Текст книги "Каменная гостья"

– Я бы не была так уверена. Не помню, сказала ли я тебе…

– А вот и я! – вбежала в круглую комнату Даша. – В общем, как я врала Руслану, чтоб объяснить, почему моя подруга с порога бросается ему на шею, а я стреляю из бутылки по окнам, я лучше рассказывать не буду. Но все хорошо, что хорошо кончается! Тварюка разбилась. Я – рыцарша в сияющих доспехах. Все, как у Леси: «кликнуть до бою мару» и побить!

– И все же странно, что мы разбили ее так легко, – заметила Маша.

– А че тут сложного? – отбила Землепотрясная Даша. – Мы – Киевицы, владеем всем Киевом. А она – только его архитектурный фрагмент, немного оживший на Святки. Теперь Руслан в безопасности. А поскольку у него разбиты уже оба окна, а в доме так холодно, что сдохнешь быстрей, чем согреешься, он поехал ночевать к друзьям. Ну а завтра мы переедем ко мне… то есть к Кате – в XIX век.

– Отчего ж не сегодня? – спросила Дображанская, не без удивления разглядывая Дашино счастливо-блудливое лицо, сияющее победой, как стоватная лампа. Терпения Чуб никогда не хватало и на пять минут, не говоря уж о том, чтоб откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. – Насколько я понимаю, вы полностью уничтожили чудный барельеф на архитектурном памятнике в стиле Модерн. Дело закончено?

– Хоть многое так и осталось неясным, – сказала Маша. – Если каменная Дева – не Мавка, почему она хотела убить Руслана? Что он ей сделал? И что за голоса предупреждали меня об опасности?

– Ты говорила: там были двое мужчин, женщины, птица?

– Возможно, сова…

– Как и на моем доме-храме. И в Замке Ричарда я видела портрет Леси Украинки.

– По-твоему, наши дела как-то сходятся? – удивленно спросила Маша.

– А по-моему, все уже сошлось, – перерезала их хитросплетения Чуб. – Дом на Саксаганского просил о любви для Руслана… И вот она я! – Даша расставила руки, представляя свою не нуждающуюся в представлении персону. – Я потому и пришла. У нас все серьезно! Вы бы знали, какую он песню мне написал! Я, как услышала, сразу поняла – это ОН. По-настоящему ОН… А в Прошлое ведь нельзя уйти навсегда. Все равно придется вернуться. А тут Демон… девочки, что же мне делать? Я хочу быть с Русланом. Неужели нет выхода? Я знаю, – с упреком посмотрела она на Катю, – ты мне не веришь. Не веришь, что я его уже правда люблю…

– Может, и любишь, – сказала Катя, – раз согласилась потерпеть до завтра, лишь для того чтоб обсудить возможность, как быть с ним всегда. Но, боюсь, пути у тебя только два. Либо ты обрекаешь Демона на верную смерть, либо себя – на Демона.

Чуб посмотрела на Машу с отчаянной надеждой:

– Маш, ты только не думай, что я прошу тебя вместо меня… Но неужели нет варианта?

– Есть, – сказала младшая из Киевиц после паузы. – Уйти с Русланом в Прошлое и не возвращаться. Жить там до смерти. Пожертвовать своей жизнью здесь, чтобы быть с ним там… Всегда. Навсегда. Для нас тут ты просто исчезнешь. И Демон останется официально помолвлен.

– Но ведь тогда нас будет не Трое? – помедлив, сказала Катя.

– Не думай о нас. Решай за себя, – обратилась к Даше студентка. – Ты готова?

Чуб сглотнула, помолчала секунду и хрипло ответила:

– Да…

* * *

Готова?.. Готова!

Но готов ли Руслан? И как объяснить ему перемещение в Прошлое – в какой-нибудь позапрошлый век? Что он вообще будет там делать? Здесь он занимается компьютерами, чем ему заняться там, в 1880 – 90-х годах? И согласится ли он пожертвовать всем здесь лишь ради того, чтоб быть там вместе с нею?

С подобными мыслями на седьмой день Рождества Даша вышла из дома на Ярославовом валу, аккурат в позапрошлый век, и пошла по валу, нервозно покручивая на пальце презентованный Катей ключ.

Киев 1880-х или 1890-х годов освещала ранняя весна или позднее лето. Листва на деревьях еще была свежей, солнце – нежным. Мимо проехал нарядный открытый экипаж с дамой под белым кружевным зонтиком, рядом с ней сидел мальчик в матросском костюмчике, болтая ногами в чулочках и лаковых полусапожках.

А на перекрестке со Стрелецкой, приветственно приподняв шелковый цилиндр, стоял Киевский Демон.

Душа Даши рухнула в живот – не успев сделать пару шагов, она пришла по валу к провалу.

– Что, попалил меня? – нервно вскрикнула Чуб. – Ты следишь за мной, что ли?

– Я – Дух Города, – спокойно сказал он. – Упрекать меня в том, что я слежу за происходящим в его стенах, так же странно, как в слежке за самим собой. Я не узнаю – я знаю…

Чуб могла б возразить, что он далеко не всегда знал о происходящих событиях, но подходящего примера не вспомнилось: и голова, и сердце были забиты иным – злостью и лютым отчаянием:

– И что теперь? Ты не дашь мне уйти? Лишь бы я не была с Русланом!..

– Мне нет дела до того, с кем вы будете здесь, – равнодушно сказал Демон. – Если вы останетесь тут навсегда, это будет для меня наилучшим исходом. Я буду спасен. Свободен. И избавлен от вас.

Даша вспыхнула. Она знала, что он не любит ее, но не знала, что его признание в нелюбви произведет на нее такое воздействие – щеки и грудь окатило кипятком обиды.

– Однако, к несчастью, в данный момент я должен действовать вопреки своим интересам, – сказал он.

– Не стоит, – огрызнулась Чуб.

– У меня нет выбора. И я обязан сказать вам, что, поселившись здесь, вы отвергнете не только меня… Но и Его – Город.

– Тоже мне проблема! – с обидой буркнула Чуб. – Маша и Катя справятся и без меня. Найдут себе новую третью. Киев найдет. Он меня никогда не любил. Не замечал. Только Машу. Ее он сразу… И Катю тоже. Одна воскрешает мертвых, говорит с домами, другая режет глазами бетон… А мне он хоть бы раз сказал: «Даша, привет!» Хоть бы дал мне какую-то силу. Он во-още не замечает меня.

– Или вы его?

– Вот только не надо ля-ля! – вспыхнула Даша. – Я за него стольких, как Тузик грелку, порвала…

– Обычная проблема слепых, – скучливо протянул Киевский Демон, – каждый из вас воображает себя единственным в своем роде. Вы не первая и не последняя совершаете эту ошибку.

С секунду он поискал что-то глазами, затем его лаковая трость с серебряным набалдашником в виде человеческой руки указала направо. Хотя решительно ничего интересного там не наблюдалось…

Две дамы, держась под ручку, хотели было свернуть на Стрелецкую улицу, но дорогу им перегородил пьяный мужчина. Господин средних лет, приличного вида, в котелке, сюртуке и жилете при часах находился в весьма неприличном состоянии: стоял посреди тротуара, покачиваясь на ногах и отчаянно вращая глазами в поисках опоры, за которую можно уцепиться. Взгляд нашел лишь двух дам и вцепился в них с безмолвной мольбой – старшая хотела было обойти его, но младшая дамочка, скорее даже барышня, остановилась, быстро и властно махнула рукой близстоящему классическому киевскому извозчику в широком и смешном цилиндре.

Тот сразу подкатил. С помощью своей безуспешно пытавшейся скрыть недовольство спутницы девушка помогла пьяному джентльмену забраться в коляску и достала из ридикюля кошелек.

– Будьте добры, отвезите его домой.

– Мы-то с радостью… – басом ответил извозчик. – Но куда везти-то? Где вы изволите жить, господин? – обратился он к седоку.

– Я забыл, – с пьяной радостью объявил тот, довольно откидываясь на сиденье.

Барышня прищурилась, окинула пьяного цепким взглядом:

– Да ясно же, он живет на Дорогожицкой улице!

– Ничего подобного! – немедля опротестовал тот, приходя в волнение. – И не на Дорогожицкой, а на этой… как ее… Дмитриевской.

– В двадцать пятом номере, – уверенно угадала барышня.

– И вовсе не в двадцять пятом, а… в сорок третьем! – обиделся пьяный.

– Ну вот и везите его туда, – подвела итог девушка и, протянув «Петуху» монетку, сунула кошелек в ридикюль, не замечая, что сзади к ее сумочке с видом ушлого и голодного дворового кота уже подбирается мальчишка лет десяти в грязноватой серой рубахе.

Воришка протянул руку и, несомненно, заполучил бы желаемое, но вдруг, без какой-либо видимой причины, за спиной барышни взорвался неработающий газовый фонарь, девушка обернулась на звук и в тот же миг ловко схватила мальчишку за запястье:

– Попался…

– Ух ты! – ухнул он, не пытаясь выдернуть руку. – Ну и красивая вы, барышня…

Она отпустила его и засмеялась, оценив ловкий трюк уличного кавалера, решившего подкупить ее своей галантностью.

– Ей-богу, красивая… – тот был не из боязливых, он и не подумал бежать.

И Даша подумала, что он вовсе не врет – барышня и впрямь была прехорошенькая. Очень светленькая – светловолосая, светлоглазая, – с округлыми пухлыми щеками, губами и широко открытыми искренними глазами. Очень тоненькая – в Настоящем она могла б стать моделью, здесь ее хрупкую стать особенно подчеркивал корсет и рукава-фонари на белой блузе с большим, невероятно кокетливым бантиком.

– Вы на ангела похожи… – сказал мальчик. Девица явно приглянулась ему, иначе, выхватив кошелек из ее обмякших рук, он давно б был таков. – Только говорите так странно… Вы что, малоросска?

– Это ты покуда мал ростом, – смешливо перепела девица. – А я повыше тебя буду. – Она как-то совсем необидно щелкнула его по носу, улыбнулась. – Как звать тебя?

– Ричард.

– Король?

– Здеся король, – важно изрек он, оглядывая цепким взглядом всю улицу. – Вы теперь здесь завсегда можете в покое ходить. Я вас, может, навеки запомню. Прощайте, – внезапно приметил он городового на другом конце вала.

– Ах, как же вы неосторожны… – взяв девушку под руку, недовольно сказала ее спутница. – Разве так можно?

Обе скрылись от Чуб за углом.

– И че это было? – спросила Даша.

– А что вы увидели? – переспросил Демон.

– Ну, прикольная барышня. Ну, вор хотел украсть у нее кошелек…

– И-и?

– Лопнул фонарь… Город не дал ему это сделать?

– Почему?

– Потому что любит ее? И защищает? И теперь она всегда здесь будет в покое ходить.

– А она?

– Не заметила? Так же, как я?

– И?..

– Перестань говорить со мной, как с ребенком!

– С удовольствием. Как только вы перестанете вести себя, как ребенок, я почту за счастье беседовать с вами, как с равной, – сухо ответил он. – Но боюсь, это вряд ли случится, раз вы намерены проститься с нами навечно.

Он был дерзок, и беседа, как обычно, шла на ножах. Но Даша вдруг словила себя на том, что, сама не желая того, чувствует себя польщенной вниманием Демона – раньше он беседовал о вечности, Городе, зле и добре с одной только Машей.

– Киев – непростой Город, – сказал Киевицкий. – Одних Он любит, других перемалывает в щепки.

– Он жесток.

– Он мудр. Люди, которым не место здесь, принесут себе и ему один вред.

– Знаю. Маша всегда говорит: «Нет плохих и хороших людей, есть только люди не на своем месте», – кстати вспомнилось Чуб.

Демон удовлетворенно кивнул.

– И оказавшись не на своем месте, человек будет либо несчастным, либо плохим – третьего не дано, запомните это. Если Город не принимает вас, значит, вы не нужны здесь. Нужны не здесь. И приехав сюда, вы оставили за спиной свое счастье. Но люди объясняют удачи и неудачи иными вещами и продолжают бесплодную борьбу с Великим Отцом в надежде покорить его… Другие же уезжают, хотя он просит остаться.

– Он не просил меня. Ты – не Он.

– Я не прошу вас ни о чем, – сказал Демон. – Лишь помогаю совершить выбор. Вы свободны и вправе избрать любой путь. Но не вправе делать его слепо, потому что вы – Киевица.

– Киевица… – повторила Даша, примеряя сие великое звание на свою раздувшуюся от огромной любви ипостась. Оно не налезло – любовь к Руслану была слишком большой. – Да какая из меня Киевица? У меня даже сил волшебных никаких нет…

– Потому что у вас уже есть сила.

– Какая?

– Вы завидуете, что Мария Владимировна и Катерина Михайловна сильнее и мудрее вас? Это так. Но в их мудрости таится их слабость.

– А в глупости – сила? Я правильно поняла: ты сейчас обозвал меня дурой?

– Да, иногда лишь глупость позволяет сделать то, на что никогда-никогда не решился бы умный. Но в этом и ваша слабость… С такой силой вам не стать сильней – тогда вы станете слишком опасны. Подумайте, может ли управлять мирозданием тот, кто не может управлять даже собой? Вы идете на поводу у своих чувств. В тот день, когда вас поведет ваша воля… вы придете по иному адресу.

Даша в замешательстве дотронулась пальцем до кончика носа. Сейчас она не шла, а стояла. Но Демон был прав: от дома № 1 до угла со Стрелецкой она прошла на поводу нежных чувств. Кабы ее вели разум, логика, чувство долга, она шла бы сейчас, верно, по иному маршруту.

– Разве делать, как чувствуешь, – неправильно? – тихо спросила она.

– И да, и нет, – сказал Демон. – Но если вы такая, какая есть, значит, нужны сейчас Городу именно такой.

– Сейчас? – уловила она. – А что будет потом?

– Откуда ж мне знать? Вы стоите на перекрестке, – Демон окинул взором две улицы. – Но куда бы вы не пошли, вы изменитесь. И изменившись, измените мир.

«Пойдешь направо, коня потеряешь. Пойдешь налево, себя потеряешь», – вспомнилось Чуб.

Ее выбор звучал иначе: Руслан или Киев?

– Но я не чувствую, что Город любит меня!

– И это, верно, самое страшное. Просто не заметить любовь, не заметить свой дар. Пройти мимо, не приняв его… – Он говорил слишком искренне – впервые за весь разговор за словами проступили чувства.

– Ты говоришь о Маше? – спросила Чуб.

– Сейчас я говорю не о ней, – холодно сказал Демон.

А Даша отметила очередное «сейчас» и подумала, что Демон никогда не опускается до лжи – он просто не говорит правду. Почти никогда не говорит ее всю целиком. Но и не лжет…

– Позвольте предложить вам прогулку, – церемонно сказал Киевский Демон. – Мой экипаж за углом. Я отвезу вас, куда вы прикажете. Хоть на квартиру, ключ от которой вы тщетно пытаетесь спрятать от меня в кулаке. Хоть на Мариинско-Благовещенскую.

– Куда-куда?

Киевицкий демонстративно окинул взглядом летний Ярославов вал, звавшийся нынче улицей Большой Подвальной – в конце ее не было еще даже дома с Башней Киевиц под серым колпаком.

– Так тут именуется улица, где живет ваш Руслан, – сказал он. – Какими бы ослепительными не казались вам ваши чувства, попробуйте научиться замечать мир вокруг.

* * *

Любимица киевских фотографов – башня Замка Ричарда Львиное Сердце – протыкала тонким шпилем низкое небо. Казалось, из этой прорехи и сыпется мелкий косой снег. Дображанская прикрыла подбородок и нос меховым капюшоном. Забывшая в Башне шапку рыжая Маша в мгновение стала блондинкой.

Подняться по лестнице на прилипшую к левому боку Замка гору Уздыхальницу оказалось непросто. Несмотря на невысокий рост, зимняя гора сделала все, чтобы стать неприступной. Ступеньки заледенели, доски на них прогнили – одни опасно прогнулись, другие просто отсутствовали. И двум Киевицам, как обычным смертным, пришлось трусить и ойкать, поскальзываться, поддерживать друг друга и хвататься за неверные, шаткие ледяные перила.

Плоскую верхушку Уздыхальницы выложили тротуарной плиткой. Летом тут располагалось кафе, зимой сюда карабкались лишь любители дивных и бескрайних киевских видов и желающие заглянуть во внутренний двор вечно загадочного «Ричарда». Кроме них двоих тут не было сейчас никого.

– Думаешь, Даша все же решится? – вопрос Кати прозвучал глухо.

– Не знаю, – сказала Маша. – Я знаю о ней только одно: она способна на все. На безумие, на подвиг, на жертву. На все абсолютно. И на то, чтоб бросить все ради любви, – тоже.

– Ты думаешь, она способна отличить любовь от собственной прихоти?

– Я же сказала: она способна на все, – убежденно повторила Маша. – И в этом, пожалуй, она всегда будет сильнее нас.

Ковалева подошла к дальнему краю площадки. Андреевский спуск бежал вниз – там, внизу, с другой стороны горы Уздыхальницы стоял дом-музей Михаила Булгакова. Дом построил архитектор Горденин – он же возвел особняк, где расположился музей Леси Украинки. Конфетница «Маркиза» упоминалась в булгаковской «Белой гвардии»… Но у студентки не возникло соблазна объяснять проклятие «Короля» и «Маркиза» булгаковской мистикой. В киевском романе поминалось пол-Киева. А вокруг было предостаточно других кандидатов в подозреваемые: начиная от расположенной под их ногами Уздыхальницы, которую величали Лысой Горой часть киевлян, оканчивая официальной Лыской напротив и не исключая стоящую справа «нечистую силу» К. М. Дображанскую, чей офис располагался в пятидесяти метрах отсюда.

А потому Маша подумала лишь, что на первый взгляд совершенно не имеющие отношения друг к другу люди и вещи зачастую связаны в Киеве паутиной родственных нитей и причинно-следственных связей. Потому что Город един – и все, кого он принимает в себя, для него – как один организм. Диковинный винегрет: черти, мавки, король Англии, греческая богиня с совой… Но так уж построен их Киев: здесь сошлось сто путей, сто дорог, их линии слились в единый рисунок… Какой?

Это им и предстояло понять.

– С «Маркизом» все ясно, – сказала Катя. – Дом построен как храм, посвященный Деве Афине. И недаром за столь долгое время в нем по-настоящему прижился один ресторан… Точней, два. «Лейпциг» и «Маркиза». Ведь Афина – изобретательница и покровительница кулинарии. Кроме того, в «Лейпциге» праздновали свадьбы, а невесты в те годы были в основном девственницами. И боюсь, тому, кто хочет овладеть этим домом, нужно учитывать интересы сей ипостаси Великой Матери. Либо тоже открыть там кафе, ресторан. Либо ЗАГС. Либо, учитывая ее пристрастие к ткачеству и прядению, магазин тканей, одежды. На худой конец – конюшню или террариум. Афину называют «госпожой коней», про змей я тебе уже говорила… Но что с Ричардом? Я размышляла всю ночь. Почему коммуналка? И почему, как только ее расселили, дом опустел? А до того с ним творились всевозможные беды. За всю свою жизнь Ричард привечал только коммунальных жильцов и творцов – художников, скульпторов. Откуда у Замка такой пролетарско-богемный вкус?

Маша кивнула и пошла к правому боку горы, нависшей над внутренним двором Замка Ричарда.

– Думаешь, мы что-то выясним так? – спросила она. – Что ты надеешься увидеть?

– Сама не знаю, – созналась Катя. – Но ты единственная способна перейти в Прошлое, щелкнув пальцами. Мне, как и Даше, нужен для этого ключ от дома. Вот только беды этого дома начались еще до того, как он был возведен.

– Ты говоришь про пожар на стройке?

– Просто попроси Город: «Дай мне час, который нам должно узнать…»

Маша снова кивнула и трижды подпрыгнула на месте – они не пробыли на горе и десяти минут, но она продрогла до самых костей и больше всего ей мечталось, чтоб час, который им нужно узнать, был летним или хотя бы весенним. Не слишком элегантно, путаясь в длинной юбке, Ковалева перелезла небольшое ограждение, окружавшее мощеную часть горы, сняла варежку, смазанно щелкнула закоченевшими пальцами и сразу сообразила, что Катя права…

Пожара не было. Не было и самого дома. И кабы, воспользовавшись ключом и заклятием, они вошли бы в дом-замок, то плюхнулись бы прямо в свежую яму – вырытый котлован для фундамента. Катя стащила капюшон, Маша вторую варежку – обе остались в шубах… Киев нежила ранняя весна.

Город помолодел на столетье. Мучительно покосившийся нежилой дом на противоположной стороне Андреевского спуска вдруг выпрямился, встал бравым молодцем; дом рядом с ним, накрытый с головой зеленой сетью, как покрывалом покойник, – засиял новенькими окнами и вывеской «Цирульня». Спуск уменьшился, побелел – одноэтажные дома а-ля мазанки сияли белыми стенами. Разглядеть больше они не могли из-за крутого Андреевского поворота вниз да, если честно, и не пытались – им было на что посмотреть…

Место, где в Настоящем высился Замок Ричарда, окружал почти такой же строительный забор. Вокруг котлована стояли рабочие – но не в рабочей одежде. Похоже, у них был праздник. Судя по смешкам и долетавшим до них отдельным словам, многие были веселы и пьяны. Но все как один смотрели на высокого мужика в алой рубахе, проделывающего странные телодвижения. Бросив шапку на землю, он плясал вокруг нее, кривляясь и корча дикие рожи. Клоунские действия почему-то не казались смешными – в них был особенный завораживающий ритм и, несомненно, был смысл: он походил на шамана, танцующего с бубном вокруг лихого костра.

Внезапно алый мужик выхватил из рук одного из рабочих новенький топор и с силой подбросил его высоко в небо. Топор взлетел, сверкнул на фоне весеннего небосвода опасной молнией и рухнул обратно – прямо на голову алого. Тот не предпринял попытки отбежать – крутанулся на месте волчком против солнца, выкрикнул нечленораздельное и в последний момент, когда топор был в двух вершках от его головы, ловко поймал летящую смерть за топорище.

Публика ухнула, выдыхая страх и восторг, взвыла, восхищаясь опасным и смелым трюком.

– Ох и ловок колдун, ох и ловок!.. – крикнул молодой парень.

Однако то был вовсе не трюк.

– Жертва принесена, – громко и хрипло сказал алый мужик. – Дайте ей имя.

– Давай на Ваську… – пьяно и весело загоготал кто-то, указывая на соседа.

– Ну тебя. Ты не шути… Сам на себя закладывай, – обиженно одернул его стоявший рядом.

– Давай на тещу мою… Надоела до смерти! – засмеялся другой.

Все встретили его предложение дружным и одобрительным ржанием. Только теперь Киевицы заметили, что среди толпы артельщиков нет ни девок, ни женщин.

– Тогда лучше уж на мою бабу… – послышался новый голос.

– Нет, на мою куму…

– На мою свояченицу…

– Дайте ей имя! – опять прохрипел колдун. – Время идет…

– Давай на Ричардку клятого… Мочи нет уж терпеть, – сказал невысокий суховатый мужик в опрятной одежде.

– Родного пасынка со свету сжить хочешь? – уели его с ехидным смешком.

– Так это ж для смеха… – неуверенно процедил тот. – А коль и помрет, не беда. Никто о нем горевать не будет. Совсем разбойником стал… На Ричарда дом закладывай. Хоть какой из него Ричард? В романах имя себе вычитал и сам себя окрестил…

– Твое слово, смотри опосля не серчай, – хмуро сказал колдун в алой рубахе. Он размахнулся, ударил топором по бревну и внезапно, резко поднял глаза – два темных насмешливых глаза взглянули прямо на Катю и Машу.

– Он смотрит так, словно знает нас… – вздрогнула старшая из Киевиц.

А младшая щелкнула оттаявшими пальцами, вмиг возвращая их обратно. Настоящее встретило снегом и холодом, окатило ледяным ветром с Днепра. Но от волнения у Маши стало так жарко внутри, что захотелось скинуть шубу.

– Я тоже знаю его, – взволнованно сказала она. – Точнее, кто он. Мы еще ни разу не пересекались с такими. Он – один из наследников волхвов Древней Руси и их знаний. Это древнее, может быть, самое древнее колдовство. Перед началом всякого дела принести человеческую жертву.

– Ты видела, как он посмотрел на нас? – не могла успокоиться Катя. – Будто между нами вековая вражда.

От взгляда волхва у Дображанской по-прежнему щекотало в желудке.

– Так и есть, – сказала Маша. – Колдун и артельщики. Я читала про это. Прежде чем построить новый дом, в старом Киеве часто совершали жертвоприношение. Естественно, лишь в том случае, если находился колдун, а их тут было немного. Киев – Город ведьм. А это мужская магия. Дабы дом стоял на века, ему давали духа-хранителя. Из числа живых. Рабочие не понимали, что это серьезно, не верили ему до конца… Но после ритуала жертва всегда умирала.

– И только что, – подытожила Катя, – мы увидели, как на закладке Замка мужики сгубили какого-то самозваного Ричарда. Пасынка одного из рабочих.

– А спустя полсотни лет Виктор Некрасов прозвал дом Замком Ричарда, – закончила Маша. – Ведь он был писателем, а они часто видят правду. Да и киевляне часто зовут дом просто Ричардом.

– У дома действительно есть душа – дух Ричарда. И, возможно, не только у этого…

– Кариатида! – ахнула Маша. – Она – такая же загубленная людская душа. Как Русалки или Мавки, которые мстят людям за свою насильственную раннюю смерть. Когда-то ее точно так же принесли в жертву артельщики! Вот почему она мстит людям. Вот почему губит Руслана…

– Но почему именно Руслана?

– Трудно сказать, почему духи вредят одним и благоволят к другим.

– Например, к своим тезкам, – озарилась Дображанская. – В замковой коммуналке правил бал некий поляк Ричард. Похоже, дух Замка Ричарда явно покровительствовал ему… Мне рассказывал сторож. Он, наверное, и сейчас там, – Катя указала вниз на пристроившуюся у подножия горы дверь в окружавшем замок зеленом заборе.

– Ой, мама… – несчастно проплакала Маша.

Ей показалось, что спускающаяся к Андреевскому спуску изломанная лестница за прошедшее время стала лишь еще опасней и круче.

* * *

– Вы все же решили заказать свой портрет?

Дверца в строительном заборе открылась, предъявляя Киевицам лишенное возраста бородатое лицо Агапия. Машу сторож словно и не заметил вообще. Вчера, в присутствии Дмитрия Андреевича, охранник Замка не позволял себе глядеть на Дображанскую так: прямолинейным восторженным взглядом безумца, готового прямо сейчас нырнуть с опасной скалы в пучину Катиных глаз.

– Возможно, – не стала спорить Катерина Михайловна. Она не жаловала влюбленных в нее. Влюбленные, в принципе, опасные люди – никогда не знаешь, каким именно способом они вознамерятся завоевать тебя и как тебе доведется противостоять им…

Вот и этот сразу выкинул штуку.

– А я уже нарисовал его! – заявил сторож, едва они вошли в дом, и зачастил: – Помните, вы не сразу ушли, остановились на наш Замок взглянуть… И меня вдруг как цепануло. Никак не мог выкинуть вас из своей головы… Судите сами, что вышло. А денег не надо. Я так давно кисти в руки не брал. А вас как увидел… Вот за это спасибо. Вы меня, может, к жизни вернули. Показать вам?

– Чуть позже, – постаралась быть дипломатичной Катя. – Вы тут вроде слегка подрабатываете экскурсиями?

– Так уж сложилась жизнь, – снова сказал он. И Катя вдруг подумала, что Агапий, скорее всего, не настоящее имя, а нечто вроде запоминающегося бренда или псевдонима, оставшегося с богемных времен, – вряд ли б она запомнила сторожа Сашу или Сережу. – Но теперь, когда я снова начал писать, может, все по-другому будет. Очень хочу показать вам…

– А там наверху портреты Леси и Тараса Шевченко тоже вы написали?

– Нет, что вы, не я, – вымолвил он с еле слышной укоризной, – это известные работы… Я же рассказывал. Тут жил художник Фотий Красицкий. Племянник Шевченко. Он нарисовал портрет Тараса Григорьевича. Тоже известный… И портрет Леси Украинки. Я специально поставил, чтоб, когда людям рассказываю, было что показать… Многим ведь интересно взглянуть на дом с привидением. Многие спрашивают: слышал ли я тут стоны. А кто хочет, и сам слышит…

– Что слышит?

– Что хочет. А я не спорю. А там, кто какую копейку даст…

– Вот, возьмите, – поспешно протянула Катя купюру.

– Нет, с вас не возьму, – почти испуганно отпрянул он от ее денег. – Я ваш портрет в салон сегодня утром отнес. Мне сказали: еще неси… И в голову теперь всякое лезет. Я думал, там давно ничего нет. Но как вас увидел…

Катя суховато кивнула и пошла наверх, приглашая Машу последовать за ней.

– А вы много о жизни Фотия Красицкого знаете? – спросила сторожа Маша Ковалева.

– Один из первых жильцов Замка Ричарда, – запустил заезженную пластинку Агапий. – Жил здесь на пятом этаже. На его квартире собиралась редакция журнала, в нем печатались Франко, Нечуй-Левицкий, Леся Украинка… Он хорошо ее знал, гостил летом на хуторе у ее семьи, писал портрет Лесиной сестры. А ее саму изобразил в виде некоего рыцаря духа…

– Вы так… очень по-академически это рассказываете, – сказала студентка исторического факультета.

– Так уж сложилась жизнь. Я художку закончил. Как запомнилось, так и говорю…

– Помолчите!

Не добравшись до верхнего этажа, Катя остановилась на лестнице, резко приложила палец к губам, призывая их к тишине.

 
Мой Ричард, добрый… моя королева… —
 

неслось еле слышным шепотом по пустым комнатам Замка.

– Вы слышите? Слышите? – встрепенулась она.

– Нет, – сказал Агапий. – То есть да, – спохватился он. Но, судя по лицу, в нем говорила сейчас лишь привычка не спорить.

– Да, – сказала, вслушавшись, Маша. – Я слышу… «Моя королева, мой Ричард». Нет, не совсем так, – оправилась она.

– А как?

– Сейчас…

Песня лилась откуда-то сверху. И, помедлив, Маша решительно устремилась туда – на третий, затем на четвертый этаж, стараясь приблизиться к тихой балладе, узнать ее поближе.

 
Мой Ричард, добрый… моя королева…
 

Слова показались тревожно знакомыми – знакомыми давно, с детских лет. Катя спешила за ней, сторож отстал, спотыкаясь где-то внизу. И приближаясь к пятому этажу, Маша, наконец, разобралась, что не так.

– Они поют на украинском, – сказала она.

Теперь она явственно слышала текст:

 
«Куди ви зібрались так пізно в дорогу,
мій Річарде, добрий мій пане?» —
«Моя королево, моліться ви Богу,
то легше на серці вам стане». —
«Ніч темна на морі, – пождіть хоч до рана,
мій Річарде, добрий мій пане…»
 

– На украинском? – растерялась Катя.

– А как же еще? – сделал привычно-понимающее лицо догнавший их Агапий. – Я ж вам говорил, Шевченко тут рисовали, Лесю опять же…

– Опять Лесю! – возгласила Маша. – Все правильно! Опять Леся… Это баллада из ее пьесы «В пуще». Я читала ее еще в школе, когда писала то сочинение.

– И там есть герой Ричард. Рыцарь Ричард? – спросила Катя.

– Можно сказать и так. Рыцарь, и в то же время художник. Точнее, скульптор…

– А дом покровительствует Ричардам, художникам и скульпторам, – сказала Дображанская. – Дух дома мог читать эту пьесу?

– Теоретически мог. Раз Красицкий знал семью Леси, ее саму, у него собиралась редакция журнала, в котором печатались ее произведения. Рукопись вполне могла оказаться в его доме…

– А пасынок рабочего, окрестивший себя Ричардом, любил читать, – сказала Катя. – И отождествлял себя с героями романов. После смерти дух Ричарда прочел произведение о Ричарде и…

– …решил, что это тоже о нем! Ой, мамочки… – выдала Маша.

Достигнув пятого этажа, где обитал художник, Киевицы остановились в изумлении.

– Вы сказали, что нарисовали мой портрет… – выдохнула Катерина. – Один портрет.

Множественное число было б уместнее. Еще уместнее – словосочетание «великое множество». Картонки, бумажки и бумажечки, ватманы, обратные стороны старых плакатов и даже белые стены комнаты заполонила воинственная женская ипостась. Высокое и прекрасное тело Дображанской было заковано в доспехи, чело украшала корона, в руках Катерина сжимала меч и копье. Ее лицо было скрыто под забралом, но взглядом она походила на Орлеанскую деву – Жанну д’Арк, – ожидающую штурма Орлеана. На сказочную королеву-воительницу.

– Что за странный наряд? – спросила Катерина Михайловна.

– Не знаю. Так вы привиделись мне, когда я увидел вас в Замке…

– А вы уверены, что вам привиделась я? Ведь тут нет лица, – с сомнением спросила Катя.

– А ваша фигура? А взгляд? Его не перепутать ни с чьим.

– Как знать. – Катя подошла к окну, взяла с подоконника заточенный в целлофан портрет Леси в образе «скорбного рыцаря духа». – У Ричарда в пьесе была любимая девушка? – спросила она.