Текст книги "Фокус-покус"
Автор книги: Курт Воннегут
Жанр: Литература 20 века, Классика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
Как и оптовая продажа мяса, салфеток и скатертей для ресторанов.
Я сразу же сказал Начальнику, что меня вышибли из Таркингтона. Я объяснил, что обвинения в сексуальных излишествах – всего лишь предлог. На самом деле Попечители обозлились на меня за то, что я подорвал веру студентов в разум и порядочность властей, рассказав им правду о Вьетнамской войне.
– По эту сторону озера никто не верит, что в этой жалкой стране есть что-либо похожее, – сказал он.
– Похожее, сэр? На что? – спросил я.
– На власть, – ответил он. Что же касалось моих сексуальных подвигов, то они были исключительно гетеросексуальными, а на той стороне озера женщин не было. Сам он холостяк, а персоналу запрещалось привозить с собой жен, если они у них и были.
– Так что здесь у нас, – сказал он, – вы окажетесь в положении Дон-Жуана в Аду. Как полагаете, сможете выдержать?
Я сказал, что смогу, и он предложил мне работу с испытательным сроком. Мне предстояло взяться за дело как можно скорее, заняться общеобразовательными предметами на уровне начальной школы, что я, собственно, делал и в Таркингтоне. Первоочередной проблемой была проблема жилья. Его подчиненные жили в казармах под тюремными стенами, а сам он поселился в отремонтированном доме на берегу и стал единственным обитателем вымершего городка, точнее, деревушки, которая дала тюрьме свое имя: Афины.
Если я по какой-нибудь причине не подойду для этой работы, сказал он, ему все равно нужен будет учитель, который, конечно, не пожелает ютиться в казарме. Поэтому он начал ремонт в доме по соседству, в вымершем городке. Только жить там можно будет не раньше августа.
– Как вы думаете, сможет колледж оставить вас в старом доме до тех пор? А на работу сможете ездить – автомобиль у вас есть?
– «Мерседес», – сказал я.
– Вот и отлично! – сказал он. – Это поможет вам с первых дней найти общий язык с нашим контингентом.
– Как? – сказал я.
– Они практически все были владельцами «мерседесов», – сказал он. Он вовсе не преувеличивал. Он сказал чистую правду:
– У нас тут есть человек, который купил свой первый «мерседес», когда ему было 15 лет.
Это был Элтон Дарвин, который потом скажет на катке, после побега, свои последние перед смертью слова: «Смотрите, как Черномазый летает на аэроплане».
Колледж разрешил нам остаться в старом доме в Сципионе на все лето. Летнего семестра в Таркингтоне не было. Все равно на занятия никто бы не явился. Так что я каждый день ездил в тюрьму.
В прежние времена, пока Японцы не купили Афинскую тюрьму, там все служащие были из Сципиона или из Рочестера, все ездили на работу. Все они были членами профсоюза и непрерывно выдвигали все новые и новые требования, требуя повышения заработной платы и разных льгот, в том числе и возмещения расходов на поездки из дома на работу и обратно. Из-за этого Штат и решил продать всю шарашку Японцам.
Жалованье у меня осталось то же, что и в Таркингтоне. Я мог позволить себе сохранить наш «Голубой Крест – Голубой Щит», тем более что корпорация, владеющая тюрьмой, владела и собственным «Голубым Крестом – Голубым Щитом». Нет проблем!
Кхе.
Среди вещей, которых я лишился из-за массового побега, был и наш «Голубой Крест – Голубой Щит».
33
Все складывалось как нельзя лучше. Когда я перевез Маргарет и Милдред в наш новый дом в пустом городке и задернул занавески, им показалось, что мы и не уезжали из Сципиона. На нашем только что политом газоне перед домом меня ждал сюрприз – лодка. Начальник нашел лодку в бурьяне за развалинами афинского почтового отделения, где она валялась, надо полагать, уже задолго до моего рождения. Он приказал нескольким охранникам покрыть ее снаружи стеклопластиком, так что она опять стала водонепроницаемой, несмотря на то, что простояла долгие годы под открытым небом.
Лодка очень напоминала обтянутый кожами эскимосский умиак, который стоял обычно в беседке возле Офиса Декана Женщин, – каркас лодки был виден сквозь стеклопластик.
Я знаю, что случилось со многими принадлежавшими колледжу предметами, с ГРИОтм и прочим, а вот куда девался умиак, понятия не имею.
Если бы его не выставили для всеобщего обозрения в беседке, то и я, и сотни Таркингтонских студентов и их родителей так бы и прожили всю жизнь, никогда не увидев настоящего эскимосского умиака.
Мы с Мюриэль Пэк занимались любовью в этой лодке. Я улегся на дно, а она сидела с удочкой моей тещи в руках, как настоящая леди, в полном одиночестве и невинности.
Этот трюк придумал я. А уж она не подвела, молодчина!
Не знаю, как сложилась жизнь человека, который назвался Джоном Доннером и хотел учить столярному ремеслу в Афинской тюрьме, за 8 лет до побега. Насколько я помню, Начальник разобрался с ним очень быстро, потому что в тюрьме только и не хватало что стамесок, и дрелей, и ножовок, и двуручных пил, и молотков-гвоздодеров, и так далее.
Мне пришлось ждать Доннера в приемной, за дверью офиса. Он был для меня единственной ниточкой связи с цивилизацией, с моим домом и семьей, с журналом «Черный поясок». Я не смотрел «Здрасьте-здрасьте» на маленьком экране. Я заинтересовался еще одним лицом, дожидавшимся своей очереди к Начальнику. Чтобы догадаться, что он – заключенный, достаточно было бы его условно-опознавательной окраски, но на нем были еще и ножные кандалы и наручники. Он тихо сидел на скамье напротив, у противоположной стены коридора, с двумя стражниками по бокам, в масках и резиновых перчатках.
Он читал дешевенькую брошюрку. Я подумал, что раз он грамотный, то, видимо, будет одним из тех, кого я обязался развлекать своими занятиями. Так и оказалось. Его звали Абдулла Акбар. Я даже воодушевил его настолько, что он написал несколько интересных рассказов. Один из них, помнится, был написан от лица говорящего оленя, обитателя Национального Лесного Заповедника, который зимой сбивался с ног в поисках пропитания, а летом то и дело запутывается в колючей проволоке, пытаясь добраться до разных вкусностей на фермерских полях. Его подстрелил охотник. Умирая, он думает, зачем он вообще появился на свет. Рассказ заканчивается словами, которые олень произнес перед самой смертью. Это были его последние слова на земле. Охотник стоял довольно близко и потрясся, услышав, как олень говорит человеческим голосом:
– На кой хрен все это нужно, так-перетак?
3 преступления, связанных с насилием, за которые Абдулла угодил в Афины, были убийствами в сражениях за наркотики. Его самого впоследствии, после побега, подстрелят зарядом дроби и картечи, когда он пройдет с белым флагом в руках мимо засады, устроенной Уайти ван Эрсдейлом, механиком, и Лайлом Хупером, брандмайором.
– Простите, – сказал я, – нельзя ли узнать, что вы читаете?
Он показал мне обложку брошюрки, чтобы я мог прочесть название. Она называлась «Протоколы Сионских Мудрецов».
Кхе.
Кстати, Абдуллу вызвали к Начальнику, так как он был 1 из тех, кто уверял, что видел, как над тюрьмой пролетел замок. Начальник хотел выяснить, не пронесли ли в тюрьму контрабандой какое-нибудь новое галлюциногенное средство, или все разом окончательно свихнулись, и вообще, что тут творится, в конце концов.
«Протоколы Сионских Мудрецов» – антисемитская книжонка, впервые напечатанная в России лет 100 назад. Ее выдавали за протоколы секретного съезда Евреев, которые съехались со всех концов света и задались целью создать интернациональную организацию, чтобы устраивать войны, революции, экономические кризисы и тому подобное и чтобы в конце концов весь мир оказался в руках у Евреев. Как название, так и параноидальный тон этого документа скопировал в своей пародии автор опуса в «Черном пояске».
Великий американский изобретатель и промышленный магнат Генри Форд считал эти протоколы подлинными. Он помог напечатать их у нас, когда мой отец был еще мальчишкой. И вот передо мной чернокожий заключенный в кандалах, грамотный, и он тоже считает, что это серьезная литература. Как оказалось, в тюрьме ходила по рукам не 1 сотня таких брошюрок, напечатанных в Ливии, а распространяла их самая влиятельная бандитская группировка в Афинах – Черные Братья Ислама.
В то лето я занялся ликвидацией неграмотности в тюрьме, а заключенные вроде Абдуллы Акбара служили моими вербовщиками: они ходили по камерам, агитируя всех учиться читать и писать и даже предлагая давать уроки. Благодаря моим стараниям ко времени массового побега больше 1000 бывших неграмотных смогли прочесть «Протоколы Сионских Мудрецов».
Я объявил книжку фальшивкой, но никак не мог изъять ее из обращения. Куда мне было тягаться с Черными Братьями – ведь они регулярно приводили в исполнение то, что Государство применить не решалось, – а именно смертную казнь.
Абдулла Акбар потряс своими цепями, так что они зазвенели, загремели.
– Можно так обращаться с ветераном, а? – сказал он.
Он служил во Вьетнаме, в рядах морской пехоты, поэтому ему ни разу не пришлось слушать мои зажигательные речи. Я работал исключительно для Армии. Я спросил, слышал ли он когда-нибудь про армейского офицера, которого прозвали «Проповедник» – это был, как вы знаете, я сам. Мне было любопытно узнать, насколько широко разнеслась слава обо мне.
– Нет, – сказал он. Но как я уже говорил, нашлись и другие ветераны, которые обо мне слыхали, и, кроме всего прочего, знали, что я как-то раз, забросив гранату в подземный ход, убил женщину, ее мать и грудного младенца, прятавшихся там от вертолетов, которые расстреляли деревню с бреющего полета как раз перед тем, как мы туда вошли.
Такое не забудешь.
А знаете, кто в то время был Правящим Классом?
Правящим Классом был Юджин Дебс Хартке.
Долой Правящий Класс!
Джон Доннер сидел за рулем всю дорогу от тюрьмы до Сципиона насупясь. Я получил работу, а он – нет. И велосипед его сына стибрили на тюремной стоянке.
У Мексиканцев есть национальное блюдо под названием «дважды жаренные бобы». По моей милости, о чем Доннер так и не узнал, велосипед был теперь «дважды краденный велосипед». Через неделю Доннер вместе с сыном дематериализовался из нашей долины так же таинственно, как и материализовался, и нового адреса не оставил.
Должно быть, кто-то или что-то шло по его следам, наступало на пятки.
Мне стало жаль этого мальчугана. Но если он еще жив, то он стал взрослым мужчиной, как я.
И по моим следам кто-то шел, только не спеша. Я имею в виду своего незаконнорожденного сына в Дюбеке, штат Айова. Ему тогда было всего 15. Он еще не знал, как меня зовут. Чтобы узнать имя своего отца и место, где он живет, ему еще предстояло провести детективное расследование, не менее сложное, чем то, которое я предпринял, чтобы узнать, кто убил Летицию Смайли, Королеву Сирени в Таркингтоне, в 1922 году.
Я познакомился с его матерью, когда сидел в одиночестве возле стойки бара в Маниле, вскоре после того, как экскременты влетели в вентилятор во Вьетнаме. Мне не хотелось говорить ни с 1 человеком, независимо от пола и возраста. Мне все человечество стало поперек горла. Хотел я только одного – чтобы меня оставили в покое, наедине со своими мыслями.
Можете и это прибавить к моей коллекции Знаменитых Последних Слов.
На табурет рядом с моим взобралась довольно хорошенькая, но немного потерявшая свежесть женщина.
– Простите, что нарушаю ваше уединение, – сказала она, – но мне говорили, что вы – тот самый человек, которого прозвали «Проповедником».
И она показала на старшего сержанта, который сидел в отдельной кабинке с 2 проститутками, которым было никак не больше 15.
– Я его не знаю, – сказал я.
– А он не говорил, что знаком с вами, – сказала она. – Он слыхал ваши речи. Тут многие солдаты слыхали ваши речи.
– Кому-то надо было произносить речи, – сказал я. – Без них и войны бы не было.
– Вас из-за этого прозвали «Проповедником»? – сказала она.
– Кто знает? – сказал я. – В мире невпроворот пустой болтовни.
Меня прозвали так еще в Уэст-Пойнте, за то, что я никогда не сквернословил. В первые 2 года, что я провел во Вьетнаме, мои зажигательные речи слушали только те солдаты, которые находились в моем непосредственном подчинении. Они называли меня «Проповедником», потому что в этом слове было что-то мрачное, словно я был пуританским Ангелом Смерти. А ведь так оно и было, так оно и было.
– Хотите, чтобы я ушла? – сказала она.
– Да нет, – сказал я, – наоборот, я думаю, что мы могли бы закончить этот вечер в постели. Сразу видно, что вы – человек интеллигентный, а значит, на вас нагнала такую же тоску, как и на меня, великая пиррова победа нашего народа. Я вам сочувствую. Я был бы рад вас немного подбодрить.
А что?
Удалось!
Не сломано – не починяй.
34
Мне нравилось учить заключенных. Я поднял уровень грамотности примерно на 20 процентов, причем каждый из моих учеников в свою очередь начинал учить еще кого-то. А то, что они читали, мне далеко не всегда нравилось.
Один парень заявил, что, только когда научился читать, стал ловить натуральный кайф от рукоблудия.
Я не отлынивал. Я люблю учить.
Многих заключенных, из тех, кто поумнее, я вызывал на спор, заставлял их доказывать мне, что Земля – круглая, объяснять, в чем разница между шумом и музыкой, рассказывать, как передаются по наследству физические признаки, как измерить высоту сторожевой вышки, не влезая на нее, и какое несообразие они видят в греческой легенде про мальчишку, который каждый день таскал на плечах теленка и вырос мужчиной, которому ничего не стоило каждый день носить на плечах быка, и прочее.
Я им показал таблицу, составленную проповедником-фундаменталистом из центра Сципиона, которую он как-то дал Таркингтоновским студентам после занятий, в Павильоне. Я предложил им отыскать в этой таблице примеры фактов, подогнанных под определенную идею.
Наверху были написаны имена вождей воюющих наций в период Последней Петарды, т. е. во время II мировой войны. Под каждой фамилией шли столбиком дата рождения, сколько лет он прожил, и дата вступления в должность, и сколько лет он эту должность занимал, а в самом низу была помещена сумма всех цифр. Оказалось, что она каждый раз равнялась 3888.
Вот как это выглядело:
Как я уже говорил, каждый столбик в сумме дает 3888.
Тот, кто составил эту таблицу, отмечает, что половина этого числа равна 1944, это год окончания войны. А первые буквы имен вождей воюющих армий составляют анаграмму имени Всевышнего, Спасителя Вселенной[18]18
Churchill, Hitler, Roosevelt, il Duce, Stalin, Tojo – Christ (Христос).
[Закрыть].
Самые неспособные, точно так же, как и дурачки в Таркингтоне, использовали меня как ходячую Книгу Рекордов Гиннесса. Они меня спрашивали, кто самый старый человек в мире, кто самый богатый, у какой женщины было больше всего детей, и так далее. Ко времени побега, я думаю, 98 процентов заключенных в Афинской тюрьме знали, что самый преклонный возраст, подтвержденный документами, составлял около 121 года и что этот непревзойденный долгожитель был Японец, как и наш Начальник и охранники. На самом деле до 121 года он недобрал 128 дней. Его рекорд служил в Афинах неистощимым источником самых разнообразных шуток – многие сидели пожизненно, а кое-кто отсиживал 2 или 3 пожизненных срока, отчасти поглощавших друг друга или следовавших впритык один за другим.
Они знали, что самым богатым человеком в мире был тоже Японец, а примерно за столетие до того, как на противоположных берегах озера были основаны колледж и тюрьма, в далекой России женщина родила младшенького из своих 69 детей.
Эта русская женщина, обставившая весь мир по количеству младенцев, родила 16 пар двойняшек, 7 раз разродилась тройней, 4 раза родила четверых близнецов. И все они остались в живых, чего не скажешь о членах Отряда Доннера.
Из всего тюремного персонала только Хироси Мацумото окончил колледж. С остальными он не общался, он и обедал один в свободные дни, и гулял один, и рыбачил один, и под парусом ходил в одиночку. Он не пользовался возможностью посещать японские клубы в Рочестере и Буффало, или роскошные санатории, которые устроили на Манхэттене для Японской Оккупационной Армии в Штатском. Он сделал громадные деньги для своей корпорации и в Луисвиле, и в Афинах, и так блестяще использовал понимание психологии американских дельцов, что я не сомневаюсь – если бы он выразил желание, то занял бы высокий пост в Министерстве внутренних дел. Благодаря работе в Афинах он узнал о чернокожих Американцах больше, чем любой другой Японец, а на тех предприятиях, которые все скупала и скупала его корпорация, успех зависел от труда чернокожих рабочих или по меньшей мере от хороших отношений с местными чернокожими. Благодаря той же Афинской тюрьме он знал больше любого другого Японца о самой развитой индустрии в нашей стране – поставках и распространении химических препаратов, которые, будучи так или иначе введены в кровь, позволяли тем, кому это было по карману, чувствовать себя стоящими людьми, которым улыбается удача.
Из этих химических препаратов только 1 был, как вы догадываетесь, разрешен законом, и благодаря ему было создано состояние, принадлежавшее 1 семейству, которое подарило Таркингтону и форму для оркестрантов джаз-банда, и водонапорную башню на Мушкет-горе, и хорошие должности в Деловом Мире, и уж не знаю что еще.
Этим элексиром жизни был алкоголь.
За те 8 лет, что мы прожили с ним бок о бок в покинутом городке на берегу озера, Хироси ни разу не обмолвился ни словом о том, что ему хочется домой, на родину. Вряд ли можно принять за тонкий намек то, что он 1-нажды мне сказал: развалины шлюзов в верховьях озера, где громоздились в живописном беспорядке колоссальные бревна и громадные валуны, могли бы быть творением великого Японского садовника.
В Японской Оккупационной Армии он был офицером высокого ранга, бригадным генералом в штатском, не меньше, а может быть, и генерал-майором. Но он мне напоминал некоторых старых служак, старших сержантов, которых я знал во Вьетнаме. Они крыли почем зря и Армию, и войну, и вьетнамцев. Но потом я уезжал на год-другой, а когда возвращался, они оказывались на месте, по-прежнему ругая все и вся на чем свет стоит. Их оттуда можно было только вынести ногами вперед или выбить превосходящими силами противника.
Как же они ненавидели свой родной дом! Они боялись родного дома больше, чем врага.
Хироси Мацумото прозвал нашу долину «преисподней» или «дырой в заднице Вселенной». Но он не желал с ней расставаться, пока его отсюда не вышибли.
Мне иногда приходит в голову, что Долина Мохига, возможно, была единственным его домом после бомбежки Хиросимы. Теперь он на пенсии, живет в родном городе, восстановленном из руин, обе ноги ему ампутировали после побега заключенных – он обморозил их в лесу. Вполне возможно, что он сейчас думает о том же, о чем думал я не раз и не 2:
– Какой это город, и что это за люди, и что я тут делаю?
Я видел его в последний раз ночью, когда заключенные сбежали из тюрьмы. Мы проснулись от грохота – это люди с Ямайки брали штурмом тюрьму. Мы оба выскочили на улицу прямо в ночном белье и босиком, хотя мороз был не меньше 10 градусов по Цельсию.
Главная улица вымершего городка называлась Клинтон-стрит, и так же называлась главная улица в Сципионе. Можете себе представить: при такой географической близости два сообщества людей были настолько разобщены социально и экономически, что из всего богатства названий для улиц не могли выбрать ничего, кроме «Клинтон-стрит»?
Начальник попытался связаться с тюрьмой по радио-телефону. Никто не отвечал. Его домашняя прислуга, 3 человека, глядела на нас из окон верхнего этажа. Это были заключенные старше 70 лет, отбывающие пожизненное заключение без надежды на амнистию, давным-давно позабытые миром и до зубов нашпигованные Торазином.
Моя теща вышла на крыльцо. Она крикнула мне:
– Скажи им про ту рыбу! Скажи им про рыбу, которую я поймала!
Начальник сказал мне, что в тюрьме, как видно, взорвался котел бойлерной, а может, и крематорий. Я понял, что в ход пошло армейское вооружение, но ему-то откуда было знать? Он даже не слышал, как взорвалась атомная бомба. Он только почувствовал, как пронесся горячий ветер.
И тут свет на нашем берегу озера разом вырубился. А потом мы услышали, как из погруженного во тьму тюремного здания несутся звуки «Звездно-полосатого флага»[19]19
Гимн Соединенных Штатов Америки.
[Закрыть].
Мы с Начальником не могли даже в страшном сне или под ЛСД вообразить, что там происходит. Нам потом вменили в вину, что мы не подняли по тревоге весь Сципион. А между прочим, город Сципион, услышав взрыв и звуки «Звездно-полосатого флага» и прочий шум, долетевший до него через скованное льдом озеро, мог бы и сам о себе позаботиться. Как бы не так!
Те, кто остался в живых, рассказывали мне после, что они просто нырнули поглубже под одеяла и снова заснули. Совершенно естественная человеческая реакция, верно?
Как я уже рассказывал, на том берегу происходил форменный штурм тюрьмы гражданами Ямайки, переодетыми в форму Национальной Гвардии, которые размахивали Американскими флагами. Из рупоров, пристроенных на бронетранспортере, гремел Национальный Гимн. А ведь большинство из них даже не были американскими гражданами!
Скажите, какой деревенский парень из японской глубинки, которого послали служить 6-месячный срок на Черном континенте, может настолько потерять разум, чтобы начать палить в натуральных туземцев в полной боевой выкладке, которые размахивают своими знаменами и играют свою раздирающую уши адскую музыку?
Такого парня не нашлось. Во всяком случае, в ту ночь.
Если бы Японцы открыли огонь, они поплатились бы за это жизнью, как защитники Аламо. А чего ради?
Ради фирмы «Сони»?
Хироси Мацумото набросил на себя что под руку попалось! Он въехал на холм на своем джипе «изуцу»!
Ямайкские авантюристы его обстреляли!
Он выскочил из своего «изуцу»! Он бросился бежать в Национальный Лесной Заповедник!
Он заблудился в кромешной тьме. На нем были сандалеты на босу ногу.
Только через 2 дня он выбрался из леса, где днем было почти так же темно, как ночью.
Да. И его обмороженные ноги пожирала гангрена.
Я-то остался на берегу озера.
Я велел Милдред и Маргарет ложиться спать.
Я слышал беглый огонь – должно быть, это ямайцы обстреливали «изуцу». Это был их прощальный привет. После этого наступила тишина.
У меня в голове сложился такой сценарий: попытка побега предотвращена, возможно, ценой нескольких жизней. В самом начале взорвалась начиненная рублеными гвоздями или игральными картами или чем угодно бомба, которую изготовили заключенные.
Бомбы и спиртное они могли делать из любого подручного материала, и, как правило, в туалете.
Я сделал неверное заключение: раз тихо – значит, все в порядке.
Я смертельно боялся, что перестрелка разгорится – по моим понятиям, это значило бы, что парни из японских деревушек вдруг увлеклись возможностью убивать из винтовок и что это им, не нюхавшим пороху, показалось очень просто и весело.
Я представил себе, что заключенные, снующие по камерам, превратились в движущиеся мишени в тире.
Теперь, когда воцарилась тишина, я вообразил, что порядок восстановлен и Японец, владеющий английским, сообщает в Отделение полиции в Сципионе и в Полицию Штата и Шерифу Округа, что мятеж подавлен, и, возможно, просит прислать врачей и машины «скорой помощи».
А на самом деле Японцев так быстро ошеломили и одолели, что, пока они приходили в себя и прежде чем они могли хоть с кем-то связаться, телефонные провода были уже перерезаны, а радиопередатчики расплющены в лепешку.
В эту ночь на небе стояла полная луна, но лучи ее не достигали земли под пологом Национального Лесного Заповедника.
Японцам не причинили вреда. Ямайцы обезоружили их и велели им бежать по залитой лунным светом дороге к верховьям озера. Они им велели бежать и не останавливаться до самого Токио.
Почти никто из них Токио и в глаза не видал.
И они не прибежали толпой к шлюзам, вопя благим матом и пытаясь остановить мчащиеся мимо машины. Они там затаились. Если Соединенные Штаты против них, то кто с ними?
У меня оружия не было.
Я подумал, что несколько заключенных вырвались на волю и их до сих пор не поймали, и если они забредут в вымерший городок и узнают меня, ничего плохого они мне не сделают. Я им дам все, что они захотят, – еду, деньги, бинты, одежду, «мерседес».
Но что бы я им ни отдал, подумал я, их условно-опознавательная окраска не даст им сбежать из этой долины, из этого лилейно-белого мешка. Здесь ведь все до одного местные жители – Белые.
Я пошел к своей лодке, которую на зиму вытащил и перевернул вверх килем. Я оседлал ее скользкий, блестящий хребет, направленный в сторону старого причала для барж в Сципионе.
Там, в Сципионе, все еще горели огни, и это подбодрило меня, вселило уверенность в своей правоте.
Там не заметно было никакой паники, несмотря на шум, доносившийся из тюрьмы. В некоторых домах свет погас. Ни одно окно не загорелось снова. Я заметил только 1 движущуюся машину. Она ползла потихоньку по Клинтон-стрит. Она остановилась и выключила фары на стоянке позади кафе «Черный Кот».
Красный огонек на верхушке водонапорной башни, на Мушкет-горе, мигал как ни в чем не бывало. Ритмичное подмигиванье стало для меня своего рода мантрой, и я все глубже и глубже погружался в медитацию, лишенную мыслей, словно плыл с аквалангом в тепловатом питательном бульоне.
Этот огонек то гас, то вспыхивал, раз-два, раз-два.
Долго ли он приводил меня в экстаз из своего далекого далека? Три минуты? Десять минут? Трудно сказать.
Я мгновенно вернулся к ясному пониманию действительности, заметив странные изменения на льду к северу от меня. Лед как будто зашевелился, но совершенно бесшумно.
А потом я понял, что у меня на глазах 100ни людей осуществляют план, который я не раз разрабатывал и осуществлял во Вьетнаме: внезапную атаку.
Тишину нарушил мой голос. С моих губ сорвалось имя, прежде чем я прикусил язык.
Какое имя? «Мюриэль!»
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.