хоть немного меня слушал.

Я поворачиваюсь к Кэт. Она смотрит мне прямо в глаза, и я отвечаю тем же, но в итоге у меня не хватает смелости выдержать ее взгляд. Я отворачиваюсь и включаю радио. Звучит та самая песня, что вчера играла в баре. Всего день прошел… У меня закрываются глаза. Не знаю, сколько времени проходит, прежде чем я прихожу в себя. Делаю глубокий вдох.

– П-прости, – смущаюсь я.

– Какая-то ты помятая, – говорит Кэт. – Во всех смыслах этого слова.

Я гляжусь в зеркало. Нос еще больше опух, фингал разросся. Темные круги под глазами только усиливают гнетущее впечатление.

– Больно?

Я пожимаю плечами, но вообще да, больно. Даже больнее, чем когда я только садилась в машину. А завтра будет еще больнее. Но хуже всего – моя усталость.

Кэт придвигается ближе и гладит меня по щеке. Я инстинктивно отстраняюсь, и она говорит:

– Прости, не знаю, что на меня нашло.

Мне хочется ответить: «Прости, не знаю, как на такое реагировать». Но почему? Я вспоминаю, как мы с Хави сидели в машине, как я стойко держала себя в руках, и все ради чего? Да, может, это и не история любви, но почему я не могу позволить кому-то быть нежным со мной?

Почему?

– Все в порядке, – говорю я, а потом собираю волю в кулак: – М-можно… Ты м-можешь трогать м-меня, если х-хочешь.

Кэт наклоняется ко мне и ласково обхватывает мое лицо руками. По ее грустной улыбке я понимаю, что моя последняя реплика была весьма красноречивой. Теперь о моем трепетном, слабом сердце знает вся вселенная. Я закрываю глаза и наслаждаюсь жаром ее ладоней, прижатых к моим щекам. И потом она целует меня. Это мягкий, внезапный и прекрасный поцелуй. Я открываю глаза.

– Спасибо, что подобрала меня, – говорит она.

– Я н-не за этим т-тебя подбирала.

– Знаю. Просто решила поблагодарить.

Я кладу голову на руль и жду, когда кончится дождь. Глаза слипаются. С усилием открываю их снова. Мне крышка. Если еще раз закрою глаза, то вырублюсь. Приятные чувства, которые подарил мне ее поцелуй, начинают испаряться, и я возвращаюсь обратно в свою печальную реальность. Я тыкаю себя в переносицу, но боль не придает мне бодрости.

– Если хочешь поспать, спи.

Я опускаю руку.

– Н-не хочу, – упрямо отвечаю я.

– Кажется, у тебя нет выбора, – парирует Кэт. – Все будет хорошо, Сэди.

Но это неправда.

Я выглядываю в окно и думаю о том, как мама гладила меня по щеке. «Ты сидела у меня в животике». Интересно, знает ли она о том, что случилось с Мэтти?

Знает ли она, что, кроме меня, у нее никого не осталось?

«Девочки»
Сезон 1, Эпизод 4

Уэст Маккрей. День, в который пропала Мэтти, начинался так же, как и любой другой. Мэй Бет живо помнит события того дня; он снится ей каждую ночь.

Мэй Бет Фостер. В то утро она зашла ко мне в трейлер. У меня есть правило: я считаю, что неприлично беспокоить людей до девяти утра. Поэтому, если Мэтти вставала пораньше, она обожала приходить ко мне в девять часов одну минуту, барабанить в дверь, а потом врываться с громким криком: «Доброе утро!» Она чуть ли не на ухо мне кричала, потому что сразу за входной дверью у меня кухня. (Смеется.)

В тот раз было так же. Я сидела за столом и пила кофе, и тут Мэтти распахнула дверь и завопила: «Доброе утро, Мэй Бет!» Мне захотелось задушить ее в объятиях, но я лишь улыбнулась и, как обычно, спросила: «Какие планы на сегодня, Мэтс?», а она, как обычно, ответила: «Все и сразу».

Я посоветовала ей помириться с сестрой и не влипать в неприятности.

Уэст Маккрей. Всю неделю до этого Сэди и Мэтти без конца ругались.

Мэй Бет Фостер. Из-за Клэр, разумеется. Мэтти хотела поехать в Лос-Анджелес, но знала, что им это не по карману. Мне кажется, что, несмотря на вечные ссоры с Сэди, в глубине души она понимала, что девочки не смогут никуда поехать. И все же она настойчиво возвращалась к этой теме.

А потом она узнала, что Сэди откладывает деньги на черный день. Сэди говорила мне, что, если они не понадобятся в какой-нибудь экстренной ситуации, она оплатит Мэтти колледж. Узнав о деньгах, Мэтти решила, что теперь-то им точно пора брать билеты в Лос-Анджелес и искать Клэр. Сэди конечно же ответила, что об этом не может быть и речи.

В тот день они пришли ко мне обедать. Обе не проронили ни слова. Было ужасно. Обычно Сэди первая пыталась наладить отношения с сестрой, но не в этот раз. Когда я потом спросила у Сэди, что случилось, та ответила… Никогда этого не забуду… Она ответила: «Думаю, одной меня Мэтти недостаточно».

Мэтти нужна была мама.

Уэст Маккрей. В тот вечер у Сэди была смена на заправке.

Марти Маккиннон. Сэди не самая общительная девочка, но я и без слов понял, что она расстроена. Потом из новостей узнал, что они поссорились с Мэтти.

Уэст Маккрей. Отделение полиции Абернати узнало о ссоре от самой Сэди, но в ходе расследования убийства Мэтти этому не придали значения. Сочли просто очередной печальной подробностью этой ужасной трагедии.

Марти Маккиннон. Помнится, смена у Сэди была длинная. Она сказала, что ей очень нужны деньги, так что я поставил ей пару лишних часов. Она закончила довольно поздно и…

Мэй Бет Фостер. После работы Сэди пошла ко мне. Она не всегда так делала – только когда очень уставала и, возможно… Возможно, хотела немного материнской ласки. Такое случалось редко, поэтому мне это было в радость. В общем, она уснула у меня на диване. Так мирно спала, что мне не захотелось ее будить. А надо было. Постоянно терзаю себя вопросом: а что было бы, разбуди я ее? Может, они пересеклись бы с Мэтти, и малышка не села бы в тот грузовик… Как бы девочки ни ссорились, Сэди всегда приглядывала за сестрой. На столе или в холодильнике Мэтти всегда ждал ужин. Неважно, расстраивалась Сэди из-за сестры или нет, – она никогда не переставала о ней заботиться.

Но в тот вечер я все испортила. Не разбудила ее. Думала, будет лучше, если Мэтти вдруг поймет, каково это – быть без сестры. Осознает, сколько Сэди для нее делает. Поэтому я написала Мэтти: мол, Сэди сегодня останется у меня.

Уэст Маккрей. Мэтти не прочитала это сообщение. Она оставила мобильный в трейлере. Сэди обнаружила его там на следующий день, после того как сама отправила сестре серию взволнованных эсэмэсок:

ПРОСТИ, МЭТТИ. Я УСНУЛА.

ТЫ ГДЕ?

ЧЕСТНОЕ СЛОВО, Я НЕ СО ЗЛА.

Я БЕСПОКОЮСЬ. ПРОСТО СКАЖИ, ГДЕ ТЫ.

НЕ НАДО ТАК СО МНОЙ.

Мэй Бет Фостер. Никогда этого не забуду. Сэди вернулась ко мне и сказала, что Мэтти нет дома. Я сказала: «Да эта дуреха наверняка в городе, просто из вредности не возвращается». Так и сказала. Не могу себе этого простить. А Сэди посмотрела на меня и ответила: «Мне так не кажется». И была права.

Уэст Маккрей. Нет смысла описывать, какую боль эти воспоминания приносят Мэй Бет: вы и сами слышите ее дрожащий голос. И все же скажу, что она сидит напротив меня, крепко вцепившись в скатерть и уставившись в пространство невидящим взором. Она не бежит от собственного горя, и то, что она разделяет его со мной, – большая честь для меня. Однако, судя по ее отчаянным попыткам держать себя в руках, та боль, которую я вижу, – лишь верхушка айсберга. Честно говоря, я не представляю, как она с этим живет. Да и она сама, кажется, тоже.

Мэй Бет Фостер. Каждый день мне все хуже и хуже. А если мне так плохо, то и представить невозможно, каково пришлось Сэди. Она… От прежней Сэди осталась лишь тень. И с каждым днем она все сильнее замыкалась в себе.

Уэст Маккрей. Вполне объяснимо, что Мэй Бет хочет уберечь Сэди от лишних неприятностей. Она долгое время утаивала от меня кое-какую информацию и так боялась об этом рассказывать, что мне пришлось возвращаться в Колд-Крик. Она говорила, что и так мне доверяет, но ей легче рассказать об этом в живой беседе.

Я прилетаю в Колд-Крик, выключаю микрофон, и Мэй Бет рассказывает мне все, что знает. Через пять дней у меня появляется новая зацепка. Я уверяю Мэй Бет, что, когда мы найдем Сэди, у нее не возникнет неприятностей. И тогда Мэй Бет соглашается повторить сказанное в микрофон.

Мэй Бет Фостер. Когда я это скажу, вы сразу поймете, почему я такого низкого мнения об отделении полиции Фарфилда. Если бы они действительно старались, если бы они и правда делали все возможное, чтобы понять, что случилось с Сэди, они бы нашли карточку, а потом и ее владелицу. Карта валялась в машине Сэди, под пассажирским сиденьем.

Уэст Маккрей. Речь о кредитной карточке. Когда Сэди жила в Колд-Крике, у нее не было кредиток. Это карточка женщины по имени Кэт Мэтер.

Найти Кэт не так уж и сложно.

Сэди

Мне снятся маленькие покалеченные тела.

Они лежат ничком на земле, в темном секретном месте. Каждому заботливо присвоен порядковый номер. В их глазах – смесь непонимания, боли и пустоты. Иногда они смотрят прямо на меня. Иногда – куда-то в сторону. Я уже ничего не могу сделать. Слишком поздно.

Мне снится Мэтти.

Я резко просыпаюсь, дергаюсь и ударяюсь головой о стекло. Пульсирующая боль в носу почти невыносима, но жить можно.

«Жить можно», – говорю я себе.

Я завожу мотор и бросаю быстрый взгляд на приборную панель. Я была в отключке не больше часа. Чувствую себя еще более уставшей, чем когда засыпала. Все тело ломит, и я вдруг понимаю, что скучаю по своей кровати, да и вообще по дому. Но трейлер мне больше не дом. Он перестал быть мне домом еще до того, как я уехала. Какой же это дом, если я там одна осталась.

Я зеваю. Меня разбудили какие-то посторонние звуки. Кэт обыскивала машину, что ли? Хотя, когда я открыла глаза, она неподвижно сидела в пассажирском кресле, уставившись на дорогу. Я слежу за ее взглядом. Дождь прекратился. Наверное, буквально пару минут назад. Асфальт блестит в лучах полуденного солнца.

С Кэт что-то не так. С приборной панели исчезли все ее вещи: видимо, сложила обратно в сумку. Но разве могли они высохнуть за час?

– Что с-случилось? – спрашиваю я.

– Что? Ничего. Ждала, пока ты проснешься.

– Я п-проснулась. – Я прочищаю горло. – Ну что, в п-путь?

– Неплохая идея.

Я выезжаю на дорогу, а Кэт все еще не шевелится. Следующий час мы проводим в гробовой тишине. Что-то изменилось. Понятия не имею что, я ведь ничего не сделала, просто спала. После дождя стоит легкий туман.

– Эй, смотри. – Одной рукой Кэт постукивает меня по плечу, а второй указывает в сторону.

Мы приехали к небольшой заправке и, видимо, приближаемся к крупному населенному пункту, потому что здесь на удивление много народу. Я замечаю две бензоколонки. Наверняка тут самые грязные в мире туалеты. Я притормаживаю. Рядом с бензоколонками красуется знак: «У НАС САМООБСЛУЖИВАНИЕ (К ОПЛАТЕ ТОЛЬКО НАЛИЧНЫЕ, ОПЛАТА ВНУТРИ)».

Ну, это лучший из худших вариантов: придется не так много разговаривать, как если бы пришел сотрудник заправки. У меня нет настроения общаться. Если бы Мэтти была со мной, то я бы ее припрягла разговаривать. Вообще-то она любила вести себя так, будто она тут за главную, чтобы на меня никто не косился и не задавал глупых вопросов. Есть люди похуже, чем Беки с одной «к». Беки, если честно, верхушка айсберга, а встречала я самых разных людей. Полно народу желает самоутвердиться за счет чьих-то недостатков.

Кэт отстегивает ремень безопасности и сует мне в ладонь ворох мятых купюр.

– Этого хватит, я думаю, – быстро поясняет она. Сзади нас останавливается желтый грузовик. – Э-э, я тут хотела ноги раз мять… и в туалет сходить.

– Ладно.

Она выходит из машины.

Я смотрю, как она огибает заправку, а потом закрываю глаза. Не знаю, сколько проходит времени – пара минут или куда больше, но следующее, что я помню, – как какой-то пожилой мужик стучится мне в окошко. От неожиданности я допрыгиваю чуть ли не до потолка. Я опускаю стекло и изучаю его взглядом. Копна седых волос, кустистые брови, загорелое морщинистое лицо. Вид у него такой, что сразу и не скажешь, сколько ему лет. Сорок? Шестьдесят? Не знаю.

– Ой! Не хотел тебя пугать. – Из-за возраста его голос кажется слегка увядающим. – Но у нас самообслуживание, а ты тут так долго сидишь, что я решил, будто ты знак не заметила. Позади тебя уже очередь, так что…

Конечно, у меня случается блок. Слова на кончике языка так и просятся наружу. Когда я наконец справляюсь, получается нечто вроде: «Просссссстите».

Будто я пила.

– Ты что, пьяная? – спрашивает мужчина.

Я даже не знаю, что хуже: когда люди считают меня слабоумной или пьяной. Хотя они в любом случае приходят к мысли, что со мной что-то не так, и не хотят со мной связываться.

– Ты же понимаешь: если ты пила, я не могу так просто дать тебе уехать.

– Н-не остановите. Не п-получится. У м-меня… – я коротко улыбаюсь, – … резвая м-машинка.

Я не прекращаю улыбаться, даже когда чувствую, что мурашки бегут по шее к ушам, чтобы алым цветом распуститься на моих щеках. Я краснею, как помидор. Хмурое лицо мужчины разглаживается. Либо ему меня жалко, либо он стыдится своих слов. Не пойму, пока он сам рот не откроет.

Он прочищает горло и предлагает мир:

– Давай помогу тебе заправиться.

– Я заплачу в-в-в…

Я сдаюсь и киваю в сторону здания.

Я заплачу внутри.

Из-за кондиционера на заправке меня начинает бить дрожь. Надо бы запастись провизией, но не очень умно закупаться здесь, где как и более-менее полезные продукты, так и дурацкие снеки стоят бешеных денег. Я достаю из холодильника бутылку воды, а с полки снимаю пыльную банку орехового масла. Подхожу к стойке с кофеваркой и беру пластиковую ложечку. Сам кофе стоит семьдесят пять центов. Лучше потрачу эти деньги на еду. С блестящей поверхности кофеварки на меня смотрит мое отражение. Было бы забавно, если бы люди видели меня такой: невозможно растянутое лицо, огромные глаза, болтающиеся где-то посередине, длинный нос с малюсенькими ноздрями. Все сливается, танцует, будто на холст вылили беспокойную акварель.

Взволнованно звенят колокольчики над дверью: внутрь заходит тот пожилой мужчина. Я жду, что вслед за ним войдет Кэт, но ее нет. Я иду к кассе. Ореховое масло, вода и бензин – даже если учитывать вклад Кэт – в сумме дают слишком большой удар по моему кошельку.

Деньги всегда улетучиваются в мгновение ока. От этого знания легче не становится, но хуже всего узнавать это в детстве. Потому что детство – это прекрасная пора, когда ты еще не вполне понимаешь цену жизни: еда сама собой появляется в холодильнике, крыша над головой у тебя есть просто потому, что она есть у всех, электричество – это вообще какая-то магия, как в «Гарри Поттере», и разве может свет стоить денег? При этом ты, возможно, и в магию-то не веришь. Просто тебе не нужно задумываться о таких вещах. А потом в один прекрасный день ты узнаешь, что все это время ходил по краю.

– С-спасибо, – говорю я мужчине на кассе.

Я выхожу на улицу. Кэт нигде нет. Люди, которые стоят в очереди за мной, ужасно сердятся. Я залезаю в машину, отъезжаю на парковку и вдруг замечаю, что с пассажирского сиденья исчезли все ее вещи.

– Какого хрена, – бормочу я и выбираюсь из машины.

На заправке еще больше народу: кто в магазин, кто из магазина.

Я складываю руки рупором:

– К-Кэт?

Кое-кто оборачивается, но Кэт нигде не видно. Я обегаю здание, подхожу к туалету и вижу табличку: «Ключ спрашивайте на заправке». Но Кэт не брала ключ. Она вышла из машины, обогнула здание, а потом… исчезла.

Позади заправки только крутой склон, который ведет к цветущему лугу. Он простирается где-то на милю и упирается в шоссе. Людей не видно. У меня сердце сжимается. Неужели с ней что-то случилось? Неужели кто-то…

Неужели кто-то ее похитил?

Я оборачиваюсь назад. Сердце вырывается из груди, все тело в мурашках. Я представляю, как Кэт, почти незнакомая мне девушка, подходит к туалету, видит табличку, собирается вернуться на заправку за ключом, но ее уже поджидает какой-то человек, потом он подходит к ней сзади…

Нет.

Хватит.

Помню, как беспорядочно обыскивала самые потаенные уголки Колд-Крика, громко, без запинки выкрикивала имя сестры и ждала, когда же уже начну заикаться. Проблемы с речью означали бы, что рядом кто-то есть, что она вернулась.

Я впервые в жизни хотела заикаться.

Я бесконечно долго звала и искала ее. Я не могла прекратить поиски, не могла позволить себе разрыдаться, потому что меня могла увидеть Мэтти, а ради Мэтти я должна была оставаться сильной.

Помню, как я наконец сдалась, как у меня кончились силы противиться действительности. Я расплакалась и сразу же после этого получила эсэмэску от Мэй Бет.

«У нас тут полиция. Возвращайся».

Какая-то женщина задевает меня плечом, и я вздрагиваю от неожиданности.

– Извиняй, – бормочет она и открывает дверь туалета. У нее в руке ключ.

Куда, блин, подевалась Кэт? Я снова обегаю заправку и захожу внутрь. Колокольчики заходятся в истерическом припадке. Пожилой мужчина на кассе поднимает голову.

– В-вы не видели д-девушку? – спрашиваю я. – Мою п-попутчицу. Н-никак ее не н-найду. – Он хмурится. – Т-такая кудрявая б-блондинка?

Он щелкает пальцами.

– Не знал, что она с тобой. Видел я ее. Подсела к какому-то парнише в желтом грузовике. Они отчалили, пока ты была здесь.

Я отступаю назад.

– Л-ладно. Спасибо.

– На здоровье.

Я иду к машине, и паника сменяется смущением и растерянностью.

Я подношу ладонь ко рту.

Кэт меня кинула.

Ну, мне плевать, конечно.

Не сказать, что мы…

Мы же не…

Вернувшись в машину, я понимаю, что на заднем сиденье не такой беспорядок, какой был, когда я подобрала Кэт…

Она обыскивала тачку? Что она пыталась найти?

Я открываю заднюю дверцу и вижу кровь. Она вытащила мою испачканную рубашку из-под сиденья и бросила на коврик. Рядом лежит нож. Я захлопываю дверцу и сажусь за руль.

Надеюсь, тот, к кому она подсела, не хуже, чем я.