Текст книги "Сестры"

Зачем сюда приходить человеку вроде Сайласа Бейкера?

Картина.

Я возвращаюсь в пустую спальню и останавливаюсь перед картиной. Она написана маслом, имени художника нет. Выглядит как-то странно. Словно… ее специально сюда повесили. Провожу пальцем по бугристой поверхности картины.

На ней даже пыли нет.

Я беру картину за уголки, снимаю ее и ставлю на пол. В стене за ней обнаруживается аккуратная дыра, а в дыре – металлическая коробка с висячим замком. Я тянусь за ней и удивляюсь, насколько она легкая. Трясу коробку. В ней что-то шуршит. Деньги?

Неужели Сайлас Бейкер прячет здесь деньги? Но зачем?

Впрочем, какая разница.

Я бы не отказалась от денег.

Я забираю коробку, храбро прыгаю через пролом на лестнице и выхожу из дома. Пытаюсь найти булыжник, чтобы сломать замок: все что угодно можно сломать, если приложить достаточно усилий. Наконец я нахожу большой серый камень с зазубренными краями, крепко сжимаю его в ладони и изо всех сил бью по коробке. Камень ударяется о замок и отскакивает в сторону. Из-за мощного удара у меня с костяшек слезает кожа, а на глаза наворачиваются слезы. Я прижимаю кулак к груди и отчаянно пытаюсь не закричать.

Потом бью еще раз.

И еще.

И еще.

Солнце все выше и выше. Из-за жары начинает тошнить, голова кружится. Рубашка вся мокрая от пота. Замок остается цел, зато отламывается его дужка. Правда, я не сразу это понимаю и опять бью по коробке. Она падает на бок, и оттуда вываливается ее содержимое.

«Девочки»
Эпизод 3

Диктор. Спонсор нашего подкаста – издательство «Макмиллан».

Руби Локвуд. Да, я ее помню. Правда, тогда она была блондинкой.

Уэст Маккрей (по телефону). Слушай… Кажется, у меня появилась зацепка. Не знаю, к чему она меня приведет… Но хоть что-то.

Дэнни Гилкрист (по телефону). Не радуйся раньше времени.

Уэст Маккрей (по телефону). Даже если я найду Сэди, она пошлет меня к черту, ты ведь это понимаешь?

(МУЗЫКАЛЬНАЯ ТЕМА «ДЕВОЧЕК»)

Уэст Маккрей (в закусочной). То есть у нее были не такие волосы, как на фотографии? Светлые, а не темные?

Руби Локвуд. Да, и, судя по всему, она красилась сама. Такая тонюсенькая, хиленькая девочка. И еще она говорила с трудом. Вот что мне больше всего запомнилось: она заикалась.

Сол Локвуд. О! Точно… Теперь и я припоминаю. Она заказала… э-э… чашку кофе, и все. Я решил, что она из дому сбежала. Вы с ней еще слегка повздорили, да, Ру?

Уэст Маккрей. То есть вы с ней все-таки общались?

Руби Локвуд. Это она со мной пыталась пообщаться. Она не просто мимо проезжала. Она искала одного человека и поэтому задавала вопросы.

Уэст Маккрей. Кого же она искала?

Руби Локвуд. Своего отца.

Уэст Маккрей. Что-что?

Руби Локвуд. Она сказала, что ищет отца. У нее была фотография. Она знала его имя, знала, что он тут был завсегдатаем несколько лет назад. Хотела связаться с ним и пыталась выведать у меня, знаю ли я о нем что-нибудь.

Уэст Маккрей. И что же вы ей ответили?

Руби Локвуд. Я сказала, что в жизни не видела этого парня. Но она выглядела такой несчастной, что я прониклась к ней сочувствием и попросила у нее номер. Обещала позвонить, если вдруг его увижу.

Уэст Маккрей. У вас остался этот номер?

Руби Локвуд. Представляете, она сказала, что у нее нет мобильного. И это была еще одна странность: сейчас ведь у каждого младенца есть смартфон, скажите же? Даже у моей девяностолетней матери есть. В общем, я дала ей наше меню на вынос и сказала, чтобы сама нам звонила. Пообещала держать ее в курсе.

Уэст Маккрей. Подождите… Вы сказали: «Еще одна странность». А какой была первая?

Руби Локвуд. Я знала человека, которого она искала, и детей у него не было.

Уэст Маккрей (в студии). Этого человека зовут Даррен М. Не буду упоминать его фамилию, пока сам на него не выйду. Я вбил его данные в поисковик и нашел целую кучу Дарренов, но ни одного нужного.

Уэст Маккрей (обращается к Руби). Значит, вы все-таки знали его.

Руби Локвуд. Знала. Он говорил, что много лет был нашим завсегдатаем: всегда заходил на яблочный пирог, когда проезжал мимо.

Но лично я начала считать его завсегдатаем, только когда он переехал в Вагнер. Несколько месяцев жил с женщиной и каждый день у нас обедал. Хороший парень. Тихий, спокойный.

Уэст Маккрей. Вы знаете, как зовут ту женщину?

Руби Локвуд. Марли Сингер.

Уэст Маккрей. Вы еще общаетесь с Дарреном?

Руби Локвуд. Нет. Расставшись с Марли, он тут же уехал. Я больше его не видела. У меня какое-то время был его номер. Рэй умирал, и Даррен попросил сообщить, когда все будет кончено. После смерти Рэя Даррен прислал мне потрясающий букет белых роз. Очень трогательный жест. Но у меня не осталось того номера.

Уэст Маккрей. А вы не могли бы его поискать? Мне бы очень хотелось связаться с Дарреном.

Руби Локвуд. Сомневаюсь, что найду. И, повторюсь: не было у Даррена детей.

Уэст Маккрей. Вы так в этом уверены, но ведь он прожил здесь всего несколько месяцев. Логично предположить, что вы многого о нем не знаете.

Руби Локвуд. Я уверена, потому что спрашивала его об этом. Он сидел на том самом месте, где вы сейчас, мы болтали обо всякой ерунде, я спросила, есть ли у него дети, и он ответил: «Нет». Какое мне дело, есть у него дети или нет? Какой ему толк мне врать? Никакого.

Уэст Маккрей. А какой толк Сэди вам врать?

Руби Локвуд (смеется). Да будет вам. Думаете, она первая девочка, преследующая мужика, которого считает папочкой? И знаете еще что… Она вела себя очень грубо.

Уэст Маккрей. Как именно?

Руби Локвуд. Когда я сказала, что в жизни не видела Даррена, она сказала, будто я вру. Клянусь вам, она задумала что-то дурное. И ей не понравилось, что я это поняла.

Уэст Маккрей (в студии). Когда я закончил беседовать с Руби и еще не искал Даррена в интернете, я попытался связаться с Марли Сингер, но та не брала трубку. Тогда я позвонил Мэй Бет и рассказал обо всем, что узнал. Она была потрясена.

Мэй Бет Фостер (по телефону). Нет. Ерунда какая-то. Сэди не знала своего отца и всегда говорила, что ей наплевать.

Уэст Маккрей (по телефону). Ну, если на то пошло, фамилия этого парня не Хантер.

Мэй Бет Фостер (по телефону). Даррен… Честное слово, ни разу не слышала это имя. (Пауза.) Но, в общем-то, какая разница. У Клэр было много мужчин и до, и после смерти Айрин… Боже. Неужели Сэди и правда ищет своего отца? Она так и сказала?

Уэст Маккрей (в закусочной, обращается к Руби). Как думаете, Сэди еще с кем-нибудь здесь общалась?

Руби Локвуд. Если не считать меня и Сола… Понятия не имею. Она тут недолго была, меньше часа.

Уэст Маккрей. Можно я оставлю вам фотографию Сэди? Повесите ее где-нибудь в закусочной, поспрашиваете местных?

Руби Локвуд. Без проблем.

Уэст Маккрей (в студии). На следующий день мне позвонил человек по имени Кэдди Синклер.

Сэди

Кафе называется «У Лили».

Забежав внутрь, я прохожу мимо длинной очереди у касс и стараюсь не дышать, чтобы не чувствовать запаха еды или кофе. У меня такое ощущение, будто я никогда больше не захочу есть. С другой стороны, я понимаю: если в ближайшее время я не поем, то протяну ноги. Я вся трясусь, зубы стучат, мне холодно, даже несмотря на жару. Не знаю, как успокоиться. Но нужно. Я захожу в туалет и долго умываюсь, иногда уступая место заходящим и выходящим женщинам.

Я просто хочу избавиться от грязи. Натираю руки и ноги дешевым цветочным мылом и вытираю пену бумажными полотенцами. Руки дрожат. Грязь понемногу смывается, и я обнаруживаю на щиколотках порезы от путешествия сквозь траву. Я засовываю руку под рубашку и вытираю пот под грудью. Волосы скоро станут совсем грязными. Завтра нужно обязательно помыть голову. Делаю на голове тугой пучок. Наклоняюсь к раковине, всхлипываю и бормочу: «Все хорошо, все хорошо, все хорошо», крепко вцепившись в холодный фарфор.

«Он, так сказать, взял Даррена под крыло. Подчеркнуто хорошо к нему относился». Гребаная Марли. «Взял Даррена под крыло…»

Гребаная Марли. Сайлас наверняка увидел в Ките родственную душу. Они оба извращенцы, просто Сайлас лучше это скрывал. Но ведь Марли должна была все понять. «Мы с братом больше не общаемся». Зачем еще разрывать отношения с единственным человеком, который мог бы поддержать ее материально? Я стучу кулаком по раковине. Она. Знала.

А теперь знаю и я.

Я вытираю рот. У меня дикий взгляд. Я не вижу своего отражения. Перед глазами только то, что я увидела в той коробке.

Я что, теперь должна убить его?

Я должна убить Сайласа Бейкера?

В тот день, когда мама выгнала Кита из дома, я украла у него нож.

Все пошло не по плану – во многих смыслах этого слова, – но в тот день я собиралась его убить. Я была почти вдвое младше, чем сейчас, так что это ребячество. Хотя, может быть, я и не собиралась его убивать – наверное, тогда я не могла представить себе нечто настолько необратимое, – но мне хотелось сделать ему больно, так, чтобы он начал меня бояться.

А вот теперь он действительно должен меня бояться.

Он хранил нож на тумбочке в маминой спальне, рядом с Библией. Однажды, через несколько недель после того, как он к нам переехал, он позвал меня и посадил к себе на колени. «Взгляни, Сэди, – сказал Кит, и, прежде чем я успела сообразить, что он сжимает нож, из рукоятки вылетело лезвие. – Это острие. Не смей его трогать, поняла меня?»

Я нащупываю в кармане нож и вспоминаю, как держала его в руках, когда была вдвое младше. Как же странно. Прижав его к горлу Кэдди, я удивилась, насколько естественно он лежит в руке.

Не могу просто взять и уехать из Монтгомери. Не могу так все оставить.

Прячу лицо в ладони.

Нужно все исправить.

Но как же Кит?

Как же…

В туалет заходит женщина. Я поворачиваюсь к ней, лихорадочно все обдумывая. Это чернокожая дама средних лет.

Она заботливо спрашивает, в порядке ли я. Я отвечаю, что все хорошо, и прошу воспользоваться ее телефоном. Из-за стресса я заикаюсь еще сильнее обычного. Она мягко отвечает: «Конечно», и у меня сердце сжимается – то ли оттого, что в мире еще осталась доброта, то ли оттого, что доброты этой мир не заслуживает. Я звоню Хави. На третьем гудке он поднимает трубку. Голос у него заспанный. Я прошу его приехать сюда, и он тут же радостно отвечает: «Да-да, сейчас буду, никуда не уходи». Я отдаю женщине телефон, и она улыбается.

Я возвращаюсь в кафе, жду у двери и ковыряю ногти, пока не начинает идти кровь. Через восемь минут на пороге появляется Хави. Он изо всех пытается вести себя как ни в чем не бывало, но, судя по вздымающейся груди, он сюда бежал. Он слегка бледноват, от него немного пахнет алкоголем. Последствия вчерашнего.

Вчерашний день остался для меня далеко в прошлом.

– Привет, – говорит Хави.

Не могу заставить себя улыбнуться в ответ, но он ничего не замечает. Он покачивается взад-вперед, бросает взгляд на кассу, а потом хлопает в ладоши и быстро, порывисто произносит:

– Пока рановато ехать к Ноа. Пускай они проснутся и приведут себя в порядок, ладно? Я еще даже не завтракал. Есть хочешь? Давай что-нибудь закажем. Я угощаю. Что будешь?

Не хочу есть.

Но нужно.

Если бы мы встретились при других обстоятельствах, я бы, наверное, могла притвориться сдержанной девушкой со скромным аппетитом. Или даже вообще сказала, что не голодна. Но сейчас я прошу коробку с протеиновыми снеками и самый большой и калорийный смузи. Хави не может скрыть удивления, но быстро приходит в себя и делает заказ. В скором времени нам отдают еду, и мы садимся за дальний столик в углу кафе, как можно дальше от остальных посетителей. Заказ Хави по объему не уступает моему, но ест он без большой охоты. Сегодня, будучи трезвым, он еще более застенчивый и нерешительный, чем вчера.

При виде еды в животе все сжимается, но мне нужно поесть.

Если я хочу действовать, мне нужно поесть.

Я ненадолго закрываю глаза, кусаю яблоко и медленно жую, пока кусок не превращается в пюре. А потом понимаю, что не чувствую вкуса. На языке будто ничего нет. Я не обращаю внимания на растущую во мне панику и снова кусаю яблоко, пытаясь забыть обо всем плохом и сосредоточиться на хрустящем, сладком свежем фрукте.

Через пару мучительных моментов я наконец ощущаю его вкус. Слишком сладко.

Никогда не любила яблоки.

Мэй Бет говорила, что в детстве, до рождения Мэтти, я все время требовала еды, но была привередой. Она рассказывала, что я любила только сладкое и жирное. Когда Мэй Бет пыталась кормить меня чем-то полезным, я рыдала, пока глаза не опухали. Поначалу ей удавалось меня обмануть: она клала мне в рот кусочки яблока и говорила, будто это конфеты. Но я быстро поняла ее хитрость и укусила Мэй Бет до крови. А потом появилась Мэтти. Мэй Бет думала, что, если б я не подала сестре хороший пример, она бы стала еще большей привередой, чем я. А разве я могла допустить, чтобы малышка плакала из-за еды?

Да никогда в жизни.

– Можно вопрос?

Я кладу в рот кусочек сыра и не могу его проглотить. Приходится запить его большим глотком смузи.

– К-конечно.

Хави наклоняется ко мне, пытаясь встретиться со мной взглядом.

– Что случилось, Лера?

– Д-давай я с-сначала доем.

Он терпеливо ждет, пока я расправлюсь с завтраком. Это ужасный, нелепый акт самосохранения – заставлять себя поглощать пищу, с усилием принуждать себя глотать. Но без этого никак. Иначе я не смогу сделать то, что должна. Хави слегка улыбается мне, и в голове проносятся его вчерашние слова: «Их папа был моим тренером по бейсболу».

Иногда мне кажется, будто я ничего не осознаю, кроме того, что Мэтти больше нет. Внутри меня пустота, и единственное, что придает мне бодрости, – это движение, сокращение дистанции между смертью моей сестры и надеждой на то, что я убью Кита. Но мне все равно больно. Всегда. А иногда я, наоборот, чувствую тяжесть того, что произошло, и того, что произойдет; тяжесть всех принятых мной решений, тяжесть всех моих ошибок. Из-за них я здесь. И я совсем одна.

Я выпиваю половину смузи, и желудок наконец говорит: «Больше не могу». Хватаюсь за край стола, сражаясь с собственным телом, которое не в состоянии делать нормальные, естественные вещи. Вспоминаю, когда в последний раз чувствовала себя так же. После смерти Мэтти.

– Лера, – Хави тянется вперед и берет меня за руку, – что случилось?

«Девочки»
Сезон 1, Эпизод 3

Уэст Маккрей. Кэдди Синклер – высокий, худой белый парень за тридцать. Он живет в Вагнере со своим братом. Большую часть времени он проводит на стоянке грузовых автомобилей, а когда может себе позволить – угощается фирменными блюдами от Руби. Кэдди знает вся округа, он притча во языцех. И по словам Кэдди, это его главная проблема.

Кэдди Синклер. Я был бы очень рад, если б все от меня отцепились.

Уэст Маккрей. В таком случае рад, что вы согласились со мной пообщаться.

Кэдди Синклер. Угу, как скажете. Не то чтобы я вам какую-то невероятную услугу оказываю. Просто хочу быть в курсе, если вы найдете девчонку.

Уэст Маккрей (в студии). Кэдди – личность противоречивая. Он не всегда хотел покоя и одиночества. Я вбил в поисковик его имя и обнаружил посты подростка, который отчаянно мечтал стать новым Эминемом. Если поищете на сайте musiccamp.com пользователя «Чумовой Кэдди», то сможете ознакомиться с шестью его демо, которые он записал в подвале приятеля. Если вы слушаете подкаст на нашем официальном сайте, то на странице этого эпизода вы найдете встроенный проигрыватель с треками Кэдди. Только учтите: песни содержат нецензурную брань.

Кэдди Синклер. Я тогда был другим человеком… большим дураком. Нечего тут обсуждать. Каждый подросток считает, что его ждет блестящее будущее, даже если у него таланта с гулькин нос. Но со временем понимаешь, что лучше уж быть ничтожеством. (Откашливается.) Так что вам рассказать о той девчонке? Она пропала?

Уэст Маккрей. Да, пропала. Я пытаюсь помочь родственникам найти ее.

Кэдди Синклер. Наверняка уже кони двинула.

Уэст Маккрей. Если и так, вы что-нибудь об этом знаете?

Кэдди Синклер. Не-а. Не против, если я закурю? (Пауза, щелчок зажигалки.) Когда я ее видел, она была вполне живая. Но если она всегда такая психованная, если на всех так наезжает, как на меня в тот раз… то я бы не удивился. И не за такое людей убивают.

Уэст Маккрей. Давайте по порядку. Когда мы с вами разговаривали по телефону, вы сказали, что Сэди спрашивала у вас, знаете ли вы Даррена. Насколько мне известно, она раньше не была в Вагнере. Откуда же она узнала, что ей стоит обратиться к вам?

Кэдди Синклер. Ну, наверное, кто-то в закусочной сказал. Откуда я, черт возьми, знаю. Это не имеет никакого значения. Кто угодно мог сказать. Я тут нарасхват. Если кто-то хочет что-то купить… то есть узнать… они обращаются ко мне. Я все обо всем знаю… Такой уж я человек.

Уэст Маккрей. Так знакомы ли вы с Дарреном?

Кэдди Синклер. Друзьями мы не были, но да, виделись в закусочной, болтали иногда. Руби его лучше знала. Я и не подозревал, что у него есть дочь.

Уэст Маккрей. Значит, Сэди сказала вам, что она дочь Даррена.

Кэдди Синклер. Ага. Показала его фотку. Я его узнал.

Уэст Маккрей. А у вас, случайно, нет его фотографий?

Кэдди Синклер. Нет, но я могу вам его описать: белый, высокий, широкоплечий. Темные волосы. Парень как парень. Без особых примет.

Уэст Маккрей. Расскажите, что было потом.

Кэдди Синклер. Она начала угрожать мне ножом.

Уэст Маккрей. Серьезно? Ни с того ни с сего?

Кэдди Синклер. Ага. Велела рассказать все, что я знаю о Даррене, иначе она за себя не отвечает.

Уэст Маккрей. И вы послушались?

Кэдди Синклер. Ну видите, живой пока.

Уэст Маккрей. И что же вы рассказали?

Кэдди Синклер. Правду. Сказал, что мы общались с Дарреном несколько лет назад, когда он жил с Марли Сингер, и что она наверняка может больше о нем рассказать.

Сказал, что Марли живет в Вагнере. Ну девчонка и отстала. Ненормальная, блин. Если найдете ее, скажите мне. Я на эту паршивку в суд подам. Нехрен было на меня с ножом нападать.

Уэст Маккрей. Большое спасибо за беседу, Кэдди.

Уэст Маккрей (по телефону). Мэй Бет, по-вашему, Сэди склонна к насилию?

Мэй Бет Фостер (по телефону). Нет. Нет! Ну… Иногда она бывает жестока, но так можно про любого сказать. Это не в ее характере, если вы об этом.

Уэст Маккрей (по телефону). Кэдди сказал, что Сэди угрожала ему ножом. В брошенном «шевроле» ножа не было.

Мэй Бет Фостер (по телефону). Значит, он лжет. Сэди бы… Она никогда… Раз ножа нет, значит, он лжет.

Уэст Маккрей (по телефону). Или нож все еще при ней.

Уэст Маккрей (в студии). При ней он или нет – на самом деле неважно. Главный вопрос: почему у нее вообще был с собой нож?

Сэди

Я возвращаюсь к дому Сайласа Бейкера.

Когда я паркуюсь позади его «мерседеса», меня бросает в холодный пот. Значит, он дома. В животе бурлит. Я выбираюсь из машины, иду к входной двери и вдруг слышу смех с заднего двора – видимо, там Кендалл и Ноа. Я поворачиваю туда и нахожу ребят у бассейна.

Внутренний двор, скрытый от посторонних глаз, впечатляет не меньше, чем выставленный на всеобщее обозрение фасад дома Бейкеров. У них длинный, широкий и глубокий бассейн с трамплином. С каждой стороны бассейна стоит по два шезлонга, а между ними располагаются стильные металлические столики. Глаз радуется буйному цветению аккуратных плодовых деревьев и кустарников. К раздвижной стеклянной задней двери ведет деревянный настил. Ноа дрейфует в воде на надувном матрасе. Кендалл загорает, лежа у бассейна на мягком полотенце с монограммой. Она шикарно выглядит в маленьком красном бикини.

Я с трудом могу сопоставить всю эту роскошь с тем, что увидела в заброшенном доме. В голове бьется лишь одна мысль: «Это все не взаправду…»

– Где Хави? – Ноа кивает в мою сторону.

– Н-не знаю. – Я пожимаю плечами. – С-сказал, что б-будет у вас.

– Хм. – Ноа берет телефон, лежащий у него на животе, и набирает сообщение. Он выжидает где-то с минуту, а потом говорит: – Не отвечает. Может, он уже в пути.

– Ты что, не переодевалась со вчера? – спрашивает Кендалл. Ноа смеется.

– Д-дома еще н-не была.

Кендалл привстает на локтях, слегка выпятив крупную грудь: кажется, пытается произвести на меня впечатление.

– Как так вышло?

– М-мне там н-неприятно находиться.

– Ну, надеюсь, ты не против все утро тут торчать, – говорит Ноа. – Нас наказали, потому что вчера кое-кто, – он укоризненно указывает на сестру, – не сумел прикинуться трезвой. Теперь мы целый месяц под домашним арестом.

Я оглядываю задний двор:

– Ужасное н-наказание, ничего н-не скажешь.

Ноа улыбается:

– Я тебя не слишком хорошо знаю, Лера, но, кажется, слышу в твоем голосе нотки сарказма.

– Есть н-немного. А г-где ваши р-родители?

Я поднимаю глаза на дом, в глубине души ожидая увидеть в окне лицо Сайласа Бейкера. «Где же ты, Сайлас…»

– Папа ушел к флористу, – сообщает Кендалл.

– Что? – Ноа поднимает бровь. – Опять с мамой поругался?

Кендалл томно потягивается:

– Мама услышала, как он встал сегодня ни свет ни зря и поехал в офис. Еще сказала, что он вчера офигеть как поздно вернулся с бейсбола. А обещал сидеть все выходные дома и не вспоминать о работе… В общем, мама рассердилась, ушла гулять с Джиной и не берет трубку. Воскресный семейный ужин пройдет просто замечательно.

– К-Кендалл, – внезапно говорю я, – т-ты не одолжишь м-мне к-купальник?

– Он будет тебе великоват. – Она кивает на свою грудь.

– Боже! – восклицает Ноа. Видимо, поведение Кендалл уже начало его раздражать. – Ну дай ей какую-нибудь майку с шортами.

Он подплывает на матрасе к бортику и вылезает из бассейна.

– Еще раз попробую связаться с Хави. Странно, что он не отвечает.

– Ладно, хрен с тобой. – Кендалл недовольно стонет и поднимается на ноги, всем своим видом демонстрируя, как ей не хочется делать мне одолжений. Я поначалу злюсь, но потом осознаю одну вещь, из-за которой мне становится горько.

Она не знает, что ее отец – чудовище.

– Пойдем, – бурчит Кендалл, и я иду за ней в дом. – Дам тебе шорты Ноа и какую-нибудь его старую футболку…

– С-сама делиться н-не любишь, д-да?

– Без обид, но, кажется, тебе не помешал бы душ.

– Б-без обид, но, к-кажется, ты т-та еще с-стерва.

Она останавливается и поворачивается ко мне с милой улыбкой:

– Никогда не поздно уйти.

Я ничего не отвечаю. Кендалл качает головой, будто это конец разговора, и мы заходим в дом через заднюю дверь. Представить не могу, каково это – каждый день спокойно заходить в такие хоромы и тем более здесь жить. Я опять думаю о том же, о чем подумала, впервые оказавшись в Монтгомери: раз у меня такой жизни никогда не будет, я охотно испорчу ее другим.

Внутри удивительно пустынно. На стене висят черно-белые семейные фотографии, снятые профессиональным фотографом в саду на заднем дворе. Я внимательно рассматриваю каждую: вот Ноа и Кендалл младенцы, вот они дошкольники, затем – неловкие подростки, а потом – красивые молодые люди. Их мать – элегантная женщина с кудрявыми светлыми волосами, которые с каждым снимком становятся все короче. Сайлас на всех фотографиях выглядит одинаково. Самое ужасное – то, каким он кажется безобидным. Смотришь и думаешь: за этим человеком наверняка как за каменной стеной.

Семейные портреты внезапно сменяются снимками школьных команд по бейсболу, которые тренировал Сайлас.

– Смотри, вот Хави, – говорит Кендалл, и я вздрагиваю от неожиданности.

Она показывает на фотографию. У меня не хватает смелости поднять глаза.

– Да что с тобой? – спрашивает она.

– Л-легкое п-похмелье.

– А у меня нет, – довольно заявляет Кендалл.

Я прохожу за ней через гостиную, в центре которой стоит огромный белый диван. От одного его вида становится не по себе. Когда Мэтти было девять, она стала жутко неуклюжей. В итоге она так это и не переросла, но тогда было хуже всего. Вечно все пачкала. Кендалл заводит меня в кухню. Серо-белые мраморные столешницы уставлены приборами из нержавеющей стали. Обеденный стол стоит напротив окна, из которого открывается вид на цветущий сад и кусочек террасы. Кухня загибается и ведет в прихожую.

– Погоди-ка. – Кендалл открывает холодильник. – Умираю с голоду.

Хлопает входная дверь.

– Кендалл, а чья это машина перед домом?

У меня кровь стынет в жилах.

Стоя к нам спиной, Сайлас запирает дверь. В одной руке у него букет из гвоздик и белых роз, другой он поправляет прическу. Потом он поворачивается к нам и внимательно смотрит на меня:

– Кто это?

– Пап, это Лера Холден, – объясняет Кендалл. – Она недавно переехала в Монтгомери. Я вчера вечером тебе не рассказывала? Не могу вспомнить.

– Еще бы ты помнила, – сухо отвечает он.

Сайлас наклоняет голову набок и меряет меня оценивающим взглядом. У меня начинают дрожать руки.

– Холден, значит… Вы с родителями на днях въехали в дом Корнеллов, да?

Я нервно киваю.

– Точно, я слышал, что у Холденов есть дочь. Так перед домом твоя машина?

Он задает этот вопрос с хищной улыбкой.

Я смотрю на Кендалл. Та по пояс в холодильнике.

– Г-где у вас в-ванная?

Сайлас на секунду морщится, услышав мое заикание, но его лицо тут же разглаживается.

– Наверху. Третья дверь справа.

Не поблагодарив, я проношусь мимо него и заворачиваю за угол, к лестнице. Наконец-то я скрылась из его поля зрения. Усилием воли заставляю себя подняться наверх и замираю на лестничной клетке.

Он что-то тихо шепчет дочери. Кендалл отвечает своим хриплым голосом. Я на цыпочках иду по коридору, нахожу ванную, открываю дверь и, потрясенная, отступаю назад.

– У-убирайся! – кричит маленькая девочка. – П-проваливай!

Ей одиннадцать. Она сидит в ванне голышом, прижав колени к груди. Скрестила руки, изо всех сил пытаясь прикрыться. Когда она наклоняется вперед, я с болью вижу, как напряжены мышцы на ее обнаженной спине. Она прижимает голову к коленям и бросает ненавидящий взгляд на мужчину, который прислонился к раковине. Он будто бы занимает собой всю ванную. Скрестил руки на груди и не шевелится. Девочка отчаянно хочет, чтобы он ушел, но тот не двигается с места.

– Незачем, – медленно говорит он, – так себя вести.

– У-уходи! Г-где м-мама? Мама!

– И что она сделает?

Девочка открывает рот, но не может придумать ответ. Он грустно улыбается ей, будто произнес вслух то, что они оба не рады слышать. Девочка отворачивается. Я вижу, как быстро поднимаются ее плечи, как тяжело она дышит, кипя от злости. Вода в ванне потихоньку охлаждается, но она не встанет, пока он не уйдет.

А он не собирается уходить.

– Сэди, – говорит он ей, – мы же теперь семья.

С первого этажа доносятся взрывы смеха. Я поворачиваюсь к лестнице, затем опять к пустой ванной. У меня бешено колотится сердце. С тех пор как Мэтти умерла, перед глазами постоянно всплывают отвратительные воспоминания, будто я вынуждена проживать их снова и снова. Когда она была жива, я заглушала боль, прятала ее поглубже, потому что у меня были дела поважнее, я должна была заботиться о ней.

А теперь…

У меня опять появились кое-какие дела.

Я потираю глаза, потом опускаю руки и осматриваю ванную. Она, разумеется, такая же роскошная, как и все в этом доме. Даже неприлично иметь такую огромную ванную. Здесь две раковины, над которыми висит большое зеркало с подсветкой. Есть и душ, и ванна. На вешалке висят мягчайшие полотенца.

Я громко хлопаю дверью – вдруг кто-нибудь внизу прислушивается? – а потом иду дальше по коридору, пока не нахожу спальню Сайласа и его жены. В центре комнаты стоит гигантская кровать, накрытая белоснежным одеялом. Дверь в гардеробную приоткрыта. В одном углу вижу туалетный столик, а в другом – рабочий стол из красного дерева, на котором стоит ноутбук. Я осторожно подхожу к нему и касаюсь мыши. Экран загорается. Учетная запись требует пароля. Блин… Рядом с ноутбуком стоит фотография Сайласа с детьми. Я переворачиваю ее, но на обороте ничего не написано. Поднимаю ноутбук. И здесь ничего.

Я шарю в каждом ящике стола, просматриваю бумаги и прочий хлам, пытаясь найти блокнот со списком паролей – люди ведь все еще идиоты, – но тщетно. Борюсь с желанием громко хлопнуть ящиком и яростно откидываю волосы с лица. Я тут слишком долго.

Надо возвращаться.

Я выныриваю из спальни, иду в ванную, спускаю воду в унитазе и сбегаю по лестнице на первый этаж.

Сайлас все еще на кухне – стоит, прислонившись к центральной стойке, и проверяет что-то в телефоне.

Точно. Телефон.

Кендалл ушла. Я поворачиваюсь к окну. Из-за стекла доносятся голоса Ноа и Кендалл.

– Пить хочешь, Лера?

Я киваю, не глядя на Сайласа. Он кладет телефон на стойку и идет к холодильнику. Я наклоняюсь, нажимаю на экран, чтобы он не заблокировался, но времени положить телефон в карман у меня нет.

Сайлас не спрашивает, чего я хочу, и просто ставит передо мной бутылку воды, а себе достает еще одну. Я наблюдаю за тем, как он открывает бутылку. У него огромные руки с выступающими венами, мощные пальцы.

Он кажется таким… сильным.

– Добро пожаловать в Монтгомери. – Сайлас кивает на воду, и я тянусь к бутылке. – Моя жена приготовила подарочную корзину для твоих родителей. Мы собирались вам ее на выходных принести, но можешь и сама забрать. Как тебе наш город?

Я пожимаю плечами и делаю глоток. Ледяная вода – отрада для пересохшего горла. Кошусь на экран его телефона: все еще разблокирован. Не знаю, много ли у меня времени до того, как он погаснет. Пара минут, пять, может, десять, если повезет…

– Дом Корнеллов кажется весьма симпатичным.

– Д-да.

Не молчать же все время.

– Что тебе там больше всего нравится?

– Ч-четыре стены и к-крыша.

– Нам очень повезло, что вы переехали в Монтгомери. Хотя я знаю, что перемены – это не особенно весело, особенно когда ты в выпускном классе. Но доклад твоего отца о… – Сайлас прерывается и хмурится. – Напомни, о чем?

– О ч-чем-то… – Черт – … в-важном.

Он тихо смеется, и я вижу морщинки в уголках его глаз:

– Как скажешь.

Смех обрывается, и на его лице больше нет ни тени улыбки. Пугает, когда люди так резко переключают эмоции.

– Знаешь… Я, кажется, уже видел твою машину.

Я ставлю бутылку на стойку.

– Г-где?

Повисает напряженная тишина. Я думаю только о том, что хочу поскорее уйти от него. Уйти от него, уйти от него…

– Да ладно, неважно.

Задняя дверь отъезжает в сторону, и внутрь заглядывает мокрый Ноа.

– Пап, не дашь мне попить? И еще достань, пожалуйста, вчерашний сэндвич с ростбифом. Лера, ты идешь?

– Сейчас, – отвечает Сайлас.

– Ноа!

Тот уходит, услышав оклик сестры. Сайлас поворачивается ко мне спиной и идет к холодильнику, а я хватаю его телефон, засовываю в карман и потом…

Забывшись, мчусь в прихожую, а затем выбегаю из дома. Тяжело дышу, будто бежала марафон, открываю дверь своей машины и сажусь на водительское сиденье. Дрожащими руками пролистываю список контактов. Тут нет Кита. Даррена тоже. Зато есть Джек… Джек X. В графе адреса стоит «Лэнгфорд». Надо запомнить: Лэнгфорд, Твайнинг-стрит, 451. Еще раз. Лэнгфорд…

– Верни-ка мой телефон.